Читать книгу Юмор императоров российских от Петра Великого до Николая Второго - Арсений Замостьянов - Страница 8

Пётр – один из первых на Руси – держал при своей особе шутов. Его любимцем стал Ян д’Акоста – выходец из Португалии, с которым царь не только забавлялся, но и вел серьезные разговоры о Священном Писании. Он – попавший в Россию уже немолодым человеком – слыл не самым словоохотливым шутом, но однажды смертельно разозлил Александра Меншикова каким-то каламбуром, и Данилыч пригрозил шуту, что забьёт его до смерти. Перепуганный Д’ Акоста прибежал за защитой к Петру I. – Если он и вправду тебя убьёт, я велю его повесить, – с улыбкой сказал царь. – Я того не хочу, – возразил Д’ Акоста, – но желаю, чтобы ты, государь, велел повесить его прежде, пока я жив.

Высоко ценил Пётр и язвительные шутки князя Юрия Федоровича Шаховского. Впрочем, он был и серьезным вельможей, вершил государственными делами, носил титул ближнего боярина при дворе Санкт-Петербургского губернатора Меншикова… Но во время пирушек и забав он становился шутом. Князь Борис Куракин говорил о нем: «Был ума немалого и читатель книг, токмо самый злой сосуд и пьяный, и всем злодейство делал с первого до последнего». То есть, в шутовском колпаке резал неприглядную для товарищей правду-матку.

Пётр, во хмелю по-прежнему любил шутки диковатые, в высшей степени «парвенюшные». Датский посланник и мореплаватель Юст Юль вспоминал об одном из его пиров: «В числе их были и два шута-заики, которых царь возил с собою для развлечения: они были весьма забавны, когда в разговоре друг с другом заикались, запинались и никак не могли высказать друг другу свои мысли… После обеда случилось, между прочим, следующее происшествие. Со стола еще не было убрано. Царь, стоя, болтал с кем-то. Вдруг к нему подошел один из шутов и намеренно высморкался мимо самого лица царя в лицо другому шуту. Впрочем, царь не обратил на это внимания». Конечно не стоит безоглядно доверять датчанину, который тоже руководствовался правилом «не соврешь – истории не расскажешь» и был изрядным мифотворцем.

Пётр, несомненно, был остроумным человеком. Русским языком владел отменно – как опытный фехтовальщик шпагой. Вот он, петровский штиль: «Все прожекты зело исправны быть должны, дабы казну зрящно не засорять и отечеству ущерба не чинить. Кто прожекты станет абы как ляпать, того чина лишу и кнутом драть велю». Слово и дело. И без кнута – никак.

Переписка Петра – для нас стилистически, конечно, архаичная – полна иронических замечаний. Он предпочитал речь образную. Если уж говорил о Выборге, то называл ее «подушкой Петербургу». «Место здешнее так весело, что мочно чесною тюрмою назвать, понеже междо таких гор сидит, что солнца почитай не видеть; всего пуще, что доброва пива нет», – жаловался он Екатерине Алексеевне из Познани, проходя лечение на водах.

Он умел припечатать не только кулаком да топориком, но и словцом. Правда, если проигрывал в словесной дуэли – не мог себя сдержать, доставал верную дубинку. Так было со знаменитым острословом Балакиревым. Между прочим, шутом он при Петре Великом не был. Был приближенным, придворным слугой, носил комический титул «хана касимовского», пока не угодил в опалу, но в шуты попал только при Анне Иоанновне. А острил, конечно, уже при Петре. Известно, как однажды он ответил на вопрос государя: «Что говорят в народе о строительстве Санкт-Петербурга?». Будущий шут ответил молниеносно: «А что говорят? С одной стороны море, с другой – горе, с третьей – мох, а с четвертой – ох». Петр не долго думаю вытащил свою знаменитую дубинку и начал колотить ею своего верного слугу, приговаривая: «Вот тебе море, вот тебе горе, вот тебе мох и вот тебе ох!» Но в этой дуэли император, увы, проиграл.