Читать книгу Музыка горячей воды - Чарльз Буковски - Страница 6

Я пошел его повидать. Он был великий поэт. Лучший повествовательный поэт после Джефферза[5], а еще и семидесяти нет, во всем мире знаменит. Наверно, лучше всего знают две его книжки – «Мое горе лучше твоего, ха!» и «Мертвые томно жуют резинку». Он преподавал во многих университетах, получил все премии, включая Нобелевку. Бернард Стахман.

Я поднялся по лестнице общаги для молодых христиан. Мистер Стахман жил в номере 223. Я постучал.

– ЗАВАЛИВАЙ! – заорал кто-то изнутри.

Я открыл дверь и вошел. Бернард Стахман лежал в постели. Воняло блевотиной, вином, мочой, говном и разлагающейся пищей. Меня затошнило. Я забежал в ванную, проблевался и вышел.

– Мистер Стахман, – сказал я. – Вы б открыли окно?

– Хорошая мысль. И не надо вот этого «мистер Стахман». Меня зовут Барни.

Он был инвалид – ему удалось встать с усилием и переползти в кресло у кровати.

– Вот теперь хорошенько поговорим, – сказал он. – Я этого ждал.

Рядом на столе у него стоял галлон макаронного красного пойла – в нем плавали дохлые мотыльки и сигаретный пепел. Я отвернулся, затем посмотрел опять. Бернард Стахман поднес кувшин ко рту, но вино по большей части вылилось ему на рубашку и штаны. Он поставил кувшин на место.

– То, что надо.

– Лучше б из стакана, – сказал я. – Проще.

– Да, пожалуй, ты прав. – Он огляделся. Рядом стояло несколько грязных стаканов – интересно, какой он выберет? Выбрал ближайший. На донышке засохло что-то желтое. Похоже на остатки лапши с курицей. Он налил вина. Поднял стакан и выпил. – Да, так гораздо лучше. Я вижу, ты камеру принес. Будешь меня фотографировать?

– Да, – ответил я. Затем пошел и открыл окно, вдохнул свежего воздуху. Дождь шел много дней, и воздух был чист и свеж.

– Слушай, – сказал он. – Я тут уже давно поссать собираюсь. Принеси мне пустую бутылку.

Пустых бутылок вокруг было много. Одну я ему подал. Ширинка была не на молнии – только пуговицы, а застегнута лишь на нижнюю, так его раздуло. Он рукой вытащил пенис и пристроил головку к горлу бутылки. Едва начал мочиться, пенис напрягся и стал мотаться из стороны в сторону, моча брызнула – и на рубашку, и на штаны, и в лицо, и, что совсем уж невероятно, последний выплеск ударил ему в левое ухо.

– Хуево быть калекой, – сказал он.

– Как это произошло? – спросил я.

– Что произошло?

– Как вы стали калекой?

– Жена. Переехала меня на машине.

– Как? Зачем?

– Сказала, терпеть меня больше нет сил.

Я ничего не ответил. Щелкнул камерой пару раз.

– У меня снимки есть. Хочешь на мою жену посмотреть?

– Ладно.

– Альбом вон там, на холодильнике.

Я сходил взял, сел. Кто-то фотографировал только туфли на высоком каблуке да тонкие женские лодыжки, ноги в нейлоне с подвязками, разнообразные ноги в колготках. На некоторых страницах наклеены рекламки с мясного рынка: ростбиф из лопатки, 89 центов за фунт.

Я закрыл альбом.

– Когда мы развелись, – сказал Бернард, – она отдала мне вот это.

Он сунул руку под подушку на кровати и вытащил пару каблукастых туфель на длинных шпильках. Покрыты бронзой. Он поставил их на тумбочку. Потом налил себе еще.

– Я с этими туфлями сплю, – сказал он. – Занимаюсь с ними любовью, а потом мою.

Я еще пощелкал.

– Вот, хочешь снимок? Хороший ракурс. – Он расстегнул одинокую пуговицу на штанах. Исподнего на нем не было. Взял туфлю и ввинтил каблук себе в зад. – Давай снимай. – Я снял.

Стоять ему было трудно, однако, держась за тумбочку, он встал.

– Вы еще пишете, Барни?

– Блядь, я все время пишу.

– Поклонники работать не мешают?

– Иногда бабы меня, блядь, находят, только надолго тут не задерживаются.

– А книги хорошо продаются?

– Чеки шлют.

– Что посоветуете молодым писателям?

– Пить, ебаться и курить побольше сигарет.

– Что посоветуете писателям постарше?

– Если они еще живы, мой совет им не нужен.

– А из какого импульса вы создаете свои стихи?

– А срешь ты из какого импульса?

– Что вы думаете о Рейгане и безработице?

– Я не думаю о Рейгане или безработице. Мне скучно. Это как полеты в космос или Суперкубок.

– Что же вас тогда тревожит?

– Современные женщины.

– Современные женщины?

– Одеваться не умеют. Не туфли, а ужас.

– А что вы думаете о «Женском освобождении?»

– Как только им придет охота поработать на автомойке, встать за плуг, погоняться за двумя парнями, которые только что ограбили винную лавку, или почистить канализацию, как только им захочется, чтоб им в армии сиськи отстрелили, – я буду готов сидеть дома, мыть посуду и скучать, собирая с ковра хлопья пыли.

– Но нет ли в их требованиях какой-то логики?

– Есть, конечно.

Стахман налил себе еще. Даже когда он пил из стакана, вино текло по подбородку и на рубашку. Пахло от него так, будто он не мылся уже много месяцев.

– Моя жена, – сказал он. – Я ее до сих пор люблю. Дай-ка мне телефон?

Я дал. Он набрал номер.

– Клэр? Алло, Клэр?

Он положил трубку.

– Что там? – спросил я.

– Да как всегда. Бросила. Слушай, пошли-ка отсюда, в бар сходим. Я и так слишком долго в этой дыре просидел. Мне нужно выйти.

– Только там дождь. Уже неделю идет. Все улицы залило.

– Плевать. Я наружу хочу. Она сейчас наверняка с кем-нибудь ебется. Причем даже каблуков не сняла. Я ее всегда просил не снимать.

Я помог Бернарду Стахману надеть старое бурое пальто. У него не осталось ни пуговицы. Оно все заскорузло от грязи. Таких в Л. А. не носят – тяжелое, неуклюжее, должно быть, его носили в Чикаго или Денвере еще в тридцатых.

Потом мы взяли его костыли и мучительно спустились по лестнице христианской общаги. В кармане пальто у Бернарда лежала пинта мускателя. Мы добрались до выхода, и Бернард меня заверил, что перейти тротуар и сесть в машину сможет сам. Между нею и бордюром оставался зазор.

Я обежал машину, чтоб сесть за руль, и тут услышал крик – и всплеск. Лило так, что мало не покажется. Я снова обогнул машину: Бернард умудрился упасть и застрять в канаве между машиной и тротуаром. Его заливало водой, он сидел, а по нему текло – окатывало ноги, плескалось о бока, и костыли беспомощно телепались в потоке.

– Нормально, – сказал он, – ты поезжай, а меня тут брось.

– Ох, блин, Барни.

– Я серьезно. Поезжай. Брось меня. Моя жена меня не любит.

– Она вам не жена, Барни. Вы в разводе.

– Бабушке своей рассказывай.

– Ладно, Барни, я вам сейчас помогу встать.

– Нет-нет. Все нормально. Уверяю тебя. Езжай. Напейся один.

Я поднял его, открыл дверцу и усадил на переднее сиденье. Он весь был очень, очень мокрый. На пол стекали ручьи. Затем я опять обогнул машину и сел сам. Барни отвинтил колпачок с мускателя, дернул, передал бутылку мне. Я тоже дернул. Потом завел машину и поехал, через ветровое стекло вглядываясь в струи дождя: искал бар, куда мы с ним могли бы зайти и не сблевнуть при виде вонючего писсуара.