Читать книгу Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 1. Том 2 - Борис Алексин - Страница 1

Итак, в жизни нашего героя перевернулась еще одна страница: навсегда ушла самая любимая и, пожалуй, самая любившая его женщина, дорогая бабуся, и ему предстояло начинать совсем новую жизнь.

С приездом дяди Мити он представлял ее просто: «завтра или послезавтра они с дядей уедут из Темникова. Он будет жить в Кинешме, играть с Костей, о котором он знал из рассказов бабуси, а может быть, встретится со Славой и Ниной». Своим ближайшим приятелям он успел рассказать, что уедет с дядей Митей.

Но… на самом деле всё произошло совсем не так.

На другой день после похорон Марии Александровны между ее детьми произошел длительный разговор.

Дмитрий Болеславович сказал, что по сложившимся у него в семье обстоятельствам он не может взять с собой не только сестру с ее дочкой, на чем та очень настаивала, но даже и Борю.

Он просил Елену хотя бы ненадолго взять племянника к себе, обещая высылать деньги на его содержание. Однако та ответила категорическим отказом. Она заявила:

– Этого подкидыша я и видеть-то не желаю, пусть он отправляется искать бросившего его отца. У меня он не будет жить ни одного дня.

Дмитрия Пигуту такой грубый отказ обескуражил. Из писем матери он знал, что у Лёли тяжелый характер, знал, что она не ладит с племянником, но чтобы взрослая женщина могла питать такую ненависть к ребенку, он не предполагал.

Невольным свидетелем этого разговора оказался и сам виновник его. Боря совсем не хотел подслушивать, это получилось нечаянно: он просто шел в гостиную, где, как он знал, находится дядя Митя. Услыхав слова тетки, он вбежал в комнату и громко крикнул:

– Да я и сам у этой тети Лёли ни за что не останусь!

После этого он выскочил во двор, залез в пещеру, сделанную в дровяной поленнице, и там всласть выплакался. Начало разговора он не слышал, но понял, что, по-видимому, дядя Митя сейчас его с собой брать не хочет, и ему стало очень обидно.

– Никому-то я на свете не нужен! Все от меня отказываются. И родной папа гдето пропал, вот уже полтора года от него нет писем. Жив ли он? А то, может быть, тоже умер, как Николай Геннадиевич. Куда же я тогда денусь? – думал бедный мальчик, размазывая грязным кулаком по щекам слезы. Так и просидел в поленнице до вечера, пока его не разыскала Поля, которая знала все его укромные уголки во дворе. Она привела его на кухню, накормила и уложила спать.

А между тем Дмитрий, поняв, что оставить Борю у сестры совершенно невозможно, стал искать выход из положения. Взять его с собой он не решался, слишком уж прямолинейна и тверда была угроза его жены. Везти Борю к Мирновой тоже нельзя, та голодала и с младшими-то детьми и тоже конечно, отказалась бы принять третьего…

Привезти мальчика в Кинешму и поместить его до устройства в детдом, у каких-нибудь знакомых он тоже не решался: это могло стать известным Анне Николаевне и вызвало бы очередной скандал.

В затруднении он решил посоветоваться по этому вопросу с ближайшими друзьями своей матери, и прежде всего со Стасевичами.

Те, выслушав его рассказ и зная от Марии Александровны об его семейных неурядицах, знали также и о взаимной неприязни между теткой и племянником. Они предложили оставить Борю на некоторое время у них, обещая заботиться о нем, как о своем ребёнке.

Со своей стороны Дмитрий Болеславович обещал забрать Борю не позднее осени или, в крайнем случае, зимних каникул. Обещал он также высылать на содержание мальчика необходимые деньги.

В общем, переговоры эти закончились, к большому удовольствию обеих сторон, полным согласием по всем вопросам. Судьба сироты на ближайшие несколько месяцев была решена. Конечно, его мнения никто не спрашивал, да с ним бы и не посчитались. Все считали, что нашли самый лучший выход из создавшегося положения. Не согласна с этим была только Поля. Как это так, думала она, при живых дяде и тетке, при живом отце, ребенка как какого-нибудь подкидыша отдают чужим людям. Пусть очень хорошим, добрым, но все-таки совсем чужим! О своих думах она поведала Варваре Степановне Травиной и Анне Никифоровне Шалиной. Последняя сказала, что она сама бы взяла мальчика к себе, да боится, что его дядя не захочет отдать мальчика в семью сапожника. Ведь он, чай, как ни говори, а все господин, сказала она.

Когда утром Боря от Поли узнал о том, что его решено оставить у Стасевичей, он обрадовался. Значит, я не буду все-таки жить с этой «ведьмой», как про себя он называл свою тетку. «А у Стасевичей мне будет хорошо, с Юрой будем играть, в лесничество ездить будем», – думал он.

В день своего отъезда Дмитрий Болеславович привел племянника к Стасевичам и, передав его маленькую, но уже крепкую ручонку в руку Иосифа Альфонсовича, приказал Боре слушаться последнего, так же как он бы слушался его. Следом за ними Поля принесла постель мальчика и ту самую старую корзину, с которой Боря когда-то приехал к бабусе. В корзине находилось все его нехитрое имущество: две пары белья, новые штаны, рубаха, сапоги, учебники, кое-какие книги и несколько поломанных игрушек. Добрая женщина попрощалась с Борей, поцеловала его, перекрестила, не обошлось при этом с ее стороны без слез. Происходило это прощание у Стасевичей в присутствии их прислуги, которая, не стесняясь, на все лады обсуждала Борино несчастное положение. Эти разговоры смутили его, и он при первой же возможности убежал наверх.

Вскоре Поля уехала в свою родную деревню Итяково, так как у Елены Болеславовны служить она не хотела, да та и не смогла бы содержать прислугу.

Вечером этого же дня уехал из Темникова и Дмитрий Пигута, увозя с собой как память о матери ее письма, записки и старый альбомчик с фотокарточками.

Все личные вещи Марии Александровны и мебель Елена Болеславовна оставила себе, а так как ей месяца через два предложили квартиру освободить для новых учителей и она переехала в небольшую комнатку в доме одной женщины, жившей около базара, то почти всю обстановку квартиры Пигуты она продала за бесценок.

Так распалось это гнездо, с таким старанием и любовью создававшееся одной из последних представительниц рода Шиповых.

Не стало её, не стало дома и державшейся на ней семьи, не стало и гимназии, с такой энергией и добросовестностью ею создававшейся. Но осталось много людей, которые ею воспитывались, получали от нее первые начатки знаний и первые путевки в самостоятельную жизнь. Это были многочисленные выпускницы Темниковской женской гимназии, рассеявшиеся по всей необъятной России, долгие годы вспоминавшие свою любимую наставницу. Среди них была Анна Николаевна Шалина-Алёшкина, был среди людей, часто вспоминавших добрым словом эту женщину, и её внук Борис Алёшкин. Всю свою жизнь он считал, что эта скромная, преданная своему делу женщина была одним из самых лучших людей, встреченных им на его большом и трудном жизненном пути.

Итак, Борис поселился у Стасевичей. Его поместили в комнате Юры: под его постель, состоявшую из тонкого матрасика, набитого морской травой, байкового одеяла и маленькой подушки, а также и под корзинку с его вещами была отведена часть большого шкафа – когда-то буфета. Верх этого шкафа был заполнен различными физическими приборами и химическими реактивами, а также и Юриными самоделками, а низ предоставили для Бориных вещей. Его шинель повесили рядом с Юриной на вешалку в коридоре, там же были поставлены и его новые сапоги. Летом Боря уже больше двух лет, как, впрочем, и большинство темниковских ребят, обходился без обуви.

Спал он на полу в Юриной комнате на своем матрасе, расстилавшемся у того же шкафа, куда он убирался на день. Простыней у него не было, они остались у тети Лёли. Наволочки на подушки менялись раз в месяц, а то и реже. Юра спал на высокой железной кровати, стоявшей у противоположной стены комнаты. Она была укрыта теплым шерстяным одеялом, под которым были и простыни. Посредине комнаты стоял большой стол, за ним они не только занимались своими ребячьими делами, но часто и ели. Время их завтрака и обеда не совпадало со временем приема пищи, установленным в доме Стасевичей, и потому им часто приходилось есть отдельно от остальных членов семьи.

К описываемому времени жизнь в семье Стасевичей протекала так: Иосиф Альфонсович по-прежнему оставался заведующим Пуштинским лесничеством, распоряжался довольно большим штатом объездчиков, лесников и рабочих лесопитомников. Своих личных рабочих, которых помимо домашней прислуги до революции он держал три-четыре человека, ему пришлось рассчитать, частью потому, что не хватало средств на их содержание, а главным образом потому, что он был теперь на положении советского служащего и держать наемных рабочих ему не полагалось. Из всей прислуги у Стасевичей остались: в городе – кухарка и няня Марья, а в лесничестве молодая мордовка Арина, ведущая все большое хозяйство лесного дома, и один рабочий, числившийся одновременно и сторожем конторы лесничества.

Между тем хозяйство Стасевичей как в лесу, так и в городе было достаточно велико и требовало довольно большого ухода.

В городе они держали корову, кур, уток и старую лошадь – рыжего мерина, которого так и звали – Рыжий. Уход за всей этой скотиной и все работы по двору до сих пор лежали на Юре, с появлением Бори половина этих дел легла и на него. С первых же дней жизни у Стасевичей, мальчик попал в положение полуприемного сына, полубатрачонка. В отношении питания и обращения с ним старших Стасевичей он был полностью приравнен к Юре, но и в отношении работы также. Они по очереди чистили хлев, конюшню, по очереди ездили на Мокшу за водой (сорокаведерной бочки едва хватало на два дня), по очереди задавали корм корове и лошади, вместе пилили, кололи дрова, а затем и разносили их по печкам, которых было в доме пять, топила печи няня Марья.

Но вся эта работа пришла позднее, а с первых дней своего пребывания у Стасевичей Боря вместе с Юрой и Иосифом Альфонсовичем переехали жить в лесничество. Имевшееся там хозяйство и служебные дела требовали присутствия хозяина и дополнительных рабочих рук; Янина Владимировна жить в лесу все еще боялась и приезжала туда с Вандой только на день в воскресенье.

Однако пока опасения ее были беспричинные. В саровском лесу и в Пуштинском лесничестве бродили мелкие шайки дезертиров, или, как их называли, «зеленых», но они, члены семей местных крестьян, нападать на местных жителей опасались.

Имевшееся в лесничестве хозяйство в это время составляло основной источник существования семьи Стасевичей. Получаемое ими жалование было так мало, а деньги так быстро падали в цене, что без этого хозяйства им жить было бы просто невозможно.

В лесу они имели кое-какой скот и довольно много разной птицы. Недалеко от дома находился большой огород, основную часть которого занимал картофель. Одна из лесных полян вспахана, засеяна просом, гречихой и овсом. Около дома уже вырос небольшой сад: с кустами малины, крыжовника, смородины, молодыми фруктовыми деревцами, несколькими ульями системы «Дадан» и двумя старомодными колодами. Уход за пчелами, увлечение «Сифафоныча», а мед, который они давали, скоро стал важной статьей дохода в семье.

Ребят, приехавших поздно вечером, встретила Арина. Накормила вкусными горячими пшенными блинами с медом, напоила парным молоком и уложила спать в одной из комнат большого пустого дома.

Еще в начале революции Стасевичи, опасаясь «погрома», вывезли вещи, в том числе почти всю мебель, в Темников, и большие комнаты этого дома стояли пустыми.

В столовой остался большой обеденный стол, который в городе не поместился бы ни в одной из комнат, и несколько стульев.

В бывшей Юриной комнате, одной из самых маленьких, обычно жил Иосиф Альфонсович, по его распоряжению туда же поставили деревянные топчаны для мальчиков, на них положили соломенные матрасы, покрытые льняным рядном и простыми солдатскими одеялами, и только подушки были набиты пером. У окна стоял стол, на котором работали и ели ребята и хозяин. В одном углу стоял шкаф с охотничьими ружьями и припасами, в противоположном другой, в котором лежали в самом хаотическом беспорядке книги, брошюры и старые журналы – остатки невывезенной библиотеки. В бывшей спальне находилась большая кровать, на которой спала Янина Владимировна, когда решалась оставаться ночевать.

В кухне жила Арина, и в ней все оставалось без изменений.

Все же остальные комнаты, а их около десяти, пустовали, зимой они не отапливались, а окна в них закрыты ставнями и заколочены досками. В одной из этих комнат Стасевич устроил подобие склада продуктов: ставили кадушки с медом, заносили на зиму ульи, а в деревянные лари засыпали овощи.

В канцелярии лесничества ничего не изменилось.

Разумеется, все эти перемены Борис заметил только на следующий день. В этот же вечер они успели только поесть и сейчас же завалились спать. На следующий день, поскольку это был их первый день пребывания в лесничестве, Иосиф Альфонсович решил дать ребятам отдохнуть. Весь этот день друзья бегали по лесу, лазили на самый верх вышки, обследовали свою, теперь уже полуобвалившуюся пещеру, перезнакомились (собственно, это сделал Боря, Юра был лицом, представлявшим незнакомца), со всеми дворовыми собаками, а их было штук шесть – некоторые сидели на цепи, некоторые бегали по проволоке вдоль заборов, а две бродили по двору, вывалив от жары свои длинные, красные языки и полураскрыв пасти с острыми белыми зубами. Обилие собак объясняется тем, что в последнее время в лесу развелось много волков, забиравшихся даже во двор. Они представляли опасность для домашнего скота, и мощные собаки-«волкодавы» надежно защищали двор. Они хорошо охраняли двор и от чужих людей, и не только неистовым лаем, поднимавшимся при появлении постороннего, но и способностью основательно порвать непрошеного гостя.

Между прочим, знакомя Борю с собаками, Юра втайне надеялся, что некоторые из них попугают приятеля, и захватил с собой на этот случай отцовский арапник, но, к его удивлению, ничего не произошло. Почему-то все собаки, даже самые свирепые, в мальчике признали «своего», и ни одна из них даже не заворчала.

Побывали ребята и на пасеке, но Юра, боявшийся пчел, очень быстро оттуда убежал, пришлось уйти и Боре, а ему хотелось посмотреть на работу Стасевича, защищенного сеткой и что-то делавшего в одном из ульев.

После этого мальчишки направились к озеру. Искупались и вдоволь наелись земляники, которой на берегу озера было так много, что земля от нее казалась красной. Сорвав свои помятые гимназические фуражки, ребята в течение какого-нибудь часа набрали их доверху и с торжеством принесли Арине, а вечером все лакомились этой ягодой, залитой принесенным с погреба холодным молоком. Ел и похваливал землянику и Иосиф Альфонсович. Затем он сказал:

– Вот что, ребята, картошка совсем заросла. Я нанял в Караеве баб для прополки, да они что-то не идут, а ждать больше нельзя, можем на зиму без картошки остаться. Придется эту работу проделать вам…

Юра, которому уже приходилось помогать при прополке картошки, услышав слова отца, нахмурился, хотя, конечно, и не посмел что-либо возразить. А Боря, на которого день, проведенный в лесу, на свежем воздухе, с полной свободой, отличная еда и чувство какого-то покоя, произвели приятное впечатление, восторженно воскликнул:

– Иосиф Альфонсович, мы сделаем, мы выполним, вот увидите!

– Ну-ну, посмотрим, что вы за работники, – улыбнулся Стасевич и стал укладываться спать, вслед за ним угомонились и ребята.

Утром, вооружив мальчиков серпами и тяпками, Стасевич отвел ребят на картофельное поле и задал им «урок». Каждый из них должен был до обеда выполоть и окучить три борозды, а после обеда, если урок будет выполнен, можно делать что угодно. Если до обеда с этой работой не справятся, то кончать урок надо будет после.

Борозды были не очень длинными, так, по крайней мере, показалось Боре, и он удивился, когда Юра начал упрашивать отца уменьшить урок и дать только по две борозды, но тот остался непреклонным.

Когда ребята приступили к работе, то Боря увидел, что просьбы Юры были не напрасными – дело оказалось действительно тяжелым. Картофель так зарос сорными травами, в особенности осотом, что его иногда было трудно и отыскать в густой траве. Приходилось сперва траву сжать, причем так осторожно, чтобы не повредить картофельной ботвы, тяпкой вырубить корни сорняков, все это собрать и снести за пределы борозды, а затем чистой землей окучить кустик картошки. Вскоре все руки у ребят были исколоты колючими сорняками, болела спина, лицо заливал пот, рубашки уже давно были насквозь мокрыми, а на ладонях появились первые мозоли. И самое главное, проклятая работа шла все медленнее и медленнее, и если первую борозду они осилили за каких-нибудь полтора часа, то на вторую потратили не менее трех.

Солнце уже было высоко, когда Арина, выглянув из-за забора, позвала «работников» обедать. К этому времени ребята справились только с двумя бороздами каждый, и стало совершенно очевидно, что для третьей борозды им едва ли хватит всего вечера. Обед проходил довольно грустно. Мальчишки здорово проголодались, но ожидание тяжелого труда после обеда делало все невкусным. Стасевич видел состояние ребят, но молчал. Однако он был хорошим воспитателем. Сразу же после обеда, когда мальчики стали собираться в поле, он неожиданно разрешил в этот первый день больше не работать, несмотря на то, что урок ими не был выполнен. Однако предупредил, что такое «послабление» им дается первый и последний раз и что впредь он будет требовать выполнения урока без всяких скидок. Ребята этому очень обрадовались. Ведь строгое выполнение урока откладывалось: оно было в будущем, а сейчас они вновь получали желанную свободу.

Конечно, без дела они оставаться не могли и, помыв и перевязав тряпочками с мазью, которую им заботливо дала Арина, поцарапанные руки, ребята решили осуществить план, намеченный еще вчера.

А план заключался в следующем.

Во дворе росла группа больших, высоких елок. Эта группа могучих деревьев стояла почти посреди двора, в ней было три дерева, расположенных одно от другого, на расстоянии трех аршин. Стволы елей были настолько толсты, что мальчики, взявшись за руки, обхватить их не могли. Нижние ветки их, на высоте около четырех аршин, были спилены, а следующие переплетались, образуя огромный зеленый шатер.

В прошлые приезды Бори в лесничество, они с Юрой, забираясь на самые вершины деревьев, видели очень далекие окрестности, там было немного страшно и очень интересно. Ветки каждого из деревьев вверху находились так близко, что ребятам ничего не стоило перебраться с одной ели на другую. И это надоумило их соединить ветки досками и сделать там «воздушный дом». Юра задумал это давно, но одному выполнить эту работу было невозможно, теперь, когда их стало двое, они решили это намерение осуществить.

Найти доски во дворе труда не составляло, довольно быстро разыскали гвозди и куски веревок. Все это, хотя и с трудом, удалось затащить наверх и там укрепить. Пожалуй, самое трудное в этом деле было то, чтобы все это проделать незаметно. Ведь самое главное, к чему они стремились, это чтобы их робинзоновский дом был известен только им. К вечеру после всех трудов они стали обладателями деревянной площадки размером два на три аршина, довольно прочно укрепленной на ветвях трех деревьев на высоте около десяти сажень. Правда, даже при небольшом ветре площадка эта скрипела и раскачивалась, но это было даже приятно, разве только чуточку страшновато. Все это сооружено было в один вечер, причем так ловко, что из взрослых никто даже и не заподозрил этого «высотного строительства». В будущем этот помост служил надежным убежищем и местом игр и проказ не только в это лето, но и в следующее. И очень долго существование «дома» взрослые открыть не могли. Но мы немного забежали вперед.

Пока же в этот вечер ребята после тяжелого труда в поле, а затем после не менее тяжелого труда и по своему строительству умудрялись так, что, поужинав, свалились спать как убитые.

Однако как ни устали они, а о завтрашнем дне не забыли, и хотя в душе молили бога, чтобы пошел дождь, и полоть было бы нельзя, все-таки попросили Ирину разбудить их не позднее шести часов. Они поняли, что для выполнения урока в отведенное время вставать нужно как можно раньше. Но как же трудно было вставать, когда исполнительная Арина, успевшая уже приготовить им завтрак, расталкивала мальчуганов.

Еще труднее было приниматься за работу. Первые шаги по борозде неимоверно трудны: от незаживших царапин руки саднило, плечи и спина так болели, казалось, что будет невозможно сделать ни одного движения. Где уж тут три борозды выполоть! Но так было в самом начале, а уже через полчаса все эти боли куда-то пропали, а так, как за прошлый день выработалась и кое-какая сноровка, то дело пошло быстрее. Все же, как ни старались они, но и в этот день осилить урок до обеда не смогли, пришлось поработать часа два и после. Зато, окончив работу и наскоро ополоснув около колодца лица и руки холодной водой, ребята забрались в свой «неприступный замок»; как они окрестили помост на елях. Разлеглись на нем и, глядя на плывущие облака, чуть покачиваясь от легкого ветерка вместе с вершинами елей, принялись мечтать.

Мечтали они, прежде всего, о том, что когда вырастут большими, то уже не только сами не будут полоть картошку, не будут заставлять делать этого не только своих детей, но даже кого-либо чужого.

– Тогда, – говорил Юра, – все будут делать машины. А уж для полки картошки я изобрету такую, которая все будет делать сама, только кнопочки нажимай.

Боря возразил:

– Не нужна будет такая машина. К тому времени, как мы вырастем, люди, наверно, эту проклятую картошку и есть-то не будут. Наверно, еда тогда будет совсем другая, какая-нибудь особенная, очень вкусная…

Конечно, разгорелся небольшой спор, и его окончательное разрешение, какое обычно у них следовало на земле, не произошло только из-за очень маленьких размеров площадки и угрожающего поскрипывания ее при каждом резком движении. Так их спор ничем и окончился.

Затем они принялись мечтать о том, что это не простой дощатый помост, неподвижно укрепленный на вершинах пусть и высоких деревьев, а свободный воздушный корабль, несущийся над землей. В этих мечтах, рисующих фантастические приключения, героями которых они себя воображали, они были вполне единодушны. Им уже казалось, что они улетели далеко от дома и находятся где-нибудь над Африкой или Америкой.

От этого приятного и интересного путешествия их оторвал голос Арины, вышедшей на крыльцо и звавшей их ужинать. Боря нечаянно чуть было не откликнулся, но Юра вовремя зажал ему рот рукой и прошептал:

– Молчи, ты с ума сошел, она сейчас же догадается где мы, папе скажет, ну и прощай тогда наше убежище.

Но тот уже и сам понял, какую оплошность он чуть было не совершил. Они затаили дух и, несмотря на многократные и сердитые крики Арины, не проронили ни слова. Та поворчала и ушла с крыльца, уверенная в том, что ребята убежали куда-нибудь в лес и ее крика не слыхали. Однако не успела она войти в дом, как они уже бежали к крыльцу.

В этот день по окончании работы мальчики подсчитали количество оставшихся борозд и с огорчением убедились, что их осталось еще очень много. Они увидели, что если они будут каждый день точно выполнять заданный урок, то едва ли закончат все через три недели. Но в следующие дни дело у них пошло быстрее, то ли сорняка было меньше, то ли они лучше приспособились, но теперь три борозды они пропалывали иногда за час до обеда. Им очень хотелось от этой работы поскорее избавиться, и они решили, не говоря никому об этом, увеличить себе урок и стали пропалывать уже не три, а три с половиной и даже четыре борозды. В результате они справились с работой за двенадцать дней, о чем и доложили Стасевичу.

Тот вначале не поверил, но когда убедился, что они говорят правду и что работу они выполнили добросовестно, похвалил их и в награду разрешил гулять целых два дня. Они гордились похвалой, но в то же время и были огорчены. Ребята полагали, что после этой работы они будут свободны на все остальное лето, а тут дело повернулось не так. Но так как все это предстояло впереди, то они решили не унывать и занялись своими делами.

Прежде всего, они усовершенствовали свой дом, сделали над ним «крышу» из еловых веток, настлали немного сена и обрубили часть веток с краев, чтобы улучшить обзор.

Через некоторое время после очередного путешествия в лес, возвращаясь с полными лукошками ягод, во дворе они встретили Иосифа Альфонсовича, садящегося в тарантас, чтобы ехать в Темников. Он сообщил им печальную весть. Объездчик, ездивший в город по делам, сообщил, что умерла Варвара Степановна Травина, и Стасевич, хорошо знавший ее, как знали ее почти все жители города, отправлялся, чтобы принять участие в похоронах. Оба мальчика также хорошо знали и любили ее, а Боря в особенности, ведь Варвара Степановна была близкой подругой бабуси. Ребята стали просить Иосифа Альфонсовича взять их с собой. Он согласился. Через полчаса, наскоро пообедав, умывшись и надев чистые рубашки, положив в тарантас набранные ягоды и забравшись туда сами, они поехали в Темников.

В городе они очутились, когда было уже совсем темно. Янина Владимировна и Ванда уже спали. Только на другой день за завтраком они узнали, отчего умерла Варвара Степановна. Она, оказывается, простудилась на похоронах бабуси, заболела воспалением легких и умерла через пятнадцать дней после смерти подруги.

Через несколько часов из леса прибыл воз еловых веточек, заказанный Стасевичем, и мальчики вновь, как это они делали для бабуси, раскидали их по улице, обозначив путь для гроба Варвары Степановны от ее дома до кладбища. Похороны происходили после обеда.

Варвара Степановна Травина в Темникове пользовалась таким почетом и уважением, как и Мария Александровна Пигута. На ее похоронах народу было почти столько же, и они прошли траурно-торжественно. Примерно через месяц Боря об этом событии написал своему дяде Мите, с которым в первые месяцы жизни у Стасевичей он еще поддерживал переписку. Вот это письмо:

«Милый дядя Митя!

Напиши мне, как поживает Костя. Умеет ли он читать и писать? Завтраки кончились у нас 1 июля, я их хотя и не посещал, но знаю. Зимой Юра будет учиться играть на скрипке, а я на рояле.

Через две недели после смерти бабуси умерла Варвара Степановна Травина. Напиши, когда ты приедешь сюда. Что Костя про меня спрашивает и что ты ему отвечаешь? Женя тоже будет играть на рояле. Остаюсь любящий тебя племянник Боря.

13 июля 1919 года».

Это письмо было написано Борисом по требованию тетки, которая хотя сама и не ходила к Стасевичам, но довольно часто присылала Женю. Она играла с Вандой в течение дня и почти всегда бывала хорошо накормлена.

Так было и на этот раз. Женя сказала, что мама пишет дяде Мите и хочет, чтобы в ее письмо было вложено письмо от Бори. Очевидно, Елена Болеславовна хотела показать брату, что не потеряла связь с племянником, по-видимому, она ему это обещала. На самом-то деле это было не так. Со дня смерти бабуси и почти до самого своего отъезда из Темникова Боря не виделся с тетей Лёлей, и, кажется, ни одна из сторон от этого не грустила.

Чтобы иметь некоторое представление о Елене Неаркиной, нелишне будет привести то самое письмо, в которое было вложено вышеприведенное письмо мальчика.

Вот это письмо:

«Дорогой Мика!

Я очень виновата перед тобой, что так долго тебе не отвечала, но так занята все время службой и разными домашними хлопотами, что никак не выберу времени написать, а главное, ждала, пока выяснится что-нибудь относительно Бори. Утешительного мало могу сообщить, так как на мое прошение о пенсии для него получила, наконец, ответ из отдела социального обеспечения, что Боря, имеющий отца в живых, не имеет право на пенсию. Предложили поместить его в приют.

С добавочными маминого содержания до сих пор нет определенного ответа, на днях будет заседание коллегии по этому вопросу, и тогда все решится. Получила только пособие на похороны в размере 375 руб.

Из вещей мало что удалось продать. Нет совсем покупателей на большие вещи, так, кое-что из мелочей продала… Поля ушла в деревню…

Я теперь делаю все сама, только самую тяжелую работу делает за небольшую плату сторожиха из гимназии. Письмо твое из Москвы я очень скоро получила и очень тебе благодарна за него…

От дяди с Катей я тоже получила письмо. Как твое здоровье?

У нас теперь на службе масса работы; приходится даже иногда ходить заниматься по вечерам, что, конечно, очень утомительно. Как я и говорила, очень трудно теперь подыскать оказию, чтобы отправить Борю.

Пишу тебе через Катю, так как не знаю, удобно ли тебе писать на дом. Пожалуйста, напиши мне об этом подробно и обстоятельно, так как для меня очень важно знать, куда и как адресовать тебе.

Пока крепко целую тебя. Женя тоже.

Боря у Стасевичей много работает, загорел и окреп, хотя, кажется, и похудел немного. Питается хорошо, конечно, гораздо лучше, чем мы.

Пиши.

Твоя Е. Неаркина.

Напиши подробно кинешемский адрес.

Варвара Степановна умерла через две недели после начала болезни».

Прочитав приведенное письмо, неискушенный читатель может подумать, что тетя Лёля знает Борину жизнь, часто видится с ним и проявляет о нем заботу как близкая родственница. Так, между прочим, думал и дядя Митя. На самом деле всё обстояло по-другому.

И если действительно Елена Болеславовна пыталась как-то оформить для племянника пенсию, чтобы уже с совершенно спокойной совестью окончательно сбыть его с рук, то, конечно, она совсем не думала о том, чтобы принять какое-нибудь участие в воспитании мальчика.

О том, как он живет у Стасевичей, она знала только по рассказам своей дочери. Между прочим, получив окончательный отказ в пенсии для Бори и одновременно разрешение на помещение его в приют, который открывался на базе Санаксырьского монастыря, она, встретившись с Яниной Владимировной, не замедлила это ей предложить. Стасевич, успевшая полюбить мальчугана, свято чтившая память Марии Александровны и уверенная, что та никогда бы не допустила, чтобы ее внук был помещен в приют, от предложения его тётки категорически отказалась и даже высказала своё неодобрение самой мысли об этом. Она заявила:

– Боря у нас живет как сын, мы ни в чем не отделяем его от Юры, у него много недостатков, но он очень добрый и, вообще-то, хороший мальчик. Пока мы будем иметь возможность, мы будем его держать у себя. Вам он никогда не будет в тягость. Не будем больше.

Этот разговор слышал Юра, передал его содержание Боре, а тот, набравшись духу, зашел в комнату Стасевичей и сказал:

– Янина Владимировна, я буду всегда вас слушаться. Я не буду шалить, только, пожалуйста, не отдавайте меня в приют.

Та обняла его, поцеловала, и, гладя по голове, сказала:

– С чего ты взял, что мы собираемся тебя куда-нибудь отдавать? Вот приедет твой папа, ему тебя и отдадим. Иди занимайся своими делами.

На другой день Стасевичи, посоветовавшись, решили оставить мальчика у себя навсегда или, по крайней мере, до тех пор, пока его отец не потребует сына к себе. Они решили это сделать в память о Марии Александровне Пигуте, бывшей для них самой близкой из всех знакомых людей Темникова, а также и потому, что даже во время недолгого пребывания у них Бори он им понравился своим добросердечием, живостью и безотказностью при выполнении любой работы.

После похорон Варвары Степановны ребята вернулись в лес и сразу же были вынуждены выполнять новое поручение – полоть капусту. После полки картошки эта работа им показалась совсем легкой, и они с заданными уроками справлялись шутя. А все свободное, послеобеденное время проводили по своему усмотрению. Конечно, прежде всего они забирались в «воздушный дом» и, лежа на помосте под горячими лучами июльского солнца, вдыхая смолистый запах еловых ветвей, обдуваемые легким ветерком, слегка покачиваясь, с увлечением читали какое-нибудь приключение, описанное Буссенаром, Жаколио или Майн Ридом. И хотя многие из этих приключений перечитывались уже не один раз, они представляли все такой же интерес.

Это не значило, конечно, что они только и делали, что лежали на своем помосте. Нет!.. Они бегали на озеро, ходили в лес за ягодами и грибами, принимали участие в покосе; сгребая и вороша сено, перевозя его во двор и помогая сметать на сеновал. В те годы стогов на местах покосов не оставляли, во-первых, потому, что покосы Стасевичей находились на лесных полянах и оставление сена на них, когда в лесу бродили шайки «зеленых», могло привести к возникновению пожара, и, во-вторых, потому, что укараулить эти стожки, находившиеся довольно далеко от конторы лесничества, было очень трудно. Вот и приходилось складывать сено на сеновал.

Лето летело незаметно: одно дело или интересное занятие сменялось другим, и вскоре Боря настолько привык к своему новому дому, что ему его жизнь у бабуси, когда он ничего не делал, а занимался играми, развлечениями и лишь иногда немного помогал Юзику Ромашковичу, но и, конечно, учился, стало казаться какой-то далекой и не совсем реальной сказкой.

Теперь он уже знал, что он должен и может выполнять много полезной и нужной работы и что она встречает одобрение у старших.

Но вот однажды за обедом Иосиф Альфонсович предложил кому-нибудь из ребят, по их желанию, помочь ему в работе на пасеке. Наступило время, когда было нужно снимать с ульев магазины, вырезать часть сотов из колод и откачивать на медогонке мед из снятых рамок. Работа эта требовала много времени, пасека у Стасевича за последние годы увеличилась. Теперь она составляла 14 семей, и уход за ней требовал немало времени. Стасевич надеялся, что постепенно приучит ребят к работе на пасеке, а сам от нее сможет освободиться. У него было много дел и на службе, и по остальному хозяйству.

При первом же упоминании о пчелах Юра побелел и заявил, что он готов делать какую угодно работу, только не на пасеке.

Боря же, наоборот, сразу согласился на предложение Иосифа Альфонсовича. Правда, он не совсем хорошо представлял себе ее, и как нам думается, выразил такое горячее желание не столько из большого трудолюбия, сколько из-за желания полакомиться медом. Он был большой сластена, а Стасевич, приглашая ребят к себе в помощники, объявил, что тот, кто будет работать на пасеке, получит право есть меда столько, сколько захочет.

Однако Юра так боялся пчёл, что даже эта «медовая» перспектива его не соблазнила.

Между тем, приглашая ребят для работы на пасеке, Иосиф Альфонсович надеялся, что его сын преодолеет свою боязнь и, если не один, то вместе с товарищем, согласится в ней участвовать, Юрин отказ его и огорчил, и рассердил. Человек довольно своенравный и вспыльчивый, он тут же разгневался и сурово заявил Юре:

– Раз ты не хочешь более легкой работы, в которой ты к тому же можешь коечему научиться, будешь все лето полоть грядки, коли на большее не способен. С завтрашнего дня примешься за свеклу, а затем и за просо!

Юра приуныл, но возразить не посмел, только довольно зло посмотрел на товарища и показал ему из-под стола кулак. Вечером он налетел на друга, обозвал его подлизой и, вероятно, раньше бы и потрепал его порядочно, но за лето Борис окреп, отъелся и, будучи сам порядочным забиякой, мог дать достаточно внушительный отпор обидчику. Но драться он не хотел, да к тому же и Юра не был достаточно тверд в своих обвинениях, дело дальше словесной перепалки не пошло. Тем более что Боря пообещал снабжать Юру медом в неограниченном количестве.

Как бы ни было, а со следующего дня Юре пришлось уже одному пыхтеть на огороде, а затем и в поле. И, вероятно, так бы длилось до самого конца лета, если бы недели через две в лесничество не приехала Янина Владимировна с Вандой, чтобы отдохнуть перед новым учебным годом. Она, видя довольно спокойную обстановку вокруг Темникова, решилась пожить в лесу.

Приехав и увидев, что ее Люльтик, так она часто называла сына, хотя он на это прозвище и сердился, гнет спину в поле, потребовала от мужа освобождения сына от этой работы. Тот согласился потому, что две женщины, с которыми он ранее договаривался, явились и включились в прополку. Борис же стал пропадать на пасеке не только до обеда, в урочное время, но и целыми днями. Эта работа не только не тяготила его, но так захватила, что он иногда даже забывал лакомиться собранным медом. Через десять-пятнадцать дней мальчик настолько овладел не особенно мудрой техникой замены магазинов, выемки и замены рамок из улья, но и снятием так называемой забрушовки, то есть тех восковых крышечек, которыми заботливые пчёлы закрывают заполненные доверху медом ячейки сот. А в последующем выкачивание меда из подготовленных рамок на центрифужной медогонке Стасевич доверял ему выполнять самостоятельно.

Вскоре, научив Борю и еще некоторым приемам по уходу за пчёлами, по осмотру ульев, удалению из них забравшихся вредителей, проверке правильности открытия летка и другим несложным делам, он работу на пасеке почти полностью доверил мальчишке. И был рад, что приобрел себе такого «способного и дельного», как он говорил, помощника. Нечего и говорить, что от этих похвал Борис рос в собственных глазах чуть не до небес и с еще большим жаром отдавался понравившемуся делу.

Юра же, освободившись при помощи матери от полевых работ, скучая от отсутствия товарища по совместным играм и опасаясь появляться на пасеке, вновь переключился на изготовление разного рода моделей машин и успел сделать модель действующей веялки, локомобиля и молотилки.

Между прочим, боязнь пчёл у Юры была небеспричинной. В раннем детстве он был так искусан пчелами, что более двух недель пролежал с высокой температурой, и теперь его можно было понять. Испытанное в детстве потрясение оставило след на всю жизнь. Да и сейчас стоило хоть одной пчеле укусить Юру, как у него на месте укуса появлялась огромная опухоль, поднималась температура, и он несколько дней болел.

Борю же почему-то пчёлы не кусали, дело доходило до того, что он мог работать на пасеке без сетки и почти не пользовался дымарем, чего сам Стасевич делать никогда не решался. Если же случалось, что мальчика кусала какая-нибудь случайно придавленная пчела, то, очевидно, сильной боли у него этот укус не вызывал, он прикладывал к укушенному месту комочек влажной земли, боль проходила и опухоли не появлялось. Няня Маня говорила, что наш Бориска, наверно, заговорённый от пчёл. Взрослые смеялись над её словами, а ребята им верили, и прежде всего верил сам Боря, может быть, отчасти поэтому он так храбро действовал на пасеке.

С тех пор за все время пребывания у Стасевичей он каждое лето работал на пасеке и приобрел в этом деле не только солидные практические навыки, но коекакие теоретические познания.

Наступила грибная пора. Ребята опять были вместе. Ездили с Ариной, Стасевичем и служащими конторы лесничества и их детьми в глубину леса, верст за пятнадцать-семнадцать от дома, и набирали большие «бельевые», как их тогда называли, корзины грибов. Каждая корзина имела две ручки, в нее помещалось до пяти пудов грибов. Две или три такие корзины ставились на телегу. Заехав в лес и обосновавшись на какой-нибудь поляне, лошадь распрягали, стреножили, и она паслась возле телеги. Все, вооружившись небольшими кошелками, разбредались вокруг. Наполнив кошелку, грибник возвращался на поляну, где возле телеги был разостлан кусок рядна, окруженный несколькими пожилыми женщинами.

Принесенные грибы высыпались на рядно, принесший их возвращался в лес, а женщины перебирали принесенные грибы, сортировали их, чистили, а иногда им приходилось выбрасывать и поганки, набранные некоторыми ретивыми грибниками. Очищенные грибы складывались в установленные на телегах корзины. В середине дня все собирались на поляне и ели сваренную этими же женщинами грибную похлебку.

Выезжали затемно и возвращались поздней ночью. Дома грибы делили между разными хозяевами. За лето ездили два-три раза и набирали грибов столько, что их хватало на целый год. Грибы солили, мариновали и сушили, у Стасевичей каждый сорт грибов обрабатывался отдельно. Так как в Темникове стал ощущаться острый недостаток соли, большую часть собранных грибов пришлось сушить. Вскоре почти все комнаты в доме были завешаны длинными гирляндами надетых на нитки грибов.