Читать книгу «Не наше дело» - Артём Волчий - Страница 3

Долгое время я жил да был, и всё не верил какой-то там строчке из Высоцкого, где он говорил, что зарылся в книги, разочарованный людьми. Как вообще можно умудриться сосредоточиться на чтении, если тебя разочаровал какой-то человек?!

Уму моему было сие непостижимо. Ведь ты – если ты действительно один из тех, кто способен вообще разочароваться в людях, – а для этого надо уметь ими очаровываться, – придется тебе с нечеловеческой силою вдалбливаться глазами в буквы, собирать их в слова, а слова в словесные конструкции, и всё в этом духе.

И спустя полстраницы же, или даже больше, – да хоть спустя десять страниц, и такое бывало у меня в часы попыток принять этот способ побега от людей, – ты обнаружишь, что всё это время сам писал книгу. В своей голове. О своих проблемах. О тех самых людях, от которых ты бежишь в книгу.

То есть, ты и не читаешь творения какого-то автора – ты считываешь сами по себе думающиеся тебе слова поверх того, что написал вот тут и вот тут вот Пелевин Виктор. Так, орк Грым превратился в Крым, а отсюда недалеко и до насущных полемических рассуждений о Донбассе, который две знакомые тебе мрази, рифмующиеся с этим словом только по праву вечного противоборства, сегодня назвали «политическим пушечным мясом».

Мясо, кстати, тоже рифмуется, но уже словно бы в месть за предыдущую рифму, и видятся мясом уже эти самые мрази. Впрочем, я отвлекся.

Если же «уходящий» читатель устал мысленно расписывать витающие в окружающей его пустоте листки формулами жизни, непонятными никому, кроме какой-то крохотной частицы себя самого – то он начинает просто отвлекаться на мысли о тех, от кого так усиленно бежит, зарывается в кротовую ямку литературы. Не в силах прогнуться под неофашизм мысли, не в силах взять и наплевать на этих людей. Пусть сами они и стократ – неофашисты.

Надеюсь, привыкшие к сладостям «противувсешной» метафизики и к веселым рассказикам о сказочных похождениях выдуманных людей уже закрыли эту книгу при слове «неофашист». Не будет здесь выдумок, не будет и той метафизики, к которой вы привыкли из-за неправильно понимаемого вами Вити, будет кровавое постпублицистическое буйство мысли, будет скотобойня посреди двора свиней и жирафов, приватизировавших себе приставку «пост» и другие особенности эпохи, обратив их в свинства и жирафства.

В стихи мои мысли уместиться не смогли, в неостихи тоже, а высказывать их двум-трём людям уже, откровенно говоря, заебало. Кстати, приставочек «пост», «нео», и даже пресловутой «мета», а так же – «псевдо», и «полу», здесь будет предостаточно. Вернемся к чтению.

И вот, на смену этому состоянию побега от современного фашизма, настроившего своих Освенцимов у дорог социальных, культурных, бытовых, философских и всех других возможных связей текста и мысли, – постепенно на смену приходит неокоммунизм, еб… ей-Богу. И ты с некой особой силой, с чувством ответственности за дальнейшую боль, которую будешь испытывать, сделав этот выбор, перешагиваешь через себя и расстреливаешь этих людей в своей голове. Среди них, кстати, замешался-таки один, кому приговор потом придется оправдать – но это будешь ты сам, так что волноваться по этому поводу нет причин. Ведь какой-нибудь да поэт все же нюхнёт сырость земли… такой всегда должен быть.

Только так! Видимо, только пройдя колоссальную боль духовного самобичевания, возможно зарыться в книгу. Зарыться в нее, черт подери. Вместо той самой сырой земли.

Да, и вправду, выбор между автоматом и уничтожением всего мира обогащается дополнительной опцией. Не нужно биться о крюки нелепо сформированных экраном букв, а может и вовсе бумагой – так и порезаться ведь можно. Нужно просто читать. Потому, принимая тем самым жуткий грех на душу, я с глубокой уверенностью выдвигаю тезис: все умеющие по-настоящему решать свои проблемы в книге (по-настоящему, это значит не просто пробегать глазами Донцову или ленту ВКонтакте, но притом и не филологически потрошить любое попавшееся на глаз слово – а просто читать), все, все, все эти люди – неокоммунисты. Вынужденные расстрелять. Порой, как тут водится, и читатели-скоморохи попадаются, но увы, от этого никуда не деться.

Плохо, правда, что я продолжаю развитие этого полного идиотизма стереотипа, где первым же синонимом к слову «коммунизм» приплетается, нервно покуривая в его тени, слово «расстрел». Увы – но, возможно, клин клином вышибают и, используя этот модный способ, я сотру эту же самую традицию со страниц нашей современной литературы. Всей Литературы – от того же ВКонтакте и прочей телеэкращины до самих таки книг.

Правда, проблемой становится тот факт, что, как говорил один современный непризнанный (к сожалению, даже самим собой) поэт, вопреки выставленным орудиям юмора карма-то все равно настигает… И, увы, история так сложилась, что некоторые из расстрелянных в ТУ Эпоху – к сожалению, расстреляны раз и навсегда.

А вот расстрелянные мной убивающие меня же мысли – навсегда не расстрелять. Даже сотней юмора пулеметов. Возможно, этому способствует своеобразный реванш кармы – еще даже не двадцатилетний дурачок, пытающийся косить под недавно прочитанного им Лимонова, расхваливает в философских беседах то, что, все-таки, резало человечество. Однако же, этот дурачок все еще ходит по лесу – тогда как другие дурачки, занимающие канавы, болота и ветки совсем других философских концепций, уже даже не ходят. Мне претит часто произносимая в таких случаях «чуть менее либералами, чем либералы „чуть совсем“» присказка про «наименьшее из зол», но для самых слабых глаз оставим эту присказку.

В итоге, в общем-то, из непонимания того, как товарищ-некоммунист Высоцкий умудрялся зарываться в книги, выросло то, что я теперь эти самые книги пишу. Из неостихов в нео… не буду повторять это слово, а то либеральные глазки начнет щипать.

А, пожалуй, все-таки буду. Неокоммунизм. Неокоммунизм!

НЕОКОММУНИЗМ!!!

Буду орать гремящей свободами улице именно это слово, орать, не рисовать символ на стенах домов, а просто орать. Ведь свастику-то куда легче рисовать, чем знак молота и серпа; я и сам-то этот знак рисовать не умею. По рисованию я заслуживаю твёрдую тройку.

Неокоммунизм!

И страх по синеве их вен!

Сладкий, истеричный страх, оправдываемый рваными фразами «Он че, ебнутый?», «Что за диванная критика…», «Это же не художественное произведение, максимум публицистика какая-то…» – о да, о да, о да! Но подождите-подождите, будет вам художественное, с метафизикой обещанной и со всем прочим.

На секунду можно представить, что я – прикованный к батарее человек, которого пытают либералы и монархисты. В сущности, если воспринимать это все как метафору – то это кристально чистая правда. Отопление в этом году дали вполне себе вовремя, так что кричать мне еще удобнее, голосу не приходится превозмогать хриплость горла или что-то еще. Да и наручники – так, фикция; скорее я сам себя ими сковал, чтобы не дай Бог не ударить в зубы ни одному из моих истязателей. Не хочется невольно получить срок за, пусть и потенциальную, но все-таки – защиту Родины. Некоторые получают.

Наверное… нет, не наверное, а безусловно – это не лучший способ начинать прозу, но определенно и не худший, на фоне засилья слуг Сатаны в литературе. Человечество любит отказываться от ангелов, но постоянно плодить чертей, неверно поняв фразу «Люби да рожай». Увы.

О чем это будет? И почему это так похоже на вторую, публицистическую аннотацию?

Потому что не могу иначе. Как вообще существовать островку жизни посреди океана смердячего смога смерти – и без публицистики? Как? И без мата, за который я, кстати, забыл извиниться – выше одно словечко уже прогремело. Пожалуй, опять забуду.

Вы можете представить себе не матерящегося Эдичку, или Эдичку, не рассуждающего о политике, или Эдичку, не рассуждающего о социуме и политике посредством публицистики, оформленной единственно честным в мире способом – русским матом?

Я, если честно, Эдичку представить и без нескольких сцен, которые я благополучно пролистал, не могу. Оттого, что я их пролистал они, кстати, только сильнее укоренились в сознании самим фактом того, что они были. Ну да ничего. Это, так-то, создало ряд интересных метафор, и среди них я выберу, наверное, один из самых слабых вариантов метафорических интерпретаций тех сцен: «В принципе, вся жизнь типичного современного русского эмигранта в Америке – это ебля с негром-маргиналом». Нет, не извинюсь.

Вытеснить это бытовое для эмигрантского насекомого состояние может только факт реальной необходимости эмиграции, – и то, глядя на сегодняшних тараканов, которых таковыми можно назвать и без всяких метафор, уже и этот факт кажется не достаточно прочным, – либо же литература. Русская литература. Но, опять же, смотря, как читать. Некоторые читают так, что уж лучше бы добровольно арендовали какую-нибудь фавеллу в каком-нибудь американском гетто, полном негров, и устроили бы там бордель. А русская литература – это, между прочим, даже известный нам майский жук подкласса «Нате!» признает, – лучше половых сношений. Тем более, вот этих вот – таких не свойственных русскому духу.

В общем, к чему это я – да будет эта книга, – назло искреннему добру майского жука, радующегося солнышку Ивана Шмелёва, – легендой… – «живой» легендой! – легендой о русской злобе. О моей маленькой, – роста я небольшого, хотя в контексте «русской злобы» это еще более символично, – злобе, которая того и гляди заставит меня вскинуть конечность к солнцу, да, да, жук, ты почти правильно всё угадал!…

Но вскину я ее не по-нацистски, а так, чтобы солнце, которое уже лет так тридцать нам намекало на необходимость ему помочь, скатилось в мою раскрытую, а вовсе не выпрямленную, ладонь, и, прокатившись по предплечью, прыгнуло за шею, затем под футболку – и согрело спину. Я, такой злобный и оттого, разумеется, такой русский, слишком долго держал на спине ледники вашей безумной грызни. Особенно тошно стало, когда я осознал, что эти ледники давным-давно сформировали свастику. Солнце вытеснит пародию на солярный символ себя самого, растопит ваш поганый лёд – лёд, в сущности, даже и не холодный.

Этот лёд… он просто по факту – лёд. Просто по тому факту, что конкретно я, и еще пара-тройка людей, дрожим от холода при его приближении – или привыкаем, когда он слишком долго пролежал на наших спинах.

Но, в сущности – он даже не несет холода. Если ситуацию больше чем полвека назад, наверное, когда этот лёд был еще не льдом, но огнём окровавленных печей Германии, – если эту ситуацию перенести в сегодня, то, наверное, евреи даже не почувствовали бы жара, не почувствовали бы пламени. Они бы почувствовали только вползшую в души смерть.

Ведь, к сожалению, огонь, в отместку которому (и в горе по пожарам от которого) предки в России разожгли Вечный… не просто к сожалению, но к глубочайшему сожалению, этот огонь имел какой-то смысл. Ужасный, мерзкий, аморальный, уничтоживший моего предка, уничтоживший твоего предка, уничтоживший мир такой, каким его знали до этого, – он имел убийственный смысл – но имел. Слепая ненависть, обусловленная типичным льдом европейского сознания, но тогда еще не столь явно обретшим форму – вот, что было главным тогда. Конечно, абсурдное убийство по национальному признаку на стадии непосредственно обращения нации в пепел является уже не ненавистью, а просто похуизмом солдата, запихавшего в печь якобы ненавистное ему существо. С таким же похуизмом некоторые наши соотечественники порой выходят изничтожать «треклятых татаро-монголов» – только почему-то берутся не за тех, кто реально сделал что-то плохое, а за подметающих их же двор дворников. И берутся не из ненависти, нет – им просто похуй. Просто есть мода, и ей просто надо, не задаваясь вопросами, следовать.

Но тогда, в том веке, это все-таки было пламя. Костёр, зажженный тварями на крови наших родных – но все еще костер.

Теперь же мы имеем дело только со льдом, льдом неофашизма, который так тщательно и так неуместно пытается приписывать нашему прошлому бесчеловечность, а нашему настоящему – фашизм, без всяких «нео».

Мне, маленькому злобному русскому! Только оттого ведь я такой маленький, такой злобный и такой русский, что треклятая фашистская Русь посмела посредством евгеники вывести вот этот вот народ карликов, которому наши, опять же, непризнанные поэты посвятили несколько песен. «Карлики победили!». И этот лёд, по своим свойствам и вправду нехолодный – в нем нет ничего. Его самого-то нет, и даже не только потому, что это всё – какая-то вполне унылая метафора с уклоном в метафизику. Просто его нет.

Неофашизм – это похуизм. И это слово вам всем, твари, должно быть знакомо более чем. Мы так часто сетуем на этих поганых ватников, которые якобы клеймили себя слоганом «не наше дело» и не ходят на искренние протестные акции – нет же? Мы так часто оскорбляем эту русскую апатию, эту погань, эту скверну, не позволяющую людям во славу борьбы, как нам деды завещали, выйти на улицы!… Интересно только, как забавно совмещаются у этих «мы», в которых к счастью нет «я», «русская апатия» и «русская злоба». Но не суть.

Вам всем оно знакомо – но не потому что вы думаете, что протестуете ему, друзья мои – друженьки. А потому что вы пластом легли под одну из столь стремительно ныне вертящихся сторон неосвастики – и она вращается куда стремительнее, чем расположенная под ней сансара. Ваш стазис жизни дает ей вертеться в небе, насмехаясь солярностью символики над солнцем, которое она загораживает. «Не наше дело» – вот главный девиз повседневности, поколения, которому я приписал бы какую-нибудь полухудожественную детальку, навроде: «девиз, прогремевший в мире…", «девиз, заложивший своим свитом уши, глаза и многие прочие отверстия», или «девиз, шумящий западными, прогрессивными лишь по факту увеличения их скорости, ветрами…» – но идите нахуй. Не может издавать звук девиз, негласный и безэмоциональный. Ибо родился он из отсутствия голосов и звуков, отсутствия эмоций и чувств. Так и наступает смерть. Наступила.

Как последний выстрел ломких оправданий, пьяно шатающихся ненужной тратой слов, скажу, что и мне самому противненько от своих попыток умничать, уже предпринятых и тех, что будут далее. Но от вашего заумства мне было тоже противно. Я слишком долго его жрал, слишком долго. Жрите теперь и вы, ответным, гостеприимным блюдом. Русское гостеприимство, ебать.

А теперь, если вас не отпугнул весьма, признаюсь, ломаный язык – с дурацким, почти либеральным обилием тирэ, с попытками смешать стили, казалось бы, несовместимых авторов, с все более и более явно видимым упором на публицистику – милости прошу к столу!

Мы, как раз, с моими дражайшми друзьями, – чуть не добавил впопыхах «дроидами», – сели за стол кафэшки… Ну, скажем, кафэшки «интернационального ВЫСШЕГО учебного заведения „Школы Интеллигенции“», или далее, в отместку за местную моду поливать дерьмом колледжи, «Низшего Колледжа» – и принялись за поданное нам черт знает кем блюдо, безусловно, главное на этом пиршестве – просто потому что блюдом оно стало сравнительно недавно, будучи приравненным, наконец-таки, к бутербродам и кофе. Мы принялись за общение!