Читать книгу Плохие слова (сборник) - Борис Гайдук - Страница 8

В бане завелись клопы, будь они неладны.

Ползают по полкам, таятся в углах. Когда топим, уходят, потом снова появляются. Пробовал закрывать заслонку, выкуривать дымом – не помогает.

Сосед Яков Никитич говорит, что он своих клопов вывел.

Поделился отравой.

Александра Филипповна, грузно прислонившись к перилам, стоит на крыльце, смотрит на мои приготовления. Заливаю кипятком соседский порошок, размешиваю палочкой. Кружатся в ведре соринки и нерастаявшие комочки.

Приступим, помолясь.

Дверь осела, скрипит, надо будет подтянуть и смазать.

Метелкой окропляю в бане все углы, щели между досками, укромные места за каменкой. Вот вам, живоглоты! Вот вам!

То же самое повторяю в предбаннике. Слазить бы на чердачок, но болит поясница. Отдохну, а потом все же заберусь и наверх. Иначе что толку?

Александры Филипповны не видно, наверное, опять прилегла. Совсем в последний год ослабела.

– Хоть бы дал Бог не лежать, сразу умереть, – все время повторяет.

А я в ответ:

– Погоди, душа моя. И полежишь еще, и побегаешь.

Cмеется:

– Отбегали мы с тобой, пора и на покой.

Ладно, продолжим.

Поднимаюсь по лестнице, ползу на четвереньках. Темень, хоть глаз коли. Вслепую машу метелкой по сторонам, сам отворачиваюсь, чтобы отравы не нюхать и в глаза не попало.

Вот и сделано дело. А то совсем одолели, проклятые.

Теперь полезли обратно.

Нашариваю ногой перекладину.

Не свалиться бы.

Александра Филипповна в одежде лежит поверх покрывала.

– Голова закружилась, – виновато говорит. – Сейчас встану.

– Лежи, – отвечаю. – Дела пустячные, сам поделаю.

Всего-то надо вынуть из печи чугун, намять козам картошки. Туда же обрезки хлеба, немножко молока. На следующий год коз тоже будем сводить, держать уже тяжело.

Прошлой зимой к Рождеству поросенка забили и больше не брали. Александра Филипповна сначала все охала: как же мы будем без свинки. А как подкосило ее, так и примолкла.

Теперь и коз сведем, а молоко у Якова Никитича брать будем по три рубля за литр. Нам теперь много ли надо? Оставим десяток кур, ну и Рыжка, дом охранять.

От мятой картошки валит сытный пар. Козы несмело тычутся, обжигаются, вытягивают губы.

Морозы спали, хорошо. Третий день снежок сыплет, все периной прикрыл.

Белым-бело.

Пережить бы Александру Филипповну. Не бросить одну.

Захвачу-ка сразу дровишек для грубки, чтобы в другой раз не ходить. Пять, шесть… хватит. Кое-как порубал Василий. Корявые, толстые, в печь не лезут, разгораются плохо.

Ладно.

У печи угол треснул, пара кирпичей еле-еле висит на глине. Тоже надо бы приладить.

– Как ты там, душа моя? – заглядываю.

– Да как. Сам видишь как…

– Ну, не скучай.

Пора на службу. Воскресенье.

Церковь на горке стоит, небольшая, но видно издалека. В восемьдесят восьмом заново открыли, во всем районе вторая церковь была. Тут я поближе к родным краям и попросился, а владыка, царство ему небесное, утвердил. Молодых в такую глушь не заманишь. В Курове вон недавно ушла от молодого священника жена, не выдержала, а он и сам вскоре исчез, ни слуху ни духу. А до того месяц пил беспросветно. Так то еще Курово, не то что наш лосиный угол. Но зато и храм уцелел, вдали от начальства. При помещике еще поставлен, полтораста лет скоро будет. Уберег Господь. На освящение со всего района народ съехался, внутрь не поместились. Епископ Григорий приезжал освящать по полному чину.

Сейчас не то.

Отпираю дверь, сбиваю с валенок снег, оглядываюсь. Каждый раз боюсь, не пограбили бы. Но – нет. Не до того еще ожесточился народ.

Подходят Галя Пирогова и Вера Сильчугина, певчие.

Здороваемся.

Летом еще завидовские близняшки поют. Чисто, душевно. На каникулы приезжают. Денег у матери нет, чтобы на юг катать, вот и привозит к бабке с дедом. А что? У нас лес, речка. Грибов в прошлом году много было. И в храме попеть не повредит детям.

Облачаюсь. Беру крест.

Надеваю на себя – и всякий раз до мурашек замираю: могу ли еще служить? Имею ли разрешение?

Слушаю.

Раньше сразу все слышал. Сейчас уже почти ничего.

А все равно сюда никто не поедет. В Курово нового священника прислали только через месяц.

Опустеет храм, ох опустеет.

Ладно, присяду.

После службы ребеночка крестить, девочку Николая и Натальи Гурьяновых. Крестят сейчас всех, слава Богу. Отпевают тоже почти всех. А венчаются редко. Оттого и живут как зря.

– Батюшка, тут еще один креститься хочет. Из Залужья. Но денег, говорит, нет. Как быть?

– Ладно, покрестим. Только пусть службу отстоит.

Не положено, конечно. Но пусть уж послушает, раз пришел. А то еще, пока ждать будет, и креститься передумает.

Ну, благослови, Господи.

– Иже на всякое время и на всякий час, на небе и на земли покланяемый и славимый…

Человек двадцать сегодня. Бабы, Виктор Сергеич хромой, Иван Маркович. Этот, из Залужья. Знаю я его, Томилин Иван. Ссутулился, по сторонам поглядывает. Видно, что первый раз человек на литургии. Крестится, будто крадет. На него смотрю, ему стараюсь служить. Пусть хоть так крестится.

Справа Катерина Федорова. Дочь похоронила, двое внуков на руках остались. Но, слава Богу, пенсия хорошая, в школе тридцать лет проработала. Вытянет ребятишек. Родственники есть, тоже помогут.

Ох, опять отвлекся. И без того ведь запинаюсь.

– Благословенно Царство Отца и Сына и Святого Духа, ныне и присно и вовеки веков…

В праздники побольше народу бывает. А в Светлое Воскресенье и из соседних деревень приходят яйца святить, куличи. Даже из района люди ездят. По старой памяти, наверное. Сейчас уж и в районе храм возвели, хотя и наспех. Шумно тогда у нас бывает, торжественно. Ребятишки бьются крашеными яйцами. Хорошее островерхое яйцо ценится, припасается заранее.

А потом опять никого. Так и живем.

Незаметно переступаю ногами.

– Верую во единого Бога Отца, Вседержителя, Творца неба и земли. И во единого Господа Иисуса Христа, Сына Божия, Единородного…

Совсем стало больно, поджилки трясутся. Ни мази не помогают, ни таблетки. Голос сбивается, на концы слов не хватает дыхания. Гурьяновы всем семейством тихонько заходят, и крестные с ними. Девочка на руках, спит, похоже. Ах ты, Господи, как бы еще не упасть!

Ладно, потерпим немножко.

– …да святится имя Твое, да приидет царствие Твое…

Вот теперь хорошо. Не совсем оставил, слава Богу. Наполняются стены молитвой, звучит храм. Всхлипывает девочка Гурьяновых, склоняется над ней с платком мать, отец оглядывается по сторонам и нерешительно осеняет себя крестом. Катерина Федорова в черном платке шепчет губами. Залужский притих, уставился себе под ноги.

Все.

Люди вереницей подходят к кресту.

Татьяна Тушина исповедуется. Больше никого. Причащаю ее Святыми Дарами.

Спешу в алтарь отдохнуть.

Вера Сильчугина бежит наперерез Гурьяновым, просит немного обождать.

Томилин топчется рядом.

В алтаре без сил падаю на стул. Вытягиваю ноги, шевелю пальцами. Нечего стонать, старый дурак, радоваться надо. Две души сейчас прибудет, а тебе их в Царство вести.

Вот и славно.

Заглядывает Варя.

– Как ты, батюшка?

– Сейчас иду. Еще минутку.

Елею нужно купить. И свечей. Стены покрасить я уж и не надеюсь.

Ладно, пора.

– Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа…

Девочка ерзает, хнычет. Начинает реветь. Жарко ей, завернули, как голубец. Крестные молодые, неумелые, зря только тискают ребенка. Ничего, ничего.

Залужский не поднимает глаз, слова повторяет глухо, коверкает. Переминается каждую минуту. Ждет не дождется. Постой уже, раз пришел, не переломишься.

– Отрекаешься ли от сатаны? Говорите – отрекаюся…

– Отрекаюся…

Снова ноги трясутся. Девочка благим матом орет. Поскорее заканчиваю.

Гурьяновы бегут к дочке. Мать берет на руки, баюкает, раскачивая плечами. Хорошая семья. Но тоже уезжать собрались. Николая берут на стройку каменщиком, договорились уже в городе с жильем, по полторы тысячи рублей в месяц.

Томилин бочком подходит поближе.

– Простите, это… не знаю имени-отчества. Мне бы, это… завязать как-нибудь. Покрестился вот, спасибо вам, может, еще чего сделать надо?

– Молиться тебе, Иван, надо. «Отче наш» читай.

– Чего?

– «Отче наш», говорю. От пьянства еще помогает молитва Божией Матери Неупиваемой Чаше. В лавке есть, стоит рубль. И в храм заходить не забывай.

– Так ведь нам это… не близко.

– Хотя бы иногда.

– Ага… Ну ладно. Это мы обязательно. Пока что покрестились, посмотрим, как оно дальше пойдет. Спасибочки!

Идет к выходу, нашаривает в кармане сигареты, одну вытряхивает. У порога чиркнул спичкой, прикурил.

– Молиться… Хех!

Оля Федорова подает записочку о поминовении, протягивает пять рублей.

– Дедушка, а что значит «сорок дней»? Маме завтра сорок дней. Наши ставят лапшу, носят от соседей стулья. Забили петуха и двух гусей.

Мама осенью утонула. Потащило ее в такую темень гостей провожать. Вот на обратном пути и оступилась. И ведь на берег сумела наполовину выбраться, но поздно, захлебнулась уже. Не спасли.

– Это значит, Олечка, что завтра твоя мама будет в раю.

Поворачивается и радостная бежит из храма.

На улице уже целая ватага ребятишек.

Слышно звонкое:

– Поп сказал, что завтра моя мама будет в раю!