Читать книгу Крошка, ты продаешься! - Артур Грабовски - Страница 1

– Я хочу кебаб!

Алекс Лааксо с силой саданул дверью машины и выскочил на улицу. Его мгновенно оглушил вой сигналов и свист тормозов – это было время вечернего часа-пик, и торопящиеся с работы люди не рассчитывали, что на проезжей части неожиданно появится пешеход. Из открывшихся окон послышались проклятия и угрозы.

Алекс на это только показал два средних пальцах и, лавируя между машин, резво добежал до тротуара. Он не опасался, что его собьют, только возможной погони от своих. Матти что-то кричал, тоже открыв окно в тачке, – вероятно, требовал вернуться, но ему Алекс ответил тем же жестом. На занесённом ранним снегом тротуаре зависала стайка подростков. Они курили под фонарём, дули в ладошки, пытаясь согреться, громко хохотали и снимали себя на телефоны. Алекс инстинктивно вжал голову в плечи и накинул капюшон толстовки. Идея зайти в кебаб уже не казалась ему очень классной. Он оглянулся и понял, что в таком плотном потоке машина с Матти и охраной доберётся до него не раньше, чем через полчаса – перестроиться и развернуться здесь было негде.

– Отлично, – он усмехнулся, подбадривая сам себя, – если меня никто сразу же не заметит, успею пожрать нормально.

Они и так опаздывали на съёмку из-за пробок, что не было виной Алекса, и лишний кебаб никак не спасёт эту ситуацию, зато на интервью Алекс будет сытым и относительно довольным. Непонятно, как его менеджер Матти не понимал таких элементарных вещей? Алекс ещё раз покосился на подростков у фонаря, но те, кажется, не заметили его появления. Неоновая вывеска, обещавшая дешёвую, вкусную и наверняка нездоровую пищу, приветливо сияла в полумраке. Через стеклянные двери Алекс видел здоровенный плакат, демонстрирующий, как повар крутит лаваш, впихивая в него мясо, зелень, овощи, и поливает всё это богатство разными соусами. Рот сразу же наполнился слюной. Внутри кафе был только один посетитель; Алекс видел его спину – какой-то здоровенный мужик, наверняка усталый работяга, который его знать не знает. Вроде бы, больше никого в заведении не было.

– Насрать, – пробормотал Алекс, толкая двери, – быстро поем, пока Матти подъедет и заберет меня.

Он бодро подошел к прилавку, уже предвкушая свой спонтанный обед. В кармане разрывался телефон, Алекс скинул вызов, не глядя, кто звонит.

– Мне большой в лаваше! – объявил он громко, чтобы привлечь внимание кого-нибудь из обслуги.

– Вообще-то здесь очередь, – хмыкнул тот самый мужик, что был единственным посетителем, кроме него. – Хотя, не удивительно… Ебучие селебрити, – сказал он таким знакомым уничижительным тоном, что Алекс похолодел.

Он нервно дёрнул головой, и взгляд тут же уткнулся в угрюмую небритую рожу – злющую, паскудную рожу бывшего одноклассника, забыть которую было невозможно, хотя прошли годы с того дня, как они виделись в последний раз. Алекс слишком хорошо помнил и тёмные прищуренные глаза, и хмурые брови, и шакалий оскал. И этот хриплый прокуренный голос, который он не перепутал бы ни с кем.

Первой мыслью Алекса было сделать вид, что он не понимает о чем речь – «вы обознались», нет – первой было сбежать, второй – «вы обознались».

– Автографов вне автографсессии не даю, селфи там же, – объявил он вместо всего этого.

Маркус Хейккиннен – так его звали – пренебрежительно хмыкнул. Он почесал подбородок, демонстрируя начало татуировки, которая, похоже, шла от запястья до самой шеи, и заметил с той самой бесячей интонацией, что Алекс ненавидел ещё в школе:

– Ага, запишусь обязательно. Сразу после того, как ты пососешь мой хуй.

В этот момент парень-араб, что до этого скучал за стойкой, наконец-то повернулся к ним, чтобы принять заказ.

– Две больших в лаваше, – первым среагировал Маркус. – Он платит.

Сказав это, он отошёл к стене, вдоль которой располагались стол-стойка и барные стулья.

Алекс поборол желание зарычать. Это было точно как в школьной столовой! Тот же тон, те же слова, тот же Маркус Хейккиннен. И та же волна бессильной ярости от того, что Алекс ничего не может с этим поделать.

Араб за стойкой смотрел с интересом на развернувшуюся перед ним сцену. На стене напротив работал телевизор, где началось ТВ-шоу, куда так торопился Матти.

– …и мы все очень ждем, когда пробки Хельсинки выпустят наконец из своих рук нашего звездного гостя – солиста группы «Paremmuus» Алекса Лааско. Толпа фанатов с самого утра штурмует студию, но мы очень просим вас всех не задерживать Алекса, потому что…

Араб перевел взгляд с экрана, где крупным планом дали фото ожидаемого гостя, на Алекса и вытаращил глаза. Что ж, кое-что было уже не как в школьной столовой.

– И два пива, – сообщил Алекс, ошалевшему от свалившейся на него супер-звезды арабу, – без сдачи!

Он бросил двадцатку на стол и прошёл к стульям, выбрав не самый близкий, но и не самый далекий от Хейккиннена.

Маркус сидел с нечитаемым выражением лица – как и когда-то раньше, предположить, о чем тот думает, было невозможно. Угрюмый нелюдимый подросток превратился в не менее угрюмого и нелюдимого мужика – с тем лишь отличием, что черты его еще сильнее обострились, отточенные временем, и загрубели.

– Чё ты вылупился, будто призрака увидел? – тут же заметил его взгляд Маркус.

Он дёрнул бровью, глянул коротко, но прямо в глаза.

– Ты небось надеялся, что я сдох, – вдруг усмехнулся он, демонстрируя свои все такие же неровные зубы.

– А есть надежда на твою скорую смерть? – Алекс поднял брови. – Но вообще всё верно – призрака я и увидел, – он ковырнул взявшийся из ниоткуда заусенец на указательном пальце.

Сразу возникло нестерпимое желание его отгрызть, но Алекс поборол себя: они уже не учились в старшей школе, ему скоро стоять перед камерой для миллионной аудитории.

– Ты и остальные, – он скривился, – будто в прошлой жизни были. Так всё изменилось со школы.

Алекс сделал ударение на последних словах, давая понять Маркусу, что теперь они с ним совсем в других условиях.

– Ну да, ты теперь в дорогих тряпках и цацках, ноешь на телеке, как тебя обижали одноклассники, – дернул Маркус плечом, будто отбрасывая от себя недостойную мысль. – Раньше тоже больше на человека был похож, – он снова окинул Алекса цепким взглядом.

На памяти Алекса так умел только он – с брезгливым любопытством, пробирающим холодком и между тем пытливо, внимательно, будто смотрел в само нутро, запускал туда руку и шарил в ней в поисках болевых точек. И это злило, злило нечеловечески, потому что Маркус всегда с хирургической точностью находил эти места.

Араб крикнул, что заказ можно забирать. Алекс отстраненно проследил, как Маркус вернулся к стойке.

– А делать можно фота? – на ломанном английском спросил араб, бесцеремонно ткнув пальцем в сторону Алекса.

Не успел тот закатить глаза и выдать дежурную фразу, как подпрыгнул, когда Хейккиннен рявкнул на финском:

– Нахуй пошёл!

Перевод арабу не понадобился – уж что-что, а это в Маркусе было всегда ясно каждому: этот врежет тебе, не задумываясь. С такими лучше было не связываться.

Молча поставив поднос на стол перед собой, Хейккиннен цапнул свой кебаб и тут же вгрызся в него зубами. Алексу нужно было либо подсесть ближе, либо попросить отдать ему свою часть их неожиданного совместного ужина.

Мысленно отругав себя за неуместную робость, Алекс подошел, громко отодвинув стул. Пора было прекращать нервничать и вспомнить, что он – Алекс Лааксо. Это он купил этот ужин, это его кебаб, его пиво, и это он звезда.

– Ну а ты? – всё-таки не удержался Алекс, отпив из бокала и съев половину кебаба. – Чем занялся после школы? Знаешь, – он лениво подергал отросшую светлую прядь, – я как-то сразу потерял все контакты и ничего о тебе не слышал.

Говорить это было приятно, потому что о нём самом слышали абсолютно все. Алекс действительно взлетел довольно быстро. Сколоченная из найденных в сети музыкантов группа перескочила из гаража в клубы в течение полугода, а дальше закрутилась центрифуга растущей популярности. Неожиданно выяснилось, что проблемы «не таких как все» подростков близки тысячам школьников и школьниц по всей стране и даже – Скандинавии. И эти тысячи были счастливы кидать ему на сцену лифчики, записки с телефонами и, что самое главное, платить за билеты.

Алекс Лааксо, забитый парень из пригорода Хельсинки, стал молодежной рок-звездой. Суперзвездой, если быть точным. Никто из их класса и близко не стоял рядом с его успехами.

– Я-то? – Маркус не потрудился даже прожевать как следует. – Целыми днями дрочу на твои плакаты. Очевидно же.

Сделав пару внушительных глотков пива, он снова оскалил зубы. Это можно было даже принять за нормальную улыбку, если бы Алекс не знал, что Хейккиннен не умеет нормально улыбаться. Только насмехаться, высмеивать и глумиться.

– Я механик, – без тени стеснения всё-таки выдал Маркус. – Как и предполагалось.

Алекс тут же вспомнил – Хейккиннен-старший держал автомастерскую, а Маркус частенько заявлялся на уроки в одежде, перепачканной машинным маслом, мазутом или ещё чёрт знает чем.

То, что Маркус продолжит семейное дело, и правда было ожидаемо. Алекс не понимал, нравится ему это или нет.

– И как? – он спросил и тут же пожалел об этом.

Какая вообще разница, нравится Хейккиннену его работа и судьба или нет? А с другой стороны, какая вероятность, что будет еще шанс спросить это?

Алекс не помнил, когда последний раз был в таких вот «народных общепитах», да и вообще на улице без охраны.

– Тебе-то чё? – Маркус прищурился, даже опустил руку с кебабом, будто хотел укусить, но забыл. – Есть что ли дело до нас, простых смертных? – он качнул головой, отвечая на свой собственный вопрос.

Всего пару секунд в его глазах можно было различить новую эмоцию, которую Алексу будто бы не доводилось у него раньше видеть – не злость, не обида. Хейккиннен будто… сожалел?

– Уёбывай, – пресекая его сомнения, резко припечатал Маркус, правда последующие слова чуть смягчили грубость: – Пробка рассосалась. Тебя фанаты ждут.

У Алекса снова зазвонил телефон.

– За мной уже едут, – на автомате отозвался он, всё ещё наблюдая за Маркусом и пытаясь понять, что стоит за этими словами. – У меня сегодня в телешоу съёмка, – он зачем-то пустился в объяснения, – новый альбом, это как бы промо.

Алекс осёкся, понимая, что Маркуса его грандиозные планы явно не интересовали. Телефон разрывался – Матти и команда были на подходе.

– Знаешь, – Алекс и сам не знал, зачем говорит это, – может, после съёмок мы могли бы…

Он мотнул головой. Это звучало полным бредом. Единственное, что имело смысл в сложившейся ситуации – надменно усмехнуться и отправиться прочь из этого занюханного кебаба в свою шикарную, полную успеха жизнь, оставляя Хейккиннена среди этих стен и запахов.

Тот продолжал молча жевать, смотря прямо перед собой, и прихлёбывать халявное пиво. Алекс какое-то время иррационально надеялся, что он скажет что-то крепкое на прощание, чтобы подколоть, как-то отзовётся на его глупое предложение, но Маркус делал вид, будто уже и не замечает чужого присутствия. Это злило Алекса всё больше. Как и в школе, так и сейчас, когда он много добился и заслуживал уважения, Маркус не ставил его ни во что.

– Знаешь, – зачем-то продолжил он, чувствуя, что гнев и обида уже затапливают его и не дают разумно мыслить, – одно время я думал, что должен тебе процент с продаж альбомов, ведь, благодаря тебе родилось столько хитов, – Алекс дернул губой. – Но сейчас думаю, что дешманского кебаба и кислого пива будет достаточно. Назову так новую песню.

– Да пошёл ты! – дёрнулся вдруг Маркус, едва не опрокидывая свой бокал.

Он резко сунул руку в карман своих потёртых, явно не первой свежести джинсов, вытащил мятые купюры и сунул их в руку растерявшемуся от неожиданности этого жеста Алексу.

– Засунь себе в жопу свои подачки, суперзвезда, – процедил Маркус. – И держись от меня подальше.

Он вскочил со своего места так резво и поспешно вылетел за дверь, что больше всего это напоминало настоящее бегство.

– Ого, – выдохнул Алекс.

Это было так непохоже на привычного ему Хейккиннена, который обычно заставлял сбегать от себя и своих нападок самого Алекса. Выходило всё же, что чужой успех задевает даже таких самоуверенных типов, как Маркус. Алекс мрачно усмехнулся. Стоило излить в текстах и мелодиях все свои обиды, чтобы спустя пять лет после окончания школы добиться такого эффекта.

Он допил свое пиво, чувствуя при этом почему-то всё равно не сладость победы, но горечь поражения. На самом деле Алекс хотел вовсе не этого, а чего хотел, толком не знал сам. Наверное, уважения.

– Какого хрена ты не берёшь трубку?! – Матти ворвался в зал, грозно сверкая глазами.

Его модные белые кроссовки уже слегка заляпались снегом, волосы растрепались, а очки мгновенно запотели, дезориентируя его в пространстве. Алекс мстительно порадовался этому – сегодня менеджер бесил его с самого утра.

– Какого хрена, Алекс, я спрашиваю?!

– Здесь был Маркус Хейккиннен, – сообщил ему Алекс, разглаживая мятые купюры, – прикинь.

– Что?! Тот самый Маркус Хейккиннен из твоей школы?! – Матти крутанулся на месте, будто рассчитывал, что Маркус ещё находится здесь.

– Ага, – Алекс задумчиво почесал голову.

– И? Сколько вы не виделись, три года, пять? Он изменился?

– И да, и нет.

– Вижу, ты был рад встрече, – хмыкнул Матти, – расскажи об этом в эфире – всем понравится.

Алекс задумчиво сунул деньги в карман. В словах Матти был толк. Алекс спрыгнул с высокого стула и улыбнулся:

– И правда, так я и сделаю – люди очень любят мои истории!

***

– По дороге в студию я случайно столкнулся с одним из тех ребят, кто терроризировал меня в школе.

Алекс растёкся по ярко-жёлтому дивану студии. На фоне красочных позитивных цветов вечернего шоу его тонкая фигурка в чёрной майке, чёрном же пиджаке и чёрных узких джинсах смотрелась особенно трагично. Единственным светлым пятном в его облике оставались белобрысые волосы, всклоченные при помощи стилиста для эффекта «встал с кровати и пришел сюда». Под светлыми глазами залегли мастерски наложенные подтёки тёмной подводки: Алекс, бывшая жертва школьного буллинга, а ныне – суперзвезда – выглядел дерзко и трогательно одновременно.

– О боже мой, Алекс! И что же вы сказали друг другу?! Он попытался извиниться?! – ведущая аж подпрыгнула от восторга – какая намечалась удачная история в программе.

– Нет, – Алекс обернулся на неё, равнодушно пожав плечами.

– Но как так?! Это же ужасно!

– Как я пою в одной песне: «Теперь, если тебе есть, что мне сказать – используй менеджера», – хмыкнул Алекс.

– Ты не простишь обидчика, даже если он подойдет к тебе сам? Душевные раны до сих пор кровоточат…

– Душевные раны стали шрамами, – перебил её Алекс, отрезая дальнейшие причитания.

– Сегодня нас смотрят миллионы зрителей, как думаешь, твои обидчики в их числе?

– Не знаю, – Алекс снова пожал плечами, – но, если ты сейчас смотришь, – он поймал взглядом камеру, подождал, пока она приблизит его лицо, – напиши мне – выпьем, вспомним былые деньки.

Он подмигнул в камеру и отвернулся.

Это было шуткой, дерзким выпадом в духе кумира молодёжи Алекса Лааксо – чего-то подобного от него всегда ждали. Но так же это было маленьким шажком навстречу своей застарелой боли, от которой он бегал все время и которая мгновенно обнажила себя, стоило ему увидеть Маркуса. Кажется, Алекс действительно хотел всё вспомнить, чтобы наконец отпустить.

***

Алекс уже задыхался, но продолжал бежать: через спортивную площадку к забору, перескочив который, можно было юркнуть в лесок, а там – и оторваться от преследования.

Однако ловкости чуть не хватило: нога соскользнула, он чуть съехал по решётке и тут же почувствовал, как в куртку вцепились, – его дернули вниз. Алекс сорвался и рухнул в траву, под ноги своему обидчику.

Он ненавидел эти ботинки – они почему-то пугали его больше всего, хотя Маркус никогда не пинал его, да и вообще почти не бил, особенно лежачего. Но взгляд на эти массивные армейские берцы заставлял Алекса странным образом трепетать; появлялось неясное тревожное чувство, от которого даже немного подташнивало. Вообще рядом с Маркусом он всегда чувствовал себя так – уязвимо и тягостно, стыдливо от этого трепета в коленках.

– Хули ты разлёгся?! – между тем заорал на него Маркус. – Поднимай жопу, будешь отмывать тачку теперь! Кирдык тебе, если хоть след останется!

– Отвали, Хейккиннен! – выпалил Алекс, сразу слыша, что страха в голосе больше, чем вызова. – Просто забудь о моем существовании!

Он так и не встал, только отполз подальше от ботинок, которыми наверняка можно было проломить череп с одного удара. Маркус скривился и сплюнул себе под ноги.

– Собака трусливая, – припечатал он с отвращением. – Только и умеешь, что гадить исподтишка, паскуда! Это всё, что ты можешь – написать на моей машине пару грязных словечек? Гомофоб сраный!

Вообще-то слово было одно, но зато какое – огромные буквами прямо на капоте: «пидор». Это даже враньём не было – чего Маркус так взъелся?

Маркус открыто встречался с парнями. По идее, это должно было вызывать уважение и помогать другим «угнетённым слоям общества», но на деле всё обстояло не так. Маркус и ему подобные унижали таких слабых, как Алекс, и наводили страх на тех, кто не вышел ростом и мускулами. От того, что он при этом стал частью ЛГБТ-сообщества, становилось только горше. Легко быть смелым и дерзким, когда нет никого, кто бы рискнул тебе что-то предъявить.

– Сдалась мне твоя сраная тачка! – фыркнул Алекс. – Это не я!

– Не пизди! – не собирался отставать Маркус и сделал к нему шаг. – Я знаю, что в школе есть только одна такая мстительная мелкая сволочь, и это ты!

Он вдруг как-то разом будто сник и сдулся, рухнул рядом на пожухлую траву и вытащил сигареты из своей широкой кожанки с отцовского плеча. Алекс покосился на него, не зная, закончилась ли их стычка уже или нет.

С Маркусом всегда было непонятно, когда он был готов ударить, а когда ему становилось вот так, как сейчас – плевать на все.

– Скоро выпуск, и ты меня больше не увидишь! – объявил Алекс. – Так что начни уже искать другого кандидата для своего дерьма!

– Какое счастье! – Маркус покосился на него с каким-то брезгливым сочувствием, но тут же отвернулся, сунул сигарету между губами и ловким движением щёлкнул зажигалкой.

Взгляд невольно зацепился за этот жест – уверенный и твердый, слишком уж взрослый. Маркус в целом двигался и выглядел старше своих лет, что тоже вызывало легкий укол – то ли зависти, то ли тщательно скрываемого восхищения. Алексу тоже хотелось так жить: выглядеть угрожающе, а не смазливо, внушать чувство страха, а не желание оторваться на слабом неудачнике.

Вырвал Алекса из его унылых мыслей тяжелый вздох. Маркус снова смотрел на него – мрачно и будто бы печально.

– Меня батя убьёт, – сообщил он и тут же усмехнулся. – Но тебе похуй, конечно. Тебя вообще ничего, кроме собственной жопы, не беспокоит.

– Ясное дело, – Алекс пожал плечами, – мне совершенно похуй, что тебя убьёт батя. Я ему еще и бутылку поставлю, если действительно убьёт. Или проблема в том, что грозный Маркус Хейккиннен боится, что папочка узнает о его грязных предпочтениях?

Алекс понимал, что нарывается, что лезет туда, где было особенно опасно, но не мог отказать себе в этом. Ориентация Маркуса стала единственным «козырем» в борьбе с ним. И то, козырь этот был слабенький.

А бороться с Маркусом ему было жизненно необходимо. Если бы Алексу задали прямой вопрос – зачем – он бы долго пытался уйти от ответа, обзывая Маркуса хулиганом и быдлом, который просто не заслуживает нормального отношения людей воспитанных и интеллигентных.

Тупой, грубый, привыкший решать споры кулаками… Сильный, смелый, способный постоять за себя.

На самом деле, отвечая на вопрос, зачем ему нужна эта борьба, Алекс понимал, что всё дело в том, что ничего другого с Маркусом для него было просто невозможно. И поэтому оставалось либо игнорировать Хейккиннена, либо вот так нарываться на неприятности, поскольку, кроме неприятностей, у них не находилось ничего общего, что было особенно обидно.

– И почему ты такой склочный? – наконец отозвался Маркус. – Ты вот постоянно ноешь родителям и учителям, что тебя бьют, но я не встречал кого-то более мерзопакостного, – он пожал плечами, снова поднес сигарету к губам, чтобы глубоко затянуться.

Алекс тут же снова, как наяву, увидел, как эти самые губы целуют чужие – мягко и осторожно, не так, как должны вести себя губы кого-то, кто выглядит, как Маркус Хейккинен: в кожаной отцовской куртке, армейских берцах и сигаретой в руке.

– Тебя забыл спросить, – огрызнулся Алекс, выныривая из своих размышлений. – Можешь не утруждаться, я в курсе, что не устраиваю тебя самим фактом своего существования. Ты меня, кстати, тоже.

Он поднялся с земли и безуспешно попытался стряхнуть себя налипшие грязь и листья.

– И, похоже, школа слишком маленькая, чтобы одновременно вмещать в себя и таких, как ты, и меня.

– Напиши об этом песню, – хмыкнул Маркус, щелчком отправляя окурок в его сторону.

Это был не жест агрессии, но презрения. Маркус ненавидел его так же сильно, как сам Алекс ненавидел Маркуса.

Он тоже поднялся и, не дожидаясь ответной реплики, легко перемахнул через забор. Тот самый, что Алекс в попытке бегства преодолеть не смог.

—

Paremmuus – Превосходство (фин.)