Читать книгу С мечтой о Риме - Борис Джонсон - Страница 5

Часть первая
Влияние Рима
I
Апокалипсис в лесу

Оглавление

(Рельеф, изображающий варвара, сражающегося с римским легионером. Камень. Римский скульптор, II век. Лувр, Париж, Франция, Lauros/Giraudon/Bridgeman Art Library)


Нельзя сказать, в какой именно момент Публий Квинтилий Вар осознал, что оказался колоссальным идиотом, но, когда варвары с обеих сторон от него начали издавать свой боевой клич, он обязан был окончательно уразуметь это. У воинов германских племен был обычай издавать звук baritus, от которого в жилах стыла кровь. Они подносили ко ртам щиты из ивовых прутьев и завывали, направляя их к противнику. Когда это делал целый строй, то получался ревущий шум, словно от хора диджериду Рольфа Харриса[3]. Эффект был весьма устрашающим.

Если же Вар был настолько недалек, что недооценил значение baritus, то вскоре получил следующее пояснение: первое копье железного века просвистело над замаскированной насыпью и пронзило римского легионера. Когда до ушей Вара донесся предсмертный хрип, можно утверждать, что он силился понять, в какой местности очутился и как организовать контратаку.

Теперь эта территория называется Калькризе, она находится поблизости от современного города Оснабрюка и выглядит как обычная в Германии ухоженная сельская местность. Там есть луга и опоры ЛЭП, канал и аккуратные немецкие домики. Но, если приглядеться получше, можно заметить все то же болото на севере, тот же крутой холм на юге и ту же полосу земли шириной 220 метров, проходящую между ними.

Еще можно найти остатки стены, за которой прятались варвары. Легко представить, как Вар с тремя легионами продвигался по полосе с востока на запад, как построение истончалось, втягиваясь в этот проход, пока он не превратился в совершенное место для засады. И можно понять, почему он стал территорией заклания, римским эквивалентом Хайберского прохода.

Шел сентябрь 9 года н. э. – почти две тысячи лет назад, – и на Вара надвигалась ответственность за самую большую военную катастрофу на памяти римлян, известную как битва в Тевтобургском лесу. Это поражение изменит ход римской и европейской истории. Оно укоренится в сознании римлян как символ предательства и резни, а также будет вызывать в памяти больших, волосатых, брутальных, непредсказуемых людей, готовых неожиданно выскочить с криком из тьмы между деревьями.

До нас дошли четыре хороших отчета об этой битве, написанные римскими историками, и все они уделяют большое внимание деревьям: их высоте, густоте, ослизлому слою первых опавших листьев, сорванных осенним ливнем, пугающему завыванию ветра и треску сучьев в темноте. Проницательные ученые наших дней говорят о стандартном цветистом повествовании римлян о Германии, об обычном употреблении тропов о варварском периметре, окружающем цивилизацию.

Тем не менее я не вижу причин сомневаться в почти буквальной верности этих историков. Они говорят о том мгновении, когда легионеры поняли, что германцы – которые ставились немногим выше бессловесных животных, отличаясь от них только способностью говорить, – действительно перешли в атаку. Это было мгновение ужаса.

Те римляне были умелыми бойцами. Они принадлежали к XVII, XVIII и XIX легионам, подразделениям численностью до 6 тысяч человек, основанным полувеком ранее молодым Октавианом, еще до того, как он стал императором Августом. Их тренировали форсированными маршами – когда требовалось за четыре часа совершить бросок на 40 километров с 25 килограммами груза. Они ели buccellatum, сухие лепешки, и закалялись плаванием в ледяной воде. Легионеры носили округлые железные шлемы с нащечными пластинами, которые вы помните по учебникам своего детства. У них были причудливые доспехи под названием lorica segmentata, железные полосы, охватывающие торс, из-за которых легионеры походили на древних трилобитов. На вооружении был короткий колющий меч – gladius и два метательных копья (вид которых зависел от места в боевом построении), а обувью служили сандалии с шипами. Но имелась еще одна вещь, превращавшая легионера в совершенную машину для убийства.

За римлянами была семивековая военная традиция захвата и агрессии. Они пользовались плодами той теории, что вслед за тяжелым учением будет легко в бою, и как нация были привержены такой муштре, что пруссаки показались бы халтурщиками. Мышцы легионеров были наращены рытьем рвов и установкой частоколов, сооружением осадных орудий и возведением понтонных мостов; но секрет их успеха состоял в кооперации, подобной муравьиной, в безжалостном подчинении личного героизма интересам группы.

К тому времени, когда они пришли в Германию, им удалось поколотить почти всех на планете. И само слово «Рим», по-видимому, происходит от греческого слова ῥώμη, обозначающего силу. В первые века после основания города в 753 году до н. э. римляне сосредоточились на покорении своих соседей. Те уступали один за другим: латины, сабины, вольски, этруски – все были поглощены. Затем, во II веке до н. э., у этой операции словно повысилась передача. Казалось, что римляне побеждают всегда, независимо от того, проявляли ли они агрессию сами или оказывались втянутыми в локальные конфликты. Покорена Испания, к портфелю завоеваний добавлена Греция, Карфагену нанесено окончательное поражение, а сам город разрушен до основания и, как утверждают, перепахан и засеян солью.

Конечно, случались поражения и катастрофы, но к I веку до н. э. все Средиземноморье находилось под контролем города на берегах Тибра, однако и этого было недостаточно. Подталкиваемые жаждой славы амбициозные римляне стремились занять командные посты и получить шанс связать свое имя с новыми владениями.

Юлий Цезарь вознамерился завоевать Галлию, которая включает современную Францию, Бельгию, Люксембург, Западную Швейцарию, а также кусочек Германии и Голландии. Как оценивают, к тому времени, когда он завершил задуманное, погибло около миллиона человек. Галлия стала частью империи, и Рим полностью доминировал на левом берегу Рейна. А как насчет правого берега?

Когда римляне смотрели через реку и разглядывали чащи, им требовалось сделать подсчет: конечно, там можно снискать славу, но стоила ли эта земля того, чтобы рисковать жизнью? В ней не было заслуживающих упоминания поселений, ничего, на что можно опереться, никакой цивилизации, которую можно романизировать. Лес был зловещим, темным и непроходимым, а скот – тощим и мелким. Разумным вариантом было бы не предпринимать ничего, а консолидировать колонии на левом берегу, например, в тех местах, где сейчас находятся Майнц и Кёльн.

Но такой подход не учитывал римского имперского менталитета и амбиций П. К. Вара. До нас дошло изображение этого мастера исторических неудач, созданное современником на монете того периода, когда Вар был проконсулом Африки. У него большой выдающийся римский шнобель, толстые губы, свойственные глупцам, и стрижка под горшок. Вероятно, моя оценка предвзята из-за испепеляющего вердикта историков, но он не производит впечатления человека с высоким интеллектом. По-видимому, он был типичным римским карьеристом, одержимым своим продвижением по cursus honorum – хорошо ранжированной лестнице государственных должностей, служившей римлянам мерилом успеха.

Его отец, некий Секст Вар, достиг ранга квестора, а затем совершил непростительный политический промах. Он не только встал на сторону Помпея во время гражданской войны 40-х годов до н. э. (если вы забыли, в ней победил Цезарь), но и усугубил свое положение после убийства Цезаря в 44 году до н. э., когда поддержал заговорщиков и убийц, консервативных сенаторов вроде Брута и Кассия. Вы помните из Шекспира[4], что эти антицезарианцы были разбиты при Филиппах в 42 году до н. э., а выжившие убили себя. По этому римскому обычаю поступил и Секст Вар. Он попросил своего слугу пронзить его мечом, и раб с удовольствием повиновался.

Поскольку хроника его семьи уже была испещрена грубыми просчетами, П. К. Вар решил подлизываться к наследнику Цезаря, чего бы это ни стоило. Он, видимо, участвовал в сражении при мысе Акций в 31 году до н. э., когда Октавиан одержал верх над Антонием и Клеопатрой. Вар стал эдилом, затем претором, а в 13 году до н. э. был избран консулом вместе с Тиберием, пасынком человека, ранее называемого Октавианом, а теперь известного как император Август. Сначала Вар женился на дочери Агриппы, зятя и сподвижника Августа, а впоследствии – на Клавдии Пульхре, дочери племянницы Августа. Все это показывает, что он вошел в римскую элиту и занимал немаловажное место в правящих кругах империи. Самоубийство отца оставило в его душе неизгладимый след, и П. К. Вар всячески угождал Августу, стремясь стать наперсником самого могущественного человека мира. Куда бы ни направлялся Вар, он в каком-то смысле был представителем воли и авторитета императора.

Вару была дана в управление Сирия, и говорили (возможно, несправедливо), что к концу своего пребывания в должности он сделал богатую провинцию бедной, а бедного человека богатым. В 7 году н. э. он стал пропретором провинции Германия, и, хотя ему исполнилось пятьдесят три, что было немалым возрастом для римлянина, Вар решил воспользоваться своим назначением в полной мере.

Считалось, что Германия была завоевана Тиберием и его братом Друзом. Считалось, что эта провинция была мирной. Друз дошел до Эльбы и был удостоен почетного прозвища Германик в награду за свои достижения. Хотя, по всей видимости, никто не удосужился поинтересоваться у самих германских племен, считали ли они себя разбитыми и колонизованными, Вар решил исходить из предположения, что теперь хозяин он.

Он начал отдавать приказы германцам, словно те уже были рабами римлян. Он требовал денег от Германии – даже от той ее части, которая была за Рейном, – как будто имел дело с покоренной нацией. Это приводило к нарастающему негодованию, которое германцы предпочли на время скрыть.

Рассказывали, что Вар устанавливал законы и выносил вердикты, словно был претором в центре города, а не полководцем, которого окружал со всех сторон великий Wald[5], населенный необузданными племенами. Веллей Патеркул сообщает нам, как германцы старательно изображали, что им интересна эта канитель законотворчества, и нарочито признавали чудодейственные блага римской цивилизации. Они потакали Вару, придумывая поводы для тяжб, а затем церемонно собирались у римлянина и просили того вынести решение. И все это время они ухмылялись и говорили между собой на непонятном римлянам языке, который сами не могли записать. Но по нескольким дошедшим до нас словам мы можем безошибочно связать их речь с современным немецким.

Наверняка Вар знал цену этим людям. Но у него были войска со значительно превосходящим вооружением, и можно понять причины его самоуверенности. Древние германцы не славились изощренностью. Согласно Тациту, который с восхищением пишет о них[6], их представление о тяжелом трудовом дне состояло в том, чтобы встать поздно после употребления накануне вечером забродившего ячменного отвара. Затем они умывались теплой водой и приступали к очередному пиршеству, кульминацией которого обычно бывали драки и по-дружески разбитые головы. Они носили штаны (варварскую одежду) и смазывали свои рыжеватые волосы животным маслом (в отличие от римлян, которые полагались на оливковое масло при мытье). Их общий подход к жизни был довольно хаотичным. Они проводили время в праздности, утверждал Тацит, и считали малодушием добывать по́том то, что может быть приобретено кровью. Их настроение менялось, согласно стереотипу, применяемому к жителям Германии на протяжении веков, от безудержного – возможно, разогретого ячменем – ликования до состояния избыточной тевтонской угрюмости.

По сравнению с людьми Вара вооружение германцев было значительно менее впечатляющим. Ведь у них было мало железа, и, соответственно, были редки мечи и пики. У них были копья под названием framea, которыми сражались как издали, так и в рукопашной схватке. У многих из них на вооружении имелись только дротики или камни, и, даже если их бросали поразительно далеко, это заведомо уступало достижениям римской баллистики. Мало у кого из германцев были панцири, да и рогатый шлем в стиле Конана-варвара надо скорее приписать беспочвенному воображению последующих поколений. Конечно, они носили шкуры, а некоторые щеголяли в пятнистых шкурах тюленей Северного моря, но только у немногих были хотя бы кожаные шлемы.

Их преимущество над римлянами состояло в молодом двадцатипятилетнем вожде племени херусков Арминии, «с лицом и глазами, отражающими огонь его души»[7]. Именно он провел Вара, как в прямом, так и в переносном смысле.

Арминий понимал потаенные чувства своих германских соплеменников, их растущее возмущение тем, как Вар проводил принудительную романизацию. Арминий подметил напыщенность и излишнюю самоуверенность римского военачальника. Поэтому он решил быть обходительным и полезным, дожидаясь благоприятного случая.

Его важнейшим достоинством было умение говорить по-латыни, а Вару с трудом давались несколько слов на пранемецком. И зачем ему это было нужно, если само слово варвар восходило к греческому βάρβαρος, человеку, который мог произнести лишь вар-вар-вар? Арминий же настолько преуспел в римской игре, что даже стал eques – вошел в сословие всадников, второе после сенаторов. Некоторые утверждают, что он получил образование в Риме. Он стал начальником подразделения вспомогательных войск и сражался на Балканах. Подобно многим другим лидерам революционных националистических движений, от Ганди до Хо Ши Мина, он был основательно обучен империей.

Через пару лет скверного правления Вара Арминий и его друг Сегимер вошли в такое доверие к римскому наместнику, что были допущены к столу. Они разделяли с ним палатку, завтракали вместе и постепенно увели Вара дальше от Рейна на территорию херусков, живших по обоим берегам реки Везер.

«Видишь, какие мы миролюбивые, мой генерал, – то и дело заявлял Арминий Вару (я не имею никакого понятия, что он говорил на самом деле, но в Фукидидовом или Тацитовом смысле он, скорее всего, говорил именно так). – Племена счастливы! Рим велик, как и твой император Август! Какая нужда тебе держать легионы в боевой готовности? Разошли их для поддержания порядка среди населения, охраны продовольственных обозов и ареста разбойников».

Именно так Вар и поступил. Он всецело доверился своему проворному молодому переводчику и адъютанту. Если Арминий говорил, что на территории воцарился мир, значит, так оно и было.

И когда позже Арминий пришел к Вару и сообщил о восстании хавков, тот уже не мог заподозрить подвох. Один из германских родственников Арминия, его тесть Сегест, даже попытался предупредить Вара о заговоре и об опасности, нависшей над ним и легионами. Но Вар отказался верить ему. Ведь о восстании рассказал Арминий, а Арминий был человеком чести.

Насколько мы можем судить, Вара убедили пройти маршем с востока на запад, из земли херусков на территорию хавков, с тремя легионами, тремя конными отрядами и шестью когортами вспомогательных войск. Вероятно, Вар был полон оптимизма. Восстание! Это означало настоящие боевые действия. Прелесть восстаний заключалась в том, что их можно было решительно и жестоко подавить. А вожаков – распять! Вару представлялись грядущая слава и триумфальные знаки отличия, а потом – кто знает? – и второе консульство!

Грудь Вара вздымалась – насколько позволяли доспехи, – когда он размышлял об апогее своей карьеры. «Сюда, генерал!» – показывали дорогу Арминий и Сегимер. Первые километры пути они сопровождали Вара по прогалинам, но спустя некоторое время попросили разрешения на отлучку.

«Можно ли нам уйти, – спросил Арминий, – чтобы собрать наши собственные войска? Ведь, когда дело дойдет до сражения, нас будет больше». – «Разумеется, можно» – ответил Вар.

Итак, Арминий и Сегимер отстали для сбора своих сил. Они отдали тайный приказ убить тех легионеров, которых Вар по своей доброте направил для поддержания порядка в деревнях, и поспешили с приготовлениями к засаде.

По всей непокоренной Германии разошлись вести, что ради общей свободы будет нанесен удар, и вскоре огромное войско херусков, марсов, хаттов и бруктеров поджидало римлян у Калькризе. Даже до того, как Вар и легионеры вошли в эту зону смерти, им пришлось несладко. Местность была сложной, и труд по рубке деревьев и прокладыванию дорог был крайне тяжел. Подобно британской армии, следовавшей за человеком-катастрофой Викторианской эпохи, лордом Эльфинстоном, через Хайберский проход[8], армия Вара была плохо подготовлена к войне. Археологи на месте раскопок в Калькризе обнаружили трагические остатки не только римских мечей и кинжалов, дротиков и шлемов, шипов и доспехов. С помощью металлоискателей они также нашли кастрюли, ложки, амфоры, ювелирные изделия, шпильки для волос и круглую брошь, что служило подтверждением правоты историка Диона Кассия: легионеры были не одни, их продвижению мешал большой караван женщин и детей. Оттого что одни шли быстрее других, римский конвой был уже сильно растянут. Затем хлынул сильный дождь и разразился ураган, корни деревьев и упавшие ветки стали очень скользкими, и попутчики разделились еще сильнее. Как раз в тот момент, когда Вар задался вопросом, а стоит ли оно того, не лучше ли вернуться в Рим и потягивать успокаивающее фалернское вино; когда повозки стали безнадежно застревать в оврагах и римская армия пришла в совершенный беспорядок, они вошли на Teutoburgiensis saltus – узкую полосу песчаной почвы между болотом и холмом. А затем, естественно, Арминий перешел в атаку.

Таков был трепет, испытываемый германцами перед римлянами, что сначала они только кидали копья с расстояния. Однако, заметив смятение римлян и то, что их броски оказались смертоносны, германцы атаковали вплотную со всех сторон.

Римлян было намного меньше, и они несли тяжелые потери. Но боевая выучка позволяла им держаться. Несмотря на ливень, ураган, темень, наскоки вопящих и визжащих варваров, они сумели соорудить лагерь, укрепить его и зажечь бо́льшую часть своих повозок. Ночь казалась легионерам зловещей. Они ждали рассвета и следили за кострами германцев. Можно представить, как в ярости скрежетал зубами Вар, вероломно преданный своим молодым помощником. Однако римляне, наверное, считали, что преимущество на их стороне: пусть Арминий выказал свою хитрость и двуличность, но варвар остается варваром.

На следующий день римляне продвигались более организованно, но спустя некоторое время снова оказались в лесах, став уязвимыми к нападениям германцев из засад. Ближайшие два дня сражение продолжалось таким же образом: германцы атаковали огромными толпами, а римлянам более или менее удавалось отразить эти нападения. Вообразите, как спотыкается Вар, идя по оврагам в состоянии, близком к оцепенению, как он едва может отдавать команды. Его охватывает паранойя при виде дрожащих дубовых листьев, по которым барабанит дождь. Со всех сторон его окружает враждебность, а ведь он считал эту страну усмиренной! Вот как они отплатили ему за благотворную римскую юриспруденцию!

Варвары, по своему обычаю, брали женщин на передовую, и те были готовы грабить убитых и оказывать поддержку. Если натиск варваров отражали и они отступали, их жены обыкновенно обнажали свои груди, демонстрируя войскам призыв, свойственный третьей странице газеты The Sun. «Глядите, за что вы сражаетесь!» – кричали они. Варвары подбирали свои мечи и топоры, вытирали кровь с разбитых носов, благодарили девушек за напоминание и снова бежали в гущу битвы.

На четвертый день легионеры по-прежнему с трудом пробивались на запад. Рейнские крепости были в сотнях километров, но римляне по-прежнему надеялись оказаться в безопасности. Впрочем, когда рассвело, дождь и ветер настолько усилились, что они едва могли стоять, не говоря уже о том, чтобы идти вперед.

Их луки и копья полностью промокли и выскальзывали из рук, потеряв боеспособность. Не удавалось удержать даже большой прямоугольный scutum, щит легионера с накладкой посередине. Всем попыткам упорядочить сражение и выстроить пехоту в боевой порядок препятствовали густорастущие деревья. Легионеры цеплялись за ветки и сталкивались друг с другом.

В таких условиях более преуспеет варвар, на котором нет ничего, за исключением тех меховых изделий, которые можно приобрести в фетишистских магазинах, – бандажей из тюленьих шкур, набедренных повязок – из заячьих. Снова и снова, с возрастающей отвагой, херуски со своими соратниками наскакивали на римлян, метали копья и камни и отбегали прочь, наблюдая, как облаченные в железо легионеры барахтаются в грязи, словно неисправные роботы.

К этому времени римляне начали массово гибнуть. Первыми были уничтожены сопутствующие гражданские, а затем наступил черед самих легионеров. Ряды римлян истончались, а толпы варваров росли. Оппортунисты со всех окрестных лесов сбегались на запах наживы, надеясь смочить копья кровью завершающей резни. Вара сопровождали шесть когорт вспомогательных войск, солдаты которых были завербованы в Германии. Каждый из них получил императорский sestertius и поклялся служить Риму. Их верность, однако, была сомнительна, и, когда стало ясно, как обстоят дела, они обратили оружие против своих начальников, безжалостно убивая их.

Мы не знаем, увидел ли Вар на поле боя Арминия, двуликого германского Яго, ведущего войска в рукопашную схватку. В соответствии со своей репутацией этот молодой человек мог оказаться везде сразу, что не кажется невозможным. Но даже если истории удалось бы устроить встречу двух бывших сотрапезников на поле боя, Вар знал, что ему не стоит ждать пощады. Сражение было проиграно, и он навлек бесчестье как на себя, так и на Рим. Не было даже малейшего шанса спастись бегством. Вар понимал, что вести о катастрофе достигнут римских ушей лишь через несколько дней и нет никакой надежды на подкрепление.

Вар вынул свой gladius, меч, который римляне скопировали несколькими веками ранее с галльского образца. Я представляю, как он погрузил рукоять меча в грязь с тщательностью регбиста, устанавливающего мяч для выполнения штрафного. Вар отступил на несколько шагов, разбежался и прыгнул с решимостью игрока, выступающего на «Твикенхэме»[9]. Так, заколов себя, ушел из жизни П. К. Вар, которого историки характеризовали как человека медлительного умом и телом, несуразного под стать своему отцу, принявшему ранее такую же смерть на ином поле боя.

После чего, как сообщается нам, все видные римские офицеры поступили так же, и, когда оставшиеся легионеры узнали об этом массовом самоубийстве, их дух наверняка пришел в совершенный упадок. Одни из них поступили по Вару, другие, лежа в грязи, попросили германцев прикончить их. Те с радостью повиновались.

Никогда, говорит историк Флор, не было побоище настолько жестоким, как свершившееся в этих топях и лесах. Никогда не были издевательства варваров настолько невыносимыми, особенно по отношению к «законникам». Да, это так: их особый гнев был направлен против экспертов по римскому праву, тех людей, которых, по мнению бедного, обманутого Вара, племена чрезвычайно уважали и ценили.

Одним законникам выкололи глаза, другим отрубили руки, кому-то зашили рот, предварительно вырезав язык. Держа в кулаке этот безжизненный речевой мускул, один из варваров воскликнул: «Наконец-то ты перестал шипеть, змея!»

Задумайтесь о символизме этого оскорбления. То была месть человека, который знал, что его и сородичей высмеивали за их гортанные звуки, за неумение «говорить членораздельно», за неспособность запомнить проклятую разницу между герундием и герундивом. Так мстили вар-вар-варвары всем надменным сибилянтам латинского языка.

Некоторые из римлян вели себя неподобающе. Плохие оценки латинских историков получил некий Нумоний Вала, который принял командование над кавалерией и бежал со своим отрядом, но был уничтожен впоследствии в германской глуши. А высоких оценок за классический римский поступок удостоился Целий Кальд. Его пленили германцы, но он схватил конец цепи, которой был закован, и с такой силой ударил себя по голове, что сразу вытекли кровь и мозги. Веллей Патеркул считает это свидетельством его превосходного характера, что говорит вам о понятии чести у римлян.

Высшие баллы также получил знаменосец XIX легиона, который, чтобы не отдавать святыню на поругание, сорвал орла с древка, спрятал под пояс и бросился в трясину.

Однако ничто не могло скрыть бесчестье армии, самую масштабную из катастроф, которая случилась после битвы при Каррах в 53 году до н. э., когда парфяне разгромили войско Красса. Ведь Вар не только потерял свою жизнь и предал на гибель 30 тысяч мужчин, женщин и детей. Он также утратил орлов, священных орлов XVII, XVIII и XIX легионов, на которых приносили клятву солдаты. Потеря одного орла означала вечный позор, а потеря трех…

Говорят, когда император Август узнал о произошедшем, он стал расхаживать в своих сандалиях на высокой подошве (его рост был всего лишь 168 см) и биться головой о стену. Он разодрал на себе тогу, несколько месяцев не стриг волос и не брился, но время от времени издавал стон, упоминая своего скудоумного приятеля. «Quinctili Vare, – говорил он, ударяя по косяку императорским лбом, – redde legiones!» («Квинтилий Вар, верни мне мои легионы!»)

Конечно, Вар не был в состоянии сделать это, но Арминий решил, что будет славно иссечь его тело, отрубить голову и послать ее другому вождю, Марободу, чтобы показать, насколько легко побеждать римлян, и побудить Маробода присоединиться к восстанию.

Но тот отказался и решил переслать голову Вара Августу. Если вы окажетесь в Риме, то можете увидеть, где она завершила свои странствия. Голова Вара была якобы захоронена Августом в его родовом мавзолее, этом огромном, жутковатом барабане, сделанном из туфа, покрытом травой и разросшимися кипарисами, который неожиданно появляется посреди площади, наполненной непримечательными кафе фашистской эпохи.

Утраченные орлы, отрубленные головы друзей, приходящие по почте, – Август как никогда оказался близок к панике. Он боялся, что варвары пойдут маршем на Рим, и приказал усилить охрану города; он организовал дополнительный набор в армию, а когда мужчины не пожелали вербоваться, император стал угрожать лишить гражданских прав и имущества каждого пятого человека моложе тридцати пяти и каждого десятого, старшего по возрасту.

Но некоторые римляне продолжали грубить и игнорировали его призывы к оружию – тогда Август приказал казнить нескольких из них. Это возымело действие. Говорят, один римский всадник отрубил двум своим сыновьям большие пальцы, чтобы те не были пригодны к службе. Август продал его в рабство.

В течение двух последующих лет пасынок императора Тиберий и его внучатый племянник Германик снова вели военную кампанию в германских лесах. Но их целью было только восстановление римского престижа, а не завоевание. Прошло более пяти лет, прежде чем они сумели достичь места резни.

В научных кругах по-прежнему ведутся дебаты об истинном масштабе, который имело Clades Variana, «Варово бедствие», как его стали называть в Риме. Одни говорят, что римские потери составили лишь 10 тысяч человек и что даже Вар не был такой дурак, чтобы подвергнуть три легиона подобной опасности. Другие называют значительно большее число, но в определенном смысле это не имеет значения. Важно то, что в римском сознании битва в Тевтобургском лесу стала символом, вызывающим представление о столкновении их безупречной боевой машины с чем-то более темным, сильным и примитивным.

В описании места события, обнаруженного Германиком в 15 году н. э., есть что-то от «Апокалипсиса сегодня»[10]:

Посреди поля белелись скелеты, где одинокие, где наваленные грудами, смотря по тому, бежали ли воины или оказывали сопротивление. Были здесь и обломки оружия, и конские кости, и человеческие черепа, пригвожденные к древесным стволам. В ближних лесах обнаружились жертвенники, у которых варвары принесли в жертву трибунов и центурионов первых центурий[11]

Римляне захоронили своих мертвых; недавно в Калькризе были обнаружены пять больших ям с костями, на которых видны глубокие порезы и следы от ударов. Но самыми существенными были психологические шрамы, которые остались у всей римской элиты.

Катастрофа Вара оказалась поворотным событием в мировой истории – после резни в лесу римляне оставили попытки колонизировать Германию за Рейном. Достаточно, сказал Август Тиберию, когда близился его конец: только до этого предела, но не далее. Стремиться завоевать этих головорезов, говорил он, все равно что удить рыбу на золотой крючок – никакая добыча не возместит затраты.

Граница империи была установлена по этой реке, а в последующие годы limes, или рубеж с оборонительными сооружениями, был возведен между Рейном и Дунаем. Мы можем только гадать о глубоких последствиях решения Рима не идти далее. Вознамерься Тиберий действительно заселить земли до Эльбы – а это ему могло удаться, пусть и высокой ценой, – представьте, как Европа выглядела бы в наши дни.

Не будь немецкой нации, жители этой страны выглядели бы иначе, а их речь звучала бы совершенно по-другому. Народ Германии, подобно народам Галлии и Иберии, говорил бы ныне на романском языке. И, поскольку бы не было ни саксов, ни англосаксов, эта книга была бы написана совершенно на другом языке.

Германия не оказалась бы разделенной на католическую и протестантскую части, да и Европа в целом, как мне думается, избежала бы этой судьбы. Не стало бы великого культурного разрыва в Евросоюзе между теми, кто использует при готовке животное масло, и теми, кто использует оливковое, между теми, кто пьет пиво, и теми, кто пьет вино. Все это, возьмусь утверждать я, есть прямое следствие решения римлян воспринять катастрофу Вара как предупреждение, данное богами, и остановиться на Рейне.

Прежде всего, если бы легионы пошли дальше, Рейн не сыграл бы своей зловещей роли в истории нашего континента, не стал бы местом бойни между людьми, говорящими на немецком и на французском. Это не абстрактная историческая jeu d’esprit[12]. Два раза на памяти ныне живущих людей граница между Францией и Германией – которую провели римляне – становилась местом ужасающего кровопролития, позорящего нашу цивилизацию.

Именно из-за этого кровопролития мы решились на великий проект по созданию Европейского союза, главная цель которого, как было заявлено в 1957 году, состояла в установлении такой неразрывной связи между Францией и Германией, что они никогда более не пойдут на войну. И этой цели, как нам говорит здравый смысл, мы давно уже достигли.

Во многих отношениях ЕС может считаться наследником Римской империи, попыткой объединения этой обширной и разрозненной территории подобно римлянам, создания единого рынка, единой валюты, политического союза. Разумеется, отличие наших дней состоит в том, что мы добиваемся этого не расправами и насилием, а посредством тонкого соблазна интеграции, сопровождающей торговлю, укрепляемой при необходимости голосованием квалифицированного большинства Совета министров по таким деталям, как максимально допустимый шум наших газонокосилок.

Беда в том, что данный проект – такой огромный и в некоторых отношениях такой благородный – не всегда популярен. Он недемократичен. По-видимому, он способен разбудить национальное чувство возмущения даже среди французов и голландцев, основателей Евросоюза, которые в 2005 году отвергли проект Конституции ЕС.

Вот почему мы начали с Арминия, с предательства человека, который – благодаря своему образованию и открытым перед ним возможностям – мог бы достичь всего в Римской империи.

Арминий воплощает проблему, ради решения которой создавался ЕС: дух национализма, и в особенности германского национализма. Он олицетворяет неискоренимое желание людей править самим или быть управляемыми людьми своей расы либо своей языковой группы.

На полторы тысячи лет он затерялся в исторических книгах, и кто же открыл его? Мартин Лютер, который видел символизирующий потенциал вероломного сородича. Из имени Арминий он создал немецкое имя Герман. Германец Герман – подобно Лютеру – сопротивлялся Риму, ведь в то время сам Лютер начинал эпохальный разрыв с папской властью.

И когда германское уныние было особенно сильно после хорошей взбучки, заданной Наполеоном при Ваграме в 1809 году, именно Герман, первоначальное рыжеусое воплощение духа народа (Volksgeist), наделил его патриотическим вдохновением. Снова германское население было унижено императором, и снова Герман стал символом сопротивления. Написанная в то время Генрихом фон Клейстом драма «Битва Германа» (Die Hermannsschlacht) была настолько обжигающей, что, не будучи исполненной в театре, стала самиздатовским текстом реваншизма. «Юберфриц» Герман стал звездой не менее чем семидесяти шести опер между 1676 и 1910 годами.

Однако пика своей исступленной напыщенности германомания достигла в 1838 году, когда был заложен первый камень при сооружении памятника вождю, представляющего 27-метровую медную статую на постаменте той же высоты. Вскинув меч, он стоит на вершине 400-метрового холма, поросшего лесом, и, ощетинив усы, сердито смотрит на юг, в направлении Рима – отраженной им угрозы. К 1875 году, когда памятник был завершен и торжественно открыт, Бисмарк победил Францию, и Герман стал воплощением новой, объединенной Германии. Вскоре он стал олицетворять германский дух повсюду, и, когда немцы Миннесоты решили продекларировать свое культурное наследие, они взялись в 1888 году за сооружение собственного восьмиметрового колосса, покрытого медными пластинами, на постаменте высотой 21 метр. В 2000 году конгресс признал памятник Герману в Нью-Ульме национальным символом всех американцев немецкого происхождения.

Даже сегодня оригинал привлекает огромное количество туристов. Молодые думающие немцы испытывают замешательство, если спросить у них дорогу к Hermannsdenkmal [13], ведь, разумеется, он вызывает ассоциации с национализмом, не говоря уже о Гитлере: вас не удивит, что Герман был популярной фигурой у идеологов Третьего рейха.

Но, если вы отправитесь в тихий немецкий город Детмольд (он находится в 80 километрах от фактического места сражения), то с интересом отметите, что не только вы ищете Германа. Ватаги юных немцев играют в гигантских домах на деревьях в лесу и карабкаются по веревочным лестницам, кругом ларьки с мороженым, киоски и внушительный ассортимент барахла. Можно приобрести статуэтки Германа, пивные кружки с ним и маленькие полусферы, при встряхивании которых на непокорного Германа падает снег.

Наконец на вершине холма появляется замечательная и чудна́я фигура самого воина. Он облачен в тесную мини-юбочку и окислился до приятного пастельно-зеленого цвета. Пожелай Village People, диско-группа конца 70-х, включить в свой состав варвара, помимо пожарного, индейца и полицейского, Герман подошел бы идеально. По своему общему стилю и концепции памятник соответствует современной ему статуе Свободы, подаренной Францией Соединенным Штатам по случаю столетия американской независимости, но насколько отличен его посыл! Он восславляет не универсальную идею, а полностью посвящен германскости. Он нацелен на партикуляризм, национализм. Даже пьедестал нарочито не относится к какому-либо обычному архитектурному ордеру, иначе он подражал бы Риму. Стиль его подчеркнуто «варварский», на капителях украшения в виде брокколи.

Когда я стоял, разглядывая Германа, то почувствовал, что обратился к большому вопросу, лежащему в сердцевине европейского эксперимента. Мы, современные европейцы, разделены. Все опросы общественного мнения говорят об этом. Мы разделены на еврофилов и евроскептиков. Одних вдохновляет идея формирования единства из разрозненных европейских народов, другие предпочитают придерживаться национальных традиций и отстаивать примат национальных правительств.

Поразительно, насколько эти дебаты вторят эхом Древнему миру.

Надеюсь, из вышеизложенного стало ясно, что Арминия можно отнести к романоскептикам. У него имелись культурные и политические возражения, основанные на понятиях суверенитета и автономии, которые хорошо известны и в наши дни. Когда он хочет поднять своих соплеменников на последующее восстание, то кричит, что Германия навлечет на себя позор, если будет наполнена топорами и тогами – символами римского доминирования.

3

Харрис Рольф – австралийский шоумен, музыкант и художник; диджериду – музыкальный духовой инструмент аборигенов Австралии.

4

См.: «Юлий Цезарь», акт V.

5

Лес (нем.).

6

См.: «О происхождении германцев и местоположении Германии» (De origine et situ Germanorum).

7

См.: Патеркул В. Римская история.

8

Упомянутое событие относится к Первой англо-афганской войне (1838–1842).

9

«Твикенхэм» – крупнейший в мире регбийный стадион, находящийся в Лондоне.

10

«Апокалипсис сегодня» – фильм о вьетнамской войне режиссера Ф. Копполы, 1979 г.

11

Тацит. Анналы / Пер. А. С. Бобовича // Соч.: В 2 т. М.: Ладомир, 1993. Т. 1: Анналы. Малые произведения. I, 61.

12

Игра ума (фр.).

13

Памятник Герману (нем.).

С мечтой о Риме

Подняться наверх