Читать книгу В гостях у Дракулы. Вампиры. Из семейной хроники графов Дракула-Карди (сборник) - Барон Олшеври, Брэм Стокер - Страница 5

Нюрнберг в те времена еще не был таким оживленным местом, каким он стал в наши дни. Ирвинг еще не сыграл в «Фаусте», и само название старинного города было практически неизвестно большинству путешествующей братии. Мы с женой проводили вместе уже вторую неделю медового месяца, поэтому, естественно, были бы не против продолжить путешествие в компании какого-нибудь интересного человека, поэтому, когда на вокзале во Франкфурте к нам подошел жизнерадостный незнакомец, представился Элиасом Пи Хатчесоном, родом из Истмиан-Сити, что в Кровавом Ущелье, округ Кленового Листа, Небраска, и обронил, что хочет съездить посмотреть какой-нибудь богом забытый городишко в Европе, да еще и добавил, что, по его мнению, такое длительное путешествие в одиночестве может даже самого здравомыслящего и деятельного гражданина довести до сумасшедшего дома, мы решили принять это скрытое предложение и предложили ему объединить силы. Сравнивая впоследствии свои дневники, мы обнаружили, что оба собирались сделать вид, что соглашаемся неохотно, скорее, из желания не обидеть его, потому что слишком уж откровенная радость, выказанная по поводу того, что к нашей компании присоединится некто третий, могла бы вызвать подозрения относительно успешности нашей жизни в браке. Впрочем, все равно мы с женой себя выдали тем, что заговорили в одну и ту же секунду, потом одновременно замолчали, после чего опять начали говорить вместе. Как бы там ни было, решение было принято, и Элиас Пи Хатчесон присоединился к нашей компании. Немедленно мы с Амелией увидели и приятные выгоды данной ситуации; вместо того чтобы беспрестанно браниться, как это было раньше, присутствие третьей партии вызвало у нас желание обниматься и целоваться в укромных местах. Амелия говорит, что теперь советует всем своим подругам брать в свадебное путешествие какого-то друга. В общем, в Нюрнберг мы отправились вместе и были весьма довольны своим попутчиком и его колоритными комментариями всего увиденного. Этот заокеанский гость своей манерой изъясняться и бесконечным запасом увлекательных историй походил на героя приключенческого романа. Осмотрев все достопримечательности, мы на закуску оставили Бург – старую часть города, окруженную крепостной стеной. В назначенный для посещения день мы подошли к стене города с восточной стороны.

Бург находится на скале и поэтому сильно возвышается над остальным городом, с северной стороны его защищает очень глубокий ров. Надо сказать, Нюрнбергу повезло, что за всю историю его ни разу не осаждали враги, иначе он не сохранился бы в таком идеальном состоянии до наших дней. Ров не использовался по назначению уже несколько столетий, и теперь на дне его росли чайные и фруктовые сады, причем среди деревьев встречались и экземпляры довольно внушительных размеров. Изнемогая от июльской жары, мы двинулись вокруг стены, то и дело останавливаясь полюбоваться изумительными видами, открывавшимися нашим взорам. Особое восхищение вызвала огромная, лежавшая перед нами как на ладони равнина с расположенными на ней небольшими городками и деревнями. Ее окаймляла голубая линия гор, как на пейзажах Клода Лоррена. Поглядев на такую красоту, мы переводили восхищенные взгляды на город и начинали с новой силой восторгаться бесчисленными фронтонами необычной формы, огромными красными крышами, мансардными окнами, расположенными друг над другом. Справа в небо вздымались башни Бурга, но ближе всего к нам была Башня Пыток, которая являлась, а быть может, является и по сей день самым интересным местом во всем городе. Столетиями нюрнбергская Железная дева считалась символом самой изощренной жестокости, на которую только способен человек. Нам давно хотелось ее увидеть, и наконец мы оказались совсем рядом с тем местом, где она была придумана и изготовлена.

Во время одной из остановок мы подошли к стене надо рвом и посмотрели вниз. Сад находился футах в пятидесяти-шестидесяти под нами, там, должно быть, было жарко, как в духовке. За рвом высилась циклопическая мрачная стена из серого камня, которая сторонами упиралась в стену бастиона и контрэскарп. Верхняя ее часть поросла кустами и деревьями, а уже над ними возвышались величественные дома, которые от старости казались только красивее и романтичнее. Жаркое солнце разморило нас, и, поскольку спешить было некуда, мы решили задержаться здесь. Прямо под нами мы заметили очаровательную картину: на солнце, растянувшись во всю длину, нежилась большая черная кошка, возле которой резвился маленький черный котенок. Мамаша то махала хвостом, чтобы котенок ловил его, то лениво отталкивала его лапами, поощряя к новым играм. Она лежала у самого основания стены, и Элиас Пи Хатчесон, чтобы подзадорить их, наклонился и подобрал из-под ног небольшого размера камушек.

– Я его брошу рядом с котенком, – сказал он, – и они удивятся, откуда он свалился.

– О, будьте аккуратны, – воскликнула моя жена. – Вы можете попасть в малютку!

– Кто, я? Никогда! – ответил Элиас Пи. – В душе я нежен, как мэнская вишня, уж вы мне поверьте. Для меня причинить вред этой несчастной крошке все равно что скальпировать ребенка! Могу поспорить на ваши ажурные чулки, что я не попаду в него! Смотрите, я брошу камень подальше, вон туда, специально, чтобы не дай бог не зацепить их!

С этими словам он перегнулся через стену, вытянул вперед руку и отпустил камень. То ли существует некая сила, которая притягивает меньшие предметы к бо́льшим, а скорее потому, что стена, на которой находились мы, была не отвесной, а расширялась к основанию, и мы сверху не заметили этого уклона, но камень с глухим звуком, отчетливо слышимым в горячем воздухе, опустился прямо на голову котенка, и его крошечные мозги разлетелись во все стороны. Черная кошка быстро посмотрела наверх, и мы увидели, что ее пылающие зеленым огнем глаза впились в Элиаса Пи Хатчесона. Потом она перевела взгляд на котенка, который теперь лежал неподвижно, у него лишь подергивались маленькие лапки. Из раны тонкой струйкой текла кровь. Издав сдавленный крик, совсем как человек, кошка, мяукая, стала облизывать его голову. Потом, словно поняв вдруг, что он умер, она снова посмотрела на нас. Я никогда не забуду этого взгляда, потому что в ту секунду кошка выглядела идеальным воплощением ненависти. Ее зеленые глаза горели зловещим огнем, а белые острые зубы почти сверкали сквозь алую кровь, которая стекала у нее по морде и усам. Животное заскрежетало зубами и выпустило когти изо всех четырех лап. Внезапно оно бросилось на каменную стену, как будто хотело добраться до нас, но не смогло удержаться и поэтому спрыгнуло на землю. Оно стало еще страшнее, потому что приземлилось на котенка, и его шерсть покрылась пятнами крови и мозгов. Амелия от всего этого лишилась чувств и стала оседать по стене, так что мне пришлось поднимать ее. Рядом с нами, под тенью раскидистого платана была скамейка. Я усадил на нее жену, чтобы она пришла в себя, и вернулся к Хатчесону, который неподвижно стоял у края и смотрел вниз на беснующуюся кошку.

Когда я подошел, он сказал:

– Никогда еще я не видел такого взбешенного существа… кроме того раза, когда одна скво из племени апачей взъелась на того полукровку, которого все называли Занозой, за то, как он обошелся с ее щенком, которого выкрал во время набега на их деревню. Заноза хотел отомстить за то, что апачи пытали на огне его мать. Так вот, эта скво все время ходила с таким же выражением. Она охотилась на полукровку больше трех лет, пока наконец воины апачей не поймали его и не передали ей. Ходили слухи, что еще ни один человек, ни белый, ни краснокожий, не умирал так дол го и мучительно под индейскими пытками. Только один раз я видел, чтобы она улыбалась – когда навел на нее ружье, чтобы пристрелить. Я добрался до их лагеря как раз в тот момент, когда Заноза отдавал Богу душу, и поверьте, он радовался смерти, как самой лучшей подруге. Это был страшный человек, и хоть я после того случая с индейским ребенком с ним не встречался (все-таки поганое это было дельце, а он к тому же и белым-то не был, хоть и выглядел совсем как белый), я считаю, что он получил по заслугам. Черт возьми, я даже прихватил один из кусков его кожи, которые висели там на столбах, и сделал из него обложку для дневника. Он и сейчас со мной! – и Хатчесон похлопал себя по нагрудному карману.

Все то время, пока он говорил, кошка совершала отчаянные попытки подняться по стене. Она разбегалась и прыгала, порой достигая неимоверной высоты. Ее совершенно не беспокоило то, что после каждого прыжка она тяжело падала на землю. Она тут же вскакивала на лапы и опять неслась на стену с удвоенной энергией, при этом ее внешний вид делался все ужаснее. По натуре Хатчесон был человеком отзывчивым (и жена, и я частенько замечали за ним маленькие проявления доброты по отношению как к животным, так и к людям), и, похоже, его очень взволновало то состояние бешенства, в которое впала кошка.

– Ну дела! – сказал он. – Это бедное создание, кажется, совсем голову потеряло. Тише! Тише, бедняга, это же вышло случайно… Хотя твоему малышу от этого не будет слаще. Знаешь, честное слово, я совершенно не хотел, чтобы это произошло, – обратился он ко мне. – Это лишний раз доказывает, каким неуклюжим дураком может стать человек, если захочет побаловать! Похоже, у меня руки совсем не оттуда растут, раз я даже не могу с кошкой поиграть. Скажи, полковник, – встрепенулся он (у нас выработалась приятная привычка награждать друг друга званиями), – надеюсь, твоя жена не осерчала на меня за эту досадную неприятность? Черт возьми, я этого не допущу!

Он подошел к Амелии и принялся пространно извиняться, а она со свойственной ей мягкостью поспешила заверить его, что прекрасно понимает, что все это вышло случайно. После этого мы все вместе снова подошли к стене и посмотрели вниз.

Кошка, потеряв из виду лицо Хатчесона, отошла немного вглубь рва и замерла на согнутых лапах, словно готовясь к прыжку. И правда, едва заметив его снова, она в ту же секунду прыгнула, буквально ослепленная яростью, не поддающейся описанию. Она уже не пыталась взбежать по стене, она просто бросала себя в направлении Элиаса Пи, как будто ожидая, что ненависть и злоба дадут ей силы взлететь на высокую стену, как на крыльях. Амелия, как и подобает женщине, восприняла все это очень серьезно, она обратилась к Хатчесону:

– О, вам нужно поберечься. Если бы это животное смогло добраться сюда, оно бы попыталось убить вас. Посмотрите на ее глаза, в них только одно желание: убить.

Американец захохотал.

– Прошу прощения, мэм, – вытирая выступившие на глазах слезы, сказал он. – Не смог сдержаться. Неужели вы думаете, что мужчина, который дрался с гризли и краснокожими, испугается кошки?

Когда кошка услышала его смех, ее поведение тут же изменилось. Она перестала бросаться на стену, осторожно подошла к мертвому котенку и начала облизывать и ласкать его, как живого.

– Смотрите! – сказал я. – Вот какое воздействие производит по-настоящему сильный человек на окружающих. Даже ослепленное яростью животное чувствует голос хозяина и склоняет перед ним голову.

– Точно как та скво! – заметил Элиас Пи Хатчесон, когда мы продолжили путь вдоль рва. Время от времени мы смотрели вниз и каждый раз замечали кошку, которая следовала за нами. Поначалу она возвращалась к мертвому котенку, но, когда мы удалились от того места на большое расстояние, она взяла тельце в зубы и стала преследовать нас, держа его во рту. Через какое-то время, однако, она его где-то оставила, потому что, когда мы в следующий раз посмотрели на кошку, она шла одна. Очевидно, она спрятала своего несчастного детеныша в каком-то укромном месте. Настойчивость, с которой кошка преследовала нас, не на шутку взволновала Амелию, она несколько раз повторила Хатчесону свое предупреждение, но американца это только смешило. Наконец, увидев, что она действительно переживает, он сказал:

– Послушайте, мэм, не надо так дрожать перед этой кошкой. Я с пустыми руками не хожу! – Он похлопал себя по кобуре, которая висела у него сзади ниже пояса. Чтобы вы не волновались, я готов прямо сейчас пристрелить эту тварь, хоть это и чревато встречей с полицией, которая начнет разбираться, почему это гражданин Соединенных Штатов носит при себе огнестрельное оружие, когда это запрещено законом!

После этих слов он подошел к краю стены и посмотрел вниз, но кошка, увидев его, с глухим рычанием прыгнула на клумбу и спряталась среди высоких цветов.

Элиас Пи повернулся к нам.

– К счастью, эта… божья тварь понимает, что для нее хорошо, а что плохо, лучше, чем большинство христиан! Думаю, больше мы ее не увидим. Держу пари, она теперь вернется к своему котенку и тихонько закопает его где-нибудь подальше.

Амелия решила больше ничего не говорить, ей не хотелось, чтобы у него возникло желание застрелить кошку, дабы положить конец ее переживаниям, и мы пошли дальше. Перейдя через деревянный мостик, мы вышли на идущую под большим наклоном мощеную дорогу, которая начиналась у стен Бурга и заканчивалась у пятиугольной Башни Пыток. Переходя мостик, на дне рва мы снова увидели кошку. Углядев нас, она как будто снова обезумела и стала пытаться запрыгнуть на крутую стену. Посмотрев на нее, Хатчесон рассмеялся и сказал:

– Прощай, подруга. Прости, что я обидел тебя, но скоро сердце твое успокоится и ты забудешь обо мне! Прощай!

После этого мы прошл и по длинной темной арке и оказались у ворот Бурга.

Когда мы, осмотрев это изумительное старинное место, которое не смогли испортить даже готические фантазии реставраторов, работавших здесь лет сорок назад, снова вышли из крепости, неприятный утренний эпизод уже, казалось, выветрился из нашей памяти. Старая липа, ствол которой был покрыт трещинами, оставленными почти девятью сотнями лет существования, глубокий колодец, давным-давно прорубленный в самом сердце каменной горы захваченными в плен врагами. Почти пятнадцать минут мы наслаждались звуками городских колоколов и чудесным видом, открывавшимся с городской стены. Все это изгладило из нашей памяти происшествие, стоившее жизни маленькому котенку.

В то утро мы были единственными посетителями Башни Пыток (по крайней мере, так сказал старый смотритель), поэтому получили возможность досконально исследовать это помещение, что в другой ситуации было бы невозможным. Смотритель, который видел в нас единственный за весь день источник заработка, был готов всячески угождать нам. Башня Пыток даже сейчас представляет собой поистине мрачное место, и это несмотря на то, что многие тысячи посетителей все эти годы наполняли стены башни жизнью, а следовательно, и радостью. Но в те минуты, о которых я веду повествование, здесь царила атмосфера жуткого давящего страха. Все здесь, казалось, было покрыто пылью веков, а темнота и воспоминания о тех ужасах, которые когда-то происходили внутри этих стен, как будто воплотились в такую наделенную собственным разумом форму, которая удовлетворила бы даже таких господ-пантеистов[5], как Филон или Спиноза. Нижнее помещение, через которое мы вошли, похоже, сохранилось в первозданном виде. В нем было так темно, что даже луч жаркого солнца, попадавший через дверной проем, терялся среди могучих каменных стен. Все, что он освещал, – это несколько огромных каменных блоков, из которых были сложены стены, и выглядели они почти так же, как в тот день, когда были разобраны строительные леса, только теперь их покрывала пыль и старые темные пятна, о происхождении которых много страшного могли бы рассказать стены, если бы умели говорить. Сколько криков ужаса слышали они, сколько видели крови!.. Мы были рады, когда по пыльной деревянной лестнице поднялись наверх и покинули это жуткое место. Смотритель специально не закрыл входную дверь, чтобы нам было не так темно подниматься, поскольку света единственной длинной и крайне неприятно пахнущей свечи, вставленной в привинченный к голой стене подсвечник, для наших глаз было мало. Когда мы оказались на втором ярусе, для чего нам пришлось пролезть через люк в углу потолка, Амелия так прижалась ко мне, что мне стало слышно, как взволнованно бьется ее сердце. Должен заметить, что ее страх меня не удивил, поскольку эта комната оказалась еще кошмарнее первой. Света здесь было больше, но его хватило лишь на то, чтобы ужаснуться мрачной обстановке. Строители, возводившие башню, похоже, посчитали, что свет и красивые виды окрестностей в этом месте вряд ли кого-нибудь заинтересует, поэтому сделали окна очень высоко. Здесь, как мы заметили еще внизу, было множество окон, но они были маленькие, в средневековом стиле, тогда как в остальной башне было всего несколько узких бойниц, что и соответствовало средневековым представлениям об устройстве укрепленных сооружений. Комнату на втором этаже освещали несколько таких окон, но и они были расположены так высоко, что из-за неимоверной толщины стен ни с какой точки комнаты небо не просматривалось. На стойках и просто прислоненными к стене стояло множество старинных мечей для казней, огромные двуручные орудия с широкими острыми клинками. Рядом находилось несколько деревянных чурбанов, на которые помещали шеи жертв перед казнью. Все эти колоды были изрезаны длинными засечками в тех местах, где мечи, преодолев слабое сопротивление тела, врезались в древесину. По всей комнате самым беспорядочным образом были расставлены разнообразные пыточные машины, от одного взгляда на которые холодело сердце: сиденья, утыканные шипами, чтобы доставить жертве мгновенную и непереносимую боль, кресла и лежаки с тупыми шишками, воздействие которых на тело не так болезненно, но также эффективно при более длительном применении, растяжки, сжимающиеся пояса, сапоги, перчатки и воротники, железные корзины, в которых голова медленно раздавливалась, превращаясь в месиво, крючья с длинными рукоятками и режущей кромкой, которые состояли на вооружении у нюрнбергских защитников правопорядка, и еще великое множество других орудий, созданных специально для того, чтобы один человек мог доставить боль другому. От ужаса Амелия сильно побледнела, но, к счастью, не лишилась чувств: ощутив слабость, она села на одно из старинных пыточных кресел, с которого тут же с криком вскочила, это отбило у нее охоту падать в обморок. Мы оба сделали вид, что ее просто раздосадовали пыль на сиденье и ржавые шипы, которые оставили пятна на платье. И мистер Хатчесон не стал возражать, с добрым смехом приняв объяснения.

Однако главным в этой комнате ужасов было приспособление, известное как Железная дева, которое стояло почти в самой середине зала. Это была грубо сработанная женская фигура, формами напоминавшая виолончель, или, если быть точнее, фигура миссис Ной, какой ее изображают в детских книгах, только без изящества талии и идеальных обводов бедер, которые свойственны всем представителям ноева семейства. Вообще больше всего похожим на человека ее делало некое грубое подобие женского лица, которое изготовитель этой адской машины придал ее верхней части. Снаружи орудие было покрыто ржавчиной и пылью. К кольцу, приделанному спереди на том месте, где должна находиться талия, была привязана веревка, протянутая к блоку, которая крепилась другим концом к деревянной конструкции с площадкой. Потянув за веревку, смотритель показал нам, что передняя часть девы открывалась в одну сторону как дверь. Мы увидели, что стенки очень толстые, и внутри остается ровно столько свободного пространства, чтобы там мог поместиться человек. Крышка была той же толщины и, очевидно, немало весила, поскольку смотрителю даже при помощи блока пришлось напрячь всю силу, чтобы открыть ее. Такой вес объяснялся тем, что крышка была специально изготовлена так, чтобы она захлопывалась под собственным весом, когда веревку отпускали. Внутренние стенки были покрыты ржавчиной, более того, сама по себе ржавчина, возникающая от времени, не смогла бы так глубоко въесться в железные стенки, а дыры были действительно очень глубокими! Только когда мы подошли посмотреть поближе, нам открылся дьявольский замысел, который изготовители Железной девы заложили в ее конструкцию. На крышке с внутренней стороны находились несколько длинных квадратных в сечении шипов, массивных у основания и острых у окончания. Они были расположены так, чтобы, когда крышка закрывалась, верхние прокалывали глаза жертвы, а нижние – сердце и другие жизненно важные органы. Бедная Амелия не смогла вынести этого зрелища, и на этот раз действительно упала в обморок, так что мне пришлось на руках снести ее вниз и положить на скамейку на свежем воздухе и дожидаться, пока она полностью придет в себя. Потрясение, испытанное ею при виде этой адской машины, позже проявилось в том, что один из моих сыновей до сих пор носит на груди уродливое родимое пятно, которое, по нашему общему мнению, является символом Нюрнбергской девы.

Вернувшись в комнату на втором этаже, мы нашли Хатчесона в том же положении рядом с Железной девой, в каком оставили. Она явно натолкнула его на философский лад, и теперь он решил одарить нас плодами своих раздумий.

– Что же, я, похоже, понял одну штуку, пока мэм отходила от потрясения. Мы у себя в Штатах намного отстали от жизни. У нас считается, что индейцы могут дать нам фору по части пыток, но теперь я вижу, что ваша средневековая система правопорядка уже тогда ушла на сто шагов вперед. Уж на что Заноза постарался с тем индейским ребенком, но у этой дамочки по сравнению с ним на руках полная стрит-флешь. Окончания шипов до сих пор острые, как иглы, хотя даже основания уже поело ржавчиной. По-моему, тем, кто в нашем правительстве занимается индейцами, не мешало бы парочку таких игрушек отправить в резервации, чтобы у краснокожих и их скво не осталось больше сомнений, насколько древняя цивилизация бледнолицых превосходит их. Давайте-ка я залезу в эту штуковину, чтобы почувствовать, каково это!

– О нет! Нет! – вскричала Амелия. – Это же ужасно!

– Ну что вы, мэм! Для любознательного человека не бывает ужасных вещей. Мне уже приходилось бывать в самых невероятных местах. Один раз, в Монтане, я провел ночь в брюхе павшей лошади, когда вокруг горела прерия, а в другой раз спал в брюхе мертвого бизона, когда команчи вышли на тропу войны, а я решил остаться на своей территории. В Нью-Мексико я провел два дня в заваленной золотой шахте Билли Бронхо, однажды с тремя ребятами просидел почти целый день в кессонной камере, которая перевернулась на бок, когда мы закладывали мост Баффало. Я никогда не боялся подобного рода испытаний, и сейчас не собираюсь поджимать хвост!

Мы поняли, что он твердо намерен провести этот эксперимент, поэтому я сказал:

– Хорошо, только давай побыстрее.

– Вот это я понимаю, генерал! – воскликнул он. – Только я тут прикинул, что мы еще не совсем готовы. Господа, которые попадали внутрь этой жестянки, шли туда не добровольно. Думаю я, их сначала связывали, а уж потом сажали внутрь. Мне бы хотелось, чтобы все было взаправду, поэтому сперва меня нужно подготовить. Надеюсь, этот пентюх найдет где-нибудь веревки и свяжет меня как положено?

Последние слова, произнесенные с вопросительной интонацией, были обращены к старому смотрителю, который, хоть и понимал его быструю болтовню, возможно, не мог по достоинству оценить утонченность речи и силу фантазии, присущие Элиасу Пи Хатчесону. Смотритель покачал головой, но его отказ носил скорее формальный характер, переубедить его было совсем не сложно. Американец ткнул ему в руку золотую монету и сказал:

– Держи, приятель! Это тебе за работу. Только не надо дрожать, тебя же не заставляют вешать кого-нибудь!

Смотритель раздобыл где-то тонкую потертую веревку и принялся связывать нашего попутчика, причем довольно туго. Когда верхняя часть тела была уже связана, Хатчесон сказал:

– Секунду, судья. Я слишком тяжелый, и ты не сможешь поставить меня в свою жестянку. Давай я сам в нее зайду, и потом ты займешься моими ногами!

Произнося эти слова, он двинулся спиной вперед и втиснулся под открытую крышку. Выемка как раз подходила ему по размеру. Амелия наблюдала с ужасом, но молчала. Смотритель обвязал веревкой ноги Хатчесона, который теперь лишился какой бы то ни было возможности двигаться. Американца все это порядочно забавляло, на лице у него даже появилась его обычная улыбка, когда он сказал:

– Сдается мне, эта Ева была сделана из ребра карлика! Нормальному американцу тут как-то тесновато. В Айдахо гробы делают просторнее! Давай-ка, судья, теперь медленно опускай на меня крышку. Я хочу почувствовать то же удовольствие, которое испытывали те, кто побывал здесь до меня, когда видели, как шипы начинают приближаться к их глазам.

– О нет! О нет! – не выдержав, истерично закричала Амелия. – Какой ужас! Я не могу на это смотреть! Не могу!

Но американец был непреклонен.

– Послушай, полковник, – сказал он. – Почему бы тебе не сводить мадам на небольшую прогулку? Мне бы ни за что не хотелось заставлять ее нервничать, но после того, как я проехал восемь тысяч миль специально, чтобы сделать это, мне будет трудно отказаться от затеи, ради которой я столько всего перенес. Не каждый день человеку выпадает возможность почувствовать себя как законсервированный фрукт. Мы с судьей все тут по-быстренькому организуем, потом вы вернетесь, и мы вместе посмеемся!

И снова любопытство взяло верх над страхом, и Амелия осталась. Она крепко прижималась к моему плечу, дрожа всем телом, и наблюдала, как смотритель медленно, дюйм за дюймом, опускает на веревке тяжелую крышку. Лицо Хатчесона прямо-таки расцвело, когда он заметил первое движение шипов.

– Да! – сказал он. – Такого удовольствия я не испытывал с тех пор, как уехал из Нью-Йорка. Ну, кроме той драки с французским матросом в Ваппинге (а это тоже было что-то, скажу я вам). Я уж думал, на вашем вшивом континенте вообще невозможно как следует развлечься, раз тут нет ни бизонов, ни индейцев, и почти никто не носит оружие. Помедленнее, судья, не гони лошадей! За свои денежки я хочу прочувствовать все сполна!

Наверное, в жилах смотрителя текла кровь его предшественников, которые работали в этой страшной башне: он отпускал веревку очень медленно, так что после пяти минут, за время которых крышка опустилась всего на несколько дюймов, нервы Амелии не выдержали. Я заметил, что у нее побелели губы, и почувствовал, как ослабели ее пальцы, которыми она впилась мне в руку. Я оглянулся по сторонам в поисках места, куда можно было бы ее уложить, но когда снова посмотрел на жену, заметил, что глаза ее обращены не на Железную деву. Проследив за ее взглядом, я увидел черную кошку, которая появилась из темного угла. Ее зеленые глаза горели зловещим огнем, эффект усиливали пятна крови, которые все еще были видны у нее на морде и на всем теле. Я взволнованно воскликнул:

– Кошка! Осторожно, там котика!

Дело в том, что животное выпрыгнуло вперед и оказалось между нами и Железной девой, внутри которой лежал американец. В ту секунду она была похожа на торжествующего демона. Глаза ее сделались свирепыми, шерсть встала дыбом, отчего казалось, что она почти в два раза увеличилась в размерах, а хвост дергался как у тигра, который готовится прыгнуть на добычу. Элиас Пи Хатчесон, увидев ее, сперва несколько удивился, но потом весело сказал:

– Ты смотри! Эта скво в полной боевой раскраске! Двиньте ей хорошенько, если она подойдет ко мне. Босс меня так упаковал, что я не смогу даже отвернуться, если ей вздумается выцарапать мне глаза. Эй-эй, спокойнее, судья! Смотри не выпусти веревку, а то от меня тут мокрого места не останется!

В этот миг Амелия лишилась чувств, и мне пришлось подхватить ее за талию, иначе она бы упала на пол. Укладывая ее, я краем глаза заметил, что кошка готовится к прыжку, поэтому я вскочил, чтобы отогнать животное.

Но в ту же секунду она, издав демонический крик, бросилась, только не на Хатчесона, как мы ожидали, а прямо на лицо смотрителя. С яростью дракона с китайских картинок она впилась когтями в несчастного старика (причем один коготь угодил ему прямо в глаз) и стала рвать его, оставляя красные кровавые полосы.

Еще даже не успев ощутить боль, он закричал от ужаса и отпрыгнул назад, выпустив из рук веревку. Я бросился вперед, чтобы удержать ее, но было слишком поздно, поскольку веревка молниеносно взлетела вверх, и массивная железная крышка тяжело захлопнулась.

За ту долю секунды, пока опускалась крышка, я успел заметить лицо нашего спутника. Он словно окаменел от ужаса. Глаза его округлились и застыли как будто от удивления. С его губ не сорвалось ни звука.

Адская машина исполнила свое предназначение. К счастью, конец наступил мгновенно, ибо, когда я с трудом открыл крышку, оказалось, что шипы пробили насквозь череп и так глубоко впились в кости, что потащили за собой тело. Американец выпал из железного нутра и с отвратительным звуком растянулся на полу лицом вверх.

Я бросился к жене, поднял ее и вынес из этого жуткого места, поскольку боялся, что она, если раскроет глаза, при виде такого ужасного зрелища лишится рассудка. Уложив ее на скамейку у входа в башню, я побежал обратно. Смотритель сидел, прислонившись к деревянной колонне, и со стоном прижимал окровавленный носовой платок к глазам. На голове несчастного американца сидела кошка, она громко урчала, лакая кровь, которой наполнялись его пустые глазницы.

Думаю, никто не назовет меня жестоким за то, что я схватил один из старых мечей, которыми когда-то орудовали палачи, и разрубил эту тварь пополам.