Читать книгу Крымская война. Попутчики - Борис Батыршин - Страница 15

Следы вели в воду. Баш-чауш свесился с седла и пригляделся: пашеры[2] здесь переправились через ручей. Знали, черви, что погоня пойдет верхами! Глубокий, по грудь коню, мутный поток перегорожен упавшим в воду деревом. Вокруг веток нанесло всякой дряни; течение взбило возле полузатопленных коряг шапку грязно-бурой пены, и вода закручивалась между сучьями мелкими водоворотами. До противоположного берега всего ничего, пара дюжин шагов, но попробуй преодолей их в седле!

Вот здесь, возле поваленного дерева, пашеры вошли в воду и переправились, держась за осклизлые коряги. Как же не хочется лезть туда верхом… Кто знает, сколько там затопленных пней да сучьев? Запросто переломаешь ноги лошадям, а то и брюхо пропорешь – вон какой острый сук торчит из воды!

Баш-чауш сплюнул. Если курды откажутся лезть в воду, как тогда заставить этих головорезов подчиниться? Можно, конечно, пригрозить непокорных выдать на суд и расправу забтие мюшири[3] – но тогда эти сыны шакала чего доброго пластанут его самого саблей, а потом заявят, что начальник пал в схватке. И концов не сыскать: Пиштиван и Зевер, Ало-Шерок и Ханемед, все два десятка башибузуков родом из соседних деревень, и друг друга они не выдадут. Нет, надо действовать тоньше…

– Пиштиван!

Всадник в драном бешмете и лохматой папахе подлетел к начальнику. Баш-чауш с трудом удержался, чтобы не поморщиться – одеяние курда источало тошнотворный запах прогорклого бараньего жира. За спиной у Пиштивана болтался ружейный чехол из овечьей шкуры, из него на локоть выглядывал приклад, украшенный перламутром и мелким жемчугом.

Богатый у Пиштивана мылтык,[4] привычно отметил баш-чауш. И сабля богатая, с черным йеменским клинком. А воин Пиштиван дрянной, истинный курд – труслив, лжив и, как все их проклятое Аллахом племя, жаден до грабежа. Это полезное качество сейчас и требовалось.

– Эфенди, наши не хотят идти в воду! – заявил Пиштиван. Он лучше других курдов изъяснялся по-турецки и обычно говорил от их имени. – Говорят: лошадей попортим, не надо идти, зачем? Без лошадей – какие мы воины?

Баш-чаушу нестерпимо захотелось осыпать негодяя самой черной бранью. Но сдержался: сказал ведь Посланник Аллаха (мир ему и благословение): «Верующий не порочит, не проклинает, не совершает ничего непристойного и не сквернословит».

И с таким вот сбродом приходится стеречь берег, ловить контрабандистов и бандитов! А по ночам просыпаться от всякого шума – а ну как русские гяуры пришли с моря, жгут дома, рубят рыбацкие лодки, лишая прибрежных жителей и без того скудного пропитания? Баш-чауш был уроженцем провинции Зонгулдак и принимал близко к сердцу беды, выпадавшие на долю местных обитателей. А курдским мерзавцам хоть бы хны – завас-баши уже не раз грозился донести на бесчинства, творимые башибузуками. Как будто он, баш-чауш, может удержать от бесчинств диких горцев! Таких одно может исправить – петля или кол, тонкий, смазанный по всей длине бараньим жиром…

Баш-чауш помотал головой, отгоняя соблазнительное зрелище. Придет время – и Пиштиван с остальными ответят за все; пока же надо проявить мудрость и изворотливость.

– Пашеры, которых мы ловим, торопятся к морю. Там их ждет фелука, и если поторопиться, то можно захватить и ее, и беглецов. А на фелуке наверняка полно добра…

«Как вспыхнули глаза у этой курдской собаки!» – и баш-чауш поспешил наложить последний штрих:

– А когда мы заберем груз во славу Султана, да продлит Аллах Милосердный его дни – я поставлю тебя бакыджи.[5] Ты ведь сможешь вести счет, Пиштиван?

Курд захохотал от удовольствия, широко разевая черную, щербатую пасть, выхватил из чехла ружье и понесся к соплеменникам, на скаку вопя что-то по-своему. Баш-чауш различал только повторяемое на все лады: «Чикальма! Чикальма!»[6]

Турок ухмыльнулся в усы: дело, считай, сделано.