Читать книгу Саркофаг. Чернобыльский разлом - Борис Сопельняк - Страница 1

Саркофаг
Чернобыльский разлом
Глава 1

Оглавление

Ночь была тихой, звездной и прохладной. Еще горели в окнах огни, еще не разошлись влюбленные парочки, еще сидели на скамейках припозднившиеся старушки – все было, как вчера, позавчера, как три-четыре дня назад. Но именно эта ночь с двадцать пятого на двадцать шестое апреля 1986 года стала тем водоразделом, который расколол жизнь многих людей на далеко не равные части. Много лет назад в наш обиход вошли понятия «До войны» и «После войны», теперь в наши сердца и души навсегда вошли слова «До Чернобыля» и «После Чернобыля».

Преувеличения здесь нет: трагедия Чернобыля стала небывалым испытанием не только для сотен тысяч людей, но и для всей страны. Когда над четвертым блоком атомной электростанции поднялся огромный огненный столб, а небо засветилось каким-то жутким, нездешним светом, многие жители города атомщиков Припяти спали. Одни выскочили на балконы и наивно-восторженно любовались заревом, другие, даря прощальный поцелуй однокласснику, мельком подумали: «Опять экспериментируют. Как-то там мой отец?», третьи занимали боевые посты и, включив сирены красно-белых машин, мчались на пожар.

Одним из первых сигнал тревоги дал младший инспектор Владимир Палагеч. Позже, уже в больничной палате, он рассказал, как все было:

«С 25 на 26 апреля я осуществлял контроль за противопожарным режимом на АЭС. В момент, предшествовавший взрыву, находился неподалеку от машинного зала. После взрыва сразу связался с дежурным по части и сообщил, что горит кровля на четвертом блоке.

Первой сигнал тревоги получила часть № 2. Начальники караулов Владимир Правик и Виктор Кибенок в считанные секунды подняли людей».

Вот как, уже в больнице, описывал эту ночь один из пожарных Владимир Прищепа:

«26 апреля я находился на дежурстве по охране АЭС. Дневное дежурство прошло без происшествий, а ночью, когда я прилег отдохнуть, объявили боевую тревогу. Мы быстро оделись – и по машинам! Из автомобиля я увидел пламя на АЭС. С нами сел начальник караула лейтенант Правик. Он по рации передал вызов № 3, по которому машины Киевской области должны были мчаться сюда для тушения пожара.

Когда подъехали к АЭС, оказалось, что поблизости нет гидранта. Ребята пошли искать гидрант, а я по пожарной лестнице полез на крышу машинного зала. Взобравшись на крышу, увидел, что перекрытия разрушены: одни упали вниз, а другие кое-как болтались. Спускаясь вниз, прямо на лестнице встретил майора Телятникова, и там же ему обо всем доложил. Он велел выставить боевой пост и дежурить на крыше машинного зала. Я позвал Леонида Шаврея, и мы до самого утра дежурили на крыше. Потом мне стало плохо, я кое-как сполз вниз и побрел в медпункт».

Андрей Половинкин в своей объяснительной записке был еще более краток:

«На место аварии мы прибыли через три-четыре минуты. На крышу энергоблока я поднимался два раза, чтобы передать приказ начальника части, как там действовать. Я-то что, поднялся – спустился, а вот лейтенант Правик был там все время. Он знал, что получит сильное радиационное поражение, но обошел всю крышу и организовал тушение пожара. Пока мог, я тоже тушил, в потом меня увезли в больницу».

Эти объяснительные записки когда-нибудь окажутся в музеях, их будут изучать как бесценные документы, как свидетельства подвига наших современников, а сейчас, когда они в моих руках, я не могу не процитировать еще несколько записок. В них много общего, но две детали просто необходимо отметить: ни в одной из них нет слова «подвиг» или «героизм» и, как это ни печально, у всех одинаковый конец – нас забрала «скорая помощь».

Иван Шаврей: «Во время аварии я нес службу в расположении части. Выехали по тревоге. Когда поднялись на крышу машинного зала, встретили ребят из 6-й части, они были в плохом состоянии. Мы помогли им добраться до механической лестницы, а сами отправились к очагу загорания, где были до самого конца, пока не потушили огонь на крыше. После выполнения задания мы были в очень плохом состоянии, но все-таки спустились вниз, где нас подобрала „скорая помощь“».

Александр Петровский: «Мы были на крыше минут пятнадцать-двадцать, но этого хватило, чтобы задавить огонь. Как спустился вниз, не помню, а когда пришел в себя, обнаружил, что всех нас забирает „скорая“».

В объяснительной записке Владимира Прищепы упоминается майор Телятников. Как он здесь оказался, да еще в таком виде – в тапочках и домашней клетчатой рубашке? Ведь у него отпуск, он должен быть на черноморском пляже! Но к Черному морю Леонид Петрович не поехал, он решил отдыхать на берегах Припяти. Как начальник части, о пожаре он должен был узнать первым, но его решили не беспокоить – все-таки отпускник. Майор Телятников сам прервал отпуск: увидев зарево, он вызвал машину и помчался на АЭС.

Тревожно, очень тревожно было у него на душе.

«Если горит гудрон или какие-нибудь перекрытия, ничего, управимся, – думал он. – Но это не гудрон, ох, не гудрон, уж больно странное свечение. Такого я никогда не видел, а уж пожаров в мой жизни было – не сосчитать. Чует мое сердце, что дело тут не в огне, что беда случилась с реактором».

Выскочив из машины, он побежал к станции кратчайшим путем. Все пожарные столпились со стороны огня, а Леонид Петрович выскочил с другой, немо-черной. Взглянул – и окаменел! Сбылись самые скверные предчувствия: перед ним зияла разрушенная взрывом стена четвертого блока и обнаженный, какой-то голый, реактор, в котором многие тонны ядерного топлива. А это – смерть, невидимая, неощутимая, неотвратимая смерть!

Первая мысль: «Немедленно увести людей. И как можно дальше! Но на крыше четвертого блока бушевал огонь. Если он перекинется на крышу третьего, то пострадает и этот реактор, тогда размеры катастрофы будут просто чудовищными. Нет, тушить! Ценой жизни подчиненных, но тушить!»

Майор Телятников бросился к наружной лестнице и поднялся на крышу машинного зала. Под ногами булькающее месиво из кипящего битума, а он даже без сапог, а в каких-то нелепых домашних тапочках. Едкий дым, смрад, чад, шатающиеся от слабости люди…

«Они еще не знают самого страшного, они не подозревают, что еле держатся на ногах не оттого, что наглотались дыма, – подумал он. – А может, знают? Может, все понимают и все равно не покидают боевых постов?»

Вот скорчился от боли сержант Тишура. К нему бросился лейтенант Кибенок и не дал рухнуть в кипящий битум. Потом зашатался сержант Ващук – кто-то подхватил и его. Обоих оттащили подальше от огня и спустили вниз. А Кибенок остался! Его шатало, качало, бросало из стороны в сторону, но он продолжал сражаться с черно-синим огнем.

Леонид Петрович видел, что лейтенант все время находится в самом опасном месте – над реактором, видел, что он не подпускает туда своих подчиненных, значит, понимает, откуда исходит главная угроза, понимает, что рискует жизнью, но не хочет подставлять под удар смертельной радиации молодых ребят.

Через несколько дней, уже в больничной палате, Леонид Петрович скажет о Викторе Кибенке:

– Он был среди нас самым выносливым, самым крепким и самым мужественным. Но не выносливость и не могучее здоровье, а какая-то неведомая сила дольше, чем кому бы то ни было, позволяла ему держаться на ногах. Вместе с Правиком они сражались до последнего, победного, пока не закончили борьбу с огнем.

Три часа сражался лейтенант Кибенок с пожаром, три часа находился на простреливаемой жесткой радиацией крыше. И лишь когда огонь задавили и оставались небольшие костерки, уже в полубессознательном состоянии Виктор с трудом добрался до лестницы, спустился вниз и потерял сознание. Первое, что он спросил, придя в себя:

– Как там, затушили?

– Затушили, – услышал в ответ и провалился в небытие.

Крыша уже не полыхала ярким пламенем, а курилась едким дымом. Все облегченно вздохнули. Все, но не майор Телятников. Леонид Петрович слишком хорошо знал повадки огня: наверняка он где-то затаился и ищет щель, сквозь которую можно пробиться наружу. Так и есть! Спустившись в машинное отделение, Леонид Петрович заметил огромные, многотонные емкости с машинным маслом.

«Вот она, идеальная пища для огня! – мелькнула тревожная мысль. – Если он где-то остался, наверняка прибежит сюда».

И точно, откуда-то снизу подбирался ярко-желтый ручеек, на глазах превращавшийся в раскаленную реку. На ее пути стали пожарные расчеты! Сменяя друг друга, люди бились с огнем, пока не задавили его окончательно.

А по дороге в Киев мчались «скорые» с обгоревшими и облученными пожарными. На аэродроме ждали самолеты, которые должны были доставить их в Москву. Начались переливания крови, трансплантации костного мозга, антибактериальная и другая терапия. Лечились ребята так же стойко, как боролись с огнем. Душой и своеобразным мотором этого коллектива был Виктор Кибенок. Он отрывал себя от постели, ходил по палатам, навещал друзей, шутил, смеялся, рассказывал анекдоты.

9 мая, в День Победы, Виктор снова всех навестил, поздравил с праздником, был, как всегда, весел и, озорно улыбаясь, повторял свое любимое присловье:

– Держитесь ближе к жизни, ребята!

А через несколько часов его не стало…

Саркофаг. Чернобыльский разлом

Подняться наверх