Читать книгу Самый последний день - Борис Васильев - Страница 3

В пустых и гулких коридорах управления девочка вздернула голову, вызывающе зацокала каблуками и стала еще больше похожа на воробьиху. Ковалев, поглядывая на нее, все сдерживал улыбку: казалось, девчонка вот-вот суетливо и неунывающе зачирикает, заскачет и взлетит к потолку…

Возле кабинета следователя Хорольского младший лейтенант остановился. Усадил задержанную на стул у двери, погрозил пальцем, чтоб слушалась, одернул тужурку и только после этого постучал. Там что-то крикнули, и Семен Митрофанович открыл дверь:

– Разрешите?

Вошел в кабинет, притворил за собой дверь, отрапортовал, с чем прибыл, и отдал пакет. Хорольский, не глядя на него, разорвал пакет: там лежал заводской пропуск и сопроводительная. Хмурясь, следователь долго читал сопроводительную, а младший лейтенант все так же дисциплинированно стоял у стола.

– Где арестованная?

– Задержанная, – тихо поправил Семен Митрофанович. – Она там, в коридорчике ждет. Я что хотел сказать, товарищ следователь, я хотел сказать, что надо бы ее отпустить. Она сверху только злая, и если к ней подоброму, так она сама же придет потом и все расскажет, вот ведь какой факт получается. И еще: насчет работы. Может, с комсомолом связаться, чтоб над нею шефство…

– Давайте без советов, а? – недовольно сказал следователь. – Ваше дело – арестованную доставить и расписку получить. Ясно?

– Так точно. Только, похоже, запуталась девушка.

– Введите арестованную.

– Я хотел…

– Введите арестованную!

Ковалев молча вышел, старательно пряча глаза от девочки, а та все ловила и ловила его взгляд, тиская в руках сигареты и спички. За дверью опять что-то прорычали, и Семен Митрофанович так и не успел ничего сказать. Просто приоткрыл дверь и махнул рукой. Следователь не глядя писал что-то за столом, и поэтому Ковалев, кашлянув, рискнул-таки на продолжение очень неприятного для себя разговора:

– Разрешите потом соображения доложить.

– Получите расписку, – не поднимая головы, сказал Хорольский…

Младший лейтенант протопал к столу, взял рваный конверт с подписью следователя, уголком глаза заметил суетящиеся по изодранному платью худые пальцы с обломанными ногтями, сказал негромко:

– Вы все-таки разрешите.

– У меня все, – с явным раздражением прокричал следователь. – Можете идти.

Выйдя из кабинета и тихо притворив за собою дверь, Семен Митрофанович был вынужден сразу же присесть на тот самый стул, где только что сидела девочка. Сердце его вдруг сжало, точно в горячих тисках, а в глазах поплыли неторопливые и веселые цветные шары. «Молодой еще, – расстроенно думал он. – Ах молодой, ах горячий: напугает девчонку, озлобит…» Сердце щемило, и воздух никак не хотел пролезать в легкие, как ни пытался Ковалев вздыхать. Но он все время думал об этой девочке и тревожился и поэтому отсиживаться не стал. Поднявшись по лестнице, он прошел небольшой коридор, застланный толстой дорожкой, и приоткрыл тяжелые двери:

– Можно, Вера Николаевна?

– Семен Митрофанович? Здравствуйте, дорогой!.. Сергей Петрович ждет вас.

– Один там?

– У него полковник Орлов. Да вы проходите, Семен…

– Нет, нет, Вера Николаевна. – Ковалев упрямо затряс головой. – Нет. Зачем же? Я обожду.

Когда-то он служил под началом лихого, безрассудно смелого капитана Орлова. Но время шло, и за двадцать лет капитан вырос до полковника, а он – до младшего лейтенанта. Каждому – своя песня: он на это не сетовал. Но входить, когда старшие работают, не мог.

– Вы к окошечку садитесь, – вдруг тихо сказала Вера Николаевна и поставила стул у раскрытого окна. – Что, Семен Митрофанович, сердце?

– Не могу сказать, – он пересел к окну и виновато улыбнулся. – Раньше как-то не чувствовал такого факта.

Из-за бесшумной двери вышел Орлов с кожаной папкой в руке. Он мельком глянул на коренастого младшего лейтенанта в тужурке из грубого сукна и вдруг заулыбался, отчего его сосредоточенное лицо сразу стало домашним.

– Митрофаныч!.. – Орлов шагнул к поспешно вставшему Ковалеву, руками надавил на погоны. – Сиди, сиди.

Вера Николаевна, привычно поправив прическу, прошла в кабинет. Орлов присел перед Ковалевым на подоконник, сказал таинственно:

– Хочешь со мной работать?

– Ну какой из меня теперь оперативник? – усмехнулся Семен Митрофанович. – Года уж…

– А я не оперативником, я воспитателем хочу тебя назначить. На курсах оперработников.

Ковалев ответить не успел, так как из кабинета вышла Вера Николаевна и негромко сказала:

– Вас просят, Семен Митрофанович.

Комиссар Белоконь собирал шариковые ручки. Он скупал их в магазинах, получал бандеролями, привозил из командировок и канючил у знакомых. Но гордостью коллекции была очень простая и очень элегантная ручка, привезенная Белоконем из Парижа: когда комиссар был в хорошем настроении, он подписывал бумаги именно этой ручкой. Полковник Орлов серьезно уверял, что ее подарил комиссару Белоконю сам комиссар Мегрэ: молодежь верила, немея от восхищения.

– Здравия желаю, товарищ комиссар, – сказал Ковалев. И добавил: – Прибыл по вашему приказанию.

– Что-то ты, брат, грозен сегодня, – сказал Сергей Петрович.

– Разрешите доложить, товарищ комиссар, – с неприступной серьезностью продолжал младший лейтенант. – Может плохо произойти, если не доложить.

– Ну, давай, – с неудовольствием вздохнул Белоконь. Ковалев доложил. Комиссар выслушал, нажал клавишу селектора.

– Следователя Хорольского срочно ко мне. С делом… – Он вопросительно посмотрел на Ковалева.

– Об ограблении супругов Веткиных.

– …об ограблении супругов Веткиных.

– Разрешите выйти, товарищ комиссар. Вы его при мне песочить будете, а это – нарушение.

– Садись! – нахмурился Белоконь. – Мне про этого Хорольского не ты первый докладываешь. Спесив да ретив, а толку – нуль.

Семен Митрофанович покорно вздохнул, но все ж таки сел он так, чтобы Хорольский, в кабинет войдя, его не заметил. Вот, может, потому-то следователь быстренько все комиссару доложил, пока тот дело листал, ловко доложил и даже улыбнулся:

– Там у меня, товарищ комиссар, зацепочка сидит. Важная зацепочка: если нажать как следует – вся поколется. И кто ее бил скажет, и за что, и где вещички, что у Веткиных взяли.

– А чем же зацепочка эта зацеплена? – спросил Белоконь.

Знал Семен Митрофанович начальника, давно знал, а удивился: до того миролюбиво, спокойно прозвучал вопрос. Хорольский сразу приободрился, потыкал в страницы пальцем:

– Валера – обратите внимание, здесь. И Валера – здесь тоже.

– Поразительно! – сказал начальник. – Пока я читаю, позвоните, пожалуйста, в справочную и попросите девушек подсчитать, сколько в нашем городе Валер.

– Валер?..

– Да, да. Зацепочек.

Комиссар снова ссутулился над листами, старательно разбирая строчки. Хорольский, осторожно прокашлявшись, набрал-таки справочную. Его долго футболили там, в справочной, от стола к столу, он тихо оправдывался, но в тоне его уже не было ни презрительного невнимания, ни иронической покровительственности. «Во учит! – с уважением подумал о комиссаре Ковалев. – Мозги вправляет – будь здоров!..» А комиссар Белоконь невозмутимо изучал «дело». И, поглядывая на него, Хорольский страдал и мучился:

– Ну почему же невозможно? Ну я прошу вас. Лично прошу… По каким признакам? Ну хоть от 16 до 26 лет пока…

Начальник закрыл папку и забарабанил по ней пальцами. Потом снял очки, долго тер усталые глаза.

– Ну, как там зацепочка?

– Сейчас. – Хорольский напряженно слушал, что ему бубнят с другого конца провода. – В общих чертах, конечно… Сколько?.. – И тихо положил трубку.

– Так сколько же «в общих чертах»?

– Что-то там… за двадцать тысяч…

– Прекрасно, – сказал комиссар. – Вот и займитесь: как раз к пенсии и закончите. Если вас с работы не попрут.

– Товарищ комиссар, я полагал бы…

– Полагать буду я. – В голосе Белоконя прозвучало такое стылое железо, что младший лейтенант на всякий случай съежился. – А вы со всей прытью, присущей вам, вернетесь в свой кабинет и от имени милиции принесете девушке извинения. Затем лично проводите ее до выхода из управления, еще раз попросите прощения и улыбнетесь, как заслуженный артист. Понятно?

Хорольский угнетенно кивнул.

– Исполнив это, пройдете к начальнику следственной части и доложите ему, что я приказал не допускать вас до самостоятельной работы вплоть до моего особого распоряжения.

– Товарищ комиссар…

– Может быть, это научит вас ценить советы старших, Хорольский. Идите.

– Есть… – трагическим шепотом сказал Хорольский.

Тут он повернулся и глаз в глаз столкнулся с младшим лейтенантом. Замер, а потом, усмехнувшись, вскинул голову и так и вышел, заставив Ковалева сокрушенно вздохнуть.

– Чего пыхтишь? – недовольно спросил Белоконь. – Сделал доброе дело и стесняешься?

– Наклепал, получается.

– Наклепал?.. А я-то думал, ты слабого защитил и тем самым исполнил свой служебный долг. Ах, Семен Митрофанович, товарищ младший лейтенант, не тем твоя дурь мучается. Двадцать лет прошло, как мы с тобой в милиции служим, дети уж внуков мне надарили, а ты у меня дома так ни разу и не был. Не посетил. А почему? А у тебя на все один ответ: «Не положено». Сделаешь доброе дело и больше всего на свете боишься, что тебе за него спасибо скажут. Так, Семен Митрофанович?

Ковалев не ответил. Он пересел поближе к комиссарскому столу, заставленному ручками, и о чем-то старательно думал. Комиссар улыбнулся ему и достал из папки приказ.

– Уходит в бессрочный отпуск младший лейтенант Ковалев Семен Митрофанович, бабьем руганный, шпаной битый, бандитами стрелянный – покидает пост. Проводы тебе надо бы устроить, а, товарищ младший лейтенант? Торжественные проводы с пионерами.

– Я вот чего думаю, товарищ комиссар, – перебил Семен Митрофанович вдохновенную речь начальника. – Я думаю, что по справедливости за оскорбление женщины надо бы вдвое, а?.. Или нет, не вдвое даже – впятеро. Обругал женщину плохими словами – три года. Ударил – пять, а то и все десять строгого режима. Потому что, товарищ комиссар, девушку обидеть просто, это как игрушку сломать. А как ей потом, сломанной-то, детишек собственных воспитывать? Как в глаза им глядеть, когда об ее собственную гордость сволота грязная ноги вытерла? Согнуть легко, а распрямиться как? Как ей распрямиться потом, если согнули? Нет, товарищ комиссар, не одинаковые мы с женщинами, и поэтому кодекс надо менять. Надо про охрану женщин, а особо девушек и гордости ихней, отдельные статьи ввести. И поначалу, пока не привыкли, построже! И потом… – Семен Митрофанович вздохнул. – О скидке, может, подумать?

– Какой скидке?

– Ну, чтоб девушкам, которые на производстве хорошо работают, было бы облегчение. Скажем, раз в году сапожки на меху по казенной цене. Или там пальтишко какое.

Комиссар улыбнулся уже от уха до уха, и Ковалев, наткнувшись вдруг на эту улыбку, замолчал и застеснялся.

– Ликург, – сказал Белоконь. – Тебя бы в Верховный Совет.

– А все равно так будет. Не может быть, чтобы так не было.

– Наверно, будет, – вздохнул комиссар. – Кто ее знает, что завтра-то будет. А вот сегодня… Сегодня мне приказ о твоей отставке подписывать, Семен Митрофанович. Если, конечно, ты не передумал за это время.

– Нет, не передумал, товарищ комиссар. Семью уж в деревню отправил, уж сыновья ждут там. И внученька.

– А ко мне домой зайдешь?

– Зайду, – серьезно пообещал Ковалев. – Как только служить перестану, так и зайду. Как только прикажете.

– Завтра, – сказал комиссар. – Даю тебе денек на закругление всех дел, а с ноля часов ты, Семен Митрофанович, человек вольный. И поэтому жду я тебя у себя дома завтра к девятнадцати часам. Молодость вспомним?

– Вспомним, товарищ комиссар.

– И бой на Соловьевой переправе в августе сорок первого тоже вспомним… Хотя про это рассказывать мы не будем. Про это, Семен Митрофанович, у меня в доме все знают. Наизусть. – Комиссар взял знаменитую ручку, осмотрел ее, прицелился и еще раз спросил: – Так подписывать?

– Подписывайте, товарищ комиссар.

– Рука свинцом наливается, Сеня, веришь? – вздохнул комиссар. – Словно моя собственная половинка на пенсию уходит…

И размашисто расписался…