Читать книгу Останкино. Зона проклятых - Артемий Ульянов - Страница 19

«Псы государевы» гуляли в бывших владениях Сатина на широкую ногу. Головорезы Орна не отказывали себе в удалом веселье, благо еды и ягодного вина было вдоволь. Упившись вусмерть, носились они дикими ордами по селу, наводя животный ужас на тех крепостных, что не подались в бега. Рубили скот, походя насиловали баб, жгли сено стогами. И лишь когда спалили избу на окраине села вместе с тремя крестьянами, что не выказали им должного почтения, Орн быстро и жестко образумил их, собственноручно повесив зачинщика пожара на воротах боярского дома. Пирушки продолжались, но прежней дьявольской удали в них уже не было.

Сам немец не кутил с ними до утра, не играл в кости и не бесчинствовал над людьми. Он был непривычно сдержан, холоден и чуть заметно возвышен. Колдун жил в предвкушении следующего полнолуния. Перстень мироздания, что показал ему демон в пляске заколдованных искр, неотвратимо приближался к чернокнижнику. Орн чуял его своим звериным нюхом, но знал, что тот еще не близко.

Он был готов встретить купцов в любую минуту. Лучшие его бойцы, самые смышленые и дисциплинированные, посменно стояли в карауле на всех подступах к дороге, что вела прочь из Осташкова и по которой можно было добраться до Москвы. Рядом с отдаленными постами стояли стога сухого сена, обильно политые смолой. Дозорные, увидевшие купеческие повозки, должны были тотчас запалить их. По черному дыму дозорный на подворье сразу определил бы, что пожаловали гости.

Спустя неделю после черной мессы Перстень, дарующий его обладателю нечеловеческую власть над людьми, от грязного холопа до заносчивого спесивого монарха, стал сниться немцу почти каждую ночь. Размах той небывалой власти, что он сулил, пьянил колдуна, временами приводя на грань помешательства. Во сне, да и наяву, опричник запускал в эту власть пальцы, словно в сундуки, полные жемчуга. Он страстно желал обладать ею, будто законной женой. Изо дня в день он примеривал ее на себя, воображая, как сметет он с лица земли Европу, бросив на нее орды диких и преданных северных рыцарей. Но кроме власти, которая неизбежно обрывается с последним вдохом того, кто ею облачен, Перстень мог наградить хозяина самым бесценным даром, который только может представить себе человек. В умелых и безжалостных руках, не гнушающихся людскими жертвами, он способен сделать человека бессмертным. Орн знал это и был готов на все, чтобы завладеть сокровищем.

Но полнолуние близилось, а сигнальные стога так и стояли нетронутыми. Немец заметно нервничал, срываясь на первых попавшихся живых существах. Но в тот день командир опричников был спокоен и нетороплив. Пройдясь по боярскому саду, он уже было направился на подворье, как краем глаза увидел старуху, одетую в черное рубище с глубоким капюшоном. Она стояла, вытянув руку в его сторону, будто прося милостыни.

– Эй, кто дозволил тебе быти на дворе моем?! – прошипел Орн, мгновенно закипая. Старуха промолчала, лишь подав вперед себя посох. Опричник чуть отпрянул, увидев, что он увенчан искусно вырезанным крестом.

– Господь всемогущий дозволил. Он мой Владыка, а другого дозволения мне и не надобно.

– Мне твой Бог не указ. Сгинь с очей моих! Не зови свою погибель! – грозно ответил немец и презрительно сплюнул ей под ноги.

– Твоя воля, боярин, – послушно согласилась из-под капюшона Пелагея, но так и не сдвинулась с места. – А прежде услышь слово Божье, что я тебе помолвлю.

– С Богом себя равняешь? Сие великая ересь есть, а ересь мне люба, – со злобной улыбкой сказал колдун. – Молви, юродивая.

– Сгинуть мне велишь, а сам сгинешь в геенне огненной, в муках великих вечность свою коротать станешь, коли не покаешься в грехах да не почнешь молиться за все души невинные, что загубил.

– Да что ты мелешь, старая дура? Али не ведаешь, что я пес государев? По его велению казню изменников, что против царской власти восстают. А власть сия на земле – от Бога, коему ты служишь.

– Дочь стряпухину рогатому в жертву принести – на то воля государева была? – спросила богомолица, гордо подняв голову, отчего стало видно ее лицо. Оно было спокойно и исполнено силы, которая светилась в белесых глазах, что были одного цвета с весенними небесами. Когда опричник заглянул в них, ему стало не по себе так внезапно, что он искренне испугался своего смятения перед сгорбленной старухой.

– Почто напраслину возводишь? – сдавленно прошипел он, отступая на шаг назад.

– Истина в устах моих. Не будет тебе прощения на этом свете! Но душу свою спасешь, коли с покаянием примешь веру православную.

– Да как ты смеешь указывать мне, боярину? На колени, тварь! На колени, коли жизнь мила!

– Жизнь моя во служении Господу! – выкрикнула Пелагея, задохнувшись от праведного гнева и воздев посох над головою. – Покайся! Моли о прощении Господа нашего и Богоматерь Пречистую, ирод!

– Ирод? Великое избиение младенцев сотворил он, а я тебя изничтожу за твой поганый язык, что скормлю я псам на дворе! – прогрохотал опричник, не решаясь приблизиться к зловещей вещунье. Страх перед ней необъяснимо рос внутри колдуна, потому что в эти минуты он не чувствовал над собой защиты дьявола, впервые за многие годы.

– Нечестивец! Дьяволово порождение! Нет тебе прощения и места нет среди люда, что Господа Всевышнего славит! Будь же ты проклят до скончания веков!

Орн вздрогнул, похолодев. Тысячи раз слышал он проклятия из уст тех, кого истязал. И лишь смеялся над ними, веря, что проклятия эти делают его лишь сильнее. Но сейчас… Слова старухи отзывались липким ужасом в его темной жестокой душе. Словно видя это, старуха вскричала, зажав нательный берестяной крест в сухих костлявых пальцах:

– Да укрепится проклятие мое стонами и муками невинно убиенных мучеников, коих погубил ты, безбожник! Да станут они проклинать тебя из райских пределов, моля Господа и Архангелов Его сокрушить бесовскую плоть твою! Истинно, быть тебе в адовом пекле до новой луны!

Голос ее, доселе старческий и дребезжащий, теперь уверенно вздымался над колдуном, усугубляя первобытный страх, сковавший волю опричника.

Если бы был он христианином, пусть и безмерно падшим, то рухнул бы на колени перед юродивой, молясь и каясь. Каждый из его отряда поступил бы так, услышь он такие проклятия из уст богомолицы. И страх Орна перед пророчеством вещуньи, необъяснимый для него самого, достиг высшего предела. Да только родил он в сатанинской душе не покаяние, а новый грех.

Перепуганный опричник рванулся к Пелагее. Вырвав из ее рук посох, он перевернул его крестом вниз и неистово ударил оземь, воткнув в молодую траву. Сорвав капюшон со старухи, читающей молитвы, он схватил ее за волосы и потащил на подворье, хрипло бранясь на немецком и брызжа слюной.

Когда Орн ворвался на двор боярского дома, волоча за собой вещунью, сонный хромой опричник Семен, дремавший на крыльце дома в утреннем пьяном забытьи, проворно вскочил. Потерев заспанные глаза, он поначалу озорно глянул на своего командира, предчувствуя кровавое веселье. Но приглядевшись, понял, что боярин тащит на расправу Божьего человека. От крепостных он слышал рассказы про старую отшельницу, что изредка появляется в селе, помогая его жителям травами и молитвою. Да и сам надумал разыскать ее, чтобы просить избавить его от болей в ноге, что частенько не давали ему спать. Оторопело открыв рот, он с испугом пялился на Пелагею, крестившую Орна.

Бросив ее посреди двора, чернокнижник вперил злобный взгляд в растерянного Семена, торопливо осенявшего себя крестным знамением.

– Кличь Порфирия! Сыскал я ему работенку! – гаркнул Орн и расхохотался.

– Помилуй, боярин! Негоже Божью отшельницу-то… Великий гнев Господень покарает, – тихо пролепетал он, не глядя на своего командира.

– Ослушаться мя дерзнул, опричник? Запамятовал, чью волю вершим? Государя Иоанна Васильевича от измены оберегаем! А сия тварь грязная в измене повинна! Али подле нее на колу издохнуть желаешь?

Ни жив ни мертв, бросился Семен в избу, зовя Порфирия. Тот вскоре показался на дворе. Тощий, беззубый верзила, жилистый и проворный, он был умельцем по части пыток, способный подарить немало страданий всякому, кто попадется в его опытные руки, омытые потоками людской крови и слез. Помилованный разбойник, он и сам немало вытерпел под кнутом и раскаленным железом, а потому был с болью накоротке, зная все ее повадки. Его умением восхищались даже бывалые живодеры. Искусно лавируя между несносными муками и смертью, дающей несчастному избавление, он мог так долго пытать жертву, как того требовал опричный суд. Но и Порфирий, глянув на Пелагею, беспомощно лежавшую в пыли двора, заметно помрачнел.

– Чего изволишь, боярин? – тяжело спросил он, еще надеясь, что дело кончится обычной поркой.

– Повсюду измена государева! – взревел Орн, заметив смятение на лице бывалого палача. – Сия ведьма проклинала слуг государевых. А посему – и дело государево придала проклятию!

Порфирий удовлетворенно кивнул. Хоть он и не поверил немцу, но посчитал, что теперь это чужой грех. А он, человек служивый, не может ослушаться приказа, что есть сама царская воля.

– Повелеваю! – зычно протянул Орн, пинком опрокинув старуху, поднявшуюся на колени. – За колдовской навет супротив самодержца всея Руси Великой Иоанна Васильевича высечь ведьму кнутом!

Семен украдкой облегченно перекрестился, благодаря Бога за то, что не допустил убийства праведницы.

– А после сего наказания – придать смерти, посадив изменницу на кол.

Теперь Семен еле слышно охнул. Порфирий же, в душе переложив груз ответственности за страшное злодеяние на своего командира, молча направился в избу за кнутом.

Опричники начали стягиваться к месту казни прямо напротив просторного терема, на совесть выстроенного прежним хозяином. В их толпе гулял приглушенный шепот, в котором слышался страх перед карой Господней, что неминуемо последует за убийством богомолицы. Заслышав его, Орн окриком велел своим молодчикам убираться прочь. И те с готовностью повиновались. Не желая быть свидетелями страшного греха, потянулись они вон со двора, крестясь и бормоча под нос молитвы.

– Проклинаю тебя, нечестивый безбожник! Гореть тебе вечно в адском пламени! – вещала старуха, когда Порфирий тащил ее, связанную и нагую, к бревну, лежащему на козлах. – Да явит Господь тебе свой праведный гнев и укрепит мя в муке, что приму я за ве… – она не успела закончить, получив от Орна удар сапогом по лицу, заставивший ее подавиться выбитыми редкими зубами и хлынувшей кровью.

– Прости мя, грешного. Не своею волею, видит Бог, – прошептал Порфирий, привязывая вещунью.

В первые же удары кнута, плотоядно засвистевшего над телом несчастной Пелагеи, палач вложил все силы. Порфирий решил закончить дело одной лишь поркой, быстро вышибив дух из немощного тела старухи. Весеннюю благость, разлившуюся по Осташкову, вспорол вой вещуньи.

– Пороть, чтоб живой ей быти, покуда на колу не издохнет! – взревел Орн, подскочив к Прохору и отвесив ему подзатыльник. Подняв слетевшую шапку, опричник повиновался, ослабив удары.

Умерла Пелагея на колу, как и приказал Орн. Широко расставив ноги, немец стоял напротив крохотного тельца старухи, читая сатанинские молитвы на неведанном языке, который звучал из его уст на черной мессе. То был арамейский, на котором говорили на Земле обетованной во времена Иисуса, но произнесенный задом наперед. Окатывая несчастную ледяной водой, когда та теряла сознание, чернокнижник просил своего черного покровителя помочь ему завладеть Перстнем мироздания, клятвенно обещал вечно верно служить Люциферу, если тот дарует ему власть и бессмертие. Когда окровавленное острие кола проткнуло горло мученицы, пройдя ее тело насквозь, Орн наклонился к старухе вплотную, заглядывая в мертвые пустые глаза. Напоив свой медальон кровью, стекающей изо рта жертвы, он ухмыльнулся и плюнул ей в лицо. Повернувшись к Порфирию, сказал:

– Хоронить не сметь. Снести в лес, в болото. Пусть в смраде зловонном покоится, как и подобает изменникам, что на государя осмелятся проклятия насылать.

Тот лишь коротко кивнул и принялся снимать старуху с кола.