Читать книгу Отдаленные последствия. Иракская сага - Данил Корецкий - Страница 3

Ирак. Усиленный взвод на марше

Теперь темп движения задавали танкисты, самые медлительные вояки во всем корпусе морской пехоты. Капитан Маккойн решил усилить авангард колонны, и теперь, увешанный «шоколадными дольками» активной защиты «Абрамс», шел в голове, а остальные машины были вынуждены приспосабливаться к его крейсерским тридцати милям в час. Раньше это бесило Смита, а теперь почему-то нет. Даже наоборот. Дорога не способствовала гонкам. Смит ехал очень осторожно, объезжая каждую рытвинку и каждый камушек, и даже находил в этом какое-то удовлетворение. Сам не знал почему. В один памятный июльский вечер 2001 года, когда ему исполнилось семнадцать, он едва не угробил отцовский пикап и дюжину пьяных гогочущих дружков в придачу, пытаясь обогнать прущий на всех парах по трассе «Мустанг». Спасло их тогда только чудо, какие-то сотые доли дюйма, – но руки потом не дрожали, никаких фобий не возникло, и за рулем Смит всегда чувствовал себя уверенно.

Зато сейчас, определенно, в мозгу что-то перемкнуло. На уровне отметки 46 под колеса бросился суслик, и Смит, который по дороге от Фао передавил тыщи этих грызунов, вдруг дал право руля и… еще чуть-чуть, точно уложил бы своего «Лейви» в кювет.

Но ему повезло – в том смысле, что камней на дороге стало меньше. В разы. Нет, дорога не улучшилась. Просто раньше там хотя бы валялись обломки бетона вперемежку с гравием, а сейчас – ни обломков, ни гравия. Голая выжженная земля, лишь изредка попадется какой камушек. И еще пылища. И ямина на ямине. Такое впечатление, что, воспользовавшись землетрясением, местные айраки сперли с дороги последние остатки покрытия.

А потом началась чертовщина.

Через тридцать километров встал грузовик, в котором ехал капитан Маккойн. Сухой бак. Перед выездом все заправились под завязку, и механик мамой клялся, что все лично проконтролировал. Полчаса ковырялись, искали течь в баке, у которого, к слову сказать, броня в четверть дюйма толщиной и какая-то запатентованная двойная защита от протекания. Ничего не нашли. А потом оказалось, что и в «Хаммере» бак опустел, и в заправщике уже не полная цистерна, а только половина… Зато солярки в соседней емкости не уменьшилось…

На 49-й отметке хлопнулся в обморок рядовой Крейч. На самом деле он никакой не Крейч, а, как это… Коу-валл-чьюк… Язык сломаешь, пока выговоришь, ну чисто индейское погонялово, только Крейч не индеец, а украинец, огромный такой лось и по-английски почти ни бум-бум. Его в лагере новобранцев с первым отсевом хотели выпереть, но оставили, потому что он единственный смог толкнуть двести десять кило – кстати, европейский рекорд какого-то там 1976 года. На него форму по индивидуальному заказу шили, специально приезжал интендант-сержант из Сакраменто, снимал мерки, потом сказал, что на каждый ботинок для Крейча уйдет по целому теленку, и на кой ляд Америке нужны такие солдаты, спрашивается, статую Свободы и ту дешевле одеть… Так вот этот Голем вдруг свалился в грузовике без чувств, словно девица из балетного колледжа, едва не задавив беднягу Прикквистера.

Прибежал из второго грузовика сержант Руни, дивизионный фельдшер и зубодер, совал ему какие-то ватки под нос. Когда Крейч очнулся, он измерил ему давление, почесал в затылке и измерил еще раз. А потом как-то неуверенно сказал, что у него то ли солнечный удар, то ли упадок сил… Упадок сил! Взвод просто лег на месте. Но Руни все-таки вогнал ему шприц декстрозы в вену. Кто-то посоветовал еще дать леденцового петушка на палочке. Ладно. Поехали дальше.

Через пару километров кто-то заметил, что Хэкман и Салливан сидят белые как полотно и вроде как тоже в отключке. Остановились. Точно: Салливан без сознания, Хэкман едва языком ворочает. Пока Руни бегал со своими ватками и тонометром, Хэкмана стало рвать, а Фил Шарки, который пошел отлить на обочину, вдруг скрутился винтом и рухнул на месте, будто его саддамовский снайпер снял. Фила отволокли в тенек, по дороге его тоже вырвало. Руни всем им вогнал декстрозы, а капитану сказал, что по инструкции в таких случаях взвод должен возвратиться на базу и сесть в карантинный бокс для выяснения причин. Мако объявил общее построение и сказал:

– Морпехи! Кто чувствует себя плохо, сделайте шаг вперед!

Никто не вышел, понятное дело, даже Смит, у которого до сих пор в голове стучал перфоратор и постоянно тянуло блевать. Что такое головная боль для морпеха? Какой морпех сознается в том, что у него кружится голова и тошнит? То-то и оно. Правда, сразу после построения Мако велел интендант-сержанту раздать каждому бойцу по четыре унции виски. Руни что-то смекнул, сделал страшные глаза и заткнулся.

Но самая неприятность заключалась в том, что из-за всех этих остановок и задержек взвод прибыл на отметку 55 на два часа позже запланированного срока. Да и насчет самой отметки 55 не было никакой уверенности – высчитывали-то ее по обычной бумажной карте, так как связь со спутниками навигации и наведения пропала. То есть совсем пропала, как ножом отрезало. Попутно выяснилось, что связи нет ни с десантниками в Аль-Бааре, ни с дивизионной рубкой, находящейся на пути в Фаллуджу, ни с Багдадом, где вторую неделю полощет ближневосточный эфир мощная штабная станция…

Уборщик

Отец Игнасий вошел в келью, закрыл дверь и вогнал в щель между коробкой и полотном маленький деревянный клин. Кельи не положено было запирать, здесь не было замков, засовов и даже щеколд, но иногда дело требовало некоторой уединенности от любопытных глаз.

Он обошел ложе, представлявшее собой низкий, грубо сколоченный помост, покрытый рогожей, наклонился и выдвинул из-под него большой, обитый железом ларец. Многие из братьев-доминиканцев все бы отдали, чтобы заглянуть внутрь знаменитого ларца отца Игнасия, где тот, согласно молве, хранил улики и вещественные доказательства против ведунов и некромантов, столь обильно расплодившихся в последнее время. Кости и когти драконов, клыки оборотней, русалочьи хвосты, даже могущественные бесы, заключенные в древних сосудах – какими только сокровищами молва не наполняла это скромное вместилище!

Однако ларец был пуст. Почти пуст. Отец Игнасий омыл руки в чаше со святой водой и только потом поднял тяжелую крышку. Он извлек оттуда небольшой и странный предмет, описать который человек Средневековья вряд ли смог бы. Маленький прямоугольный корпус из неизвестного материала – не дерево и не железо, – с надписями на незнакомом языке, крохотное, меньше фаланги детского пальца, окошко из темного стекла, а также тянущиеся из корпуса тонкие нити, словно бы сделанные из воловьих жил с каплевидными наростами на концах… И крошечная выпуклость, подобная бородавке правильной округлой формы.

Хмурясь и потея от волнения, монах вдел в уши каплевидные наросты – и осторожно нажал на «бородавку». Окошко засветилось голубым светом, там заплясали темные письмена, а в уши полилась дивная, неземная музыка, одновременно высокая, чистая и – животная, сладострастная, возбуждающая. Вот так дьявол ловит невинные души в свои страшные сети! Отец Игнасий стоял некоторое время неподвижно, внимая пению, потом решительно выдернул нити. Просто не укладывалось в голове. Если бы ему рассказали об этом волшебном устройстве, он никогда бы не поверил, поскольку глупым сказкам не место в этом мире – это отец Игнасий знал наверняка. Но вот он держит его в руках, он его осязает, видит своими глазами и слышит своими ушами. А ведь кроме этого устройства есть и другие…

Вот. Он достал еще одну вещицу. Коробка из плотного пергамента или бумаги. Она сильно пострадала от воды, покорежилась, но письмена на ней не смылись. Внутри коробки – трубочки, наполненные неведомым зельем, от которого исходит запах, в чем-то сходный с пением того волшебного устройства, – приятность и омерзение.

Или вот это устройство. Оно побольше размером, и окошко здесь пошире, и «бородавки», «бородавки»… множество блестящих «бородавок». Отец Игнасий нажал на одну из них – окошко вспыхнуло ярким светом. Недоверчиво прищурив глаза, он смотрел на мигающие буквы: «Введите PIN-код», силясь проникнуть в смысл этого послания. Потом окошко погасло. Некоторое время отец Игнасий продолжал сидеть неподвижно.

Потом он вздохнул, сотворил краткую молитву. Придвинув ближе чашу со святой водой, он один за другим опустил в нее эти странные предметы. И стал смотреть, что получится.

Ирак. Усиленный взвод на марше

– «Балтимор» вызывает «Хьюстон»… «Балтимор» на связи!.. «Хьюстон», как слышите? – монотонно повторял радист. Он прижимал к голове наушники, боясь пропустить малейший звук. – «Хьюстон», «Хьюстон»!.. Вызывает «Балтимор»! Как слышите?.. – Он повернулся к командиру: – Глухая вата, сэр!.. Ни шороха!

Капитан Маккойн, который в силу сложившихся обстоятельств был вынужден пересесть в штабную машину, сказал ему просто и доходчиво:

– Свяжись с этим чертовым «Хьюстоном»! Вызывай дальше!

За окнами тянулся однообразный унылый пейзаж, который в последние часы стал еще более унылым и однообразным. Финиковые пальмы, которыми была обсажена обочина, теперь исчезли, остались только глина, песок да сероватая растительность, слегка похожая на нашу пижму.

– А разве обед вашим распорядком не предусмотрен? – вопрошал с заднего сиденья Макфлай, обращаясь к капитану. Кажется, этот толстяк был единственным человеком во взводе, каким-то чудом сохранившим аппетит.

Он подождал ответа, не дождался, хмыкнул, потом схватил сидящего рядом Гроха за рукав рубашки – Грох заметно вздрогнул и громко воззвал к нему:

– Я, конечно, извиняюсь, герр профессор, но мне говорили, что в корпусе морской пехоты даже на передовую обед всегда доставляют вовремя. Есть такая особенность у этого рода войск!..

Профессор по возможности отклонился от него и осторожно кивнул.

– К тому же, уважаемый коллега Грох, я страдаю язвой двенадцатиперстной кишки! Мне прописан строжайший режим!

– Язву можно вылечить голоданием, – оживился Чжоу. Он был фанатом нетрадиционной медицины. – Если хотите, я распишу вам методику…

Кенгуру вышел из полудремы.

– Извините, Люк, а геморрой нельзя вылечить по этой методике? – вполне серьезно поинтересовался он.

– Голоданием? Не знаю. А вот иглоукалыванием – наверняка…

– «Балтимор» вызывает «Хьюстон», как слышите?.. «Балтимор» на связи!.. «Хьюстон», как слышите? – бубнил радист.

Радист повернулся, взглядом спросил капитана Маккойна: вызывать дальше?

– Узнайте, что там у Палмана, – сказал Маккойн.

В танке была своя коротковолновая станция и свои позывные для связи с Аль-Бааром – на тот случай, если дело дрянь и штабная машина окажется уничтожена.

Радист вызвал Палмана по местной связи. Местная связь работала, но Палман ничем их не порадовал. Он пробовал связаться с базами в Насирии и Самаве, потом просто вслепую прошелся по всем частотам: УКВ, ДВ, СВ. Эфир оказался чист, как в первый день мироздания, даже развлекательные и новостные станции не пробивались.

– Это из-за бури? – спросил Маккойн у радиста.

– Не знаю, – сказал тот. – Атмосферные помехи действительно создают шум…

– А шума нет, – кивнул Маккойн и перевел взгляд на небольшой, размером с книгу, стальной корпус станции, закрепленный над перчаточным ящиком. Потом посмотрел в окно. – И бури тоже нет.

Он хорошо помнил времена, когда радисты таскали на себе увесистые короба, от которых на позвонках появлялись наросты, получившие в военной медицине название «радиогорб». То была простая, может даже допотопная, но вполне работоспособная техника, испытанная и отработанная в настоящих войнах. Потом появились эти хай-тековские штучки, спрятанные в изящные пеналы из пуленепробиваемой стали – легкие, напичканные автоматикой, сверхнадежные. Но когда связь пропадает, то никакой разницы между допотопной и ультрасовременной радиоаппаратурой нет.

– Какие еще причины могут быть? – спросил он.

– Станция в полном порядке, сэр, – сказал радист, догадавшись, что он имеет в виду. – И у Палмана все в порядке, иначе мы бы не слышали друг друга.

– С Палманом вы связываетесь по местной связи…

– Это не имеет значения, сэр. Это «Ди-Ар-5», комплексная развертка.

«Боже мой, комплексная развертка», – подумал Маккойн. Он еще раз посмотрел на свои часы: было двадцать минут третьего. Часы на приборной панели «Хаммера» показывали шесть минут третьего, хотя их подводили на 55-й отметке, совсем недавно.

Капитан обернулся к Макфлаю:

– А сколько на ваших?

– Почти четверть, – буркнул профессор. – Слушайте, а когда мы наконец…

– Четверть чего? – перебил его Маккойн.

– Четверть третьего, если вам угодно.

По местной связи капитан опросил всех. На механических, электронных, кварцевых часах личного состава был полный разнобой – от двух ноль одной, до двух двадцати. У Шона Смита стрелки показывали два тридцать пять.

Это уже что-то новенькое, подумал Маккойн. На всякий случай он записал показания в журнал похода, после чего приказал выставить на всех часах ровно четырнадцать тридцать. Так было восстановлено единообразие, но капитан не успокоился. Подтверждались его самые худшие опасения, правда, подтверждались каким-то нелепым образом. Огромной силы подземный толчок, затем непонятная хворь во взводе, и тут же полное отсутствие связи, будто натовская Глобальная Система вместе со всеми ее спутниками-ретрансляторами, а также любые источники радиоволн в радиусе пятисот миль просто испарились… На этом участке они должны были проехать по меньшей мере четыре блокпоста, но не увидели ни одного, как корова языком слизала. А тут еще все часы спятили вдобавок.

Даже безмозглый Руни, похоже, что-то стал подозревать. Во взводе всего один радиометр (пороговыми счетчиками морпехи комплектуются только во время спецопераций, да и то батарейки из них тут же перекочевывают в навигаторы, приборы ночного видения и другие, более полезные устройства), и если он не врет, то средний фон здесь составляет 12 000 микрорентген в час. Не смертельно, хотя в сотни раз выше естественного фона и любой гражданской нормы. А судя по тому, что показания заметно уменьшаются по мере продвижения вперед, пик излучения они давно проехали. И сколько было там? Сорок тысяч? Сто? Триста? И где находился этот пик?..

– Палман докладывает, сэр, – подал голос радист. – Приближаемся к необозначенному населенному пункту, до него не больше двух километров. Какие будут указания?

Мако быстро глянул на карту. Верно, никакого населенного пункта здесь не значится, но это хотя бы легко объяснить: временное прибежище артели кустарей, добытчиков асбеста – такие поселки из наскоро обмазанных глиной хижин-шалашей возникают и исчезают слишком быстро, чтобы быть обозначенными на военных картах.

– Проходим по «форме ноль», – сказал Мако.

«Форма ноль» означает самую простую процедуру – проехали и забыли.

Радист передал сообщение Палману, искоса поглядывая на капитана. Он видел его грубое, лишенное всякого выражения лицо с коротким ирландским носом, похожим на совиный клюв, и холодными, будто сонными глазами. Мако одинаково мог сойти за бандюгу из Нью-Джерси, или водителя трака, или боксера-профессионала, вышибалу, каменщика, портового грузчика, телохранителя, хиропрактора – да за кого угодно… Если бы не капитанская форма. Мако был офицер, морпех, морской дьявол с перепонками между пальцев, и этим все сказано. Его солдатам иногда было достаточно просто видеть капитана, чтобы обрести почву под ногами. Никому и в голову не придет, что за этой бесстрастной маской может прятаться растерянность, недоумение или даже страх. Мако и сам так всегда считал. Точнее, он вообще не задумывался на эту тему, его вопросы самооценки мало волновали. Но в этот раз все сошлось таким образом, что растеряться было не стыдно даже капитану морской пехоты…

По крайней мере в одном Мако был уверен: отпраздновать победу с десантниками в Аль-Бааре им уже не светит.

Уборщик

«Черный Некромант из деревни Котлен!» – объявил глашатай. Хотя, возможно, должность этого человека с выбритой макушкой и необычайно пронзительным голосом называлась как-то иначе, но уборщику было все равно.

Глашатай встал перед святой комиссией, состоявшей из пяти мрачных типов в серых рясах и одного в белой рясе – очень приветливого и приятного на вид, и начал излагать суть дела:

– Котлен, поселок рудокопов, население двести тринадцать душ, собственность маркграфа Гийома Савойского. Уроженцы сей деревни – добрые и богобоязненные люди, никто из них никогда ранее в процессах святой церкви не участвовал… Итак, утром в Страстную Пятницу жители Котлена обнаружили, что вода начала уходить из колодцев. Уровень упал почти вдвое, а во дворах, что стоят на пригорке, влага сохранилась лишь на самом дне, перемешанная с грязью и мусором, что, конечно, делало ее непригодной для употребления. Обеспокоенные жители обратились за помощью к отцу Фернану, настоятелю приходской церкви, и тот накануне Пасхи окропил святой водой каждый двор и каждый котленский колодец, а также укрепил общей молитвой сердца и души прихожан. Однако вода не вернулась, а в праздничную ночь жители поселка слышали, как гудела и сотрясалась земля, что сочли за дурное предзнаменование.

Управляющий маркграфа Савойского, он же староста деревни Маттеус Фишль снарядил нескольких мужчин спуститься в старую шахту, которая выходит к подземному озеру, питающему все колодцы в округе, и посмотреть, что там происходит. Они обнаружили, что озеро сильно обмелело, и своими глазами видели, как посреди водной глади взметнулась исполинская длань и ударила в свод пещеры, отчего произошло трясение земной тверди, и на озере возникла огромная волна, едва не обрушившая пещеру. Когда волна улеглась, мужчины Котлена увидели, что со дна озера поднялись несколько скал, доселе там не замеченных, и на одной из них лежал этот юноша в своем бесовском наряде. При нем оказалось несколько предметов, необычный вид которых ясно говорит о том, что они служат для колдовских целей и, возможно, именно с их помощью этот молодой человек чинил вредоносное колдовство для жителей Котлена…

Глашатай умолк и подал знак своему помощнику. Тот внес в зал прикрытый тканью поднос и поставил его на стол перед комиссией. Когда ткань была сдернута, на подносе оказались мобильный телефон, МП3-плеер с наушниками и размокшая пачка сигарет «Кент». Комиссия внимательно осмотрела данные предметы, после чего приветливый монах в белой рясе спросил уборщика:

– Что вы делали в этой пещере?

В голосе звучало неподдельное участие. Хоть караул кричи. И тон доверительный, интимный, будто только два человека на всем свете – белый монах и уборщик Клод Фара – понимают, о чем тут речь, и способны разобраться в этом запутанном деле.

Ответ был готов заранее.

– Я не знаю, – сказал уборщик чистую правду. И добавил: – Не помню.

Монах кивнул, не удивился.

– Ваше имя? Имя вашего отца? Название местности, откуда вы родом?

– Этого я тоже не помню.

– Вы больны? – догадался монах.

– Да.

– Страдаете душевно?

– Да.

– Приступы падучей?

– Я не знаю.

– Видения?

Фара пожал плечами.

– Вот здесь у меня темнота, – он постучал пальцем по виску. – Мне трудно отвечать на ваши вопросы.

Свихнуться и в самом деле было немудрено. Его день или два везли на телеге и наконец привезли в «Женеву», которая на самом деле оказалась не той веселой Женевой, где жили многие приятели Клода Фара и где он сам не раз отрывался в дым, а какой-то деревней с обмазанными известью домами и узкими улочками, по которым текли реки нечистот. Отовсюду сбегались люди в чудовищных одеждах, похожие на массовку из фильмов про Ван Хельсинга. День был жаркий, но все мужчины были укутаны в толстые куртки, на ногах – плотные женские колготы, и воняло от них жутко. А у женщин выбриты лбы, у некоторых чуть не до самого темени. Жесть. Но при этом все они бежали рядом с телегой, где сидел на высоком стуле связанный Клод. Бежали, кривляясь и гримасничая, или просто стояли и пялились на него, как на инопланетянина, и орали: «Некроманта везут! Черный некромант!»

Что такое «некромант», Фара не знал. Он подозревал, что это слово тоже связано с расовой сегрегацией, но кто так нарушает его священные права человека и гражданина, понять никак не мог. И потом – где полиция? Где суды? Где, наконец, газетчики? Кому жаловаться? И вообще – куда он попал? И каким образом – не на моечной же машине приехал? Хотя именно на машине он и свалился в холодную воду!

Как только он пытался разобраться во всех несообразностях, начинала жутко болеть голова. Это было выше его понимания.

Клода долго возили по улицам на потеху публике, а потом была высокая стена, толстенные дубовые ворота, а за ними – какие-то каменные казармы и мрачная башня, по сравнению с которой панельные многоэтажки в арабских кварталах показались бы монументами безоблачного счастья. По двору бегали свиньи и козы, и сновали монахи в черных и серых рясах, у которых при виде Клода выкатывались глаза и отваливались челюсти.

Какие-то больные все, честное слово… Может, это резервация для сумасшедших? Скорей всего! А его сюда заперли как национальное меньшинство, бесправного иммигранта! Эти уроды только делают вид, что заботятся: дают пособия, оплачивают квартиру, устраивают на грязную работу… А сами ждут момента, чтобы проявить свое гнилое нутро! Правильно они с ребятами жгли машины в Париже…

Там, в башне, была полукруглая дверь, над которой, тоже полукругом, выбита надпись, по типу как вывеска бара, только не разобрать что написано – язык незнакомый, латынь какая-нибудь, наверное. Перед этой дверью юношу и сгрузили и сразу потащили внутрь. Но это оказался не бар, а самый настоящий концлагерь. Его сперва повели в подвал, назвали это место «аудиторией для бесед». Больше всего Клода поразил там мужчина, у которого были отрезаны ноги выше колен, отпилены начисто, и даже пила в углу валялась, вся в кровище, и ноги валялись там же. Такого нарушения прав и свобод Клод даже представить не мог. Уж лучше бы его родители вообще не переезжали в Европу! Такая мысль впервые пришла Клоду в голову. Мужчина лежал, прибитый железными костылями к широкой лавке, на которой, по всей видимости, и производилась ампутация, и о чем-то быстро рассказывал, его дрожащая бороденка так и ходила вверх-вниз. А рядом за столом сидел монах и записывал каждое слово.

Потом Клода повели наверх и заперли в тесной каменной комнатушке, больше похожей на шкаф. Юноша был настолько вымотан и испуган, что даже не удивился, обнаружив, что делит эту жалкую площадь с еще одним несчастным. Того звали Паоло, он был настоящий сумасшедший, в лучших традициях фильмов ужасов. Единственное, что уборщик понял из его воплей и бормотания, это то, что они оба попали в руки святой инквизиции, и единственное, что им теперь остается, это выбрать «медный костер» или «золотой», а, впрочем, самым разумным поступком для них будет просто съесть друг друга.

Фара даже не успел толком спросить, зачем им есть друг друга и чем «медный костер» отличается от «золотого», а Паоло уже принялся грызть его ногу. Он не обращал внимания на крики и удары той самой ногой (теснотища – размахнуться негде!), грыз и грыз, пока уборщик не стукнул его в темя гирькой от его же кандалов. Спал в ту ночь Клод стоя, с поднятой ногой. Утром Паоло очнулся и объяснил, что умирать на костре мучительнее, чем от укусов, посему требовал, чтобы Фара сейчас же выпил его мозг. Клод посоветовал ему постучать головой в стену. Паоло постучал, и тут пришел здоровенный монах-охранник и увел его куда-то, вопящего и брыкающегося.

Клод Фара остался один в тесном каменном «шкафу». Он не знал, сколько времени провел здесь, он думал, думал, приходил в отчаяние, засыпал, просыпался, опять думал…

Он неплохо разбирался в арабской поп-музыке и отлично разбирался в футболе, умел водить машину, знал, где можно раздобыть качественное ширево. Этих знаний было достаточно для жизни, для привычной ему жизни, которая канула неизвестно куда и почему. Сейчас он пытался вспомнить, что такое инквизиция, но на память приходила только картинка из комикса, где какого-то бандита обливают бензином из канистры, а он орет и катается по земле. Подобно многим своим сверстникам из арабских кварталов, Клод вообще не подозревал, что на земле когда-то была эпоха Средневековья, когда не существовало ни плееров, ни сети «фейсбук», ни государственной программы поддержки безработных… Ему казалось, что он попал в какой-то изощренный сумасшедший дом или в одно из тех жутких поселений зомби, которые показывают в сериалах по ночному каналу. И потому лучшей линией поведения будет прикинуться таким же идиотом, как и все тут: ничего не знаю, ничего не помню…

Другое дело, насколько это поможет. После посещения «аудитории для бесед», он сильно сомневался, что местную власть можно обвести вокруг пальца так же просто, как он делал это до сих пор. Да и вряд ли она боится жалоб на нарушение прав человека…

Ирак. Усиленный взвод. Вынужденная остановка

То, что они издали приняли за хижины артельщиков, на деле оказалось сваленными в кучи обуглившимися человеческими останками – шесть огромных кострищ, раскиданных на восточной обочине дороги. Здесь же валялись раскрошенные брикеты из сухого навоза, которыми местные пользуются вместо дров, кое-где земля была маслянисто-бурой от пролитой сырой нефти. Ни стервятников, ни животных, ни даже мух. Падальщикам здесь делать было нечего – все уже сделал огонь.

Мако беззвучно выругался и скомандовал в микрофон локальной связи:

– Заглушить двигатели! Остановка!

Колонна остановилась, сержанты заорали:

– Матросы, к машинам! Строиться!

Озадаченные морпехи высыпали из грузовиков и выстроились вдоль дороги. Со стороны кострищ доносился запах горелой плоти, от которого першило в горле, и по коже пробегали мурашки.

– Матерь Божия! – пробормотал Макфлай, неловко выгружаясь из кабины «Хаммера». Он вытаращил глаза, потянул носом и закашлялся. – Коллеги, вы видели когда-нибудь такое?

– Видели, видели, – вздохнул Люк Чжоу, деловито надевая резиновые перчатки. Люк являлся экспертом по ядам, имел сертификат паталогоанатома и еще кучу дипломов. Он был очень трудолюбивым, прилежным, как все китайцы, и вдобавок еще страшно умным. В подкомитете ООН считали, что он знает решительно все.

– К сожалению, нам доводилось видеть много ужасных вещей, – скорбно кивнул Томас Кенборо, настраивая радиометр. Кенгуру пытался показать себя бывалым перцем, но с трудом сдерживаемый рвотный рефлекс выдавал его с головой.

Коллега Грох ничего не ответил, лишь дернул плечом – он искал в багажнике свою рабочую сумку с анализаторами.

Отделение Вика Андерса тем временем уже рассыпалось по окрестности в поисках противника; Мако, Палман, Санчес и Руни осматривали место происшествия.

– Наверняка какие-нибудь курдские повстанцы, – произнес Санчес, остановившись в паре метров от кострища, как раз там, где начиналось черное пятно сажи.

– Что у вас, профессор? – спросил Маккойн.

Белый как полотно Кенборо взглянул на дисплей радиометра.

– Четыре тысячи. Атомное оружие тут не применялось. И «грязная» бомба тоже. Сейчас сделаю замеры на почве, в разных местах…

Словно подыгрывая ему, с северо-запада, со стороны Сирийской пустыни, ветер принес мелкую песчаную поземку. Капитан неторопливо обошел кругом кострище и двинулся к следующему. Палман, Санчес и Руни потянулись за ним. Трупы выгорели в уголь, от обычных головешек они отличались только своими очертаниями, в которых кое-где четко угадывались реберные кости и черепа. Получалась эдакая переплетенная куча-мала в стиле «Восставших из ада», словно люди – человек двести по меньшей мере, по какому-то странному сговору разбились на шесть больших групп и, сцепившись в большие живые шары, переплетясь самым невероятным образом, катались по этой равнине, катались, объятые пламенем, пока не сгорели дотла.

Маккойн наклонился, что-то поднял с земли. Кучка костей рядом с ним просела и рассыпалась, подняв облачко пыли. Капитан выпрямился, показал Палману оплавленный кусок железа ромбовидной формы.

– Что это? На пулю непохоже…

Палман взглянул без интереса и отвернулся.

– Это чудовищное военное преступление, сэр, – подал голос Руни. Он покачивал головой, словно заводная игрушка. – Одни люди бестрепетно сожгли других. А другие дали сжечь себя заживо. Я не понимаю, сэр, как такое возможно? Только айраки на такое способны!

– Ненавижу айраков, – вздохнул Санчес.

Палман сплюнул и отошел в сторону.

– Я думаю, сперва их все-таки убили, – сказал Маккойн негромко. – Лично мне плевать, как именно тут все происходило… Но это геноцид, а мы являемся подразделением вооруженных сил США. И есть приказ командования, обязывающий нас фиксировать каждое массовое захоронение, обнаруженное на территории Ирака. Это следы международных преступлений против мира и человечности. Найдите пару матросов пограмотнее, Санчес, пусть этим займутся. Фото-, видеодокументация, протокол осмотра. Все, как полагается. А остальных поставьте просеивать… гм… золу. На предмет обнаружения пуль… В общем, исполняйте!

Отбрасывая перед собой длинные тени от заходящего солнца, к дороге возвращались люди Вика Андерса. Что-то уж очень скоро они возвращались.