Читать книгу Сестры - Даниэла Стил - Страница 2

Во Флоренции, на Пьяцца делла Синьория, залитой горячими лучами солнца, молодая красивая женщина остановилась купить мороженое у уличного торговца. Она попросила лимонное и шоколадное и теперь смаковала это необычное сочетание. Капля мороженого упала из стаканчика ей на руку, и она слизнула языком подтаявшее с краю лакомство. Волосы с медным отливом блеснули под лучом солнца, и она медленно направилась мимо галереи Уффици к своему дому. Она жила во Флоренции уже два года после окончания школы живописи в Род-Айленде, где получила степень бакалавра изящных искусств. В этом весьма уважаемом учебном заведении обучались люди с художественными талантами, преимущественно дизайнеры, было также немало студентов, изучающих живопись. Затем она получила степень магистра в Школе изящных искусств в Париже, где ей тоже понравилось учиться. Но она всю жизнь мечтала изучать живопись в Италии и, приехав сюда, поняла, что именно здесь ее место.

Она ежедневно посещала класс рисунка и изучала технику живописи древних мастеров. За последний год добилась немалых успехов, но считала, что еще многому предстоит научиться. Простые сандалии, купленные за пятнадцать евро у уличного торговца, юбка из льна и крестьянская блуза, которую она приобрела во время поездки в Сиену, удивительно шли ей. Она еще нигде не была так счастлива, как здесь. Жизнь во Флоренции казалась сказкой.

В шесть часов она собиралась пойти на занятия в художественную студию, где работали с живыми моделями, а на следующий день улетала в Штаты. Уезжать не хотелось, но она обещала матери приехать домой, как всегда делала в это время года. Хотя расставаться с Флоренцией не хотелось даже на несколько дней. Она планировала вернуться через неделю, а затем отправиться в Умбрию с друзьями. С тех пор как она обосновалась в Италии, она успела побывать во многих местах: съездила на озеро Комо, провела некоторое время в Портофино и, кажется, не пропустила в Италии ни одной церкви и ни одного музея. Она буквально влюбилась в архитектурные памятники Венеции и окончательно поняла, что Италия – это то место, где она чувствует себя лучше всего. Она буквально расцвела с тех пор, как приехала сюда. Именно здесь она нашла себя. Сняла крошечную квартирку на чердаке в ветхом здании, которая подходила ей во всех отношениях. Картины, которые она писала, были результатом ее напряженного труда за последние несколько лет. Она подарила одну из них родителям на Рождество, и они были потрясены зрелостью и красотой ее работы. Полотно изображало Мадонну с младенцем. Она писала его в традициях старых мастеров и с использованием изученных технологий. Она даже краски смешивала сама, пользуясь древней рецептурой. Мать назвала картину настоящим шедевром и повесила в гостиной.

Это было в канун Рождества, а теперь она ехала домой на Четвертое июля. Родители ежегодно приглашали гостей на ужин по случаю Дня независимости, на котором она и ее сестры были обязаны присутствовать во что бы то ни стало. В этом году для Энни это было большой жертвой. Предстояло так много всего сделать, что не хотелось отрываться даже на неделю. Но, как и сестры, она не хотела разочаровывать мать, которая жила встречами с ними и буквально расцветала, когда все ее девочки собирались дома в одно время. В квартирке Энни на чердаке не было телефона, но мать частенько звонила ей по мобильнику, и ей нравилось слышать радостное возбуждение в голосе дочери. Ничто не доставляло Энни такого глубокого удовлетворения, как возможность изучать живопись именно здесь, у самых ее истоков, во Флоренции. Она часами бродила по галерее Уффици, изучая полотна великих мастеров, и частенько ездила в соседние города, чтобы взглянуть на какой-нибудь шедевр. Флоренция была для нее Меккой.

Недавно у Энни завязался роман с одним молодым художником из Нью-Йорка. Он приехал во Флоренцию всего полгода назад, и они встретились буквально через несколько дней после его приезда, когда она вернулась после великолепного Рождества в доме родителей в Коннектикуте. Они познакомились в студии одного знакомого художника, молодого итальянца, в канун Нового года, и у них завязался бурный роман, не прекращавшийся по сей день. Им нравились работы друг друга, оба они были глубоко преданы искусству. Его работы были более современны, а ее – более традиционны, но многие их взгляды совпадали. Ему некоторое время пришлось поработать дизайнером, и работа эта ему очень не понравилась. Он называл ее проституцией. Скопив наконец достаточно денег, он приехал в Италию, чтобы в течение года заниматься живописью и учиться.

Энни повезло больше. Хотя ей исполнилось двадцать шесть лет, ее семья была по-прежнему готова ей помогать. Она могла при желании всю оставшуюся жизнь прожить в Италии. И хотя Энни любила родителей и сестер, ей не хотелось ехать домой. Каждая минута, проведенная вдали от Флоренции и ее работы, превращалась для нее в мучение. Она с детских лет хотела стать художником, и с годами ее решимость лишь окрепла. Это отдаляло ее от сестер, профессии которых были не столь возвышенными и в большей степени связаны с зарабатыванием денег: старшая сестра – адвокат, другая – продюсер одного телешоу в Лос-Анджелесе, а третья – супермодель, знаменитая на весь мир. Энни, единственный человек среди них, принадлежащий к миру искусства, была далека от того, чтобы оценивать свои достижения с коммерческой точки зрения. Она с головой уходила в любимую работу и никогда не думала о том, продается ли картина. Она понимала, как ей повезло, что родители поддерживают ее страсть, хотя твердо намеревалась со временем встать на ноги и обходиться без их помощи. Но пока Энни с жадностью постигала секреты древних мастеров и, словно губка, впитывала атмосферу Флоренции.

Ее сестра Кэнди часто бывала в Париже, но Энни никогда не могла оторваться от работы, чтобы увидеться с ней. Она очень любила свою младшую сестру, хотя у них с Кэнди было мало общего. Когда Энни работала, она даже забывала причесаться, а все ее вещи были испачканы краской. Мир красивых людей и высокой моды, к которому принадлежала Кэнди, отставал на множество световых лет от ее мира свободных художников и освоения новых способов смешивания красок. Когда они виделись с Кэнди, сестра-супермодель пыталась уговорить Энни сделать приличную стрижку и пользоваться косметикой, но та лишь смеялась. Она меньше всего думала об этом. За два года она не купила себе ничего нового из одежды. Энни была вся в искусстве. Это она понимала и любила, и ее нынешний бойфренд Чарли придерживался тех же взглядов. За последние шесть месяцев они стали почти неразлучными и вместе путешествовали по всей Италии, изучая известные и редкие произведения искусства. У них сложились хорошие отношения. Как она рассказала по телефону матери, он был первым несумасшедшим художником из всех, кого она встречала, и у них нашлось много общего. Энни беспокоило лишь то, что в конце года он планировал возвратиться в Нью-Йорк. Она каждый день отговаривала его, убеждая продлить свое пребывание во Флоренции. Но, будучи американцем, он не имел права легально работать в Италии, а поэтому мог в конце концов остаться без денег. Благодаря поддержке родителей Энни могла оставаться во Флоренции сколько угодно. Она это сознавала и была глубоко им благодарна.

Энни пообещала себе стать к тридцати годам независимой в финансовом отношении, надеясь к тому времени продать свои полотна. У нее уже были две выставки в маленькой галерее в Риме, где было продано несколько картин. Но обойтись без помощи родителей пока не удавалось. Это ее порой смущало, но жить за счет продажи своих картин она пока не могла и, возможно, не сможет еще в течение многих лет. Чарли иногда беззлобно поддразнивал ее и никогда не забывал напомнить, что ей крупно повезло и что ее жалкая комнатушка на чердаке – всего лишь прикрытие. Если бы она пожелала, ее родители смогли бы снять для нее приличную квартиру. Большинство художников, которых они знали, такой возможности не имели. Но сколько бы Чарли ни поддразнивал ее по поводу помощи родителей, он глубоко уважал ее талант и качество работы. Никто не сомневался в том, что у нее имеются задатки действительно большого художника и что в свои двадцать шесть лет она уже многого достигла. В работах Энни ощущались глубина, основательность и замечательное владение техникой. Она обладала тонким чувством цвета. И Чарли не раз говорил, что очень гордится ею.

В этот уик-энд он предполагал поехать с ней в Помпеи, чтобы в очередной раз посмотреть фрески, но она сказала, что уезжает на неделю домой, как делала это каждый год, чтобы вместе с родителями отпраздновать Четвертое июля.

– Почему ты придаешь этому такое значение? – спрашивал Чарли. Он не был близок со своей семьей и не имел намерения навещать их во время своего годичного отпуска. Он не раз говорил ей, что считает ребячеством такую привязанность к сестрам и родителям. Как-никак ей уже двадцать шесть лет.

– Я придаю этому большое значение, потому что у меня очень сплоченная семья, – объяснила она. – Это не имеет отношения к празднованию Четвертого июля. Самое важное здесь – возможность провести неделю с сестрами и родителями. Я езжу домой также на День благодарения и на Рождество, – предупредила она, не желая его разочарования в дальнейшем. Праздничные дни были для них священны.

Это вызвало у Чарли некоторое раздражение, и вместо того, чтобы подождать ее еще неделю, он сообщил, что поедет в Помпеи со своим художником. Энни решила не настаивать. По крайней мере он будет чем-то занят в ее отсутствие. За последнее время он несколько утратил интерес к своей работе, с трудом воспринимал новые идеи и постигал новые технические приемы. Не видя в этом ничего хорошего, она убеждала себя, что это состояние временное. Он был очень талантливым художником, но, по словам одного немолодого художника, консультировавшего его во Флоренции, чистота его работы сильно пострадала оттого, что он некоторое время занимался дизайнерской деятельностью. Этот художник считал, что произошла некоторая коммерциализация, от которой ему следует избавляться. Такие замечания глубоко оскорбили Чарли, и он в течение нескольких недель не разговаривал со своим критиком. Подобно многим другим людям искусства, он был чрезвычайно обидчив и не любил, когда критиковали его работу. Энни спокойнее относилась к критическим замечаниям и даже приветствовала их, считая, что они помогают ей. Подобно своей сестре Кэнди, она отличалась поразительной скромностью во всем, без тени жеманства.

Энни много раз пыталась залучить к себе в гости Кэнди, и между ее поездками в Париж и Милан возникало немало возможностей сделать это, но Флоренция никак не вписывалась в напряженное расписание сестры, да и общество бедных художников было не для нее. В перерывах между съемками Кэнди предпочитала съездить в Лондон или Сен-Тропез. Жизнь Энни во Флоренции на множество световых лет отстояла от образа жизни Кэнди. У Энни не было желания лететь в Париж, чтобы встретиться с сестрой, или останавливаться в роскошных отелях вроде «Ритца». Она предпочитала бродить по Флоренции в сандалиях и крестьянской юбке, есть мороженое или зайти в тысячный раз в галерею Уффици. Она предпочитала такую одежду роскошным платьям и туфлям на высоком каблуке, которые носили женщины, окружавшие Кэнди. Ей не нравились легкомысленные люди из ее компании. А Кэнди всегда говорила, что друзья Энни выглядят так, будто им не помешало бы принять ванну. Сестры жили в совершенно разных мирах.

– Когда ты уезжаешь? – спросил ее Чарли, которого она пригласила к себе. Энни пообещала приготовить ему ужин накануне отъезда. Она купила макароны, томаты и другие овощи и была намерена приготовить соус, рецепт которого недавно узнала. Чарли принес бутылку кьянти и налил ей стаканчик, пока она готовила, любуясь с другого конца комнаты этой красивой девушкой, очень естественной и непритязательной. Человеку, который видел ее впервые, она могла показаться простоватой, тогда как на самом деле она была высокообразованным человеком в своей области, прошла хорошую школу и происходила из семьи, которая, как Чарли давно догадался, была весьма состоятельной, и хотя Энни никогда не упоминала о преимуществах своей юности, она до сих пор ими пользовалась. Она жила скромной жизнью художника, своим трудом пробивающего себе путь. Единственным признаком ее более высокого происхождения было маленькое золотое кольцо-печатка, украшенное гербом ее матери, которое она носила на левой руке. Об этом Энни тоже скромно умалчивала. Для нее единственным критерием оценки себя и остальных было умение работать над своими произведениями и преданность искусству.

– Завтра я уезжаю, – напомнила она, ставя большое блюдо макарон на кухонный стол. Пармезан она только что натерла сама, и по кухне плыл великолепный аромат. – Поэтому я и готовлю для тебя сегодня ужин. Когда вы с Ческо уезжаете в Помпеи?

– Послезавтра, – тихо сказал он, улыбнувшись ей через стол, когда они уселись на колченогих стульях, которые кто-то выбросил за ненадобностью. Большую часть мебели она приобретала таким же путем. Она старалась расходовать как можно меньше родительских денег – только на оплату жилья и питание. Обходилась в жизни минимумом, ездила на маленьком «Фиате» пятнадцатилетней давности. Мать боялась, что ездить на нем небезопасно, но Энни категорически отказывалась покупать новую машину.

– Я буду скучать по тебе, – печально сказал он. Они разлучались впервые с тех пор, как познакомились. Через месяц после первого свидания он признался ей в любви. Он ей нравился больше, чем кто-либо другой за многие годы, и она отвечала ему взаимностью. Ее тревожило лишь одно: через шесть месяцев он возвращался в Штаты. Он уже делал попытки уговорить ее переехать в Нью-Йорк, но она была пока не готова уехать из Италии даже ради него. Несмотря на любовь к нему, ей не хотелось отказываться от возможности продолжать набираться знаний во Флоренции. Искусство в ее жизни всегда стояло на первом месте. Она впервые поставила под сомнение это правило, но пока не могла пойти на огромную жертву – покинуть ради него Флоренцию.

– Почему бы нам с тобой не съездить куда-нибудь после того, как мы вернемся из Умбрии? – предложил он, с надеждой глядя на нее, и она улыбнулась. Они планировали съездить в Умбрию с друзьями в июле, но Чарли любил ее и хотел какое-то время побыть с ней одной.

– Куда пожелаешь, – сказала Энни и не кривила душой. Он наклонился через стол и поцеловал ее. А она положила ему на тарелку макарон, которые обоим показались чрезвычайно вкусными. Рецепт был великолепен, да и Энни была хорошей кулинаркой. Чарли не раз говорил, что встреча с ней была самым лучшим из всего, что произошло с ним с тех пор, как он прибыл в Европу. Эти слова тронули ее сердце.

Она сделала его фотографии, чтобы показать сестрам и маме, но они сами догадались, что их отношения важны для нее. Мама надеялась, что Чарли убедит Энни вернуться в Штаты. Она с уважением относилась к тому, чем занималась Энни в Италии, но Италия была так далеко, а Энни больше не хотелось ездить домой, потому что там, в Италии, она была очень счастлива. И мать с большим облегчением узнала, что Энни согласилась, как обычно, приехать домой на Четвертое июля. Мать каждый год боялась, что кто-нибудь нарушит традицию и не приедет. Стоит этому случиться, как все уже никогда не будет так, как прежде. Пока ни одна из ее девочек не вышла замуж и не имела детей, но мать хорошо понимала, что как только это произойдет, все переменится. А пока этого не произошло, она каждый год с нетерпением ждала их приезда. Ведь это почти чудо, что все четыре дочери продолжают приезжать домой три раза в год, а иногда даже умудряются навещать родителей и чаще.

Энни приезжала домой реже, чем остальные, но всегда соблюдала священное правило проводить три главных праздника в кругу семьи. Чарли был не так близок со своей семьей и говорил, что почти четыре года не бывал в Нью-Мексико, чтобы повидаться с ними. Энни не представляла себе, как можно так долго не видеться с родными. Во Флоренции было плохо одно: здесь она жила слишком далеко от семьи.

На следующий день Чарли отвез ее в аэропорт. Предстояла дальняя дорога. Энни летела до Парижа, потом, после трехчасовой передышки в аэропорту, улетала четырехчасовым рейсом в Нью-Йорк. В Нью-Йорк она прибывала в шесть по местному времени и предполагала добраться до дома около девяти часов, когда они будут заканчивать ужин. На прошлой неделе она позвонила сестре Тэмми и узнала, что они приедут домой почти одновременно, с разницей в полчаса. Кэнди приезжала раньше. А Сабрине всего-то и требовалось доехать на машине из Нью-Йорка, если, конечно, сумеет вырваться из офиса. Разумеется, она привезет с собой свою ужасную собачонку. Энни единственная из всей семьи терпеть не могла собак. Другие сестры были неразлучны со своими любимцами, кроме Кэнди, работа которой была связана с поездками. Все остальное время с ней постоянно находился невероятно избалованный йоркширский тойтерьер, обычно носивший розовые кашемировые свитерочки и бантики. У Энни отсутствовал ген, отвечающий за любовь к собакам, но мама была счастлива видеть их дома – с собаками или без них.

– Береги себя, – сказал Чарли и стал целовать ее. – Я буду скучать. – Он выглядел печально и одиноко.

– Я тоже, – тихо сказала Энни. Ночью они целыми часами занимались любовью. – Я позвоню тебе, – пообещала она. Разлучаясь даже на несколько часов, они поддерживали связь по сотовому телефону. Чарли хотелось, чтобы любимая женщина всегда находилась рядом. Однажды он сказал ей, что она для него важнее, чем его семья. Энни не могла сказать ему то же самое, хотя искренне любила его. Она впервые чувствовала, что встретила родственную душу и, возможно, будущего мужа, хотя и не имела желания выходить замуж еще в течение нескольких лет, да и Чарли говорил то же самое. Но они подумывали о том, чтобы жить вместе последние месяцы его пребывания во Флоренции, и прошлой ночью говорили об этом. Она собиралась предложить ему это, когда вернется, зная, что он хочет этого. За последние шесть месяцев они стали очень близки. Их жизни переплелись друг с другом. Чарли часто говорил ей, что будет любить ее, что бы ни случилось, пусть даже она растолстеет, постареет, потеряет зубы, талант или даже лишится разума. Она смеялась в ответ и говорила, что будет изо всех сил стараться не потерять зубы или разум. Но больше всего на свете для них обоих значило их искусство.

Когда объявили посадку, они поцеловались напоследок, и она ушла. Уже выходя, оглянулась на махавшего ей рукой высокого, красивого молодого человека. На этот раз она не пригласила его поехать с ней, но, возможно, сделает это, когда отправится домой на Рождество, тем более что это совпадало по времени с его возвращением в Штаты. Хотелось, чтобы он познакомился с ее семьей, хотя ее сестры бывали порой невыносимыми. Очень самоуверенные, особенно Сабрина и Тэмми, они сильно отличались от Энни, как и ее жизнь отличалась от жизни каждой. Во многих отношениях у нее было больше общего с Чарли, чем с ними, хотя она любила их больше жизни. Существовавшая между ними сестринская связь была священна для каждой из них.

Энни устроилась в кресле, настроившись на короткий перелет до Парижа. Рядом с ней сидела пожилая женщина, которая летела навестить свою дочь. Когда они приземлились, Энни побродила по парижскому аэропорту. Чарли позвонил ей на сотовый, как только она его включила после приземления.

– Я уже скучаю по тебе, – печально сказал он. – Возвращайся. Что я буду делать без тебя целую неделю? – Он обычно не демонстрировал так настойчиво свою привязанность, и это обстоятельство тоже тронуло ее. Они проводили вместе столько времени, что ее отъезд стал тяжелым испытанием для обоих. За последнее время они сильно привязались друг к другу.

– Желаю тебе хорошо провести время в Помпеях, – сказала она, – а я вернусь через несколько дней. Я привезу тебе арахисового масла, – пообещала она. Он жаловался, что скучает по арахисовому маслу. Энни ни по чему, что оставила в Штатах, не скучала, кроме своей семьи. Во всем остальном жить в Италии ей очень нравилось, и она полностью адаптировалась к культуре, языку, обычаям и пище за последние два года. По правде говоря, приезжая в Штаты, она всегда испытывала своего рода культурное потрясение. Там ей не хватало Италии больше, чем не хватало Штатов в Италии, и этим отчасти объяснялось ее желание остаться в этой стране. В Италии она полностью чувствовала себя дома, как будто это место было создано для нее. Ей не хотелось расставаться с Италией, чтобы по желанию Чарли через шесть месяцев вернуться в Штаты вместе с ним. Она разрывалась между любимым человеком и местом, где чувствовала себя комфортно и легко, словно прожила здесь всю жизнь. К тому же Энни бегло говорила по-итальянски.

Самолет «Эр-Франс» вылетел из аэропорта Шарля де Голля точно по расписанию. Кэнди вылетела из того же аэропорта шесть часов назад, но не захотела ждать, чтобы лететь вместе с Энни, что объяснялось главным образом тем, что Кэнди летала первым классом, а Энни – эконом-классом. Правда, Кэнди на это сама зарабатывала, а Энни – нет. Ей и в голову не пришло бы лететь первым классом за счет родителей, а Кэнди говорила, что скорее умрет, чем полетит эконом-классом, втиснутая в кресло между соседями так, что не только прилечь, а даже ноги вытянуть невозможно. В первом классе кресла превращались в приличные постели, и она не хотела обходиться без этого удобства. Они увидятся с Энни дома. Кэнди хотела было предложить оплатить разницу в стоимости билетов, но отказалась от этой мысли, зная, что Энни не потерпит благотворительности со стороны сестры.

Энни вполне устраивало кресло в эконом-классе. И хотя она грустила по Чарли, ей не терпелось поскорее увидеться с семьей. Она с улыбкой откинулась на спинку кресла и закрыла глаза, думая о родителях и сестрах.