Читать книгу Калифорнийский квартет (сборник) - Чарльз Буковски - Страница 20

Временами мы с Фрэнком были дружны с Чаком, Эдди и Джином. Но в конце концов обязательно происходил какой-нибудь инцидент (обычно виновником казуса был я), и меня изгоняли из компании, а следом за мной и Фрэнка на правах моего друга. Но мы с Фрэнком здорово проводили время и вдвоем. Мотались по всему городу автостопом. Одним из излюбленных наших мест была киностудия. Поднырнув под забор, поросший высокой травой, мы проникали на территорию студии и глазели на огромные стену и ступени, которые использовались при съемках фильма о Кинг-Конге. Мы бродили по декоративным улицам, разглядывали дома-муляжи. Все здания состояли лишь из фронтонов, за которыми ничего не было. Мы облазали всю территорию вдоль и поперек, пока нас не вычислила охрана и не выгнала прочь. Тогда на попутках мы стали ездить на пляж в парк Смеха. Мы проводили там по три-четыре часа и изучили все досконально. Паршивое это было местечко. Люди гадили где попало, и повсюду валялись пустые бутылки. Стульчаки в туалете были обосраны. После закрытия на территории парка ночевали бродяги. На самом деле ничего смешного в этом парке Смеха не было. Поначалу нам понравился Зеркальный лабиринт, но, как только мы научились из него выбираться, интерес пропал. Мы с Фрэнком никогда никого не задирали и ни в какие драки не ввязывались. Мы просто познавали мир. На пристани показывали документальный фильм о кесаревом сечении, мы не могли не посмотреть. Кровавое зрелище. Каждый раз, когда врач делал женщине надрез, кровь била струей, фонтаны крови, но зато потом он извлекал из нее младенца. И еще мы ходили рыбачить, а потом продавали наш улов старым еврейкам, которые сидели на скамейках в парке. Много раз отец бил меня за то, что я убегал с Фрэнком, но я рассуждал так: все равно он найдет повод, чтобы выпороть меня, так пусть уж лучше лупит за мою веселуху.

Но у меня по-прежнему были проблемы с другими ребятами нашего квартала. И частенько мой отец был тому причиной. Например, он купил мне костюм индейца, а к нему лук и стрелы, тогда как другие ребята имели снаряжение ковбоев. И снова, как и в школе, я оставался один против всех. Эти ковбои окружали меня, держа наготове свои пистолеты, и, когда улизнуть от них не удавалось, я вставлял в лук стрелу, натягивал тетиву и ждал. Но они всегда отступали. Я никогда сам не надевал этот злосчастный индейский костюм, пока отец не заставлял меня.

С Чаком, Эдди и Джином продолжалась старая история: они меня принимали, я чего-нибудь вытворял и меня изгоняли.

Однажды после обеда я стоял возле своего дома в одиночестве. С компанией Чака я не водился. Я выжидал, пока они забудут последнюю мою выходку, которая их разозлила. Делать было нечего. Вокруг белое пространство и скука ожидания. Я устал торчать на одном месте и решил прогуляться до бульвара Вашингтона, потом на восток до кинотеатра и вернуться обратно по бульвару Адамса, пройдя мимо церкви. Я тронулся в путь и вскоре услышал голос Эдди:

– Эй, Генри, иди сюда!

Ребята стояли в проулке между домами – Эдди, Фрэнк, Чак и Джин. Они склонились над большим кустом и что-то разглядывали.

– Давай сюда, Генри!

– Что там?

Я подошел к компании.

– Смотри, сейчас паук будет жрать муху! – похвастался Эдди.

Я тоже склонился над кустом. Паук соткал паутину между ветвей, и в нее попалась муха. Теперь хищник был в предвкушении и очень возбужден. Пытаясь вырваться на свободу, муха бешено жужжала, сучила ножками, но все бесполезно – паук все больше и больше оплетал ее крылья и тело паутиной. Он кружил и кружил вокруг своей жертвы, пока не заключил ее в кокон. Хищник был огромен и ужасен.

– О, сейчас он набросится! – закричал Чак. – Смотрите, сейчас он вонзит в нее свои клыки!

Я протиснулся вперед и пинком смахнул паутину вместе с пауком и мухой.

– Какого черта? – взвился Чак.

– Ты, урод! – заорал Эдди. – Ты же всех обломал!

Я слегка отступил. Даже Фрэнк в изумлении вытаращился на меня.

– Порвать ему очко! – завизжал Джин.

Они преграждали мне путь на улицу, и я кинулся вперед по проулку во двор чужого дома. Друзья бросились за мной. Я пересек двор, забежал за гараж и наткнулся на шестифутовую изгородь, увитую виноградными лозами. Пришлось перемахнуть через преграду. Я пересек следующий двор, форсировал еще одну изгородь и оказался в параллельном проулке. Выскочив на улицу, я оглянулся. Чак влез на изгородь и собирался уже спрыгнуть в проулок, но поскользнулся и свалился обратно во двор прямо на спину.

– Сука! – прорычал он.

Я свернул направо и помчался по улице. Пробежав семь или восемь кварталов, я сел на чей-то газон передохнуть. Погони не было. Интересно, будет ли теперь со мной дружить Фрэнк? А другие смогут простить мне мою выходку? И я решил не показываться им на глаза целую неделю, а то и больше…

Меня простили. Некоторое время ничего примечательного не происходило. Затем отец Фрэнка покончил с собой. Никто не знал почему. Фрэнк сообщил мне, что теперь они с матерью вынуждены переехать в другой район, где у них будет жилье поменьше. Фрэнк обещал писать. И он исполнил свое обещание. Мы стали переписываться. Только мы не писали, а рисовали наши письма. Фрэнк присылал мне картинки о жизни, хлопотах и проблемах людоедов, я продолжал его рисованную историю и отсылал обратно. У людоедов была трудная и беспокойная жизнь, пока моя мать не обнаружила очередную серию присланных Фрэнком злоключений людоедов и не показала ее моему отцу. Наша переписка оборвалась.

В шестом классе я стал подумывать о побеге из дома, но одно обстоятельство удерживало меня от решительных действий: если большинство наших отцов не могли найти себе работу, то с какой стати ее получу я – малолетка, не доросший и до пяти футов? Тогдашним кумиром и детей, и взрослых был Джон Диллинджер. Он грабил банки. На всю страну гремели имена Красавчика Флойда, Мамаши Баркер и Келли-Автомата.

Люди рыскали по полям в поисках пищи. Они узнали, что некоторые травы и коренья можно варить и есть. Между конкурирующими группами, встречающимися в полях, вспыхивали кулачные бои. Дрались и на улицах города. Все были озлоблены. Мужики курили «Булл Дарэм» и страдали запорами. У всех у них из передних карманов рубашек свисали маленькие кругленькие ярлычки «Булл Дарэм». Считалось высшим классом умение скручивать сигарету одной рукой. Если вы видели мужика с ярлыком «Булл Дарэм», лучше было с ним не связываться. Люди шатались по улицам и болтали о закладных, перезакладных. Однажды мой отец вернулся домой ночью со сломанной рукой и синяками под обоими глазами. Мать подрабатывала где-то за ничтожную плату. Каждый ребенок в нашем квартале имел одну пару выходных штанов и пару повседневных. Обувь была одна на все случаи жизни, и, когда она изнашивалась, новую не покупали, а чинили старую. В государственных магазинах были в ассортименте каблуки и подошва по 20 и 15 центов, а в придачу – клей с расчетом на одну пару изношенной обуви. Родители Джина держали на своем заднем дворе петуха с курочками, и, если какая-нибудь несушка филонила и не неслась, семейство Джина съедало ее.

Что касается моей жизни, то в ней ничего не изменилось – что в школе, что в отношениях с Чаком, Джином и Эдди. В те времена не только взрослые подличали, но и дети и даже животные. Наверное, они перенимали подлость у людей.

Однажды я стоял возле своего дома, скорее всего по привычке, потому что ждать примирения с остальными уже не имело смысла. И вдруг ко мне подскочил Джин.

– Эй, Генри, давай за мной!

– Куда?

– ДАВАЙ! – прокричал Джин и побежал дальше.

Я припустился за ним. Мы свернули в проулок и забежали во двор к Гибсонам. Двор Гибсонов был обнесен высокой кирпичной стеной.

– СМОТРИ! ОН ЗАГНАЛ КОШКУ В УГОЛ! СЕЙЧАС ПРИКОНЧИТ!

Маленькая белая кошка вжалась в угол. Она не могла ни перепрыгнуть через кирпичный забор, ни прорваться в другом направлении. Она выгнула спину, она шипела, ее когти были готовы к бою. Но она была очень маленькая, а на нее надвигался свирепый бульдог Чака – Барни. Я решил, что это ребята поймали кошку и бросили ее во двор, а потом привели бульдога. Я был в этом почти уверен, потому что выглядели они какими-то виноватыми.

– Я знаю, это вы подстроили, – сказал я им.

– Нет, – возразил Чак, – она сама виновата. Теперь пусть борется.

– Я ненавижу вас, ублюдки, – прошипел я.

– Барни враз ее прикончит, – сказал Джин.

– Он разорвет ее на кусочки, – поддакнул Эдди. – Просто пока он боится ее когтей, но как только набросится на нее, то прикончит в момент.

Барни – огромный коричневый бульдог со слюнявой пастью. Тупой, жирный, с бесчувственными глазами. Он продолжал рычать и мало-помалу продвигаться вперед. Шерсть на его холке и спине стояла дыбом. Мне хотелось пнуть его по его дурацкой жопе, но я боялся, что он отгрызет мне ногу. Он жаждал убийства. А белая кошка была еще котенком. Она шипела и ждала, вжимаясь в стену, – прекрасное создание, совсем невинное.

Собака наступала. Зачем им это было нужно? В этом не было ни грамма смелости, отваги, ничего, кроме подлой забавы. Где же взрослые? Где они – умные и авторитетные? Они всегда были готовы ругать и стыдить нас. Где же они теперь?

Я думал прорваться вперед, схватить кошку и убежать, но мне не хватало смелости. Я боялся, что бульдог на меня набросится. Сознание того, что для спасения котенка мне не хватает мужества, убивало меня. Я почувствовал физическую боль. Я был слабый. Я не хотел, чтобы свершилось убийство, но и не знал, как его предотвратить.

– Чак, – попросил я, – пожалуйста, отпусти кошку. Отзови своего пса.

Чак не ответил. Он продолжал наблюдать, а потом скомандовал:

– Барни, взять ее! Взять!

Барни ринулся вперед, но, неожиданно для всех, кошка накинулась на него. Словно белая молния – шипящая, когтистая и зубастая. Бульдог отскочил назад, а кошка снова прижалась к стене.

– Взять ее, Барни! – не унимался Чак.

– Хватит, придурок! – крикнул я.

– Не пизди! – пригрозил Чак.

Барни снова двинулся вперед. Я услышал какой-то шум позади нас и обернулся. Это был старик Гибсон, который наблюдал за происходящим во дворе из окна своей спальни. Он тоже хотел посмотреть на убийство кошки, так же как и эти безумные дети. Почему?

Старик Гибсон со вставной челюстью был нашим почтальоном. Его жена все время сидела дома и выходила на улицу только для того, чтобы выбросить мусор. На ней всегда была ночная рубашка, поверх халат, на ногах шлепанцы, волосы непременно заправлены под сеточку.

Точно в таком виде миссис Гибсон появилась в окне рядом со своим мужем, ожидая расправы над кошкой. Старик Гибсон был одним из немногочисленных жителей нашего квартала, который имел работу, но и он жаждал убийства. Он ничем не отличался от Чака, Эдди и Джина.

Это было сверх моего понимания.

Бульдог наседал. Я не мог больше на это смотреть. Я испытывал гнусное чувство, оставляя кошку на растерзание. Можно было попробовать ее спасти, но я знал, что люди будут мне мешать. Дело в том, что этот котенок противостоял не только бульдогу, он противостоял Человечеству.

Я развернулся и пошел прочь со двора. Я шел по улице к дому, в котором жил. На веранде меня поджидал отец.

– Где ты был? – спросил он.

Я не ответил.

– Иди в дом, – велел отец. – И прекрати изображать из себя мученика, или я помогу тебе узнать, что это такое на самом деле.