Читать книгу На той стороне - Аркадий Макаров - Страница 14

А у Василия сердце так и зазнобило, так и заныло ретивое. Заноза, как гвоздь в пятку, в душу вошла, а вынуть больно. Только вспомнит глаза зелёные, жёлтой пыльцой подёрнутые, косу чёрную на плече, смешок девичий, простодушный, без умысла, засосёт в груди, заноет. А всё оттого, что глаз ремешком перепоясанный, куда денешь? С такой заплаткой кому нужен? Зубами скрипит, а сделать ничего не может.

На работе дело пошло споро. Бойцы красного культфронта, отсталое крестьянство и другие несознательные элементы тамбовщины к новой, невиданной досель, жизни приобщаются. Вон, оказывается, как народ при советской власти живёт! На колхозных нивах колос гнётся, коллективисты на работу, как раньше на престольный праздник с песней ходят, в новых рубахах обряженные – всё сатин да батист. Это, наверное, только здесь, у нас, нищета из всех углов топорщится, зубами клацает. А где-то – живут люди!

Сергей динамо крутит, Василий у проекционного аппарата белым снопом света из тьмы непроглядной сладкую жизнь выхватывает, за артистов речь держит – где надо, шуткой отойдёт, где надо горечью обольётся. Народ доволен. Молодцы ребята!

Пока Василий киноаппаратуру налаживает, платочком окуляры протирает, его помощник Сергей, Настёнкин брат, билеты продаёт. Денежки, вот они – в шапке! Никакого потайного баловства. А если что и когда скалымят, то это – Распутину, жеребцу-захребетнику на овёс. Коняга к водке хоть и равнодушен, а тоже кушать хочет. С питьём проблемы не было, а вот с овсецом иногда случались и перебои. Тогда по дороге сенца из стожка одинокого надёргают – ешь скотина!

Иной раз Распутин так их рысью прокатит, что поутру в голове, как наковальню поставили.

Но лошадь, хоть и тварь безъязыкая, а сознание имеет мужское, товарищеское. Если в какой неурочный час ездоки и вздремнут в повозке, Распутин сам дорогу знает: возле районного дома культуры ногу к ноге приставит и тихонько подоржёт – вставайте, мол, вот она, конюшня ваша!

Разгрузятся, сделают профилактику аппаратуре и себе, а к вечеру снова в дорогу, снова счастливую жизнь высвечивать из гущи беспросветных будней.

Едут они так. Дорога неблизкая. Василий и начнёт откуда-нибудь сбоку про Настёнку спрашивать, интересоваться о девичьей жизни.

Серёга отмахивается – живёт чего там? Тоже по деревням обитает, только всё больше пёхом, прививками, гигиеническими просвещениями занимается. Гулять некогда.

А чего спрашивает? Пришёл бы, она по субботам завсегда дома.

– Заходи к празднику, сам увидишь. Чёрт гривастый! – прикрикивает на Распутина Сергей, тот, нехотя, переходит на бег затем снова, меланхолично подёргивая головой, перестаёт пылить, и таратайка опять покачивается в летнем мареве.

– Как же, придёшь к вам! Отец твой зверюгой на меня смотрит. Небось, выгонит, – вправляет разговор в нужное русло напарник.

– Ну, может, и выгонит. А волков бояться, так и в лес не ходить.

– Ну, что ж, приду как-нибудь.

На другой день в гости пришёл один, без Сергея. Галстук лопатой, кожаный пиджак конопляным маслом натёр, сапоги из-под утюга светятся, как лампы на праздник – подковки о половицы цокают. На всякий случай встал под матицу. Кланяется:

– Здравствуйте!

– Здоровей видали, – недовольно пробурчал в разлапистые усы хозяин дома, даже не предложив гостю табурет. – Чего пришёл? Вроде праздника никакого нет, а ты без делу по дворам шатается.

Хозяйка глаза отводит, неудобно за мужа, а перечить не может. Не положено.

Гость с ноги на ногу переминается, сапоги проклятые кожей скрипят. Сердце – тук-тук-тук!

– А я к Сергею Степановичу. Он мне по работе нужен. – А сам глазом из прихожей в горницу заглядывает. На что-то надеется. А вдруг из-под божницы оттуда розовый бутон зацветёт. Настёнкина улыбка засветится. Чудеса не только в сказках случаются.

– Ишь, какой вежливый! По имени-отчеству собутыльников величать начал. Нету его! Небось, сам знаешь, где он в эту пору гнездо свил, стервец. Вы с ним – одна шайка-лейка. И нечего тут придуриваться. Чего стоишь? Дай пройду!

Хотя дверной проём был сбоку, но хозяин почему-то шагнул от окна к гостю, как будто тот стоял у него на дороге.

– Ишь, свет зазастил!

Степан Васильевич, не церемонясь, надвинулся на парня, стараясь вытолкать его за дверь.

«Ах, ты, хрен старый! – ругался про себя, выходя из неприютного дома, озадаченный жених. – Дать бы тебе разом по хлебалу за твою вежливость, да руки связаны! Перед Настенькой срамиться не хочется. Обманул Серёга. Сказал, что сестра дома будет одна, – говори, сколько хошь, никто не помешает. Вот тебе и наговорился…»

Сбоку скрипнула калиточка, и в прогале с тихим смешком вспорхнул весёлый цветастый платочек, нарядный, как летняя бабочка.

Но жених, заложив руки за спину, уже вышагивал по пыльной улице, норовя, во что бы то ни стало, отыскать своего дружка, и высказать всё, что он о нём думает. Тебе, дураку, мол, динамо крутить только, а не сердечные дела решать.