Читать книгу После тяжелой продолжительной болезни. Время Николая II - Борис Акунин - Страница 4

Часть первая
Букет болезней
Дефект анатомии
Самодержец и самодержавие

Оглавление

«Индифферент-оптимист»

Начнем с носителя верховной власти – Николая Александровича Романова.

Очень многие пытались дать характеристику этому исторически важному персонажу. По большей части эти характеристики развернуты и многословны. Самую лаконичную и точную формулу, пожалуй, вывел один из придворных, князь Николай Оболенский, близко знавший императора: «Государь по натуре индифферент-оптимист. Такие лица ощущают чувство страха, только когда гроза перед глазами, и, как только она отодвигается за ближайшую дверь, оно мигом проходит». Именно это качество – фаталистская вера в то, что всё как-нибудь устроится, что Господь придет на помощь Своему помазаннику и спасет его, – дает ключ к пониманию многих поступков правителя.

Министров подобный ни на чем не основанный оптимизм бесил, историков приводил в недоумение, на самом же деле это была совершенно естественная и, пожалуй, психологически единственно возможная защитная реакция абсолютно ординарного человека на ту исключительную ситуацию, в которую поставила его судьба. Когда ум не в состоянии справиться с объемом и сложностью обрушенных на него задач, приходится уповать только на Бога. Протопресвитер Г. Шавельский пишет, что Николай как-то признался: «Я стараюсь ни над чем серьёзно не задумываться – иначе я давно был бы в гробу».

Дело не в том, что царь обладал очень средними интеллектуальными способностями и вообще был натурой неяркой. К концу XIX века государство превратилось в такой сложный агрегат, что никакой гений в одиночку не смог бы им управлять. Нагрузка самодержца была совершенно невозможной. Времена, когда претенденты брали престол с боем и затевали перевороты, остались в далеком прошлом. Последним царем, рвавшимся к власти, был Павел. Уже его сын Александр мечтал о том, чтобы отказаться от престола и жить частной жизнью. Все последующие государи, даже динамичный Николай I, считали корону тяжким бременем и, если б существовал выбор, с радостью от нее отказались бы.

Отец последнего императора Александр III не блистал ни умом, ни способностями, но по крайней мере обладал сильным характером и взошел на престол в зрелом возрасте, имея некоторый опыт государственной деятельности. Его сын стал царем, совершенно не готовый к роли властителя империи. «Когда мой отец умер, я был просто командир лейб-эскадрона гусар», – скажет Николай впоследствии. Он действительно ничем крупнее эскадрона прежде не управлял. К тому же власть свалилась на него неожиданно. Лишь за две недели до кончины Александра III стало ясно, что болезнь этого 49-летнего богатыря опасна. Когда царь умер, его наследник оцепенел не только от горя, но и от ужаса. Он пишет в дневнике о «страшной перемене», которая с ним произошла: «Для меня худшее случилось, именно то, чего я так боялся всю жизнь!».

Всё время своего правления этот заурядный, не уверенный в себе человек честно пытался соответствовать своему положению – не более.


Николай II. Б. Кустодиев


Нельзя сказать, что цесаревича плохо готовили к высокой миссии. Романовы еще со времен Екатерины считали воспитание наследников важнейшим государственным делом. В детстве и юности у Николая были превосходные педагоги. Его учили по индивидуальной программе финансист Н. Бунге, правовед К. Победоносцев, химик Н. Бекетов и лучшие преподаватели Академии Генштаба. Молодой человек в совершенстве владел тремя иностранными языками – английским, французским и немецким. Но использовать полученные знания на практике в бытность наследником он не успел. По статусу обязанный присутствовать на заседаниях Государственного совета и комитета министров, Николай никак там себя не проявлял. В 26 лет по кругу интересов это был обыкновенный гвардейский офицер, по-настоящему увлекавшийся только охотой, спортом и музыкой.

Все, кто проштудировал личный дневник Николая, исправно ведшийся на протяжении всей его жизни, вероятно, испытали горестное недоумение по поводу того, от какой тусклой личности зависела жизнь огромной страны – не только ста семидесяти миллионов ее тогдашних обитателей, но и последующих поколений. Это весьма депрессивное чтение. Возникающий портрет саморазоблачителен.

Ноль мыслей, минимум эмоций, а те, что встречаются, как правило, мелки – чаще всего они вызваны погодой: «Утром погода привела меня в отчаяние», «Обиделся на мороз и не пошел гулять утром». Бесконечные перечисления подстреленной дичи, причем больше всего почему-то достается несчастным воронам: «Удалось наконец убить ворону из монтекристо!» «Во время прогулки убил отлично – ворону». «Гулял два часа; сегодня удалось дойти до 50 убитых в парке ворон». Просто какой-то вороний маньяк.


Государь за любимым занятием. И. Сакуров


Про государственные дела записей немного, а если и встречаются, то сделаны они явно без интереса, часто с досадой. «В 2 часа у меня происходило заседание соединенного присутствия Сибирского Комитета и департамента экономии. Оно окончилось в 3 3/4, и затем мы поспешили в Аничков на каток». «Полоскался с наслаждением в моей ванне и после кофе засел за несносные телеграммы».

Интровертность, замкнутость, сдержанность в проявлении эмоций для венценосца вполне естественны, но в Николае ощущается еще и природная скудость чувств. Трудно без содрогания читать записи, сделанные в самые драматические дни истории. Скупое упоминание об ужасной трагедии на Ходынском поле заканчивается так: «Обедали у Мама в 8 ч. Поехали на бал к Montebello [французский посол]. Было очень красиво устроено, но жара стояла невыносимая. После ужина уехали в 2 ч». В день, когда пришло известие о Мукденской катастрофе (людские потери – сто тысяч человек), царь вздыхает: «Господи, что за неудачи». Следующая фраза: «Имел большой прием. Вечером упаковывали подарки офицерам и солдатам санитарного поезда Аликс на Пасху».

А вот полностью запись от 15 апреля 1906 года – это поворотный в истории государства день, когда завершилась политическая карьера премьер-министра Витте: «В час ночи отправился на глухарей через дер. Замостье. Ночь была очень теплая. Убил трех глухарей. Вернулся домой в 6 час. Спал до 10 ч. Имел три доклада. Фредерикс завтракал. Долго говорили втроем о церемониале открытия Думы. Была гроза с градом. Гулял, когда погода поправилась. Много занимался. Принял отставку Витте. Обедали Мари и Дмитрий. Отвезли их во дворец».

Мало кому из исторических деятелей современники и потомки давали столь полярные оценки. Революционеры, а затем советские историки Николая демонизировали, даже дали ему прозвище «Кровавый» (незаслуженно). Другой крайностью было возведение истребителя ворон в святые Русской православной церкви. Одни авторы доказывали, что царь был человеком слабым и бесхарактерным, другие – что он обладал очень сильной волей.

Истина же, кажется, заключается в том, что Николай Александрович как личность был, подобно воде, лишен цвета, вкуса и запаха. Он принимал форму сосуда, в который его «наливал» исторический момент. (О твердых людях, под воздействием которых царь менялся, пойдет речь в следующей главе.)

И все же в поведении этого бесцветного правителя явственно проступают несколько постоянных, укорененных черт. Каждая сыграла свою роль в истории.

Николай был не просто фаталистом. В нем несомненно жила глубокая религиозность. В самые важные моменты царь принимал решения, руководствуясь неким мистическим ощущением «прямого канала» между помазанником и Богом. Барон Р. Розен, дипломат и гофмейстер, в своих мемуарах пишет, как поражало его невероятное хладнокровие государя во время потрясений 1905 года. Однажды Николай сказал барону: «…Я столь мало встревожен, ибо твердо и непоколебимо верю в то, что судьба России, моя собственная судьба и судьба моей семьи в руках Всемогущего Господа, который сделал меня тем, что я есть».

Другой мемуарист, генерал А. Мосолов, начальник царской канцелярии (по мнению П. Милюкова, человек умный и наблюдательный), свидетельствует: «Он [царь] воспринял от отца, которого почитал и которому старался подражать даже в житейских мелочах, незыблемую веру в судьбоносность своей власти. Его призвание исходило от Бога. Он ответствовал за свои действия только пред совестью и Всевышним… Царь отвечал пред совестью и руководился интуициею, инстинктом, тем непонятным, которое ныне зовут подсознанием… Он склонялся лишь пред стихийным, иррациональным, а иногда и противным разуму, пред невесомым, пред своим всё возрастающим мистицизмом».

Николай остро ощущал ответственность за свои решения и поступки – но не перед народом, а перед Господом. Сергей Ольденбург, автор чрезвычайно почтительной биографии царя, утверждает то же самое: «Вера в Бога и в свой долг царского служения были основой всех взглядов императора Николая II. Он считал, что ответственность за судьбы России лежит на нем, что он отвечает за них перед престолом Всевышнего. Другие могут советовать, другие могут ему мешать, но ответ за Россию перед Богом лежит на нем. Из этого вытекало и отношение к ограничению власти – которое он считал переложением ответственности на других, не призванных, и к отдельным министрам, претендовавшим, по его мнению, на слишком большое влияние в государстве. “Они напортят – а отвечать мне” – таково было в упрощенной форме рассуждение государя».

«Какой иной развязки, кроме случившейся, можно было ожидать от этой царственной психологии, скудной идеями и богатой лишь верой в судьбу, предрешенную Промыслом?» – горестно вздыхает Милюков, впрочем много способствовавший этой «развязке».

Про Николая Второго важно понимать, что это ни в коем случае не был человек, упивавшийся властью (как, скажем, его прадед Николай Первый). Министру внутренних дел Святополк-Мирскому последний царь однажды сказал: «Я придерживаюсь самодержавия не для своего удовольствия, я действую в этом духе только потому, что я убежден, что это нужно для России, а если бы для себя, я бы с удовольствием от всего этого отделался».

Выше я писал о природной скудости эмоций, но это касалось только государственного служения, которое Николай считал своим тяжким крестом. В частной жизни это был человек отзывчивый и любящий. Сергей Витте пишет: «…Отличительные черты Николая II заключаются в том, что он человек очень добрый и чрезвычайно воспитанный. Я могу сказать, что я в своей жизни не встречал человека более воспитанного, нежели ныне царствующий император». Письма, которые государь отправлял жене, полны любви и нежности.

Но на фоне гигантских событий, за которые несет историческую ответственность этот прекрасный семьянин, нас должны интересовать не его приватные, а его государственные качества. Вернее сказать, важность имеют не сами свойства этого характера, а то, как они отражались на управлении страной.

Уже говорилось, что в самые критические моменты царь уповал не на разум, а на веру. Иногда это выливалось в катастрофические последствия.

Преданная любовь к супруге и детям, бывало, оказывала решающее влияние на политический курс – это тоже огромный недостаток для правителя. Заботы «малого мира», мира человеческих отношений, не могут быть для главы государства существенней интересов Большого Мира, которому он служит, – а если всё же перевешивают, для страны это беда.

Во вред делу шла и внутренняя неуверенность, вследствие чего царь, с одной стороны, все время попадал в зависимость от напористых, деятельных министров, а с другой – через некоторое время начинал этим тяготиться и проникался неприязнью к тем, кто на него давил. Проблема в том, что дееспособные администраторы, сделавшие карьеру за счет своей энергии и способностей, часто бывают чересчур настойчивы – потому что твердо знают, чего хотят, и умеют этого добиваться. Чем дольше Николай находился у власти, тем хуже он выносил людей подобного типа. На последнем этапе царствования, самом проблемном, он терпел подле себя только покладистых помощников. Ему с ними было легче. Стране – тяжелее.

Император очень старался входить сам во все дела, но, во-первых, не обладал для этого нужными талантами, а во-вторых, при объеме и запутанности возникающих вопросов это было в принципе невозможно. Никому не доверяя, подозревая каждого в каких-то задних мыслях и тайных намерениях, Николай долгое время обходился без собственной канцелярии и даже не держал личного секретаря. Он гордился тем, что отлично ориентируется в поступающих бумагах, корпел над ними с утра до вечера, но мало что успевал и нередко упускал важное.

В начале 1914 года, в канун мировой войны, один из опытнейших государственных деятелей, П.Н. Дурново, бывший министр внутренних дел, отправил царю докладную записку огромного значения.

Петр Николаевич в это время уже находился в отставке, болел, жить ему оставалось недолго, и он мог себе позволить писать всё что думает без обиняков. Старый сановник заклинал царя не вступать в конфликт с Германией и с поразительной точностью предсказывал, что произойдет, если война все-таки разразится: какие сложатся коалиции, сколько тягот принесут России военные испытания и чем всё закончится. «…Все неудачи будут приписываться правительству. В законодательных учреждениях начнется яростная кампания против него… В стране начнутся революционные выступления… Армия, лишившаяся наиболее надежного кадрового состава, охваченная в большей части стихийно общим крестьянским стремлением к земле, окажется слишком деморализованной, чтобы послужить оплотом законности и порядка. Законодательные учреждения и лишенные авторитета в глазах населения оппозиционно-интеллигентские партии будут не в силах сдержать расходившиеся народные волны, ими же поднятые, и Россия будет ввергнута в беспросветную анархию, исход которой не поддается даже предвидению».

Про этот меморандум, обнаруженный уже после революции, написано немало исторических работ, в том числе ставящих под сомнение подлинность документа, – так поразительно, вплоть до деталей, исполнились его пророчества.

Но самое примечательное в выстраданном прогнозе Дурново то, что царь записку, кажется, даже не прочел. То ли она утонула в бумагопотоке, то ли у Николая нашлось чтение поважней.

П.Н. Дурново


Несчастливой для верховного правителя чертой была и прославленная мягкость Николая. По выражению уже поминавшегося министра Святополк-Мирского, царь «ускользает от всего неприятного». Ему было трудно сказать сотруднику, что тот уволен от должности, или просто сказать «нет». Деликатность – прекрасное свойство, но не в управлении государством. Из-за того, что Николай Александрович не любил себя расстраивать, постоянно возникали двусмысленные ситуации, недоразумения и проволочки, а за царем укрепилась репутация человека фальшивого и ненадежного, способного пойти на попятный и нарушить данное слово. Это очень серьезный минус для главы государства.

«Мне как участнику и близкому свидетелю всего происшедшего, ясно как Божий день, что Император Николай II, вступивши на престол совсем неожиданно, представляя собою человека доброго, далеко не глупого, но не глубокого, слабовольного… не был создан, чтобы быть императором вообще, а неограниченным императором такой империи, как Россия, в особенности», – писал Витте, когда до краха самодержавия было еще далеко.

Повторю еще раз, что в начале XX века никто не был бы хорош в качестве неограниченного правителя России, а уж Николай Александрович Романов с его неблестящими дарованиями тем более. И все же упрек в слабоволии, брошенный Сергеем Витте, несправедлив. Уступая внешнему давлению в вопросах второстепенных, царь упорно не сдавал главной позиции: самодержавной власти. В феврале семнадцатого года, когда все его бросят и предадут, самодержец будет держаться сам – до последнего. В конце концов он останется один, как капитан на мостике тонущего корабля, с которого сбежала вся команда. Вряд ли такого человека можно назвать слабовольным или малодушным.

Влиятельные люди

Во главе властной вертикали находился человек, не способный самостоятельно разработать стратегию и тем более тактику государственной политики. При этом ему было недостаточно просто царствовать, он желал править и весьма ревниво оберегал эту прерогативу. В результате получалось, что царь принимал все решения, но постоянно находился под влиянием своего непосредственного окружения. Иногда появлялись сильные фигуры, на время подчинявшие монарха своему доминирующему воздействию, но чаще давление было сразу с нескольких сторон. Из-за этого всё царствование выглядит каким-то зигзагообразным, поворачивает то вправо, то влево – подчас чуть ли не в ежедневном режиме, как это происходило в 1905 году.

На раннем этапе, когда молодой император был психологически раздавлен свалившейся на него непосильной ношей, он ничего менять не стал. Лидировали те же персоны, что при Александре III: синодальный обер-прокурор Победоносцев и министр финансов Витте (министерство финансов тогда управляло и всей экономикой).

Первый, занимая вовсе не ключевой пост, являлся чем-то вроде «серого кардинала»: покойный государь редко принимал решения, не посоветовавшись с главным советником. Второй попал в правительство всего несколько лет назад, но благодаря своим выдающимся способностям, а также тому значению, которое в девяностые годы приобрела быстро развивающаяся экономика, считался совершенно незаменимым.


К Константину Петровичу Победоносцеву Николай привык относиться с двойным почтением – как к ближайшему соратнику обожаемого родителя и как к бывшему учителю. Всё немудрящее, но крепко укорененное мировоззрение самодержца было сформировано под руководством обер-прокурора. В изложении С. Ольденбурга это кредо выглядит так: «Государь … глубоко верил, что для стомиллионного русского народа царская власть по-прежнему остается священной. Представление о добром народе, противопоставляемом враждебной интеллигенции, жило в нем всегда. Он был также верным и преданным сыном православной церкви. Он верил в величие России и, в частности, придавал большое значение ее роли в Азии». Все эти тезисы – за исключением «азиатского», о котором мы в свое время поговорим – были взяты из победоносцевских поучений, определивших курс предыдущего царствования.


К.П. Победоносцев. А. Маковский


Все ожидали, что при молодом, неуверенном государе значение Победоносцева еще больше возрастет, но довольно скоро стало ясно, что этого не происходит. Виной тому был сам Константин Петрович, чересчур давивший на Николая (а как мы знаем, царь этого не выносил). В первые годы в царском дневнике постоянно упоминается о том, что снова заезжал (и даже «заходил») Победоносцев, чтобы «побеседовать». Потом такие записи встречаются всё реже.

Константин Петрович был очень невысокого мнения о дарованиях Николая – иронически описывал, как тот скучал и томился на государственных заседаниях. В конце концов императора стала раздражать покровительственная, менторская манера обер-прокурора. «В первые годы меня изредка спрашивали… А затем меня уже и не спрашивали», – с горечью будет вспоминать Победоносцев на исходе жизни.

Тем не менее он продолжал занимать свою синодскую должность, утратившую былое значение, еще больше десяти лет. В 1905 году, после выхода октябрьского манифеста, разрушавшего прочность самодержавной конструкции, которую Константин Петрович призывал всеми силами оберегать, старый консерватор подал в отставку и вскоре умер. Он считал, что дело всей его жизни потерпело крах (и не ошибся).


Более полихромной фигурой являлся Сергей Юльевич Витте. Под конец жизни он считался завзятым либералом, за это ультраправые даже попытаются его убить, но на самом деле убеждения этого человека постоянно менялись. Вероятнее всего, он руководствовался не идеологией, а конъюнктурой.

Довольно обычный путь российского государственного человека – от вольнодумства в молодости к консерватизму в зрелые годы. У Сергея Витте вышло наоборот. В 1881 году, после убийства Александра II, он даже состоял в подпольной сверхреакционной организации «Священная дружина», готовившейся истреблять революционеров. Но затем его взгляды резко переменились. «По моим семейным традициям, так и по складу моей души и сердца, конечно, мне любо неограниченное самодержавие, – рассказывает Витте, – но ум мой после всего пережитого, после всего, что я видел и вижу наверху, меня привел к заключению, что другого выхода, как разумного ограничения, как устройства около широкой дороги стен, ограничивающих движения самодержавия, нет». (Впрочем, как мы увидим, и в 1905 году, возглавив правительство, Сергей Юльевич будет готов повернуть и налево, и направо.)


С.Ю. Витте


В правительстве Витте представлял собой редкое явление, потому что был выходцем не из чиновничества, а из бизнеса. Он окончил физико-математический факультет, сделал себе имя в железнодорожном предпринимательстве и потом успешно руководил министерством финансов, которое в конце 1890-х годов, исключительно благодаря личному влиянию Сергея Юльевича, стало главным правительственным ведомством, потеснив всемогущее министерство внутренних дел.

При Витте состоялась первая Всероссийская перепись населения, событие большой государственной важности. Он же в 1897 году осуществил важную денежную реформу, установив золотой стандарт рубля.

Однако на рубеже нового века аппаратный вес министра пошел на убыль – по той же причине, по которой закатилась звезда Победоносцева. Сергея Юльевича было слишком много, и он слишком сильно давил на императора. К этому времени Николай уже более или менее освоился с положением самодержца, и самоуверенный Витте его все больше раздражал. Кроме того, между царем и властным министром обнаружились серьезные противоречия по дальневосточному вопросу. Подробнее об этом мы поговорим в своем месте, но, если коротко, Витте категорически возражал против обострения отношений с Японией, а у царя – в кои-то веки – было собственное представление о том, как Россия должна действовать в Тихоокеанском регионе.

В 1903 году Витте был отставлен от дел (точнее, переведен на декоративную должность председателя Комитета министров), но скоро подтвердилась его правота в японском вопросе, и два года спустя состоялось триумфальное возвращение Сергея Юльевича. В 1905 году он подпишет приемлемый для России мирный договор с Японией, а затем возглавит правительство. Наверху Витте продержится всего несколько месяцев, но ему выпадет трудная задача – проводить самую радикальную из всех реформ государственного переустройства российской монархии. На Витте ляжет и ответственность за грозные последствия этого потрясения. Больше Сергей Юльевич в правительство не вернется и до конца жизни будет занят сочинением мемуаров, в которых сведет счеты со всеми своими обидчиками и объяснит потомкам, какой он был великий.

Вот портрет этого важного для отечественной истории деятеля, составленный Павлом Милюковым: «Это был редкий русский самородок – со всеми достоинствами этого типа и с большими его недостатками. Конечно, он стоял головой выше всей той правящей верхушки, сквозь которую ему приходилось пробивать свой собственный путь к действию. А действовать – это была главная потребность его натуры… Он умел брать с собой всё нужное, что попадалось по дороге, и отбрасывать всё ему ненужное: людей, знания, чужие советы, закулисные интриги, коварство друзей, завистников и противников… При неудаче он становился страстен и несправедлив, никогда не винил себя, чернил людей, ненавидел противников. Наткнувшись на препятствие, которого одолеть не мог, он сразу падал духом, терял под ногами почву, бросался на окольные пути, готов был на недостойные поступки – и наконец отходил в сторону, обиженный, накопляя обвинительный материал для потомства, потому что в самооправдании он никогда не чувствовал нужды».


По мере того, как ослабевало значение Витте накануне его первой отставки, возрастало значение другой сильной фигуры – Вячеслава Константиновича фон Плеве, который в 1902 году возглавил министерство внутренних дел и сразу же вернул этому ведомству первенствующее положение в правительстве. На то имелись и объективные причины. Период внутриполитической стабильности закончился, и полицейские функции стали важнее финансово-экономических.


В.К. Плеве. И. Репин


Плеве враждовал с Витте и, в отличие от последнего, был человеком «с идеологией» – сторонником сильной власти и «твердой руки». После встречи с Вячеславом Константиновичем Милюков пишет: «Он мне представился каким-то Дон-Кихотом отжившей идеи, крепко прикованным к своей тачке, – гораздо более умным, чем та сизифова работа спасения самодержавия, которой он был обязан заниматься». Того же мнения и С. Ольденбург: «Новый министр внутренних дел В.К. Плеве, назначенный государем как бы в ответ на убийство его предшественника, был человеком умным и энергичным. Но он, по-видимому, сам не верил в те начала, которые был призван защищать; в частных беседах он не раз это высказывал».

К Обществу Плеве относился с презрением, считая, что любые уступки «либералам», во-первых, опасны для государства, а во-вторых, бессмысленны, поскольку эта шумная группа населения малочисленна и мало на что способна. Главным врагом самодержавия он считал революционеров. В начале 1880-х, будучи директором Департамента полиции, Плеве разгромил «Народную волю» и, когда после двадцатилетнего затишья террор возобновился, уповал в основном на репрессивные меры. Назначенный министром, он съездил исповедаться и причаститься в Троице-Сергиеву лавру – знал, что может сложить голову в этой борьбе. «Я “moriturus” (идущий на смерть)», – сказал Плеве архимандриту. Так оно и вышло – министра убил революционер. А ответ на то, что для самодержавия опаснее – Общество или террористы – история даст уже после Плеве, в феврале 1917 года.


В 1905 году, в самый разгар беспорядков, вдруг стал очень влиятелен человек невеликого калибра и небольшого ума – Дмитрий Федорович Трепов, ранее занимавший скромную должность московского обер-полицмейстера, но сразу после «Кровавого воскресенья» назначенный столичным генерал-губернатором и неотлучно находившийся при особе императора.

Николаю нравилась военная решительность генерала в сочетании с абсолютной преданностью и готовностью выполнить любой приказ. Должно быть, царь чувствовал себя спокойнее и увереннее, имея рядом такого ревностного слугу.

Дмитрий Федорович был достойным сыном столичного градоначальника Трепова, в которого когда-то стреляла Вера Засулич. Был таким же истовым служакой, более всего отличаясь бравостью.

Рассказывают, что, командуя гвардейским эскадроном на траурной процессии в день похорон Александра III, Трепов в гробовой тишине громогласно приказал солдатам «глядеть веселей».

Так же браво глядел он на государя в 1905 году, когда его величеству тоже было не до веселья.

Д.Ф. Трепов


Я уже писал, что император по природной подозрительности обходился без личного секретаря, а Трепову он полностью доверял. Четкий человек Дмитрий Федорович моментально навел порядок в документообороте. «Трепов для меня незаменимый, своего рода секретарь, – пишет Николай матери в январе 1906 года. – Он опытен, умен и осторожен в советах. Я ему даю читать толстые записки от Витте, и затем он мне их докладывает скоро и ясно». У самого Витте было иное мнение о деятельности незаменимого генерала: «…От Трепова зависело, что хотел – подать Государю, особенно рекомендовать царскому вниманию, а что хотел – смазать как недостойное государева внимания. (Государю ведь действительно и без того столько приходится читать.) А если записок и проектов на желательную тему, например, такого содержания – как хорошо было бы такого-то министра прогнать, – нет, то ведь всегда такую записку можно заказать и она будет прекрасно написана, литературно и до слез патриотично».


Фрагмент письма Николая II матери 14 января 1906 г.


Современники считали Трепова «фактическим диктатором» России, потому что этот человек постоянно находился подле вечно колеблющегося государя и, как выразились бы сегодня, «контролировал информационные потоки». «В конце концов он явился как бы безответственным главою правительства, а я ответственным, но мало влиятельным премьером», – жаловался Витте.

Однако, обладая столь широкими возможностями, Трепов не имел никакой программы. «Бравый генерал со страшными глазами», «вахмистр по воспитанию и погромщик по убеждению» (так его аттестовали современники), автор знаменитого приказа войскам «холостых залпов не давать, патронов не жалеть» заметался, когда осенью 1905 года события вышли из-под контроля – и бросился за спасением к тому же Витте, торопя его поскорее подготовить манифест о предоставлении свобод.

Примечательно, что Николай не разлюбил приятного человека и после этой метаморфозы. Трепов оставался близок к царю до конца своей жизни. Если бы не скоропостижная кончина в сентябре 1906 года, он, вероятно, и дальше пользовался бы аппаратным влиянием, исполняя роль «азиатского евнуха, неотлучно находящегося при его величестве», как выразился всё тот же злоязыкий Витте.


Перестав полагаться на решительность Трепова и устав от сложных отношений с Витте, в 1906 году Николай наконец нашел помощника по-настоящему выдающегося – Петра Аркадьевича Столыпина. Это был не только самый крупный деятель царствования, но и, пожалуй, самый убедительный представитель «государственнической» линии в отечественной истории. Возвращаясь к медицинской метафоре, это был доктор, который прописал тяжелобольному организму в принципе возможный путь излечения, только сделано это было слишком поздно, да и пациент – государь император – не оказал врачу нужной поддержки.

Остановимся на личности Столыпина подробнее. Она того стоит.

Его карьера напоминает вертикальный взлет другого яркого исторического деятеля, графа Лорис-Меликова, который четвертью века ранее пытался модернизировать монархию, и, если б не трагическая гибель Александра II, страна могла бы пойти совсем по другому пути.

Столыпин по своему происхождению тоже был далек от столичной элиты и основную часть жизни провел вдали от Петербурга – сначала на выборных дворянских, затем на административных должностях. Петр Аркадьевич был одним из полусотни российских губернаторов, по чину всего лишь действительным статским советником.

Как и в 1880 году, когда после взрыва в Зимнем дворце зажглась звезда Лорис-Меликова, в начале 1906 года наверху царила растерянность. Держава разваливалась, и царь не видел вокруг себя никого, кто мог бы спасти ситуацию. Нужен был человек твердый, не растерявшийся. В значительной степени случайным образом (по рекомендации того же вездесущего Трепова) ставка была сделана на саратовского губернатора, который сумел каким-то чудом избежать серьезных беспорядков во вверенном ему крае. Точно так же и по той же причине Александр II четверть века назад возвысил харьковского губернатора Лорис-Меликова.


П.А. Столыпин


Похожа была и тактика «умиротворения», к которой прибег новый глава правительства: разделить оппозицию на непримиримую и «примиримую»; первую часть, революционеров, быстро и решительно уничтожить или по крайней мере изолировать, вторую – Общество – вернуть в легальное русло. Октябрьский манифест давал такую возможность: у «либералов», которые прежде поддерживали радикалов, не видя иного способа избавиться от самодержавия, возникла надежда, что Россию удастся реформировать парламентскими методами, без насилия.

Идеологию Столыпина (а это был человек очень ясных и твердых убеждений) можно определить как «эволюционное самодержавие». В одной из своих знаменитых думских речей Петр Аркадьевич, превосходный оратор, так изложил свое кредо: «Историческая самодержавная власть и свободная воля Монарха являются драгоценнейшим достоянием русской государственности, так как единственно эта воля, создав существующие установления и охраняя их, призвана в минуты потрясений и опасности для государства к спасению России и обращению ее на путь порядка и исторической правды». И далее: «Русское государство росло и развивалось из своих собственных русских корней, и вместе с ними, конечно, видоизменялась и развивалась и верховная царская власть. Нельзя к нашим русским корням, к нашему русскому стволу прикреплять какой-то чужестранный цветок. Пусть расцветет наш родной русский цвет, пусть он расцветет и развернется под влиянием взаимодействия верховной власти и дарованного ею нового представительного строя».

Позднее мы поговорим о том, возможно ли было приспособить самодержавие к реалиям XX века, как мечталось Столыпину, но он, по крайней мере, попытался.

Стратегия Петра Аркадьевича основывалась на том, что реформы не могут проводиться под давлением снизу – это лишь распаляет аппетиты радикалов. «Успокоение, а потом реформы» – такова была столыпинская формула. Отчасти она сработала, а если не осуществилась в полном объеме, то не по вине премьер-министра.

Его, разумеется, люто ненавидели революционеры и после пяти лет охоты в конце концов убили, но еще большую опасность для Столыпина и его начинаний представляло самодержавие, которое он так талантливо спасал. Сыграл свою роль и субъективный, психологический фактор. Николай II с его антипатией к сильным личностям стал тяготиться главой правительства, который чересчур на него давил и даже позволял себе выдвигать ультиматумы. Влияние Столыпина шло на убыль. Если б он и не погиб от пули террориста, то все равно вскоре был бы снят. Самодержавие отказывалось эволюционировать.

После Столыпина сильные личности российское правительство уже не возглавляли. Император предпочитал людей «психологически комфортных», то есть покладистых, – и чем дальше, тем в большей степени: «технократа» Коковцова сменил тихий старенький Горемыкин, потом «осторожный и деликатный» Штюрмер, а в самый канун революции, когда напряжение в стране дошло до предела, во главе кабинета оказался «милейший человек» Николай Голицын, совершенно не способный справиться с кризисной ситуацией.


Отдельную и весьма могущественную «группу влияния» на протяжении всего царствования представляли собой члены императорской семьи.

На раннем этапе это были дяди царя, державшиеся с неуверенным в себе молодым человеком довольно бесцеремонно. Командующий гвардией Владимир Александрович, натура властная и решительная, бывало затмевал и своего старшего брата-императора. Многие считали, что из великого князя Владимира получился бы более удачный государь, чем из тугодумного Александра.

Генерал-адмирал Алексей Александрович был экспансивен и громогласен.

Московский генерал-губернатор Сергей Александрович, к тому же еще женатый на родной сестре новой царицы, имел собственные представления о государственной пользе и распоряжался вверенным ему регионом, вторым по важности в империи, как считал правильным.

Первое время Николай смотрел на старших родственников снизу вверх. «Его дяди… в его глазах имели гораздо большую опытность и значение и занимали более или менее важные государственные посты тогда, когда император был еще совсем младенцем. Естественно, что вследствие этого они на него имели большое влияние», – пишет Витте.

Для истории государства имеет значение, что Владимир и Сергей Александровичи придерживались весьма правых, реакционных взглядов и были сторонниками политики «ежовых рукавиц». Первый сыграл зловещую роль в событиях, приведших к «Кровавому воскресенью»; второй имел репутацию ярого антисемита (о болезненном значении «еврейского вопроса» рассказ впереди).

Но мужая и набираясь опыта, Николай постепенно выходил из-под опеки братьев отца. Иное дело – женское влияние. Рядом с царем находились две женщины с сильным характером, мать и супруга, постоянно пытавшиеся воздействовать на самодержца. Давление со стороны представительниц другого пола у Николая внутреннего протеста, по-видимому, не вызывало.


Вдовствующая императрица, особа умная и ловкая, была особенно могущественна в начале нового царствования. Сын слушался ее советов, а робкая невестка страдала оттого, что свекровь так популярна в обществе, но ссориться с нею не осмеливалась.

Мария Федоровна считала совершенно нормальным напрямую вмешиваться в назначение высших сановников и государственную политику. То ли из-за своего скандинавского происхождения, то ли в пику молодой императрице, придерживавшейся крайне консервативных взглядов, мать государя поддерживала государственных либералов. По крайней мере однажды, в 1904 году, она даже сумела вывести на ключевую должность министра внутренних дел своего человека – князя Святополк-Мирского. Не оставляла Мария Федоровна попыток влиять на большую политику и позднее, но с середины первого десятилетия нового века она уже не могла соперничать с невесткой.

Главным политическим лоббистом империи становится Александра Федоровна.

У этой дамы скверная историческая репутация – и, в общем, заслуженно. Ее ответственность за ошибки власти, приведшие страну к катастрофе, очень велика. Однако в личном, человеческом отношении царица производит довольно симпатичное впечатление. Это была любящая преданная жена и самоотверженная мать. Начисто лишенная фальши и лицемерия, искренне привязанная к своей второй родине, ненавидящая роскошь и праздность, она изо всех сил старалась быть полезной – прежде всего мужу, но и России. Во время мировой войны, несмотря на слабое здоровье, императрица заботливо ухаживала за ранеными, плакала над умирающими, многим помогала, не предавая это огласке.

К сожалению, для страны прекрасные качества Александры Федоровны имели гораздо меньше значения, чем ее недостатки.

Царица была удручающе неумна, но при этом постоянно вмешивалась в вопросы государственной политики. Эта активность многократно усилилась в годы войны, особенно с 1915 года, когда Николай взял на себя функции Верховного главнокомандующего и переселился в Ставку. Оставаясь в столице, государыня чувствовала себя ответственной за «тыл» и вела себя как соправительница.


Императрица-мать Мария Федоровна. Уильям и Дэниел Дауни


В письмах она настраивает царя против деятелей, которые ей не нравятся: «Прости меня, но мне не нравится выбор военного министра»; «У меня абсолютно нет доверия к Н. [великому князю Николаю Николаевичу, главнокомандующему]»; «Есть еще другой министр [юстиции], который мне не нравится на своем месте, Щегловитов», и так далее.


Императрица Александра Федоровна


С таким же упорством Александра Федоровна продвигает свои кандидатуры на государственные посты: «милого старого Горемыкина» и прочих приятных людей.

Дает конкретные указания: «Не прикажешь ли ты Штюрмеру послать за Родзянко (мерзавцем) и очень твердо сказать ему, что ты требуешь, чтобы бюджет был окончен до Пасхи». Иногда даже напрямую вмешивается в управление: например, в ноябре 1916 года, когда царь хотел отправить в отставку явно негодного министра внутренних дел Протопопова, очень нравившегося Александре, та поехала в Ставку и спасла своего протеже (который три месяца спустя, во время февральского кризиса, проявит полную беспомощность).

И еще жена постоянно, с терпением классной дамы, учит мужа, каким он должен быть монархом. «Если бы ты только мог быть строгим, мой дорогой, это так необходимо. Они должны слышать твой голос и видеть неудовольствие в твоих глазах… Они должны выучиться дрожать перед тобой». «Прости меня, мой драгоценный, но ты знаешь, что ты слишком добр и мягок… Они должны лучше помнить, кто ты такой». «Никогда не забывай, что ты есть и должен остаться самодержавным императором. Мы не подготовлены к конституционному правлению». «…Не надо министра, ответственного перед Думой, как они добиваются. Мы для этого не созрели, и это было бы гибелью для России. Мы не конституционная страна и не смеем ею быть. Наш народ необразован и неготов. Слава Богу, наш император самодержец и должен оставаться таким, как ты это и делаешь, – только покажи больше силы и решимости!».

Если такова была супружеская переписка, легко себе представить, под каким прессингом мягкий Николай находился при очном общении.

Злополучная «министерская чехарда» последнего периода монархии, когда без конца сменялись руководители правительства и основных ведомств, усугубляя административный хаос, в значительной степени была результатом мнительности и подозрительности Александры Федоровны, которой повсюду мерещились тайные враги.

Спасение от своих страхов императрица находила в религии. Если Николай был человеком глубоко верующим, то его супругу можно назвать фанатично религиозной. Эта, казалось бы, сугубо приватная сторона ее жизни сыграла в крахе монархии роковую роль.

Речь идет о феномене Григория Распутина, вернее о феномене «распутинщины», потому что сам Распутин при всей своей колоритности являлся личностью случайной и некрупной. Он был не первым по счету мистическим увлечением Александры Федоровны, и на его месте вполне мог оказаться какой-нибудь другой «гуру». Обожаемый царицей «Старец» обычно изрекал всякие банальности, облаченные в иносказательную форму, Александра умилялась и восхищалась – ей, немке, казалось, что это голос «простого народа», которого ее величество вблизи никогда не видывала и любила умозрительно. Но она твердо усвоила, что глас народный – Глас Божий.

Необразованный, с узким кругозором и мелким умом, Старец не особенно стремился влиять на политику, а если делал это, то обычно под воздействием вертевшихся вокруг него мутных дельцов. В последние годы империи наверху сложилась удивительная ситуация. Страной, которая вела тяжелую войну, управлял слабый самодержец, находившийся под сильным влиянием жены, которая находилась под сильным влиянием домашнего проповедника, которым, в свою очередь, управляли всякие проходимцы, – это и была «распутинщина».

По-видимому, Распутин обладал какими-то экстрасенсорными способностями, хорошо действовавшими на легковнушаемых людей и на детей. Положение Старца очень упрочилось, когда однажды ему удалось «заговорить» (то есть гипнотически купировать) кровотечение у больного гемофилией цесаревича. После этого императрица уже не сомневалась в «чудесной, ниспосланной Богом мудрости нашего Друга» (“our Friend’s wonderful, Godsent wisdom”).[2]

Однако на людей невпечатлительных магическая аура Распутина совершенно не действовала. В воспоминаниях главы правительства Коковцова есть забавное описание встречи со Старцем, который попросил о встрече, – и премьер из уважения к царской семье согласился.

«Когда Р. вошел ко мне в кабинет и сел на кресло, меня поразило отвратительное выражение его глаз. Глубоко сидящие в орбите, близко посаженные друг к другу, маленькие, серо-стального цвета, они были пристально направлены на меня, и Р. долго не сводил их с меня, точно он думал произвести на меня какое-то гипнотическое воздействие… Затем он резко закинул голову кверху и стал рассматривать потолок, … потом потупил голову и стал упорно смотреть на пол – все время молчал. Мне показалось, что мы бесконечно долго сидим в таком бессмысленном положении, и я наконец обратился к Р., сказавши ему: «Вот вы хотели меня видеть, что же именно вы хотели сказать мне? Ведь так можно просидеть и до утра».

2

Царь и царица переписывались на английском, иногда вставляя русские слова и фразы.

После тяжелой продолжительной болезни. Время Николая II

Подняться наверх