Читать книгу Миртаит из Трапезунда. Часть 2 - Дени Брант - Страница 1

Глава 20. На осадном положении

Я стоял на крепостных стенах Цитадели. По левую руку от меня был мой учитель Ливадин, а справа – папий Прохор, что руководил охраной императорского дворца и крепости.

С тревогой мы вглядывались в гору Митры. Вся ее южная сторона была усеяна множеством людей. Со стен Цитадели они виделись нам как черные точки, неумолимо сливавшиеся в единую темную массу. Люди постоянно прибывали, тонкой струйкой просачиваясь через узкий проход между горами, и захватывали все больше окружающего их пространства.

– Тюрки? – мрачно предположил Ливадин.

– Чепни, – чуть слышно поправил я своего учителя.

– Это нападение, – уверенно подтвердил папий Прохор. – Похоже, что к нам пожаловали не только чепни, но и все туркоманы, что есть на этом свете.

Я изумленно уставился на папия Прохора. Я знал о планах туркоманского племени чепни напасть на Трапезунд, но в силу своей молодости и неопытности даже не предполагал, что бей Давлет может сговориться с другими могущественными тюрками и действовать так расчетливо.

– Они пытаются захватить гору Митры и занять восточную часть города, – пояснил Прохор.

– А как же василевс? Ведь он сейчас находится на горе Митры в своей летней резиденции! – вспомнил я.

– Господь всемогущий! Неужели туркоманы решили взять в плен нашего императора?! – встревожился мой учитель.

– Наш государь – смелый и опытный воин, – отвечал нам папий Прохор. – Не думаю, что враг сможет захватить его врасплох.

Не отрывая глаз, я продолжал наблюдать за происходящим на горе Митры. С высокого холма в восточный пригород беспорядочно спускались обитатели летнего императорского дворца. В одночасье огромный город пришел в движение. Заслышав новость о нападении туркоман, жители бежали из своих домов и длинными нестройными потоками устремились под защиту крепостных стен Среднего и Нижнего города.

Восточные ворота Среднего города были открыты настежь. Городские стражники свободно впускали всех желающих укрыться от нависшей над Трапезундом угрозы за мощными оборонительными стенами. И все равно люди толпились, кричали и орали, боясь остаться брошенными на растерзание беспощадному врагу.

Я вспомнил о матери Демира и Ирис, которые как раз проживали в восточной части Трапезунда.

– Мне нужно пойти в город, – решительно заявил я.

– Даже не думай об этом, Филат, – выпучил на меня свои испуганные глаза Ливадин.

– У меня в восточном пригороде остались друзья.

– Друзья? – отчего-то удивился моим словам учитель.

– Выбрось эту безумную идею из головы, парень, – вступил в наш с Ливадином спор папий Прохор. – Из Цитадели тебя никто не выпустит. Как командир гарнизона я отдал приказ никого, кроме солдат, отсюда не выпускать.

– Посмотри, Филат, – продолжил убеждать меня Ливадин в тщетности моей затеи. – Улицы города переполнены людьми, что бегут под защиту каменных стен. Они тебя затопчут, если ты попытаешься двинуться против потока обезумевшей от страха толпы.

– Твои друзья наверняка покинули свой дом и самым коротким путем направляются к крепостным стенам, – вторил моему учителю папий.

– Но я же должен им как-то помочь! – не сдавался я.

– Все, что мы можем теперь, так это ждать и молиться, – уверил Ливадин, однако его слова не утешили меня, а, наоборот, только намного больше разозлили.

– Тюрки не прорвутся в город, – убежденно проговорил папий Прохор. – Наши солдаты во что бы то ни стало должны удержать гору Митры за собой.

Как мне не хотелось признавать, но папий Прохор и мой учитель Ливадин были правы. Меня в очередной раз захлестнули эмоции, пусть даже вызванные самыми лучшими побуждениями, и я вновь позабыл рассчитать свои собственные силы. Мне претила беспомощность и вынужденное бездействие. Но что я мог? Недовольно наморщив нос, я откровенно приуныл.

– Нам следует подумать об обороне Цитадели, – принялся размышлять вслух папий Прохор. – Может статься, что тюрки примутся нас осаждать.

– Как? Язычники могут взять нас в осаду? – изумился Ливадин, как будто это было чем-то невероятным и совершенно невозможным.

– Такое вполне может случиться, если у туркоман есть осадные орудия, или им известны слабые места, которые имеются у каждой крепости, – пояснил Прохор.

– У Цитадели есть слабые места? – сделал я неприятное открытие.

Папий Прохор не ответил на мой вопрос, потому как мои слова были заглушены более пылким восклицанием Ливадина:

– О таком страшно даже думать! Нам грозит оказаться в осаде у неверных? Господи, помилуй нас грешных!

– Господь может испытывать нас, – вспомнил я слова, что любили повторять священники на каждой из тех редких проповедей, что мне доводилось слышать в церкви.

– Ты прав, мой мальчик, именно так оно и есть! Господь решил испытать нашу веру в борьбе с язычниками! – горячо согласился со мной Ливадин. – Поэтому мы должны прибегнуть к божественной силе молитвы!

Я имел в виду нечто совсем другое, но не стал спорить со своим учителем, который будучи ученым мужем, был еще и религиозным человеком. Мне показалось достаточным, что Ливадин воспринял мою речь не как воззвание к действию, а как призыв к молитве, и это смогло обнадежить и даже воодушевить его.

– Я более не в силах смотреть на сие ужасающее зрелище! – в сердцах воскликнул Ливадин. – Филат, я иду вознести молитвы к Господу! Ты со мной?

– Прости, учитель, но я останусь на стенах, – ответил я с надеждой, что в случае осады Цитадели смогу помочь не столько своими неумелыми молитвами, сколько хоть какими-то действиями.

– Ладно, оставайся здесь, – неохотно согласился мой учитель. – Я хотя бы буду уверен, что ты не сможешь сунуть свой любопытный нос в город.

Ливадин покинул крепостные стены, а папий Прохор принялся раздавать своим людям распоряжения, касающиеся обороны Цитадели. Я же неспешно двинулся вдоль защитных стен, наблюдая за тем, как на укреплениях начали появляться новые солдаты, в несколько раз увеличивая численный состав обычного дневного караула.

Добравшись до западной стены Цитадели, что защищала императорский дворец, я воочию убедился, что положение дел в западном городе мало чем отличалось от происходящего в его восточной части. Горожане в такой же панике устремлялись к спасительным крепостным стенам Среднего и Нижнего города, желая укрыться за их мощью и ощутить себя в безопасности.

Из казарм, что были мне уже неплохо знакомы, вышел военный отряд. Несколько сотен человек стройными шеренгами направились к горе Митры на помогу к своим сотоварищам по оружию. Однако толпы людей, запрудившие городские улицы, были настолько многочисленны, что не давали военному отряду свободно пройти единственным возможным путем, лежащим через Средний город.

Тогда солдаты императора принялись грубо теснить толпу. Через какой-то совсем непродолжительный промежуток времени воинам императора все-таки удалось проделать брешь в кажущимся бесчисленным человеческом потоке. Более узкими и длинными шеренгами, чем обычно, военный отряд императора Василия с трудом миновал Средний город, а затем, оказавшись в почти опустевшем восточном пригороде, бесстрашно устремился на гору Митры.

В это самое время на стенах Цитадели появился император Василий. Размашисто он шел прямо на меня, а его солдаты мгновенно расступались перед своим государем. В глазах Василия читался неистовый гнев в сочетании с невероятной решительностью.

Внешне император выглядел взъерошенным и несколько растрепанным. Густые пряди черных волос лежали на его голове в полном беспорядке, а всегда ухоженная блестящая от масла борода выглядела по-настоящему всклокоченной. Белоснежные одежды василевса были заляпаны грязью. Не иначе как государь только что прибыл в Цитадель из самого пекла, с горы Митры, где наши войска вступили в неравное противостояние с туркоманами.

Неотступно за василевсом следовали Никита Схоларий и двое бородатых мужчин. Судя по их дорогим доспехам и великолепным клинкам, спутники императора были высокопоставленными военными чиновниками. Не мешкая ни секунды, я убрался с дороги василевса и вжался в холодную каменную кладку Цитадели. К моему удивлению василевс заметил меня. Встретившись со мной глазами, он как будто немного помедлил, но затем стремительно прошел мимо меня.

Мне отчаянно захотелось прокричать, что я был прав. Я предупреждал об опасности, но мне не хотели верить. На протяжении всего утра у меня складывалось впечатление, что, несмотря на добытые мною сведения, приход тюрок в Трапезунд оказался для императора и его подданных полнейшей неожиданностью. Оставалось надеяться, что многоумному Никите Схоларию удалось убедить Василия хоть как-то подготовиться к возможному вторжению туркоман в столицу Трапезундской империи.

Василевс остановился напротив горы Митры и три чиновника окружили его со всех сторон. Я приблизился к мужчинам, пытаясь расслышать то, о чем император Василий собирался говорить со своими спутниками.

– Каким образом, мои достопочтенные господа, никто из вас не был осведомлен о том, что эти богомерзкие варвары нападут на Трапезунд с юга? Да еще и на мою летнюю резиденцию? – громко, с негодованием в голосе вопросил император.

– На юге город окружают сплошные горы да горные хребты. Вести таким путем армию опасно и смерти подобно, – отозвался невысокий крепкий мужчина с наполовину седой бородой, что оказался великим доместиком Лукой Чаничеем.

– Однако тюрки сумели пройти по горным дорогам! При этом тайно! И до того успешно, что вы трое проспали их появление в Трапезунде! – продолжал гневно отчитывать своих чиновников василевс.

– Враг перебил наших дозорных на юге, – то ли утверждал, то ли предполагал великий доместик.

– Великий логофет, ты убеждал меня, что чепни придут с запада и непременно столкнутся с отрядами дуки Льва Кавасита! Только поэтому я отправил ему в помощь два своих отряда! Тысяча человек! Подумай, как эти люди могли нам сейчас пригодиться!

– Я виноват, мой император, – самозабвенно признал свою вину Никита Схоларий. – Однако же, мы совместно пришли к такому умозаключению, и ты, государь, с нами согласился.

– Ну и наглец же ты, Никита, – обругал своего чиновника василевс.

– Мой император, когда ты вверил мне службу, то взял обещание, чтобы я всегда открыто говорил тебе о своих суждениях и не прибегал к лукавству и угождению, – смело продолжил говорить Никита Схоларий.

– Оставим пустую болтовню, – отмахнулся от великого логофета император. – Сколько солдат у нас в городе?

– Два отряда по пять сотен человек каждый, – с готовностью сообщил великий доместик Лука Чаничей.

– Гарнизоны крепостей насчитывают чуть более трехсот человек, – добавил моложавый мужчина в военных доспехах, что был великим друнгарием стражи Епифаном Камахином и возглавлял личную охрану императора.

– Этого мало! Ужасно мало! – вскричал император.

– Мы отправили гонцов в Триполи за двумя нашими отрядами. Они прибудут, самое позднее, к сегодняшнему вечеру, – напряженным голосом сообщил Никита Схоларий.

– До вечера нам еще предстоит как-то продержаться, – чуть тише проговорил Василий. – Если мы не удержим гору Митры, то тюрки разграбят город. Это недопустимо!

– Нам следует разослать приказы дукам близлежащих банд1 Мацука и Гемора, чтобы они явились в Трапезунд вместе со своими отрядами, – предложил великий логофет.

– Как? Разве это еще не было сделано? – возмутился василевс.

– Будет исполнено незамедлительно, – подтвердил Никита Схоларий.

– Какова численность нашего противника, великий доместик? Тысяча? Две? Три? Четыре? – вопросил василевс, и я ужаснулся от названных им цифр.

– Точно сказать сложно, мой император, – нетвердо заговорил великий доместик. – У тюрок за хребтом могут быть дополнительные силы. В чем нам можно быть уверенными, так это в том, что к нам пожаловали не только чепни, – и Лука Чаничей выразительно посмотрел на Никиту Схолария. – Судя по военным знаменам, мы имеем дело еще и с шейхом2 Хасаном3, а также туркоманами ак-куйунлу.

– Почему, Никита, – язвительно обратился к великому логофету император Василий, – твоим шпионам не было известно о сговоре чепни с шейхом Хасаном?

– Я не всесилен, – сквозь зубы процедил императорский чиновник.

– Так сколько людей у шейха Хасана? – вернулся к своему прежнему вопросу император Василий и строго посмотрел на великого доместика.

– Думаю, мы должны рассчитывать на то, что напавших на нас туркоман не меньше четырех тысяч человек. А может быть, и больше, – невнятно ответствовал Лука Чаничей.

– Неужели ты, великий доместик, совсем ни на что не годен? И даже силы противника оценить не в состоянии? – начал гневаться василевс.

– Я незамедлительно это выясню, – попытался исправить свою оплошность чиновник с наполовину седой бородой.

– Итак, что у нас получается, господа, – хрипло продолжил говорить Василий. – Мы имеем менее полутора тысяч солдат, из которых почти четверть – городской гарнизон, который должен оставаться на крепостных стенах.

– К вечеру прибудет тысяча человек из Триполи. Думаю, что Каваситы также отправят к нам на подмогу своих солдат, – напомнил Никита Схоларий. – Даже этих сил нам будет вполне достаточно, чтобы разбить тюрок.

– Наши люди по-прежнему удерживают гору Митры в своих руках? – уточнил государь у великого доместика.

– Так точно, мой император, – охотно подтвердил Лука Чаничей.

– Мы не можем потерять гору Митры! Она – ключ к городу! – крайне эмоционально, почти с криком, повторил император. – Ты, великий доместик, сейчас же отправляйся на гору и делай все, что хочешь, но не дай туркоманам прорваться в город!

– Слушаюсь, мой император, – напряженно сглотнул военачальник и поспешно ретировался с крепостной стены Цитадели.

– А тебе, Епифан, я приказываю проследить за тем, чтобы Цитадель была хорошо подготовлена к возможной осаде, – отдал свое следующее распоряжение император Василий. – Кто знает, как здесь все может обернуться.

– Мой император, – обратился Никита Схоларий к Василию. – Возможно, нам не следует рассчитывать исключительно на солдат. Что если воззвать к жителям города и призвать к оружию мужчин? Всех тех, кто готов встать на защиту столицы?

– Неплохая идея, – одобрил император. – Действуй, Никита. Я разрешаю тебе набрать добровольцев.

– А что делать с жителями города? – продолжал допытываться великий логофет.

– Впустить за крепостные стены и разместить так, как это будет возможно, – без особой заинтересованности ответил василевс.

– Боюсь, что если крепостные стены и вместят всех страждущих, то нам не хватит помещений, и большинству людей придется расположиться прямо на улице.

– В этом вопросе я тебе полностью доверяю, великий логофет. Делай то, что посчитаешь нужным, и не отвлекай меня более по таким мелочам.

– Людям понадобится вода и хлеб, – продолжал настаивать чиновник.

– Возьми, что потребуется из наших кладовых, но лишь самое необходимое. Расточительства я не потерплю, ты меня знаешь, – строго распорядился Василий, все мысли которого были о противостоянии с тюрками, а не о несчастных людях, его подданных, которых он в первую очередь должен был оберегать и защищать.

Еще несколько минут император Василий внимательно вглядывался в гору Митры. Оттуда до наших ушей доносились отчаянные человеческие крики и пронзительный скрежет оружия. На горе разворачивалась жестокая битва, но видеть ее мы не могли, потому как место сражения было сокрыто от наших глаз зарослями густого леса.

Император Василий повернулся и твердо зашагал в сторону угловой башни, намереваясь покинуть крепостные укрепления Цитадели. Никита Схоларий и Епифан Камахин незамедлительно последовали за своим государем.

– Ребята, глядите, здесь тоже тюрки! – через несколько минут после ухода императора прокричал кто-то из стражников на крепостных стенах.

Я двинулся на голос и увидел, как новые полчища туркоман начали просачиваться из еще одной расщелины в горах. Только теперь враг устремлялся не к горе Митры, а направлялся к стенам Цитадели, выстраивая свои боевые ряды прямо напротив нас.

– Тюрки решили взять нас в осаду! – раздался чей-то отчаянный голос.

– Цитадель им не взять! Могут даже не пытаться! – уверенно заявил кто-то другой.

– Пусть они лучше осаждают нас в Цитадели, нежели перейдут реку и разграбят западную часть города, – с металлом в голосе заметил папий Прохор, что стоял в нескольких шагах от меня.

Я понял мысль командира гарнизона. Оказавшись под стенами Цитадели, туркоманы получили возможность добраться до западной части города, переправившись через мелководье реки. Казармы, что стояли у них на пути, опустели и больше не представляли для нашего врага никакой угрозы.

От пугающей действительности меня отвлекли звуки стройного церковного пения, что доносились откуда-то сзади. Я обернулся и увидел, что на стенах Цитадели появилась длинная вереница священников и монахов. Возглавлял необычное и кажущееся несвоевременным шествие старик с длинной седой бородой в роскошном золотом одеянии. Я вспомнил, что именно он венчал императора Василия и Палеологиню в церкви Богородицы Златоглавой. Это означало, что передо мной был Григорий, митрополит Трапезунда.

Первая шеренга следовавших за митрополитом церковников, с благоговением несла большую икону с изображением Матери Пресвятой Богородицы и полуоткрытый серебряный ларец. Со свойственным мне любопытством я изощрился и заглянул внутрь. В ларце я увидел череп. На первый взгляд, самый обыкновенный человеческий череп, который, как я узнал намного позже, являлся главной реликвией города Трапезунда и по легенде принадлежал его патрону и покровителю святому Евгению.

Священники самозабвенно пели гимны и читали молитвы во славу Пресвятой Богородицы и святого Евгения, призывая высшие силы помочь нам выстоять в борьбе с мусульманскими язычниками. Шествуя по стенам мимо защитников Цитадели, митрополит Григорий и его свита благословляли и осеняли всех присутствующих крестами.

На своей шее я нащупал маленький медный крестик и рьяно сжал его в руке. Неожиданно митрополит остановился напротив меня и, начертав елейный крест на моем лбу, позволил мне приложиться губами к его морщинистой руке. После этого я ощутил прилив невероятной, доселе не испытываемой мною в такой полноте благости и всем сердцем уверовал в то, что мы с Божьей помощью обязательно сумеем одолеть грозного противника.

– Мужи Трапезунда! Хитрость варваров не должна возмущать вашего духа! Господь с нами! Мы одолеем врага! – громогласно обратился папий Прохор к своим солдатам. – Разойдитесь по своим местам и приготовьтесь держать оборону!

– Папий, – обратился я к Прохору, когда крестный ход миновал нашу часть стены и принялся огибать Цитадель с западной стороны, направляясь на стены Среднего и Нижнего города. – Я тоже хочу помочь в защите Цитадели.

– Ты умеешь стрелять из лука? – спросил у меня папий Прохор.

– Нет, – покачал я головой, вновь пожалев о том, что я такой неумеха.

– Тогда ты будешь на подхвате, – заключил командир гарнизона и подозвал к себе невысокого мужчину с испещренным морщинами лицом, но при этом удивительно крепким и жилистым телосложением. – Савва, прими под свое начало добровольца.

– Добровольцы нам всегда пригодятся, – бодро отозвался мужчина по имени Савва.

– Я не умею стрелять из лука, – отчего-то непременно решил сообщить я.

– Осажденным необязательно владеть луком, чтобы успешно обороняться, – ободряюще подмигнул мне новый наставник.

– Как это? – удивился я.

– Я вижу, что тебе никогда прежде не приходилось бывать в осажденном городе.

– Так и есть, господин. Это моя первая осада.

– Идем, парень, для начала я покажу тебе наш склад.

Я последовал за Саввой по направлению к башне, которая скошенным треугольником резко выступала на несколько метров за пределы крепостной стены. Все обитатели Цитадели называли эту башню Эпифания в честь православного праздника, когда младенец Христос впервые предстал перед мудрыми волхвами4.

– Если крепость осаждают, то нам пригодятся не только стрелы, но и камни, – принялся объяснять мне Савва.

– А для чего?

– Именно камни мы будем сбрасывать на головы атакующих нас врагов.

Мы вошли в башню Эпифания и почти сразу попали в небольшое помещение, которое наполовину было завалено вязанками стрел, длинными копьями и деревянными щитами. Здесь же стояли две огромные бочки, до верхов наполненные питьевой водой. Единственный острый угол комнаты был завален камнями, что по размеру и форме можно было сравнить с огромными тыквами или арбузами.

– Возьми столько камней, сколько сможешь унести за один раз, и тащи их на стену, – распорядился Савва.

Я взялся за камень. Он показался мне невозможно тяжелым. Признаюсь, я приложил изрядное усилие для того, чтобы его поднять. Мой же наставник легко водрузил себе на плечи сразу два камня и уже стоял у выхода, ожидая меня.

– Складывай камни вот сюда, – указал мне Савва на глубокую нишу, когда мы вновь оказались на крепостной стене.

Такие походы за камнями мы с Саввой проделали с десяток раз. Я быстро утомился и сильно взмок от непривычной для меня физической работы. Несмотря на это, я упорно возвращался на склад и брал в руки новый груз.

Тем временем туркоманы полностью выстроились напротив Цитадели, но совсем не спешили атаковать нас. Осаждающие начали выкрикивать оскорбления. Видимо, для того, чтобы уязвить и унизить нас. Солдаты императора не остались в стороне и пылко включились в словесное противостояние с тюрками, вспомнив, в том числе ругательства, давно позабытые и не используемые даже самыми отъявленными сквернословами.

– Туркоманы что-то задумали, – послышались слова одного из солдат на стене.

Я вытянул голову и увидел, как к подножию холма подъехало трое всадников с развивающимся на ветру белым флагом. В одном из них я узнал Авшара, из лагеря которого мы с Агапитом несколькими неделями ранее едва сумели сбежать. Получалось, что Цитадель в осаду взяли именно чепни.

– Я желаю говорить с вашим главным господином, которого вы зовете императором! – во всеуслышание по-гречески объявил Авшар.

– Варвары вконец обнаглели и уже требуют к себе нашего императора! – возмутился кто-то из лучников на наших стенах.

Через какое-то непродолжительное время южные ворота Цитадели распахнулись, и из них вышло трое греков. Медленно они спустились с крутого склона холма и приблизились к тюркским переговорщикам. Туркоманы даже не подумали спешиться, продолжая сидеть верхом на лошадях и демонстрировать нам свое пренебрежение и военное превосходство.

Переговоры не заладились с самого начала. И греки, и чепни во главе с Авшаром махали руками, мотали головами и что-то гневно высказывали друг другу. Не прошло и пяти минут, как делегации переговорщиков, обоюдно недовольные друг другом, разошлись по своим сторонам.

Как позже выяснилось, Авшар от имени шейха Хасана и своего брата, бея Давлета, требовал от императора Трапезунда не сдачи города и крепости, а отступные за то, чтобы тюрки ушли и оставили нас в покое. Впрочем, заявленный осаждающими размер выкупа был непомерно высоким: 400 000 драхм золотом и 800 000 драхм серебром5. Честно говоря, я сомневался, что даже у баснословно богатого императора Василия в казне имеется такое огромное количество драгоценного металла.

Я ненадолго покинул стены Цитадели, чтобы принести солдатам питьевой воды, а когда вернулся, то застал шум и беспорядочную суету. Оказалось, что после нашего отказа дать туркоманам золото и серебро, враг принялся атаковать Цитадель.

На нас посыпался настоящий град из стрел. Я судорожно схватил чей-то бесхозный щит и, присев на корточки, прикрыл им свою голову и грудь.

– Варвары атакуют! Дадим им отпор! Крест победит! – услышал я ободряющие крики папия Прохора.

– Когда мы начнем бросать камни на головы тюрок? – спросил я у Саввы, который тоже успел спрятать свою голову у меня под щитом.

– С этим неплохо справятся и сами солдаты, а мы с тобой займемся работой поважнее, – заинтриговал меня мой новый наставник.

Как только первая волна из туркоманских стрел стихла, Савва первым высунул голову из-за щита и махнул мне рукой. Я двинулся за мужчиной, продолжая держать деревянный щит, в который успели впиться две вражеские стрелы, высоко над своей головой.

– Окажем тюркам горячий прием, – хитро сощурился Савва и громко крикнул куда-то во внутренний двор Цитадели. – Эй, там внизу, у вас все готово?

– Тяни! – раздался одинокий мужской голос в ответ.

Савва принялся энергично тянуть какую-то толстую конопляную веревку. Я присоединился к его действиям, и через несколько минут на стены Цитадели оказался поднят большой металлический чан с вязкой жижей черного цвета.

– Будь осторожен! Смесь горячая и смертельно опасная! – предупредил меня Савва.

– Что это?

– Доведенные до кипения деготь и смола, – пояснил мой наставник. – Теперь мы с тобой осторожно возьмем чан за края, и смотри, чтобы без резких движений. Нам нельзя расплескать ни единой капли.

– Для чего это?

– Наш подарок для туркоманских гостей, – довольно ухмыльнулся своим морщинистым лицом Савва и крикнул нашим солдатам на стене. – Посторонись!

Несколько солдат гарнизона расступились. Через образовавшийся узкий проход мы с Саввой притащили тяжелый чан к каменным зубцам южной стены Цитадели и тут же опрокинули его жуткое содержимое на головы атакующих нас врагов. Чепни завопили от ужаса и боли. Двое из них бросили осадную лестницу, что собирались приставить к крепостной стене, и кубарем покатились с холма, прибавив к полученным ожогам несколько сломанных костей.

– Отлично! Давай еще! – громко скомандовал нам папий Прохор.

Я сбился со счета, ведь точно такие же действия с чаном и мерзкой жижей мы вместе с опытным Саввой проделали неисчислимое количество раз. Все это время лучники императора прицельно стреляли по тюркам, а солдаты гарнизона сбрасывали на их головы камни, которыми были завалены все свободные ниши на крепостных стенах.

– Стрелы! Нам нужны стрелы! – отчаянно закричали голоса наших лучников.

Прикрываясь чьим-то отброшенным в сторону щитом и согнувшись почти до земли, я под новой лавиной тюркских стрел побежал на склад в башню Эпифания. Одна из вражеских стрел расщепила дерево старого щита, что был у меня в руках, и я возблагодарил Бога за то, что она не угодила мне в голову.

Добравшись до склада, я взял так много плотно стянутых вязанок со стрелами, сколько только мог унести за один раз. Теперь я, правда, совсем не видел того, что творилось у меня впереди. Исключительно по наитию я двинулся к выходу, но наткнулся на нечто, что преградило мне путь.

– Поберегись! – крикнул я на всякий случай.

Никто не ответил, но выйти со склада мне так и не удалось. Я повернулся боком к дверям в надежде увидеть, что именно преграждает мне дорогу.

И тут я ахнул от неожиданности и чуть не выронил все вязанки со стрелами из своих рук. Передо мной стоял сумасбродный поклонник Ирис, господин Дамиан.

– Ты думал, что сбежал от меня, мелкий поганец? – гнусаво выплюнул в меня великий аднумиаст.

– Господин, ты путаешь меня с кем-то! Тюрки атакуют Цитадель, и нашим лучникам нужны стрелы! Прошу, пропусти меня! – отчаянно выкрикнул я.

– Сначала ты, ублюдок, ответишь на мои вопросы, а потом понесешь свои стрелы, куда тебе заблагорассудится, – не возымели никакого действия мои мольбы на грозного господина Дамиана.

– Я не знаю ответов на твои вопросы, господин!

– А вот у меня нет никаких сомнений в том, что ты способен удовлетворить мое любопытство, – угрожающе принялся надвигаться на меня суровый мужчина.

Я невольно начал пятиться назад и откидывать вязанки со стрелами в сторону для того, чтобы освободить свои руки.

– Где монахиня? Говори, куда вы ее спрятали? – грозно потребовал от меня Дамиан.

– Кого спрятали, господин? – продолжал наигранно недоумевать я, но, видимо, не очень умело, потому как мои возражения не возымели на грозного мужчину никакого действия.

– Где девушка, которую вы у меня украли?

– Мы, то есть я, – заметно стушевался я. – Никого и ничего у тебя не крал, господин.

– Если ты не сознаешься по-хорошему, трусливый раб, то будет по-плохому, – продолжал сыпать угрозами мой преследователь.

– Мне не в чем сознаваться перед тобой, господин, – продолжал упорствовать я в надежде, что кто-то зайдет на склад и спасет меня.

Однако спасение никак не приходило. Господин Дамиан, сделав еще один шаг в мою сторону, внезапно напрыгнул на меня. Я не успел что-либо сообразить, как нечто тяжелое опустилось на мое тело. Упав на спину, я больно ударился головой о каменный пол и почувствовал, как из раны на затылке начала сочиться кровь.

Господин Дамиан уселся на меня сверху и прижал мои руки к полу. Я начал извиваться, но высвободиться и дотянуться до ножа, что был спрятан у меня в голенище сапога, никак не мог.

– Сейчас ты скажешь мне, где она. А потом я, так и быть, отпущу тебя на все четыре стороны и забуду о твоем ничтожном существовании, – предложил мне Дамиан крайне сомнительную сделку.

– Ирис ненавидит тебя и не хочет даже видеть! Как ты сам этого не понимаешь? – не сдержался и выпалил я.

– Не твое дело, ублюдок! – громко рявкнул мой мучитель. – Если я прикончу тебя во время осады, то сегодня будет лишь одним трупом больше, и никто даже не заподозрит меня в убийстве такого ничтожества, как ты. А потом я доберусь до твоего дружка. Я знаю, что он из отряда друнгария Леонида. Мне осталось выяснить его имя и тогда…

– Хорошо, я скажу, – прохрипел я, когда Дамиан уже сцепил руки на моем горле, и я начал задыхаться от нехватки воздуха.

– Давно бы так. Я тебя слушаю, – отпустил мое горло жестокий господин.

Я отдышался и откашлялся, а затем начал говорить:

– Мы отвели девушку к ее отцу.

– Ты лжешь, мелкий поганец, – не поверил мне Дамиан и вновь потянулся своими руками к моему горлу.

– Сначала мы отвели Ирис к ее отцу, но тот не принял девушку. Тогда она пожелала вернуться в монастырь, – продолжал я тянуть время в надежде на чудесное спасение.

– В монастыре, что стоит у горы Митры, Ирис нет. Ты опять лжешь мне, мелкий ублюдок!

В гневе господин Дамиан ударил меня со всего размаху кулаком по щеке. Да так сильно, что моя голова резко дернулась вправо, а в глазах начали мелькать яркие искры. Я попытался собрать воедино крупицы своего самообладания и придумать, что мне делать дальше. Однако в голову ничего не приходило: виски гудели, а в ушах стоял гулкий монотонный звон.

– Другой монастырь, мы отвели девушку в другой монастырь, – с усилием выдавил я.

– В какой именно?

Я же лихорадочно шарил по полу свободной рукой в поисках чего-нибудь, что могло мне помочь. И вдруг я нащупал стрелу, очевидно, выпавшую из связок, которые я, столкнувшись с господином Дамианом, отбросил в сторону. Судорожно я сжал деревянное древко, чуть выгнулся корпусом и со всей силы вонзил стрелу в глаз господину Дамиану. Не то, чтобы я как-то особенно целился. У меня были доли секунды на принятие решения, и мой инстинкт самосохранения сработал именно так.

Господин Дамиан дико взревел. Его кровь обагрила мое лицо и грудь. Воспользовавшись неожиданным преимуществом, я толкнул мужчину так сильно, как мог, и почти сразу сумел высвободиться из-под его веса.

В тот момент я совсем не думал о том, что будет происходить со мной и господином Дамианом дальше. Перед собой я видел только дверь. Я ринулся вперед и со всех ног побежал вниз по длинной винтовой лестнице. Мне было все равно, куда бежать, лишь бы как можно дальше от господина Дамиана.

Через минуту я уже стоял во внутреннем дворе Цитадели. Тяжело дыша, я остановился, чтобы перевести дух. Оглядевшись по сторонам, я увидел, что стою недалеко от костра, на котором двое мужчин нагревали деготь и смолу, которые мы с Саввой еще недавно поднимали на стену и сливали на головы наших врагов.

– Филат, это ты? Иди и помоги нам! – услышал я голос Саввы, узнав его в одном из мужчин у костра.

Как мой наставник оказался внизу, а не на стене, я не задумывался и просто пошел на его зов.

– Стрелы чертовых тюрок долетают даже сюда, – сообщил мне Савва, когда я принялся вместе с ним снимать тяжелый чан с костра. – Они ранили двух наших ребят. Вот и приходится мне теперь кашеварить здесь вместо того, чтобы поливать головы наших врагов адским зельем.

Солдаты на стенах принялись поднимать чан с черной жижей, а я получил небольшую передышку. Повернув голову, у северной стены Цитадели я рассмотрел раненых людей, из которых почти все были в военной униформе. Рядом с ними копошился сутулый мужчина, по виду лекарь, и несколько женщин из дворцовой прислуги, которые помогали ему промывать и перевязывать солдатские раны.

Я перевел свой взгляд на южные ворота Цитадели, что находились в десятке метров от меня. Только полдюжины солдат охраняли этот вход в крепость. Невольно я подумал о том, что может случиться, если чепни сумеют взломать ворота. Нас было слишком мало, чтобы противостоять врагу, ведь почти все наши силы находились либо на горе Митры, либо на крепостных стенах.

Как раз в этот момент к южным воротам Цитадели приблизились трое мужчин в военной униформе. Я подумал, что они явились сюда для того, чтобы усилить охрану южных ворот. Однако дело было в другом. Отчего-то троица обнажила клинки, и двое из них набросились на тех солдат императора, что стояли к воротам ближе всего. При этом третий из новоприбывших ловко потянул за рычаг, и, о ужас, засов на южных воротах крепости начал медленно подниматься.

В это было почти невозможно поверить, но в стенах Цитадели скрывались предатели, которые дожидались удобного момента для того, чтобы впустить врага в крепость. Времени для раздумий у меня не было, и я потянулся к голенищу своего сапога.

Достав свой верный нож из дамасской стали, я сделал пару шагов в сторону южных ворот, прицелился и бросил его. Я попал точно в цель – в веревку, что удерживала засов. Эта веревка была толстой и грубой, но мой нож – невероятно тонок и остер. Лезвие клинка сумело перерезать веревку, и засов с грохотом вернулся на свое прежнее место, оставив южные ворота Цитадели запертыми.

Изменник, что попытался открыть ворота, вылупился на меня, явно не ожидая серьезного препятствия в моем лице.

– Предатели! Здесь предатели! – завопил я во всю глотку. – Они пытались открыть ворота и впустить врага в крепость!

– Сюда, солдаты, скорее сюда! – вторил мне Савва, который своими глазами наблюдал за всем происходящим.

– Удерживай ворота! – встрепенулись солдаты, что стояли у соседних восточных ворот крепости, и двинулись на помощь к своим собратьям по оружию.

– Убить мерзавцев! – послышался свирепый голос.

– Нет, стойте! Их следует взять живьем! – скомандовал кто-то из командиров, что подоспел к нам со стены Цитадели.

Одного предателя, намеривающего открыть тюркам крепостные ворота, солдаты императора убили на месте. Двоих других – скрутили. Побитые и израненные, предатели беспомощно повисли на руках у своих пленителей.

Я вернулся к костру и продолжил помогать Савве варить его адскую смесь. Мои руки были чернее черного, а пальцы стерты в кровь. Если бы кто-то спросил у меня, как я своими скрюченными руками смог так точно метнуть нож, то я не нашелся что ответить. Мое замечательное оружие спасало меня уже не в первый раз, и теперь я при любой опасности, почти не задумываясь, тянулся к нему рукой.

Со стены послышались голоса:

– Тюрки выдохлись! Они отступают!

Я почувствовал приступ безумной радости и невероятного облегчения. В изнеможении я сел у костра за землю. В моем мозгу пульсировали слова: «Мы отбились! Мы выстояли! Мы смогли».

– А ты ловкий, – устало опустился на землю рядом со мной Савва. – Скажи, как ты сумел распознать предателей и так точно метнуть свой нож?

– Мне повезло, – устало пожал я плечами.

Я вспомнил, что ранним утром получил благословление от митрополита Трапезунда Григория. Меня осенило. Моя удача не могла быть случайной. Здесь и сейчас я оказался не иначе как по воле Господа и собственными руками совершил его священный промысел. Истово перекрестившись несколько раз подряд, я беззвучно возблагодарил Всевышнего за то, что господин Дамиан бил, но так и не сумел добить меня в башне Эпифания.

– Идем наверх, – позвал меня Савва. – Посмотрим, что творится за стенами Цитадели.

На крепостную стену нам с Саввой пришлось подниматься через башню Эпифания. Мое сердце бешено колотилось в страхе вновь встретиться с ужасным господином Дамианом. Утешало меня только то, что я теперь был не один, поэтому мой недоброжелатель уже не сможет пытать меня, а затем прикончить.

– Савва рассказал мне, что ты не пустил тюрок в Цитадель, – неожиданно приблизился ко мне папий Прохор, когда я тщетно пытался рассмотреть, что происходит на горе Митры.

– Туркоманы отступили?

– Да, – кивнул папий. – Посмотри, они, словно побитые собаки, бегут прочь из-под стен Цитадели.

С сильнейшим внутренним удовлетворением я наблюдал за тем, как тюрки снимали осаду нашей крепости. Они возвращались в горы, оставляя за собой склон холма, сплошь усеянный трупами своих собратьев.

– К нам пришла подмога из Триполи и Мацуки, – доверительно поведал мне Прохор.

– Поэтому чепни так спешно уходят из-под стен Цитадели?

– Думаю, что тюрки не рассчитывали взять крепость штурмом. Они надеялись на помощь предателей, которые укрылись в наших стенах. Теперь, когда их замысел не удался, то они решили снять бесполезную для них осаду.

– А что происходит на горе Митры? Туркоманы ведь не смогли прорваться в город?

– Наши солдаты сумели удержать высоту. С полученным подкреплением у нас теперь есть все шансы для того, чтобы окончательно прогнать поганых язычников с трапезундской земли.

Я устало, но в то же самое время радостно улыбнулся.

– Ступай, ты заслужил отдых, как никто другой, – по-дружески потрепал меня по плечу папий Прохор. – Ты оказался полезен, так что я не имею ничего против, если ты вернешься на стену завтра, ведь работы здесь хватит на всех.

Сил возражать у меня не осталось, и я отправился вниз. Кратчайший путь лежал через башню Эпифания. Замешкавшись лишь на минуту, я последовал за одним из солдат и вошел внутрь башни. Только сейчас я обратил внимание на тела погибших, что лежали в пролетах башенных лестниц по два человека в ряд.

С широко открытыми глазами я изучал тела убитых тюркскими стрелами солдат. Мое сердце замирало от ужаса, который запечатлелся на их мертвенно-бледных лицах, но все равно я никак не мог отвести от погибших свой взгляд.

И вдруг я увидел господина Дамиана.

Мой преследователь лежал на спине с раскинутыми в разные стороны руками, а из его правого глаза, превратившегося в кровавое месиво, торчало древко стрелы, отчего-то полностью лишенное оперения. Против воли я остановился и замер.

– Ты знаешь, кто это? – обернулся ко мне солдат, за которым я следовал по пятам.

– Нет, – с усилием отозвался я.

– А я знаю! Это великий аднумиаст Дамиан Чаничей, племянник великого доместика. Он мог бы держаться подальше от стены, но оказался храбрецом, за что и поплатился своей жизнью. Посмотри, какой точный выстрел! Туркоманский ублюдок попал господину Чаничею прямо в глаз!

Я сглотнул. От сильного напряжения у меня в глазах резко потемнело.

– Не повезло бедолаге, – заключил говорливый солдат.

Я же сорвался с места и побежал по крутой лестнице вниз.

Господин Дамиан был мертв, и это я убил его! Я этого не хотел! Я этого не замышлял! Я об этом даже не думал! Но вновь собственной рукой лишил жизни человека!

От осознания содеянного приступ страха и безумного отчаяния мгновенно охватил меня. В свою комнату я входил с искаженным страданием лицом.

Мой сосед Михаил Панарет тем часом сидел за своим столом и что-то усердно писал. Когда я появился на пороге, парень испуганно уставился на меня.

– Я был на стене, – с неимоверным усилием выдавил я. – Мы отстояли Цитадель.

– Правда?! – обрадовался Панарет и натужно мне улыбнулся.

Глава 21. Время перемен

На следующее утро я проснулся таким же разбитым, каким накануне вечером вернулся в свою комнату. Мысли в голове путались, а яркие картинки недавних событий болезненно всплывали в моем мозгу. Я запретил себе думать о смерти господина Дамиана и моей невольной причастности к его убийству. Конечно, я понимал, что выбора у меня не было, но от осознания этого странным образом только намного острее чувствовал свою вину.

Ссадина на затылке ужасно ныла, а моя кровь вперемежку с чужой так въелась в кожу, что мальчику-слуге пришлось несколько раз бегать на кухню, чтобы вновь и вновь приносить мне горячей воды. Каждый раз, возвращаясь в комнату, мальчишка смотрел на меня широко распахнутыми глазами. Мне казалось, что мой внешний вид пугал его, но в действительности дело оказалось в другом.

По всей Цитадели разлетелась молва о том, как я не позволил предателям открыть южные ворота и впустить тюрок в крепость. За одну ночь мой поступок оброс новыми чертами и невероятно героическими деталями, ведь человеческое воображение не имеет пределов. В особенности же воображение людей, некоторое время назад пребывавших в сильнейшем страхе и полном отчаянии.

Одевшись во все чистое и позавтракав в одиночестве, ведь мой сосед Михаил Панарет давно ушел в архив, я тоже покинул комнату. Мелкие чиновники, стражники гарнизона и слуги, что встречались мне на пути к крепостным стенам, с нескрываемым интересом смотрели на меня. Мужчины дружественно кивали в мою сторону, а женщины переглядывались и перешептывались между собой. Складывалось впечатление, что меня отныне знал каждый в Цитадели, в то время как мне большинство людей по-прежнему оставались незнакомы.

И если сначала мне льстило всеобщее внимание, то уже к концу дня подобная известность стала изрядно досаждать. Прежде я был обычным и незаметным парнем, сполна пользуясь своей относительной свободой. Теперь же, куда бы ни пошел, всегда были глаза, которые с любопытством смотрели на меня. Я знал, что всплеск интереса ко мне является временным и продлится лишь до тех пор, пока люди не найдут себе новую тему для сплетен и разговоров. Тем не менее в ближайшие дни мне предстояло запастись большой долей терпения и выдержки.

– Туркоманы ушли, и городу более ничего не угрожает, – такими словами поприветствовал меня папий Прохор на стенах Цитадели.

Я внимательно всмотрелся в гору Митры. Ее южный склон опустел. Похоже, что тюрки свободно покинули наши земли, а императорские войска даже не стремились преследовать их.

Теперь наши люди уносили с горы Митры погибших. Тела убитых защитников Трапезунда оборачивались в плотный льняной саван и укладывались длинными скорбными рядами у подножия холма. Трупы туркоман сжигались на огромном кострище. Отчего гигантский клубень черного едкого дыма с отвратительным запахом протухшего горелого мяса распростерся и недвижимо висел почти над всем городом.

– Много у нас погибших? – спросил я у папия Прохора.

– Сотни, – тяжело вздохнул командир гарнизона. – Однако погибшие солдаты приняли славную смерть, о которой каждый из нас может только мечтать. Они умерли как настоящие герои, сполна исполнив свой долг перед императором и жителями города.

Слова папия Прохора прозвучали в моих ушах как слабое утешение. Было очевидно, жертвами битвы на горе Митры стали сотни славных императорских солдат, и все потому, что мои слова об угрозе тюрок для города Трапезунда не были восприняты василевсом и его ближайшим окружением с должной серьезностью.

Я вспомнил о Демире. Мой друг в составе шестого отряда друнгария Леонида несколько недель назад был отправлен в Триполи и теперь должен был вернуться домой. С ужасом я осознал, что он мог принимать участие в бойне на горе Митры.

С плохо скрываемым беспокойством я спросил у папия Прохора:

– Папий, ты что-нибудь слышал о шестом отряде друнгария Леонида?

– Насколько я знаю, друнгарий со своими людьми прибыл в Трапезунд к рассвету.

– Значит, его отряд не вступал в бой за гору Митры? – уточнил я.

– Друнгарий опоздал. Основной удар тюрок пришелся на два отряда, что оставались в Трапезунде и пригороде столицы. Боюсь, что их командиры недосчитаются сегодня доброй половины своих солдат.

Я вздохнул с предательским облегчением, ведь слова Прохора означали, что друнгарий Леонид и Демир остались живы.

– Ты вчера забыл кое-что ценное, – протянул мне папий мой нож из дамасской стали. – Великолепный клинок. Откуда он у тебя?

Я с удовольствием вернул себе нож, о котором совсем позабыл во вчерашней суматохе дня. Мой острый клинок был начищен до блеска чьими-то умелыми руками, которые явно знали толк в оружии и ценили его.

– Спасибо, – поблагодарил я папия от всего сердца. – Этот нож мне привезли из Дамаска.

– Я так и подумал, – кивнул Прохор. – Среди солдат сразу нашлись желающие взять нож себе, но я не позволил. Столь славное оружие должно непременно вернуться к своему законному хозяину, чтобы послужить ему на пользу дела еще не один раз.

Ко мне подошел мой вчерашний наставник Савва. Он был занят тем, что собирал туркоманские стрелы, многие из которых намертво впились в деревянные части крепостной стены. Я принялся помогать Савве в его работе, ведь мне претила мысль болтаться без дела. Хотя, признаюсь, намного больше я страшился остаться со своими собственными мыслями один на один.

Полдня я занимался тем, что собирал по всей крепости вражеские стрелы. После этого мы вместе с Саввой принялись перетаскивать сломанные щиты и другое теперь ненужное вооружение во внутренний двор Цитадели.

– Вчера я видел здесь тела убитых солдат, – заметил я, когда мы с Саввой в очередной раз поднимались по лестнице башни Эпифания.

– Тела погибших утащили в казематы, – слегка поморщившись, сообщил мне Савва. – Там есть холодная комната как раз для подобных случаев.

Перед моими глазами непроизвольно возникло окровавленное лицо господина Дамиана. Я вздрогнул, будто мой преследователь был жив и сейчас вновь предстал передо мной, зло сверкая своим единственным глазом.

– Одному важному господину вчера особенно не повезло, – продолжал говорить Савва, будто зная, о чем я думаю. – Стрела угодила ему прямо в глаз. Даже не верится, что бывает такая точность. И зачем только этому господину понадобилось подниматься на крепостные стены в самый разгар туркоманской атаки.

– Ты говоришь о господине Дамиане? – невольно сорвалось у меня с губ.

– Ты тоже о нем слышал? – нисколько не удивился моей осведомленности мужчина. – Сегодня рано поутру к нам приходил великий доместик Чаничей и расспрашивал о нем.

– Великий доместик расспрашивал и тебя?

– Пытался. Но что я мог ему сказать? Вчера я его племянника даже не видел.

– А что именно хотел узнать у тебя великий доместик?

– Понятное дело, как был убит его родственник. Выстрел-то был уж очень удивительный – точно в глаз.

Я побледнел при одной мысли о том, что кто-то мог видеть, как я воткнул стрелу в глаз господину Дамиану, а потом сбежал, оставив его истекать кровью до смерти.

– Вот что я скажу тебе, парень, никто здесь вчера ничего толком не видел, – уверенно объявил мне Савва. – Как ты помнишь, у нас всех были дела поважнее, нежели наблюдать за важным господином, которому вздумалось разгуливать на стене, не прикрывая свою голову щитом.

– Чем я могу быть полезен еще? – решил я оставить опасную для себя тему.

– Нам осталось самое неприятное – смывать кровь.

До конца дня я вместе с несколькими десятками солдат драил каменную кладку Цитадели в тех местах, где на ней были оставлены кровавые следы. Моя совесть мучительно требовала сознаться в убийстве господина Дамиана. Головой же я понимал, что своим признанием неминуемо обреку себя на долгое, если не на пожизненное, заключение в казематах или даже на казнь через отрубание головы.

Я боялся смерти. Честно, без бравады, я очень боялся умереть. Но пожалуй, намного больше я боялся потерять Элени и Демира, оставшись в этом мире совершенно один. Мне было нелегко, но я принял твердое решение. Даже под страшными пытками я стану молчать о совершенном мною непреднамеренном убийстве господина Дамиана.

В последующие несколько дней жители города возвращались в свои дома. Торжество победы над врагом сменилось горечью обычных людей от утраты близких: мужей, братьев и сыновей, что доблестно, до последнего вздоха бились на горе Митры и не пустили тюрок в город.

Целыми днями служились панихиды и проводились поминальные службы. Звонари ни на минуту не переставали бить в церковные колокола, звуки которых, обычно приносящие радость, теперь горечью отзывались у меня в сердце. Мрачное настроение, что витало над городом, невольно передавалось и нам, жителям Цитадели.

Не в первый раз я замечал, как мой сосед Михаил Панарет сидел в нашей с ним общей комнате, сгорбившись над своим столом, и увлеченно что-то писал. В конце концов я не удержался и полюбопытствовал.

– Я пишу хронику, – со значением ответил мне Панарет.

– Какую такую хронику? – не сразу сообразил я.

– Хронику Трапезундской империи, – важно пояснил мне парень.

– Ого! – не нашелся, что еще сказать я.

– Вот посмотри, – гордо продемонстрировал мне Панарет свой немного крупный почерк.

Я прочитал написанное на бумаге про себя:

«В пятницу, 5 июля 6844 (1336) года от Сотворения мира пришел шейх Хасан, сын Таймуртаза, в Трапезунд, и произошло сражение на горе Митры. По милости Божьей потоп обрушился на врагов, и они были обращены в бегство, а сын бея Рустема Ибрагим6 пал в битве».

– О каком потопе идет речь? – недоуменно уставился я на Панарета.

– Да ты, Филат, совсем ничего не знаешь о том, что происходило на горе Митры, а ведь утверждал, что якобы находился вчера целый день на крепостных стенах, – недовольно фыркнул в мою сторону Панарет.

– По-моему, ты, Михаил, что-то путаешь или придумываешь для красного словца.

– Вчера случился дождь, который по милости Господней превратился в настоящий потоп и прогнал туркоман из Трапезунда.

– Какой дождь? Никакого дождя, впрочем, как и потопа, вчера не было.

– Я точно знаю, что дождь был! – яростно принялся спорить со мной Панарет.

– И я тоже могу ручаться, что ни дождя, ни потопа на горе Митры вчера не случилось, – возмутился я. – Пока ты, Михаил, сидел в комнате, дрожа от страха, и сочинял свою сказочку, я был на стенах Цитадели и видел все своими собственными глазами!

– Я ничего не сочинял, а написал истинную правду! – отказывался верить мне Панарет. – Обо всем произошедшем на горе Митры мне рассказал священник Анастас, что пребывал там во время битвы. Он и поведал мне, что в самый разгар боя, не иначе как по воле Божьей, над горой нависла огромная черная туча и пролилась над головами нечестивых тюрок сильнейшим дождем, смывая их своими обильными водами. Только поэтому и именно так мы победили.

– Мы победили потому, что наши воины, все до последнего, не сдавались и десятками, даже сотнями гибли на проклятой горе, а к вечеру пришла подмога из Триполи, – не удержался я, услышав откровенную глупость, которую могли рассказывать лишь священники своим малообразованным прихожанам.

– Нет, я знаю правду! – настаивал мой сосед. – Мы одержали победу по воле Бога!

С последним утверждением Панарета я не думал спорить. Я и сам верил в то, что не иначе как по воле Всевышнего и с благословения митрополита Григория я сумел остановить предателей, которые намеревались открыть тюркам ворота Цитадели. В словах начинающего хрониста Михаила Панарета меня возмутили исключительно россказни, которыми питали незрелые умы священники для того, чтобы прихожане сильнее верили в чудеса, которые могут твориться на земле в соответствии с Божьим промыслом. В сами чудеса я верил, но только не в те сказки, что так грубо сочинялись невежественными церковниками.

– Думай что хочешь, – махнул я на парня рукой.

В конце концов, Панарет был достаточно взрослым для того, чтобы самому решать, чему ему верить, а чему нет. К тому же я сомневался, что кто-нибудь, кроме него самого, будет читать его глупую хронику.

К моему разочарованию, даже спустя неделю после осады пристальное внимание ко мне со стороны обитателей Цитадели не угасло. Я скрывался на конюшне у Агвана, который лишь однажды выразил свое восхищение моим поступком и, с воодушевлением выслушав мой скупой рассказ, принялся старательно обучать меня чинить кожаную конную упряжь.

Только Элени я не мог отказать ни в чем. При каждой нашей встречи девушка непременно просила меня повторять рассказ об осаде Цитадели, и в особенности ту его часть, когда я обнаруживал предателей и метал свой верный нож, чтобы не дать засову отпереть южные ворота крепости.

– Филат, ты рассказываешь слишком сухо, – как-то раз упрекнула меня Элени. – Другие истории ты излагаешь красиво и многословно, а свою собственную слишком коротко и, не обижайся на меня, очень скучно. У меня складывается впечатление, как будто ты сообщаешь мне, что ел сегодня на завтрак, а не вспоминаешь о том, как спас Цитадель и всех нас от пленения тюрками.

– Я не умею сочинять увлекательные истории, – вынужденно признал я, ведь все захватывающие рассказы, что в моем исполнении так нравилось слушать Элени, были написаны выдающимися поэтами и писателями, а я всего лишь воспроизводил их по памяти, не добавляя от себя ни единого слова. – К тому же все случилось так быстро, что я сам толком ничего не сумел понять.

– Разве ты не догадываешься, Филат?! Ты совершил невероятно храбрый поступок, которым нужно гордиться! И я тобой горжусь!

С этими словами девушка взволнованно поцеловала меня в губы, а потом, ловко вывернувшись из моих объятий, потребовала, чтобы я начал свой рассказ с самого начала. Почти через каждое слово Элени прерывала меня и предлагала свой вариант, на ее взгляд, более выразительного изложения недавних событий. Я кивал и с легкостью соглашался, любуясь ее оживленностью, звонким смехом и счастливой улыбкой. Мне было все равно, о чем говорить с Элени. Главное, что девушка рядом со мной, я мог смотреть в ее прекрасные глаза, держать за руку, целовать и обнимать.

После одной из таких встреч с Элени меня на конюшнях нашел слуга императора Василия. Молодой и безупречно одетый мужчина сообщил мне, что василевс вызывает меня к себе. Надо сказать, что я не сразу поверил услышанному и переспросил красиво одетого мужчину еще раз.

– Ты господин миртаит Феофилакт Серапул? – чуть заметно начал терять терпение настойчивый прислужник василевса.

Я кивнул.

– Тогда идем со мной, господин. Я и так слишком долго искал тебя по всей Цитадели. Нехорошо заставлять Его императорское Величество ожидать тебя полдня.

Я, более не мешкая, последовал за самоуверенным слугой василевса. Переодеться во что-то более подобающее для высокой аудиенции у государя Трапезунда мужчина мне не дал. По дороге в императорские покои я лишь судорожно приглаживал волосы на голове, надеясь, что своим неряшливым видом не оскорблю достоинство блистательного правителя Трапезунда.

Меня пригласили войти в небольшую комнату, которая была сплошь выложена светлым крапчатым мрамором с зеленоватыми переливами. Император в ярко-красном облачении сидел в большом кресле с позолоченными ножками и внимательно изучал длинный свиток, один конец которого уже лежал на мраморном полу.

– Господин Филат Серапул, – заметил меня василевс.

– Мой император, это большая честь для меня…– начал было говорить я, и от волнения мой голос сделался необычайно тонким и высоким.

– Оставь свои цветастые слова для официального приема, – прервал меня государь Трапезунда. – Я хочу поговорить с тобой неформально. Можно сказать, что по-свойски.

Я умолк, пребывая в изрядном удивлении от слов императора Василия.

Василевс слегка улыбнулся, заметив мое изумленное лицо, и продолжил говорить:

– Мне доложили о том, что ты сделал в день осады Цитадели. Твой поступок, несомненно, заслуживает моей личной похвалы и награды.

– Точно так же с Божьей помощью на моем месте поступил каждый, – ответил я, крепко веря своим словам.

– Но Всевышний, кажется, избрал тебя, – неожиданно заключил Василий. – Ты не единожды достойно проявил себя на моей службе. Думаю, что мне впредь не стоит пренебрегать тобой и твоими талантами.

– Благодарю, мой император, – поклонился я, однако, не до конца понимая, что намеревается сказать мне правитель Трапезунда.

– Готов ли ты и дальше верно служить мне?

– Да, мой император, я готов! – воодушевленно подтвердил я, а мое сердце забилось еще быстрее.

Император чуть заметно кивнул, а затем неспешно приподнялся со своего кресла. Сделав несколько шагов в направлении большого полукруглого стола, правитель Трапезунда взял в руки меч, что лежал на дубовой столешнице.

Меч был сказочно красив. Длинный изящный клинок, выкованный из нескольких сплавов металла, легко лежал в опытной мужской руке. Рукоять клинка была украшена головой орла, сделанного из чистого серебра. Кроваво-красный глаз искусно выполненного набалдашника оказался крошечным рубином, который сверкал так ярко, что мгновенно приковал к себе все мое внимание.

– Бери! Отныне это твой меч! – ошеломил меня своим заявлением император и вложил роскошный клинок мне в руки.

Я удивленно уставился сначала на василевса, а потом на прекрасное оружие, не в силах вымолвить ни единого слова в ответ.

– Ты клянешься мне в верности, Филат Серапул? – требовательно спросил у меня император.

– Клянусь! – самозабвенно подтвердил я, впервые осмелившись посмотреть в глаза государю Трапезунда.

– Я принимаю твою клятву, – с удовлетворением заключил Василий и вновь сел в свое большое и удобное кресло. – И полностью согласен с великим логофетом относительно его планов на тебя.

Я непроизвольно нахмурился, не в силах представить себе, что на мой счет мог замыслить великий логофет.

– Теперь, когда ты поклялся мне в верности, то должен будешь с покорностью принять ту судьбу, что я для тебя уготовил.

– Да, мой император, – согласился я, но с некоторой растерянностью в голосе.

– Тебе придется многому научиться, но я обещаю, что у тебя будут достойные учителя.

Как только речь зашла об учебе, я поник. Император же, заметив во мне эту перемену, снисходительно усмехнулся и добавил:

– Тебя будут учить исключительно полезным и нужным вещам. Поэтому не волнуйся о том, что тебе придется праздно проводить время в учебной комнате.

– Чем именно я должен буду заниматься? – решился спросить я.

– Для начала слушаться во всем великого логофета, – распорядился император.

– Я буду в точности исполнять все приказы господина Никиты Схолария.

– Насколько я помню, ты прибыл из Константинополя вместе с моей супругой, деспиной Ириной? – напомнил мне Василий.

– Именно так, мой император, – подтвердил я и добавил: – И вместе с господином Ливадином.

– О, мой замечательный друг Ливадин! – заметно оживился василевс. – Он рассказывал тебе о том, как я вызволил его из рук плутоватого торговца на рынке Константинополя? А о том, как он пару раз блестяще подделал на документах подпись моего отца? Нужно сказать, что он – настоящий талант в подобных делах!

Я опешил от подобного признания императора Василия в отнюдь не благородных делах. А еще мне стало известно, пожалуй, первое темное пятно на кристально чистой репутации моего учителя, который всячески старался скрывать от меня свои постыдные поступки.

– Ливадин упоминал мне о своем способном помощнике, – невозмутимо продолжал говорить император. – Получается, что мы обсуждали тебя?

Я почувствовал, что начинаю заливаться краской, а василевс, взяв непродолжительную паузу, заговорил со мной уже намного строже:

– Запомни, парень, одну важную вещь. Твоя верность принадлежит только мне и не распространяется на членов моей семьи.

Откровенно говоря, я был несколько озадачен таким заявлением императора, и мое лицо непроизвольно вытянулось.

– Да, именно так. Если кто-то из моих дорогих родственников задумает выступить против меня, то тебе придется действовать против них, неизменно оставаясь на моей стороне.

Я молчал и судорожно соображал, кого именно подразумевает император Василий в качестве возможного предателя: свою мать деспину Джиаджак? Свою супругу, ромейскую принцессу? Или кого-то другого, с кем я пока не был знаком?

– Мне доложили, что ты оказывал услуги моей супруге, – внес некоторую определенность в наш разговор император.

– Когда мы плыли на корабле из Константинополя в Трапезунд, я развлекал Ее Величество в качестве рассказчика и скрашивал время в пути, – пояснил я.

– И деспине нравилось такое развлечение?

– Ее Величество всегда охотно слушала мои истории, – самоуверенно заявил я.

– Тогда я думаю, что ты вполне можешь продолжить развлекать мою супругу подобным образом и в Трапезунде, – неожиданно предложил мне Василий.

– Как пожелает мой император, – согласился я, несколько сконфуженный подобным приказом.

– Я хочу, чтобы ты вновь вошел в круг общения моей супруги и приглядывал за ней. Никита Схоларий говорил мне, что ты привычный для подобной работы и я могу тебе доверять.

– Да, мой император, – подтвердил я, однако же не до конца понимая суть своего задания.

По моему разумению приглядывание за Палеологиней могло означать как слежку за принцессой, так и ее охрану. Лично мне казалось, что я ни для того, ни для другого не подхожу.

– Считай, что ты заслужил мое доверие, парень, что сделать очень нелегко. Поэтому не подведи меня.

– Я сделаю все, что в моих силах, чтобы не разочаровать тебя, мой император.

– Ты хоть и уроженец Константинополя, но говоришь, как истинный трапезундец. Рад, что мы с тобой так славно понимаем друг друга, – и император лениво махнул мне рукой. – Можешь идти.

Я поклонился и, чуть попятившись спиной к дверям, вышел из покоев василевса. Направляясь к себе в комнату, я попытался осознать, что именно ожидает от меня император Трапезунда. Получалось, что мне предстояла новая служба, сопряженная с каким-то особенным обучением. Кроме того, если я правильно понял своего государя, то мне было должно стать одним из приближенных ромейской принцессы. Для чего именно это потребовалось, я, однако, никак не мог взять в толк.

Вновь взглянув на великолепный клинок, что мне даровал император Трапезунда, все прежние мысли и вопросы мгновенно ушли из моей головы. Я откровенно любовался своим новым оружием. Оставалась какая-то сущая малость – научиться владеть этим роскошным мечом. В этом деле я горячо надеялся на помощь моего друга Демира.

Глава 22. Прорицательница

После аудиенции у императора Василия меня в тот же день отослали в казармы. Там мне без лишних объяснений выделили скрипучую кровать в самом дальнем углу общей спальни и велели переодеться в чуть заплесневелую от влажности темно-коричневую униформу, которая предназначалась для казарменных новобранцев. Похоже, что обещанное мне государем Трапезунда обучение должно было начаться с военного дела.

Не скрою, столь стремительные перемены меня встревожили. Однако стоило мне увидеть довольное лицо Демира, который жил в той же комнате, что теперь и я, как обо всех опасениях мне сразу позабылось. Я радовался, что мой друг будет рядом со мной, и мы сможем намного больше времени проводить вместе. После того как Демир вернулся из Триполи, мы виделись с ним лишь однажды, и я был счастлив узнать, что при нападении туркоманов на Трапезунд ни он, ни его близкие не пострадали.

В моем нынешнем положении меня продолжали тревожить лишь два обстоятельства. Во-первых, несмелая догадка о том, что из меня решили сделать настоящего воина, к чему морально, да и физически, я не был готов. Во-вторых, в императорских казармах мне неминуемо грозила встреча с Герой. Я сам поразился тому, как быстро на новом месте сумел нажить себе опасных и грозных недругов.

Цель моего пребывания в казармах уже на следующий день разъяснил друнгарий Леонид. С дружеской ухмылкой он заявил мне:

– Император лично поручил мне взяться за твое обучение, поэтому даже не рассчитывай на какие-либо послабления. Спуску я тебе не дам.

– Ты ведь знаешь, друнгарий, что я никогда прежде не обучался военному делу, – с опаской напомнил я.

– Я вижу, Филат, что ты не был рожден солдатом, – сочувственно кивнул мне Леонид. – Однако не только благодаря своей природе, но и упражнениям можно приобрести важные навыки и стать неплохим бойцом.

Я воспринял слова друнгария очень серьезно. От сильного напряжения во всем теле я даже нервно сглотнул, а Леонид продолжил говорить:

– Мне позволили делать с тобой все, что потребуется для того, чтобы в самые короткие сроки обучить тебя основам военного ремесла. Единственный запрет – тебя нельзя бить по голове. Видимо, Никита Схоларий опасается за твои умственные способности, на которые рассчитывает уже в ближайшее время.

В этот же самый день мне предстояло обнаружить, что тот единственный спасительный запрет, обещанный мне друнгарием Леонидом, в казармах совершенно не действовал. После того как я вместе с другими новобранцами больше часа бегал по кругу одной из тренировочных площадок и с непривычки очень быстро утомился, нас всех разделили на пары для тренировочных схваток. Боевых приемов я почти не знал, но вот мой коренастый и жилистый сотоварищ по имени Остап наглядно продемонстрировал мне все то, чему он успел научиться в казармах. Поэтому теперь всякий бойцовый прием я помнил каждой ноющей мышцей своего тела.

Моя жесткая казарменная муштра началась ранней осенью и продолжалась до конца зимы. Друнгарий Леонид был верен своему слову. После занятий в общей группе для новичков он работал со мной отдельно на протяжении нескольких часов подряд. Ежедневно друнгарий показывал мне новые приемы, что были направлены на ловкость и умение ускользнуть из любой, даже самой крепкой хватки. А еще Леонид учил меня сражаться на мечах. Однако свой красивый клинок, подаренный императором, мне пришлось запрятать куда подальше. Первый месяц у меня в руках была простая деревянная палка, а уже потом мне выдали тяжелый затупленный по краям железный меч, предназначенный исключительно для тренировочных схваток.

В первое время у меня ничего не получалось. Мне казалось, что я способен лишь получать бесчисленное количество ударов, от которых безбожно болело все мое тело. Такого множества синяков и ссадин не было у меня, пожалуй, никогда. Не удивительно, что время от времени жуткое отчаяние охватывало меня. В остальном все мои мысли стали ужасно ограниченными и сосредотачивались на том, чтобы поесть и поспать.

Только через пару месяцев я почувствовал, что в моем теле начала появляться сила, и я даже начал обрастать мышцами. За полгода казарменной жизни на свежем воздухе, простом и обильном трехразовом питании, я умудрился подрасти на несколько сантиметров. Намного большее удивление вызвало у меня то, что я раздался в плечах и более не был прежним худощавым парнем, которым помнил себя всю свою жизнь. За столь короткий срок я, конечно же, не стал таким же сильным и мощным, как Демир, который еще больше прибавил в шири и казался теперь совершенно непобедимым. Я же в свою очередь с каждым днем становился все более жилистым и подвижным.

Происходящие в моем теле изменения радовали меня. Теперь на улицах города ни у кого не поворачивался язык называть меня мальчиком. Да и сам я, когда брил щетину и глядел в единственное в нашей казарменной комнате зеркало, видел в себе уже не маленького и наивного паренька, которым был прежде, а молодого мужчину, который полагал, что знает, чего хочет от жизни.

К весне, по утверждению друнгария Леонида, я смог вполне сносно владеть мечом.

– По крайней мере, сейчас тебя будет не так просто прирезать, – шутливо говорил он мне.

Слова Леонида я воспринимал, как наивысшую похвалу. Хотя друнгарий в большей степени хвалил мое умение парировать удары и уклонятся от прямой атаки, нежели от приобретенного мною с недавних пор навыка умелого ведения боя.

В тренировочных схватках с Леонидом и Демиром я всегда проигрывал и радовался, если мне удавалось схлопотать не так много новых синяков и ссадин. Несмотря на это, мне уже не составляло большого труда одерживать верх над такими же новобранцами, как и я сам, а также над некоторыми малоопытными солдатами.

Кроме владения мечом меня обучили стрелять из короткого лука. Отныне я умел натягивать тетиву почти до самого уха, а вот попадал в центр мишени я отнюдь не каждый раз. Гораздо больше мне нравились занятия с копьем и топором. Хотя друнгарий Леонид и считал, что владение мечом дается мне намного лучше, он не препятствовал моим упражнениям. Со странным для самого себя упорством я продолжал заниматься с разными видами оружия, с завидной регулярностью получая тумаки от Демира, который стал моим вторым наставником после Леонида. Как оказалось, мусульманин прекрасно владел не только мечом, но и копьем, боевым топором, да и вообще всем только существующим на свете оружием.

С яростно ненавидящим меня Герой я столкнулся уже на второй день своего пребывания в казармах. Точнее, я увидел его издалека, да и он сразу приметил меня. С содроганием сердца я ожидал нашего с ним разговора, а именно кулаков, которые хорошенько разукрасят меня.

Впрочем, Гера целую неделю продолжал хищно наблюдать за мной, не сделав ни единой попытки приблизиться и заговорить. Повсюду он ходил со своим приспешником Кирой, чью стальную хватку мой загривок помнил до сих пор. Не знаю, из-за Геры или по другой причине Демир почти не отходил от меня. Я понимал, что долго так продолжаться не может, и каждый день ожидал момента, когда Гера не выдержит и набросится на меня.

Случайным образом я сам столкнулся с Герой, когда направился в казарменный сортир. Мой недоброжелатель, облегчившись, как раз выходил из отхожего места и оказался нос к носу со мной.

К моему изумлению, Гера не набросился на меня с побоями. Проходя мимо, он лишь больно ткнул меня плечом и злобно прошипел:

– Ты не всегда будешь под присмотром своих влиятельных дружков. Я дождусь нужного момента и поквитаюсь с тобой. Не думай, что я забыл о твоей подлости.

– Я ничего тебе не сделал! Винить в своих неудачах ты можешь лишь самого себя! – предпринял я тщетную попытку вразумить Геру.

– Мы поговорим с тобой, щенок, немного позже. Я терпеливый и дождусь, когда никто не сможет мне помешать. Запомни, я расправлюсь с тобой, когда ты будешь беззащитен, чтобы никто не смог связать меня с твоей никчемной смертью.

У меня похолодел затылок. Похоже, что Гера обезумел и, в самом деле, решил, что я являюсь корнем всех его бед. Я окончательно понял, что никакие слова и даже сам виновник доноса, которого я каким-то чудом еще надеялся разыскать, не смогут убедить его в моей невиновности. Судя по всему, Гере нужна была жертва – человек, которого можно было ненавидеть и питать этим свой гнев. Мне не повезло, ведь по случайному стечению обстоятельств таким человеком для Геры стал я.

После неприятной встречи у сортира я каждый раз непроизвольно съеживался, когда замечал на себе жестокий и леденящий душу взгляд Геры. Мне более ничего не оставалось, как стать сильнее и научиться самому себя защищать.

Долгими зимними ночами я размышлял над тем, кого Гера записал в мои влиятельные покровители. Вряд ли он мог быть настолько осведомлен, чтобы знать о той особенной клятве, которую я принес императору Василию. Не допускал я мысли и о том, что Гере могло быть известно о заинтересованности во мне великого логофета. Я склонялся к тому, что Гера остерегался гнева друнгария Леонида. Хотя я никогда не говорил командиру шестого отряда о своих сложных взаимоотношениях с Герой, друнгарий был достаточно умен для того, чтобы догадаться об этом самому. В случае если Леониду поручили головой отвечать за мою безопасность, то он вполне мог сделать Гере внушение и пригрозить солдату неприятностями, если тот попытается мне навредить.

Намного больше вопросов вызвало у меня неожиданное исчезновение Геры через пару месяцев после того, как я появился в казармах. Несмотря на это обстоятельство, сотоварищи Геры продолжали смотреть на меня с открытой неприязнью. Не иначе как мой недоброжелатель успел наговорить им про меня слишком много всяких гадостей.

Я решил, что не стану расспрашивать о Гере и допытываться о его судьбе у друнгария Леонида. Мне претила мысль о том, чтобы показать себя трусом перед опытным воином и своими новыми сотоварищами.

С моим учителем Ливадином мы виделись теперь намного реже. Я заходил к нему в архив, должно быть, один или два раза в месяц. Неизменно Ливадин взирал на меня с неким подобием ужаса и содрогания в сердце.

– Что они с тобой делают? – возмущался Ливадин. – Твои руки перестали быть руками писаря, – ощупывал учитель мои огрубевшие от постоянных упражнений с оружием и стертые до мозолей ладони.

Мне оставалось либо отмалчиваться, либо говорить, что так нужно. Ливадин же пребывал в полнейшем замешательстве и отказывался понимать для чего писарю, пусть даже из ведомства своенравного Никиты Схолария, может понадобиться умение владеть мечом. Я видел, что мой учитель откровенно жалел меня. При каждой нашей встрече он повторял, как сильно я вырос, и в случае, если я дальше продолжу так расти, то мне совсем скоро станет несподручно сидеть за столом и держать в руке калам.

С Элени мы теперь тоже встречались намного реже. Первые месяцы казарменной муштры я слишком часто в полном изнеможении падал на кровать, не в силах даже думать о том, чтобы дойти до Цитадели. Девушка не упрекала меня. Она и сама почти всегда была занята и нечасто покидала покои ромейской принцессы по собственной прихоти, ведь Палеологиня по-прежнему не отпускала ее от себя ни на шаг.

Зато при наших редких встречах Элени особенно долго и ласково смотрела на меня. В ее глазах я видел понимание и заботу, отчего мое сердце начинало биться намного стремительнее и резче. Что и говорить, мне безумно нравилось видеть свою девушку такой.

Каждый раз Элени приносила с собой одну и ту же баночку с пахучей мазью, которую непременно втирала во все мои синяки. Мне казалось, что ее лекарство совсем никак не помогает. Внаглую я даже заявлял, что только поцелуи девушки способны меня излечить. Элени весело смеялась, называя меня глупым, при этом неизменно продолжая втирать в мою кожу свою ужасную мазь, от запаха которой у меня неизменно першило в горле, и я тут же начинал чихать. Лишь после этой обязательной процедуры я мог рассчитывать на нежные поцелуи девушки и ее долгие объятия.

С наступлением зимы начались мои довольно странные визиты на женскую половину двора в покои Палеологини. Аудиенции были обставлены таким образом, как будто сама Палеологиня пожелала приблизить меня к себе. Дважды в неделю я приходил в комнаты правительницы Трапезунда и рассказывал ей и Элени увлекательные истории, в том числе я повторил и на этот раз довел до конца поэму Гомера «Одиссея», которая вызвала у девушек сильнейшее оживление и неподдельный восторг.

Признаюсь, что в ту пору я не особенно размышлял, для чего именно нужны были мои визиты в покои ромейской принцессы. Каждый мой приход я видел Элени, и этого было вполне достаточно для того, чтобы появляться на женской половине дворца, хотя и изрядно побитым, но всегда в хорошем настроении. Нужно сказать, что принцесса хотя и с интересом слушала мои рассказы, редко говорила со мной, сводя все наше с ней общение до коротких указаний и приказов.

Каждую неделю я появлялся с докладом у Никиты Схолария. Великий логофет внимательно выслушивал меня относительно успешности моих занятий в казармах и регулярного посещения Палеологини. На мой взгляд, ничего особенного я императорскому чиновнику сообщить не мог. В конце моего доклада Никита Схоларий неизменно кивал мне и без дополнительных расспросов разрешал пойти прочь.

За месяцы жизни в казарме мне стал близок солдатский образ жизни в своей неподдельной прямоте и грубой простоте. У меня даже появились новые друзья, и наша с ними дружба казалась сродни братству: сегодня ты прикрываешь мою спину, а завтра я – твою.

Мы намного больше сблизились с Демиром. Я и прежде называл его своим братом, который был мне дороже и роднее, нежели три кровных, оставшихся в Константинополе, но теперь искренне стал считать его таковым.

Демир, на мой взгляд, излишне переживал, что вместе с отрядом друнгария Леонида не успел вовремя вернуться из Триполи и вступить в бой за гору Митры. Как никто другой, он теперь горел желанием отомстить туркоманам за их вероломное вторжение в Трапезунд. Я не расспрашивал своего друга о том, как он, будучи мусульманином, жаждет поквитаться со своими единоверцам. Каким-то мудреным и непонятным для меня образом в Демире уживалась его языческая вера и верность императору Трапезунда.

Все зимние месяцы мой друг никак не оставлял попыток выспросить у меня подробности произошедшего с господином Дамианом. Вот и сегодня мусульманин завел со мной все тот же нескончаемый разговор.

– Прошло много времени, Гупин, – заметил Демир. – А ты по-прежнему отмалчиваешься и не рассказываешь мне подробности того, что случилось с великим аднумиастом.

– Я уже сказал тебе, что он погиб во время осады Цитадели, – недовольно огрызнулся я на своего друга.

– Но как именно погиб этот мерзкий господин? Прошу тебя, я должен знать.

– Зачем тебе это?

– Ты что-то недоговариваешь, – продолжал пристально смотреть мне в глаза Демир. – Я не слепой и вижу, что случившееся в день осады тебя по-прежнему мучает.

До боли в грудине я набрал в свои легкие воздух и впервые вслух назвал вещи своими именами:

– Я убил его, Демир. Я его убил.

– Расскажи, – даже глазом не моргнул мой друг.

И я рассказал.

Демир был единственным, кому я мог доверить свой страшный секрет. Лишь несколько месяцев спустя, я осознал, что готов им поделиться. Я слишком долго держал столь сильное переживание в себе и, признавшись другу в содеянном, почувствовал внутри себя значительное облегчение.

– Ты все сделал правильно, брат, – уверенно подтвердил мусульманин. – Все просто. Либо ты, либо он.

– Так и есть, – после полугода, проведенных в императорских казармах, я отлично усвоил этот принцип. – Но я все равно не могу избавиться от чувства вины и осознания того, что совершил страшный грех, ведь господин Дамиан не был мне настоящим врагом. Я до сих пор не уверен в том, что он желал мне смерти, как, например, тот тюрок, которого мне пришлось убить в буковом лесу.

– Не говори ерунды. Этот гнусный господин стал нашим общим с тобой врагом в тот момент, когда посмел причинить вред Ирис, – заметно повысил голос Демир. – Прошу тебя, не вздумай исповедаться в своих, так называемых, смертных грехах какому-нибудь местному священнику. Эти церковные крысы совсем не умеют держать язык за зубами.

– Знаю, я не дурак, – согласился я, умолчав о том, что на протяжении последних месяцев я почти каждую неделю посещал воскресную службу в церкви и пару раз даже чуть было не решился исповедаться местному священнику.

– А иногда ведешь себя именно так, – по-дружески посмеялся надо мной мусульманин.

Вместе с Демиром мы пришли на Майдан. На главную торговую площадь Трапезунда мы направлялись для того, чтобы мой друг смог разжиться новым кожаным поясом и ножнами для своего меча.

Мне нравилось бывать на Майдане. На площади всегда было людно и можно было услышать огромное количество самых разных новостей. Кроме того, меня забавляло наблюдать за верблюдами – странными горбатыми существами, которые постоянно что-то жевали, и никто из погонщиков и купцов упорно не желал удовлетворить мое любопытство и сказать, что же такое невероятно вкусное было все время у верблюдов во рту.

– Как дела у Ирис? – спросил я после того, как Демир купил у говорливого торговца отличный пояс из телячьей кожи.

– Тебе лучше знать, – угрюмо ответил Демир.

Все, что касалось Ирис, было для моего друга болезненной темой. За полгода, что девушка жила у госпожи Дуйгу, она так и не потеплела к мусульманину, что для меня, да и для самого Демира, оставалось настоящей тайной.

– Ты знаешь, Демир, что я прихожу в дом к твоей матери исключительно потому, что ты меня об этом попросил, – мягко напомнил я своему другу.

– Отчего Ирис всегда так радуется твоему приходу? О чем таком увлекательном ты с ней говоришь? – вновь принялся допытываться мусульманин.

– О всякой ерунде…

– Я бываю дома почти каждый день, но за столько месяцев Ирис не сказала мне и пары фраз. Я пытался расположить ее к себе подарками, которыми обычно прельщается женский род, приглашал на прогулки, но она лишь хмурится и при первом удобном случае сбегает от меня в свою комнату.

– Я не знаю, что тебе сказать, мой друг, – бессильно пожал я плечами. – Говорят, что женская душа – потемки, а Ирис у тебя, так и вовсе темная ночь.

– Ты можешь поговорить с ней обо мне? – после недолгой паузы попросил меня Демир.

– И что, по-твоему, я должен ей сказать?

– Ты и Ирис на удивление хорошо ладите друг с другом, – признал мой друг, отчего мне стало не по себе. – Если бы я не знал тебя, Гупин, то мог подумать, что вы с Ирис неравнодушны друг к другу.

– Ты говоришь чепуху, – решительно отверг я подозрения своего друга.

– Не беспокойся, я тебе доверяю, – кисло улыбнулся Демир. – Здесь кроется какая-то загадка. Просто поговори с Ирис и разузнай обо всем.

– Я не представляю, как мне узнать то, о чем ты меня просишь, – признался я, ведь все то время, что Ирис жила в доме у госпожи Дуйгу, я старательно избегал вмешиваться в ее взаимоотношения с Демиром, полагая, что третий, то есть я, там совершенно лишний.

– Придумай что-нибудь. Я никак не могу понять, почему Ирис так холодна со мной и не хочет даже разговаривать? Неужели я такой некрасивый и настолько ей противен?

– Прежде ты никогда не задавался вопросами о собственной привлекательности, – заметил я мусульманину не без доли иронии.

– Прежде любая девушка, которую я хотел, ложилась со мной.

– Может, ты встречался не с теми? Благородные девушки любят, чтобы их добивались и говорили красивые слова.

– Я понимаю, Гупин! – отчаянно мотанул головой мой друг. – Я веду себя с Ирис благородно, но я же не железный! Прошло уже полгода, а в наших отношениях с ней ничего не изменилось!

Я задумался. На мой взгляд, причины подобного поведения Ирис могли быть только две. Первая – непонятная и стойкая неприязнь Ирис к Демиру. Может быть, потому, что он был мусульманином, а она совсем недавно христианской монахиней. Вторая – влияние госпожи Дуйгу, которая, несмотря на то что удивительно хорошо поладила с Ирис, была все так же против симпатии Демира, ведь девушка не была турчанкой и мусульманкой. Однако об этих своих подозрениях у меня хватало ума, чтобы молчать.

Я легко сумел найти общий язык с Ирис. Так, я знал, что девушка твердо решила расстаться с монашеской жизнью и более не скучала по монастырю и своим названым сестрам. По разговору и манере общения Ирис теперь все менее походила на монахиню. Девушка стала живой и энергичной, а в некоторых своих суждениях даже чересчур похожей на госпожу Дуйгу.

– Я поговорю с Ирис, – зачем-то пообещал я Демиру, ведь мне хотелось хоть как-то поддержать своего друга.

– Спасибо тебе, – приобнял меня за плечо Демир, хотя я еще ровным счетом ничего не сделал.

– Не особо рассчитывай, что из нашего с Ирис разговора выйдет какой-то толк, – попытался я охладить пыл мусульманина.

– Думаю, что у тебя получится. Ты просто узнай, в чем дело, а я исправлюсь, если Ирис во мне что-то пришлось не по душе.

И тут на Майдане раздался пронзительный женский крик, переходящий в душераздирающий визг. Я увидел невысокую, очень худую и бледную женщину, одетую в старое, давно выцветшее платье, бывшее когда-то насыщенного синего цвета.

– Не слышит, не слышит государь нас! – громко и с надрывом заговорила женщина, стоявшая на небольшом возвышении, на котором работорговцы обычно выставляли свой живой товар. – Молитесь Богу! Молитесь, презренные! Только Господь помнит и радеет за нас!

Я вспомнил, кто такая была эта женщина. Звали ее Надеждой, и какое-то непродолжительное время назад она служила прачкой в императорском дворце Цитадели. Нужно сказать, что ничего особенно примечательного в этой иссушенной бременем жизни женщине не было. Лишь одна особенность. Время от времени бывшая служанка Надежда под влиянием вина приходила к берегу Понта Эвксинского и пророчествовала.

Никто не обращал на странную и полубезумную женщину никакого внимания, пока Надежда не стала устремлять свои слова, более похожие на истошные крики и изрыгания, к императору Трапезунда. С каждым днем ее речи становились все более резкими и требовательными, что более не могло укрыться даже от тех, кто хотел бы прикинуться глухим и равнодушным.

Из Цитадели женщину прогнали. Почти сразу после этого бывшая прачка принялась пророчествовать на Майдане. Простые обыватели толпами окружали женщину и с благоговением внимали каждому ее слову, называя обуянной Пифоновым духом7 и истинно пророчествующей юродивой. Слова прорицательницы, пусть путанные и зачастую непонятные неотвратимо возбуждали ропот и недобрые разговоры в толпе.

Вот и сейчас женщина истошно орала:

– Спускайся, спускайся, Василий, со своего золотого трона и уйди от нас, чужих тебе! Проклят ты, проклят! Через жену свою нечестивую проклят и не укрыться от кары тебе!

– Она сумасшедшая? Вся ее внешность говорит о безумии души, – толкнул меня локтем в бок Демир.

– Может быть, она пьяна? – предположил я, немного зная историю служанки Надежды.

Между тем самонареченная прорицательница продолжала вещать:

– Знак будет! Господня воля будет! Когда день станет ночью, тогда ты, Василий, прочь от нас уйдешь!

Наконец стражники, что наблюдали за порядком на Майдане, решили вмешаться. Четверо крепких мужчин принялись грубо расталкивать толпу, пробираясь к прорицательнице. Однако пока они миновали плотное кольцо из людей, юродивая женщина исчезла.

Я с любопытством наблюдал не за беспокойной толпой, а за бывшей прачкой Надеждой. Поэтому не мог не заметить двоих, что грубо стащили женщину с возвышения, когда солдаты решили приблизиться к ней, и силой потащили прорицательницу следом за собой. А вот что было дальше, я не видел, ведь таинственная троица быстро растворилась в необъятной толпе.

Трудно объяснить, но меня в тот момент охватило некое предчувствие. По всей видимости, даже несмелое предположение о том, что кто-то с помощью больной женщины сознательно начал сеять смутные настроения среди жителей Трапезунда.

Глава 23. Женские загадки

Мой очередной доклад у Никиты Схолария обещал закончиться так же, как обычно. В мыслях я уже предвкушал свое возвращение в казармы и приятный вечер в мужской компании с дешевым вином и веселыми разговорами. Однако на этот раз великий логофет не только выслушал мой краткий отчет, который практически ничем не отличался от всех предыдущих, но и принялся меня расспрашивать.

Вопросы великого логофета отчасти озадачили меня. Императорского чиновника вдруг стало интересовать, в каком настроении пребывает ромейская принцесса, о чем говорит со мной и со своей прислужницей Элени, с кем супруга императора Василия предпочитает общаться еще, и какие мысли занимают ее голову. От подобных расспросов я почувствовал себя неловко. Получалось, что я все-таки должен был следить за Палеологиней и докладывать Никите Схоларию обо всем увиденном и услышанном в ее покоях.

Да, я знал многое. Но не от самой принцессы, а от Элени. Супруга императора Василия мало говорила со мной, а вот Элени с полным доверием рассказывала мне все их так называемые секреты. Так, я был осведомлен о том, что Палеологине не нравится в Трапезунде и она мечтает вернуться в родной Константинополь. Кроме того, мне было известно, что общение принцессы с императором Василием ограничивается лишь совместным участием в некоторых особенно важных официальных церемониях. При этом отец принцессы, ромейский император Андроник крайне недоволен дочерью из-за того, что она не смогла войти в доверие к мужу и неспособна оказывать на него влияние, которое должно было быть полезно Константинополю.

Об узнанном от Элени я великому логофету не говорил. У меня не было сомнений в том, что я поступаю правильно, ведь предать доверие своей любимой девушки я не мог. К тому же никаких опасных для императора Василия тайн у его супруги не было. По крайней мере, в ту пору я так думал.

Не добившись от меня каких-либо стоящих сведений, Никита Схоларий сообщил, что в ближайшее время мне предстоит вернуться на постоянное местожительство в Цитадель и приступить к своим новым обязанностям. Неожиданная новость меня встревожила. Я поймал себя на мысли, что предпочел бы еще на какое-то время остаться в казармах. Там мне все казалось честным и открытым, а в Цитадели постоянно велись некие замысловатые игры, правила которых я почти не знал и мало понимал.

Впрочем, о моих желаниях меня вновь никто не спрашивал. Мне даже успели выделить комнату на самом верхнем этаже дворцового комплекса, можно сказать, почти на чердаке. Сразу после разговора с Никитой Схоларием я не удержался и отправился посмотреть на свое новое жилище.

Пожалованная мне комната оказалась настолько маленькой, что в ней с трудом умещались стол и стул, а также небольшая, но очень мягкая, особенно после жесткой казарменной лежанки, кровать. Кто-то из слуг успел перетащить сюда сундук с моими вещами, и я невольно вспомнил о Михаиле Панарете, который так мечтал избавиться от моего соседства, что, должно быть, нынче был безмерно рад моему окончательному переселению.

Из особенно примечательного, что было в моей комнате, одно невероятно узкое, примерно в ладонь шириной, окно. Над кроватью у меня красовался чудной, размером во всю стену ковер с изображением большого черного дракона, что пускал изо рта обильные красно-огненные клубы дыма. Ко всему этому неожиданно свалившемуся на мою голову богатству полагался маленький бронзовый ключ, которым мне зачем-то настоятельно рекомендовали запирать мою новую комнату. Впервые у меня появилось личное пространство, и если его следовало оберегать, то я не имел ничего против.

И все же мне хотелось вернуться в казармы к Демиру. Пока я еще мог это сделать.

Надежно заперев свое новое жилище, я спустился вниз. Теперь в Цитадели мало кто узнавал меня. Никто не шептался за моей спиной, как это было сразу после туркоманской осады, и я вмиг почувствовал себя свободно и расслабленно.

Появившись на дворцовой площади, я застал заметное оживление. С десяток слуг окружили некую даму, которая горделиво восседала на белой лошади с длинной волнистой гривой. Если бы я некогда не проводил на конюшне с Агваном много времени, то, конечно же, не признал белую лошадь, что была преподнесена императором Василием ромейской принцессе в качестве одного из свадебных даров. Похожая белая лошадь была и у матери василевса, деспины Джиаджак. Она отличалась от кобылы Палеологини лишь парой серых, почти незаметных пятен на животе.

Однако сейчас на белоснежной лошади восседала не ромейская принцесса, а грациозная девушка, одетая в шелка цвета альмандина, царственного камня граната восхитительного вишневого оттенка. Блестящие черные волосы всадницы с вплетенными в них золотистыми тесьмами элегантно ниспадали девушке на ее округлые, женственные плечи. Я засмотрелся на красавицу, которая, каким-то загадочным образом уловив мой интерес, изящно повернулась в мою сторону, игриво улыбнулась и проговорила:

– Филат, это ты? Здравствуй!

В прекрасной грациозной даме я узнал, по всей видимости, уже бывшую кухарку Ирину. Ту самую девушку, что однажды спасла меня от свирепого господина Дамиана и с которой мы пару раз сидели на дворцовой кухне и в дружеской беседе пили вино. Хотя я и подозревал, что черноглазая и черноволосая красавица не была той, за кого себя выдавала, такого ошеломительного преображения я, честно говоря, не ожидал.

– Тебя не узнать, – продолжила говорить девушка в непринужденной манере. – Кто и что с тобой сделал? Ты выглядишь иначе.

Мне показалось, что, несмотря на значительные изменения во внешнем виде, Ирина во многом осталась прежней. Я припомнил, что девушка говорила мне о неких важных переменах, которые должны были произойти в ее жизни, но тогда я даже не подумал воспринимать ее слова всерьез. Видимо, зря.

Дворцовые слуги с любопытством наблюдали за нами, и я подумал, что сейчас не самое подходящее время для того, чтобы проявлять фамильярность. Тем более что я до сих пор не знал, каково нынешнее положение Ирины при императорском дворе. Поэтому я избрал более официальную манеру общения, нежели сама Ирина говорила со мной.

– Моя госпожа, я счастлив видеть тебя в добром здравии, – сказал я с небольшим, но учтивым поклоном.

– О! – кажется, поняла мою уловку девушка. – Подойди-ка и дай мне руку.

Я приблизился к Ирине и галантно протянул ей свою правую руку. Девушка слегка оперлась на нее и легко соскользнула с лошади, оказавшись прямо передо мной. Для гречанки Ирина была довольно высокой. Если прежде по росту мы были с ней почти наравне, то теперь, когда я немного вытянулся, моей приятельнице приходилось слегка приподнимать голову вверх для того, чтобы смотреть мне в глаза.

– Что с тобой произошло? Я с трудом тебя узнала, – продолжила говорить девушка, но намного тише, чем прежде.

– Я и тебя, Ирина, едва узнал, – признался я, решив, что вновь могу вести себя с девушкой так же, как прежде.

Ирина довольно улыбнулась от произведенного ею на меня эффекта и заговорила своими любимыми загадками:

– Ты не раскрывал мне своих секретов, поэтому я молчала о своих.

– Похоже, что твои секреты, гораздо интереснее моих, – признался я, однако Ирина не торопилась удовлетворить мое любопытство.

– Ты заметно возмужал и из хилого мальчишки превратился в настоящего мужчину, – смутила меня Ирина своей откровенностью, и я почувствовал, что начинаю немного краснеть.

– Я много упражнялся с мечом.

– Значит, нынче те писари в почете, что не только с пером, но и с мечом управиться могут? – озорно подколола меня черноволосая и черноглазая красавица.

– Как в почете и кухарки, что способны выглядеть, словно высокородные дамы, – парировал я и мгновенно насторожился от допущенной мной солдафонской грубости, которой успел поднахвататься в казармах.

Ирина даже не подумала обижаться на мои слова и заговорщицки добавила:

– Лишь в том случае, если кухарка и прежде была высокородной дамой, а теперь вернула себе то, что всегда принадлежало ей по праву.

Я не сдержался и спросил у своей таинственной подруги:

– Скажи мне, Ирина, кто ты такая на самом деле?

Девушка весело засмеялась, обнажив два ряда ровных белоснежных зубов, но так и не ответила на мой вопрос.

– Насколько я знаю, эта лошадь принадлежит ромейской принцессе, то есть нынешней деспине Трапезунда, – неумело попытался я спровоцировать черноглазую красавицу хоть на какие-то откровения.

– Правда? Я не знала, – нахмурила свои изящные брови Ирина.

– Император позволил тебе взять эту лошадь? – неуверенно высказал я свое предположение.

В этот момент на дворцовой площади появился государь Трапезунда Василий. Он был одет в длинный кафтан, сшитый из плотной ткани какого-то очень темного оттенка, идеальным образом облегающий еще имеющийся на его теле атлетический рельеф. Мое пристальное внимание привлекли ярко-красные сапоги государя8, доходящие ему до самых колен, и роскошный меч на правом боку, что покоился в украшенных крупными изумрудами ножнах.

Слуги императора переполошились. Один из них суетливо подвел к василевсу черного коня по кличке Маргос и замер в ожидании, когда император сядет на своего любимца.

– Мой император! – встрепенулась Ирина и перевела свой взгляд на василевса.

– Я немного задержался, моя дорогая и сладкая душа, но теперь мы можем отправляться на прогулку, – мягким бархатным голосом отвечал ей Василий.

Сложно было не заметить того, как император смотрел на Ирину. При виде девушки его глаза живо заблестели, и я прочел в них сильнейший восторг и полнейшее обожание. Ирина же кокетливо улыбнулась Василию, а ее щеки тронул слегка заметный румянец.

– Мне не пришлось скучать, мой император, – звонко отвечала Ирина, а потом, повернувшись ко мне, заговорила шутливо-приказным тоном:

– Филат, подай мне руку!

Я помог Ирине сесть белоснежную лошадь. Девушка сделала это очень грациозно. Не знаю, был ли в ее действиях какой-то умысел, ведь она прекрасно видела, как император упоенно наблюдал за каждым ее движением.

Взгляд, выражение лица, бархатный голос – все это подтверждало то, что император Василий был влюблен. Государь Трапезунда полюбил Ирину, но не ту, которая являлась его женой. Его возлюбленная, по роковому стечению обстоятельств также носившая имя Ирина, явилась ниоткуда и с удивительной легкостью и быстротой овладела сердцем правителя великой империи.

– А, Филат! – отвлекся на меня император, пребывая в крайне благодушном настроении. – Как твои дела, парень? Ты доволен своей новой службой?

– Я всем доволен, мой император, – отвечал я, никак не ожидая, что капля государева внимания достанется и мне.

– Не думал, что вы знакомы, – немного удивленно заметил василевс, обращаясь более к Ирине, нежели ко мне.

– Кухарки Цитадели знают всех, как, впрочем, и все в Цитадели знают кухарок, – без малейшего стеснения отвечала василевсу Ирина.

– Отныне ты будешь попрекать меня этим до конца моих дней, – рассмеялся император, и на его лице я не приметил ни единого следа гнева. – Заметь, что я охотно принялся искупать свою вину перед тобой. Что ты хочешь еще, чтобы я для тебя сделал?

– Может быть, – игриво улыбаясь, предложила Ирина, – как-нибудь и Филат отправится на прогулку вместе с нами?

– Такое вполне можно устроить, – все так же мягко подыгрывал девушке император. – Если парень не будет слишком занят для подобного развлечения.

Ирина озорно засмеялась, а я обрадовался, что эти двое всего лишь шутили, а не говорили всерьез.

– Что же, нынче писари назначают аудиенции самому императору? – не успокаивалась девушка, и, похоже, ее фривольный тон нравился василевсу.

– Ну, этот парень не только писарь, – неожиданно подмигнул мне император. Таким по-мальчишески шутливым я видел его в первый и, наверное, последний раз в своей жизни.

– Если ты пожелаешь, моя дорогая, то в следующий раз мы возьмем Филата с собой, и он повезет твой зонтик от солнца.

– Тогда я буду с нетерпением ждать нашей следующей совместной прогулки. Пожалуйста, Филат, постарайся найти время в своем насыщенном расписании, – улыбнулась мне Ирина и, слегка тронув лошадь поводьями, медленно двинулась к выходу из Цитадели.

Император Василий с энергией молодого мальчишки вскочил на своего, давно переминавшегося с ноги на ногу черного жеребца и, поравнявшись со мной, проговорил:

– Ох уж эти женщины! Что они делают с нами!

Василевс, Ирина и два десятка императорских всадников сопровождения покинули Цитадель. Я же остался стоять на дворцовой площади, пребывая в изрядном изумлении. Я нечасто бывал во дворце, но и мне стало более чем очевидно, что Ирина является фавориткой императора, его любовницей, если совсем честно называть вещи своими именами.

Сам этот факт хотя и стал для меня неожиданным открытием, не перевернул мой мир с ног на голову. Я знал, что многие женатые мужчины грешили подобным образом, хотя наш Бог и не одобрял этого. Меня удивляло другое. Если прежде император Василий скрывал Ирину и, возможно, даже самолично определил ее в кухарки, то теперь он сделал свою симпатию открытой, не боясь сплетен и пересудов, которые непременно последуют за этим.

Ромейскую принцессу мне было жаль. Однако я принес свою клятву верности императору Василию, а не Палеологине. Мне подумалось, что подобное развитие событий только к лучшему, ведь, по словам Элени, самым заветным желанием принцессы было постричься в монахини и отправиться домой в Константинополь. Я предполагал, что это можно будет устроить уже в ближайшее время, потому как повторно жениться император мог лишь в случае, если его первая жена умерла или приняла монашеский постриг.

Я вышел из ворот Цитадели, однако прежде чем отправиться в солдатские казармы, мне предстояло навестить Ирис. На свою голову я обещал Демиру поговорить с девушкой, и отныне при каждом удобном и неудобном случае мусульманин напоминал мне об этом.

Как оказалось, Ирис уже ожидала меня. Девушка почти не выходила из дома госпожи Дуйгу одна, а если и делала это, то обязательно надевая на голову глухой капор. Ее ангелоподобная красота привлекала слишком много внимания и вызывала вопросы, отвечать на которые никто из нас не собирался. Поэтому повелось так, что один раз в неделю я сопровождал Ирис на ближайший рынок.

Войдя в дом, я поздоровался с госпожой Дуйгу. Ирис между тем оценивающе оглядела меня. Нынче я носил темно-зеленую тунику и коричневые штаны – обычную униформу солдат шестого отряда друнгария Леонида. Мой красивый меч с орлом, подарок василевса, я с гордостью держал на боку, а дамасский нож – привычно прятал в голенище своего сапога.

Полностью удовлетворившись моим внешним видом, Ирис поправила свои пышные локоны, взяла в руки плетеную корзинку и вышла на улицу.

– Так ты солдат или писарь? – зачем-то уже в который раз спрашивала у меня девушка.

Я и сам в точности не знал, кто я теперь такой. Настоящим солдатом назвать себя я не мог. Однако навыки искусного писаря тоже успел подрастерять и, честно говоря, не стремился их восстанавливать.

– И то и другое, – без лишних слов кивнул я.

– Это ведь тот самый меч, что подарил тебе император Василий? – беззаботно продолжала болтать Ирис. – Он такой красивый!

Я уже сотню раз успел пожалеть о том, что не сдержался и похвалился перед Ирис своим роскошным клинком. Но в тот момент меня распирали настолько жгучий восторг и исключительная гордость за самого себя, что укротить сей греховный порыв у меня не вышло.

– Да, это именно тот самый меч, – подтвердил я, а девушка намного шире улыбнулась мне в ответ.

На ближайший рынок мы с Ирис направлялись по одной из главных улиц Трапезунда. Девушка на этот раз не прятала от прохожих свое лицо, поэтому все взгляды вокруг были прикованы исключительно к моей спутнице. Ирис гордо вышагивала рядом со мной, и я слышал восхищенный шепот мужчин и завистливые пересуды женщин за нашими спинами. Впрочем, никто не решался открыто подойти и заговорить с Ирис. На мне была военная униформа и меч на боку. Вероятно, это обстоятельство всерьез сдерживало пыл всех любопытствующих.

– В следующий раз возьми с собой Демира, – неловко начал я выполнять обещание, данное моему другу. – Он намного лучше подойдет для твоей охраны.

– Почему? – недовольно вопросила Ирис и посмотрела мне в глаза.

Я до сих пор, сам не знаю отчего, терялся от цвета ее небесно-голубых глаз, поэтому поспешил отвести свой взгляд в сторону.

– Мне одному со всеми твоими поклонниками не управиться, а Демир посильнее, да и посноровистее меня будет.

– Отчего ты всегда хвалишь Демира и принижаешь свои достоинства?

– Наверное, потому, что это правда, – ответил я, при этом хорошо понимая, что своими похвалами пытаюсь склонить благосклонность Ирис на сторону своего друга.

– Фи, – явно не поверила мне Ирис.

– Почему ты так некрасиво ведешь себя с Демиром? – нарочито сурово проговорил я.

– Как так? Некрасиво? – словно маленький ребенок, капризно надула губки Ирис, однако эта гримаса нисколько не портила ее.

– Грубо, неучтиво и по-детски, – принялся перечислять я. – А ведь Демир заботится о тебе как никто другой. Именно он спас тебя от твоего преследователя.

– Не он, а ты спас меня. Госпожа Дуйгу мне все рассказала.

– Что именно она тебе сказала? – удивился я.

Ирис отчего-то смутилась, и я заметил, что ее щеки слегка порозовели. Девушка медленно приблизилась к моему уху и чуть слышно прошептала:

– Все.

– Ты меня запутала, Ирис, – непонимающе помотал я головой. – При всем моем уважении к госпоже Дуйгу, она знает обо мне не так много.

– Она сообщила мне самое важное, а остальное ты вполне можешь рассказать мне сам.

– Что же такого важного тебе обо мне поведала госпожа Дуйгу? – усмехнулся я.

– Она считает, что ты мне подходишь.

– В каком смысле подхожу? – тупо не понял я, что именно имеет в виду Ирис.

– В том самом смысле, что я нравлюсь тебе, и ты мне тоже очень нравишься, – запросто сказала Ирис и взяла меня под руку.

Тут я растерялся по-настоящему. Я всегда думал об Ирис как о девушке своего друга. Да, она мне нравилась, но во всем Трапезунде было сложно найти мужчину, которому Ирис не показалась бы привлекательной. У меня же была Элени, и других намерений, кроме дружеских, я к Ирис никогда не имел.

– Мы с тобой, Ирис, добрые друзья, – постарался я мягко внушить девушке свою мысль.

– Да, и друзья тоже, – легко согласилась со мной Ирис.

– Демир очень хорошо относится к тебе, а ты его избегаешь, не говоришь с ним и этим сильно обижаешь и его самого, и его матушку, и даже меня.

– Ладно, если ты хочешь, то я стану с ним любезнее, – послушно кивнула мне Ирис.

– Благодарю, – не нашелся, что еще сказать я.

– Ты любишь выпечку с клубникой? – вдруг спросила у меня Ирис.

– Да, – не думая, почти безучастно ответил я.

– Тогда мы возьмем вон ту сочную клубнику, и я испеку к вечеру булочки. Ты ведь останешься на ужин?

– Булочки с клубникой – отличная идея, но боюсь, что я не смогу остаться на ужин, – принялся отнекиваться я.

– Почему? Я надеялась провести с тобой весь вечер.

Глупец! В эту минуту я осознал, что не только влез не в свое дело, но и сделал намного хуже. Пытаясь расположить Ирис к Демиру и выведать причину ее пренебрежительного отношения к своему другу, я узнал, что являюсь камнем преткновения в их отношениях. Как же мне теперь выпутаться из сложившегося положения, оставшись другом для Демира и Ирис? Я откровенно не понимал.

В это время Ирис купила клубнику. Точнее, молодой торговец отдал ей ягоды бесплатно. При этом уговаривая девушку непременно прийти на следующий день и впредь всегда брать товар у него.

– Вечером придет Демир и будет рад твоей выпечке, – заметил я, видимо, вновь невпопад, потому как Ирис едва заметно скривилась, но продолжила делать свои покупки.

Я послушно следовал за Ирис по рынку, держа в руках ее плетеную корзину, которая с каждым нашим подходом к новому лотку становилась намного тяжелее. Я давно не удивлялся тому, как девушке удавалось покупать продукты за полцены или получать их бесплатно. Наверное, именно поэтому мать Демира так одобряла еженедельные походы Ирис вместе со мной на рынок.

Мужчины одобрительно кивали мне, полагая, что Ирис – моя невеста или даже жена. Мне же хотелось как можно быстрее закончить покупки и вернуть девушку в дом матери Демира. Для себя я решил, что мне следует исчезнуть из жизни бывшей монахини на какое-то время. Я понимал, что моя тактика была не самой лучшей, но ничего умнее мне в тот момент в голову не пришло.

– Ирис, я вижу, что ты прислушиваешься к тому, что говорит тебе госпожа Дуйгу, – заметил я на обратном пути с рынка.

– Госпожа Дуйгу очень добра ко мне и желает только хорошего.

– А твои родители? Ты видела их после того, как решила не возвращаться в монастырь?

– Один раз, – с грустью поведала мне девушка, а потом, немного помолчав, добавила: – Отец сказал мне, что я позорю его имя и должна вернуться в монастырь.

– Мне жаль, – искренне посочувствовал я Ирис.

– Так даже лучше, Филат, – оживилась бывшая монахиня, и от мимолетной грусти на ее лице не осталось ни единого следа. – Я свободна от монастыря, от господина Дамиана и вольна жить так, как захочу! Все это благодаря тебе!

– Мне?

– Конечно. Я ведь слышала, как ты говорил с Демиром и корил себя за то, что убил господина Дамиана.

Меня передернуло. Я не предполагал, что Ирис могла слышать один из наших с Демиром личных разговоров. Однако корить себя за несдержанность и излишнюю болтливость было поздно.

– Я знаю, что ты совершил это убийство ради меня.

Ирис привстала на носочки и неожиданно поцеловала меня в щеку. Я застыл, осознавая, что должен немедленно рассказать девушке об Элени. Однако в этот момент мы с Ирис уже стояли у дома госпожи Дуйгу, а к нам навстречу шел Догу, младший брат Демира.

Хотя Демир и Догу были родными братьями, нужно сказать, что они мало походили друг на друга. Если Демир был высоким, широкоплечим и мускулистым, то Догу имел худощавое телосложение и необычно бледный цвет лица для чистокровного турка. Что, пожалуй, выдавало в Демире и Догу братьев, так это красивые миндалевидные глаза, как у их матери, госпожи Дуйгу. В остальном, если бы я не знал этих двоих, то никогда не подумал, что они являются такими близкими родственниками.

– Вы, как всегда, принесли с рынка много разных вкусностей! – улыбнулся Догу, с нескрываемым восторгом глядя на Ирис и принимая из моих рук ее доверху наполненную продуктами корзину.

– Конечно, как же иначе! – довольная похвалой, рассмеялась Ирис и скрылась в доме матери Демира.

Догу повернулся ко мне и, хитро сощурившись, спросил:

– Ну и как прошла прогулка?

– Отлично, – прорычал я, понимая, что брат Демира, скорее всего, видел, как Ирис меня поцеловала, но объяснять ему что-либо я не собирался.

Сославшись на срочное дело, я просто-напросто сбежал из дома матери Демира, не попрощавшись ни с турчанкой, ни с Ирис. Возвращаясь в казармы, судорожно думал о том, как сказать моему другу о том, что я никак не смог помочь ему с Ирис и даже окончательно все испортил.

Демир, кажется, уже давно ожидал моего прихода. Не успел я усесться рядом с ним на деревянную скамью у одного из казарменных бараков, как он принялся у меня допытываться:

– Ты говорил с Ирис?

– Да, но сделал только хуже.

– Почему?

– Демир, – напряженно выдохнул я, – не хочу вносить раздор в твою семью, поэтому прошу тебя самому разбираться со своими женщинами. Больше я к вам не стану приходить, извини, – в самый последний момент я так и не решился открыть Демиру подробности своего разговора с Ирис и этим подставить под сомнение нашу с ним дружбу, которой безмерно дорожил.

– В чем дело-то? – продолжал недоумевать мусульманин.

– Ирис отказывается слушать меня, поэтому решай сам, что тебе с ней делать, – сказал я Демиру и, резко встав, направился внутрь казарменного дома, чтобы избежать дальнейшего разговора.

– Какая оса ужалила тебя?! – не сдаваясь, последовал за мной мусульманин.

– Никто меня не жалил, Демир, – хмуро ответил я, ведь мне было не до шуток. – Я больше не желаю говорить с тобой об Ирис, – и без колебаний захлопнул дверь перед носом у своего друга.

Признаюсь, я не мог себе представить, как скажу Демиру о том, что Ирис испытывает симпатию не к нему, а ко мне. Причем в этом есть доля вины его матушки, госпожи Дуйгу. Я решил промолчать и спросить совета у кого-нибудь более меня сведущего в сердечных делах.

Сначала подумал об Элени, но потом отбросил эту мысль с тревогой, потому как девушка могла неправильно все истолковать. Советоваться с Ливадином мне показалось бесполезным, так как мой учитель никогда не был женат и, по-моему, вообще всячески избегал женщин. Еще у меня был Агван, может быть, даже друнгарий Леонид, но мне почему-то казалось, что они не смогут дать мне дельного совета. Выходило, что с возникшей проблемой я оставался один на один.

Глава 24. Время бросать камни

В Трапезунд пришла долгожданная весна, поэтому первым же теплым днем мы с Демиром отправились в город. Последние две недели я жил между казармами и Цитаделью. Никита Схоларий, хотя и обещал, не торопился загружать меня новыми обязанностями. Поэтому я, кроме визитов к Палеологине на женскую половину двора, по-прежнему был занят только ежедневными тренировками в казармах.

В этот раз вместе со мной и Демиром в город увязался один из наших казарменных приятелей по имени Остап. Коренастый и слегка неповоротливый парень появился в казармах примерно в то же самое время, что и я. Теперь Остап был принят рядовым солдатом в отряд друнгария Леонида, но я до сих пор помнил дни, когда парень был новобранцем и отчаянно поколачивал меня во всех тренировочных поединках. Лишь нынче, полгода спустя, мне стало под силу выстоять против Остапа, но отнюдь не за счет своей силы, а скорее благодаря ловкости и знаниям особых приемов, которым меня обучил друнгарий Леонид.

Нужно сказать, что наш с Демиром сотоварищ был весьма любопытен. Остап постоянно выпытывал у меня, отчего я, успешно пройдя обучение, остаюсь не приписанным ни к одному из военных отрядов. Конечно же, парень видел не совсем обычное отношение друнгария Леонида и его индивидуальную работу со мной, отчего только намного больше сгорал от любопытства. Однажды Остап даже попытался напоить меня. Впрочем, после вина на лавровых ягодах и ночи, проведенной в борделе, я не в пример моим собратьям по казарме строго следил за тем, что я пью и в каких количествах.

Вчера Остап сам умудрился где-то крепко перебрать и, заслышав, что у нас с Демиром имеется пара звонких монет, принялся подбивать нас на выпивку. Пить я сегодня не собирался, но против присутствия Остапа не возражал, ведь в его компании Демир вряд ли вновь заведет свой нескончаемый разговор об Ирис.

– Где ты сумел вчера так отчаянно погулять? – хмыкнул Демир, глядя на бледное, и даже немного зеленоватое лицо Остапа.

– «В пасти у льва», – назвал наш приятель хорошо знакомое мне заведение.

– И пил ты, конечно же, вино на лавровых ягодах, – догадался я.

– Кто из наших ребят тебя туда взял? Заведение-то не из дешевых, – поинтересовался Демир.

– Кира пригласил меня, – ответил Остап. – И еще четверых из нашего отряда.

– Меня он не позвал, – скривился Демир, хотя я сомневался, что мусульманин взаправду горел желанием составить компанию нашему общему недоброжелателю.

– До чего же я жалею, что казармы покинул Гера! Вот уж он-то знал толк в настоящем веселье! – признался нам Остап.

– И куда он интересно подевался? – кажущимся равнодушным голосом, спросил у Остапа Демир.

– Вернулся к своему отцу, – уверенно заявил наш с мусульманином приятель. – Он у Геры советник или кто-то вроде того, при одном дуке, что командует крепостью на западе. Кира говорил вчера название крепости, но я его забыл. Он вчера так много всего говорил, что всего и не упомнишь.

– Получается, что Геру разжаловали? – не удержался, чтобы не спросить я, но в подражание Демиру, как будто между прочим.

– Стараниями Киры, – хмыкнул парень.

– Как это? – ухватился я за последнюю фразу Остапа.

– Отец Геры долгое время никак не мог с ним сладить. Сами знаете, характер у Геры непростой и чересчур любящий безудержное веселье. Вот и отправил он своего сына к друнгарию Леониду, чтобы тот поднабрался ума и научился дисциплине. Наш командир – неглуп. Возьми, да и приставь к Гере Киру, что как будто теленок ходил за ним по пятам, а сам сообщал друнгарию обо всех похождениях своего приятеля. Отчего, думаете, командир знал обо всем, что тот творил в городе?

– Кира доносил на Геру? – ошеломленно проговорил я, поражаясь изобретательности друнгария Леонида. Хотя судя по тому, что он совместно с Агапитом не раз выполнял секретные поручения Никиты Схолария, мне не стоило так сильно этому удивляться.

– Ну, скажешь тоже, доносил, – вылупился на меня Остап. – Присматривал, чтобы Гера не наделал глупостей.

Я вспомнил, что именно Кира в переулке у трактира «Хитрый лис», когда я по наивности вступился за Демира, остановил Геру от желания меня побить.

– Бьюсь об заклад, что вы этого не знали, ха! – довольно выпалил Остап, глядя на наши с Демиром удивленные лица. – Я и сам не знал до вчерашнего вечера. Кира разболтал. Все переживал, что после отъезда Геры лишился двойного жалования от командира и дармовой выпивки от Геры.

Я поверил Остапу. Все встало на свои места. Никто, кроме Киры, не мог знать о похождениях Геры так много.

– Стало быть, Гера больше не вернется в отряд? – сделал невольный вывод я.

– Кира говорит, что нет, – помотал головой мой приятель. – Ты вроде как с ним не ладил? – заинтересованно уставился на меня наблюдательный парень.

– Гера не ладил почти ни с кем, – поспешил вмешаться Демир.

– Какие-то вы сегодня скучные, – недовольно сгримасничал Остап. – С вами никакого веселья и никакой выпивки.

– Держи! – кинул я Остапу свой серебряный аспер. – Мы не в настроении, а ты повеселись.

– Совсем другое дело, Филат! – радостно поймал мою монету Остап. – Я выпью за улучшение настроения у вас обоих!

После этого заявления парень поспешно скрылся от нас с Демиром в дверях ближайшего трактира.

– С твоими деньгами он сегодня снова упьется вдрызг, – усмехнулся Демир.

– Он заслужил свою выпивку. Ты не находишь?

– Вот и раскрыта загадка неуловимого доносчика и им, увы, оказался не ты.

– Ты во мне сомневался?

– Нисколько.

– Так неожиданно и запросто мы узнали секрет, над которым я долгое время ломал себе голову, – признался я своему другу.

– А в перерывах между этим бесполезным занятием дрожал от страха, – дружески ухмыльнулся Демир.

– Полгода назад, но не теперь, – улыбнулся я в ответ своему другу.

– Выходит, нынче самое время для того, чтобы поквитаться с Герой за его ложные обвинения, – предложил мусульманин. – Нам с тобой будет несложно разузнать об отце Геры и о том, где его выродок-сын теперь находится.

– Ты тоже имеешь что-то против Геры?

– Он оклеветал тебя и угрожал расправой. Для меня этого вполне достаточно, чтобы считать его своим личным врагом. Вместе с тобой, Филат, мы сможем хорошенько…

– Нет, Демир, нет, – остановил я своего друга. – Я не собираюсь заниматься глупой местью.

– Слабак, – провокационно обозвал меня Демир.

– Гера находится далеко от Трапезунда. Пусть там и остается. У меня нет никого желания видеть его и выяснять с ним отношения.

– Побьюсь об заклад, что у тебя нынче появился маленький шанс одолеть его, может быть, даже без моей помощи.

– Ты стал настолько верить в мои силы, брат? – довольно ухмыльнулся я.

– Не обольщайся, Гупин. Я верю в тебя не намного больше, чем прежде, – продолжал подкалывать меня мусульманин. – Не забывай, что у этого мерзавца в Трапезунде остался брат.

– Я помню о его существовании, но Антип – безвредный. Он только шипит как змея, но на большее не способен.

– Как же ты пренебрежительно начал отзываться о своих старых и добрых архивных приятелях, – хмыкнул Демир. – Или они сами с тобой больше не хотят знаться?

– У меня завелись новые друзья, но, глядя на тебя, я раздумываю, не вернуться ли мне к старым?! – сыронизировал я.

– Не скучно будет снова протирать штаны в архиве?

– Ты меня убедил. Я остаюсь, – засмеялся я.

– И все же я бы разобрался с братьями. Теперь, когда мы знаем правду…

– Демир, я не ищу лишних проблем. Мне и так есть чем заняться.

– Можно сделать все по-тихому, – уверял меня Демир, и его желание мести меня встревожило. – К тому же с таким покровителем, как у тебя… – и Демир выразительно замолчал, ожидая моего ответа.

Мой друг знал, что о Никите Схоларии я говорить не любил. Мы с мусульманином никогда не обсуждали мою работу в ведомстве великого логофета и те задания, что императорский чиновник мне поручал. Демир никогда не расспрашивал и о том, к чему в казармах меня готовил друнгарий Леонид. Впрочем, во мне жила уверенность, что и без лишних разговоров мой друг все отлично понимал, в особенности, после нашей совместной поездки к туркоманам и милостям, что снизошли на меня от императора Василия.

Сам я тайком предпринял попытку узнать как можно больше о великом логофете. Честно говоря, мне даже не пришлось кого-то особенно расспрашивать или подкупать. Вполне достаточно было внимательно слушать разговоры в Цитадели, из которых обычно можно было узнать немало важного и любопытного.

Посплетничать о Никите Схоларии и Агапите любили почти все служащие, среди которых были даже те, кто не имел никакого отношения к ведомству великого логофета. В частности, многие в Цитадели знали о родственных связях этих двух и удивлялись тому, насколько сын непохож на своего родителя.

О Никите Схоларии люди обычно говорили шепотом и с непременной смесью страха и уважения. Агапита же воспринимали исключительно как своенравного мальчишку с ужасным и несносным характером. Собственно, это мнение о сыне великого логофета полностью совпадало с моим первым впечатлением. Признаюсь, что лишь после поездки в туркоманский лагерь, я понял, что это была одна из многочисленных ролей, которой Агапит в стенах Цитадели для чего-то самозабвенно следовал.

Еще мне удалось разузнать о том, что предки Схолариев, как и я сам, были выходцами из Константинополя и до 6712 (1204) года от Сотворения мира начальствовали над охраной греческих императоров. Вот только после захвата Константинополя крестоносцами9 прародители великого логофета были вынуждены спасаться от захватчиков-латинян, и, очевидно, руководствуясь личными симпатиями, бежали не в Никею или Эпир10, а в Трапезунд к основателям императорской династии Великих Комнинов11.

Из сведений личного характера мне удалось выяснить, что Никита Схоларий был вдовцом и, кроме Агапита и Лавинии, у него больше не было детей. Зато он был, пожалуй, самым состоятельным неженатым мужчиной в Трапезундской империи, и многочисленные знатные семейства не оставляли несмелых попыток предложить ему своих вошедших в брачный возраст дочерей. Я без труда мог себе представить, как великий логофет одним суровым взглядом вводил в замешательство и полное оцепенение отцов своих возможных невест. Что уж говорить о девицах на выданье, которые при одном появлении императорского чиновника сразу впадали в полуобморочное состояние.

Об Агапите мне удалось узнать намного меньше, нежели о его отце. Несмотря на подходящий возраст он до сих пор не был женат. Впрочем, сын Никиты Схолария, также как его отец, считался завидным женихом и якобы уже успел свести с ума почти всех придворных дам. Отчего-то этому последнему обстоятельству я охотно верил.

– У меня нет желания строить планы страшного отмщения Гере. Давай, просто возьмем и забудем о его существовании, – вернулся я к разговору с Демиром.

– Поговорим об этом позже, – подозрительно легко согласился мой друг и принялся говорить об Ирис.

В ту же минуту я подумал о том, что было бы намного лучше продолжить строить планы нашей кровавой мести Гере и Антипу. Однако Демира было уже не остановить.

– Ты, Гупин, обязательно должен прийти к нам сегодня на ужин, – в очередной раз принялся уговаривать меня Демир. – Ирис обещала, что приготовит твою любимую еду. Она очень хочет тебе угодить и даже спросила у меня, что ты любишь. Я сказал, что жареную утку. Ведь так?

– Пусть Ирис угождает тебе, а не мне, – сразу напрягся я. – Ты же знаешь, что у меня есть, кому мне угождать, – вспомнил я об Элени и слегка улыбнулся.

– Не придирайся к словам, – хлопнул меня по плечу Демир. – Я обещал Ирис привести тебя к нам на ужин. Если понадобится, то даже силой.

– Так просто выполнить свое обещание у тебя не выйдет. Это раньше ты мог таскать меня за шкирку, словно паршивого щенка.

– Да, ведь нынче все разительно изменилось, и ты даже сможешь наставить мне синяков, пока я буду тащить тебя через весь город! – со смехом воспринял мои возражения мусульманин.

Нельзя было не заметить, что Демир выглядел счастливым. Мусульманин с воодушевлением рассказывал мне, что за последнюю неделю Ирис разительно изменилась. Девушка стала приветливее с ним, и даже один раз взяла вместе с собой на рынок. Теперь мой друг рьяно принимался исполнять любую просьбу Ирис, продолжая недоумевать, отчего я мог так сильно обидеться на девушку, что не желал более идти в дом к его матери.

Каюсь, я так и не решился рассказать Демиру о содержании своего последнего разговора с Ирис и ее признании в своих чувствах ко мне. Для себя я решил, что ни за что не стану поддаваться на уговоры Демира. Ведь если даже допустить, что приглашение на ужин не было уловкой Ирис, чтобы увидеть меня, то у Демира с девушкой начали налаживаться отношения, и я своим появлением ни в коем случае не должен был испортить их очень хрупкую идиллию.

Внезапно на Майдане послышался истошный рев, переходящий в пронзительный женский визг. Именно так возвестила о своем приходе на площадь юродивая прорицательница Надежда.

В один миг все мое внимание сосредоточилось на странной женщине. Если сначала юродивая долго стояла на одном месте, скрестив свои руки на впалой груди, то затем Надежда принялась неистово кружиться по всей площади, собирая вокруг себя суеверный народ и праздных зевак. Люди, толпившиеся вокруг бывшей прачки, принялись тыкать в нее пальцами, боязливо креститься и перешептываться.

– И этот день настал! Этот день пришел, грешники! – закричала прорицательница, продолжая свой дикий танец. – Солнце погаснет и день обратится в ночь! Обрекла его ромейка! Обрекла его на погибель! Он сгинет и уйдет от нас прочь!

– Удивляюсь я, – заметил мне Демир. – Как эту безумную женщину еще не повесили, ведь даже глупцу понятно, что в своих путаных речах она говорит об императоре.

– Мне кажется, что несчастная женщина не просто так произносит все эти странные слова, – поделился я своими подозрениями с Демиром.

– Думаешь, что у нее есть какой-то умысел против василевса?

– Посмотри, Демир, вон на тех двух, – указал я своему другу на мужчин, что стояли немного поодаль. – Они не спускают глаз с юродивой и следуют за ней повсюду. В прошлый раз, когда стражники попытались арестовать женщину, те двое силой утащили ее с Майдана.

– Похоже, что они здесь не просто так, – согласился Демир

– Они как будто приглядывают за женщиной или даже следят за ней.

– Но какой им интерес? – озадаченно посмотрел на меня мусульманин.

– Не знаю, – пожал плечами я.

В это время в западной части Майдана началось движение. Я повернулся и увидел императора Василия на его черном жеребце. В сопровождении охраны василевс неспешно въезжал на главную торговую площадь Трапезунда.

От Ливадина мне приходилось слышать о том, что со времен своей жизни в Константинополе император Василий любил посещать рынки и торговые площади. Похоже, что от этой своей привычки василевс не избавился и в Трапезунде, взяв за обыкновение, один раз в месяц обходить Майдан и осматривать имеющиеся на нем товары. При этом у каждого из торговцев император непременно интересовался, за сколько тот продает свой товар и делал это не мимоходом, а весьма внимательно и с усердием, спрашивая не про какой-то конкретный товар, а про все, выставленное на продажу: еду, питье, топливо, одежду и многое другое.

Василевс спешился и неторопливо начал свой привычный обход. Императорские телохранители следовали за спиной у государя, а народ почтительно расступался перед ним. Некоторые люди падали ниц, едва завидев правителя Трапезунда, торговцы же наперебой спешили показать императору свой товар. Василий удовлетворенно улыбался, даже торговался с купцами, и изредка у них что-то покупал.

Прорицательница Надежда, замолчав на какое-то время, вновь очнулась и принялась голосить:

– Василий, уйди! Ты принесешь нам тьму! Вечная ночь уже грядет! Уйди! Не обрекай нас на мрак!

Я наблюдал за императором Василием и видел, как тот мгновенно изменился в лице. Одним взмахом руки он отдал приказ своим людям, и несколько человек двинулись в направлении юродивой женщины.

И тут совершенно неожиданно начало темнеть. Солнечный весенний день стал стремительно становиться серым. Я посмотрел на небо и увидел ужасающее зрелище. Прямо на моих глазах бесовский черный круг принялся поглощать солнце.

На Майдане послышались вопли и отчаянные крики. В тот же момент в толпе началась давка и откровенная паника.

– Конец света! Пришел день Страшного Суда! – неистово прокричал чей-то мужской голос над моим правым ухом.

– Мы прокляты! Прорицательница сказала правду! – вторили ему множественные женские голоса.

– Прокляты не мы, а император! По воле Господа мы должны его изгнать! – сделал отчаянный вывод еще кто-то в толпе.

– Бей его, люди! Бросайте в него камни! – послышались истеричные призывы за моей спиной.

Неизвестно откуда в руках у некоторых людей в толпе действительно оказались камни, которые без промедления полетели в сторону императора Василия и его людей.

– Что это за чертовщина, Гупин? – спросил у меня Демир, и, пожалуй, впервые я увидел на лице своего друга неподдельный страх.

– Солнечное затмение. Я читал о таком в одном старинном манускрипте, – пояснил я мусульманину. – Бояться здесь нечего. Темнота скоро уйдет и вокруг снова станет светло, как было прежде.

– Так это не конец света? – с облегчением выдохнул мой друг.

– Нет.

Я посмотрел в сторону императора Василия. В стремительно спускавшемся на город полусумраке я разглядел, как телохранители окружили государя Трапезунда и принялись уводить его с Майдана.

Прорицательница очень быстро куда-то исчезла. Уже в потемках я не сразу заметил, как двое мужчин принялись поспешно уводить юродивую женщину подальше от торговой площади.

– Демир! – окликнул я своего друга. – Следуй за мной!

Вместе с мусульманином мы принялись пробираться сквозь людскую толпу, что неистово выла и ныла. Женщины опускались на колени и, протягивая руки к небу, отчаянно молились. Мужчины судорожно крестились, а кто-то из них даже пытался запустить в сторону скрывшегося с площади императора Василия чем-нибудь первым попавшимся ему под руку.

– Куда мы идем? – спросил Демир, не отставая от меня ни на шаг.

– За прорицательницей, – коротко объяснил я, когда мы наконец выбрались с площади и бросились в проулок, в котором только что скрылась женщина и двое ее спутников.

Далеко от нас с Демиром беглецам уйти не удалось. Похоже, что сама прорицательница оказалось изрядно напугана случившимся затмением солнца. Женщина орала и так сильно упиралась ногами в мощеную камнем улицу, что двум взрослым мужчинам с большими усилиями удавалось тащить ее за собой.

– Стойте! Именем императора, стойте! – выкрикнул я.

Мужчины оглянулись и, бросив юродивую прорицательницу на произвол судьбы, двинулись вглубь переулка. Однако друнгарий Леонид не зря усердно тренировал меня в казармах. Я ускорился и через несколько метров настиг одного из беглецов, а именно того, что еще мог смутно разглядеть в темном проулке. Как следует оттолкнувшись ногами от земли, я запрыгнул мужчине на спину и повалил его на каменную брусчатку улицы. Мой пленник попытался сопротивляться, но я крепко свел его руки за спиной и прижал всем своим корпусом к земле.

Прошло несколько долгих минут. Нежданная темнота начала растворяться так же стремительно, как и обрушилась на город. Я поднял голову. Демира нигде не было видно.

– Отпусти меня! Прошу, отпусти меня! – жалобно застонал мужчина подо мной.

– Почему ты убегал? – спросил я у пленника, слегка ослабляя свою хватку, но лишь для того, что стянуть с беглеца кожаный пояс и связать им его руки.

– Я испугался затмения солнца, – выпалил мужчина, который, когда я поднял его на ноги, оказался немногим старше меня.

– Откуда ты знаешь про солнечное затмение? – удивился я.

– Ниоткуда, – спохватился мой пленник, поняв, что сказал лишнее.

– Не ты ли научил несчастную женщину говорить подлые слова об императоре? – с подозрением спросил я у беглеца, пока тот пребывал в явном замешательстве.

– Нет, это был не я! – неистово принялся отрицать свою вину мой пленник. – Мне платили за то, чтобы я присматривал за юродивой! Больше я ничего не знаю!

– Кто тебе платил?

– Человек, у которого было слишком много серебряных монет, чтобы тратить их на подобные глупые прихоти, – пытливо уставился мне в лицо молодой мужчина. – Я больше ничего не знаю! Освободи меня! Прошу тебя!

– Если ты перестанешь врать и скажешь мне правду, то я подумаю над тем, стоит ли мне тебя освободить, – дал я беглецу ложную надежду с одной единственной целью, узнать от него как можно больше.

– Я расскажу, что знаю, но поклянись, что ты отпустишь меня, господин, – безумно хотел поверить моему обещанию несостоявшийся беглец.

– Ты выходец из Гурии или Грузии? – не собирался я давать своему пленнику мнимых обещаний.

– Я – гуриец, – гордо ответил мне тот.

– И кто же платил тебе, гуриец, за то, чтобы ты организовал мятеж против императора Трапезунда? – неожиданно пришло мне в голову напугать беглеца.

– Какой мятеж? – всерьез испугался гуриец и вылупился на меня. – Я делал то, за что мне хорошо платили.

– Так кто тебе платил? – повторил я свой прежний вопрос, начиная подталкивать пленника в сторону прорицательницы, которая сидела на корточках шагах в двадцати от нас, громко всхлипывая и закрывая лицо костлявыми руками.

– Господин, что учил безумную женщину говорить всякие мерзости про императора.

– И как звали того господина?

– Не знаю! Я больше ничего не знаю! Отпусти меня, добрый господин, ты ведь мне обещал! – продолжил канючить гуриец.

В проулке появился Демир.

– Я не догнал второго беглеца. Было слишком темно, поэтому он сумел скрыться от меня в какой-то узкой подворотне.

– Мы схватили одного, что уже неплохо, – успокоил я своего друга.

– И кто же это? – изучающе посмотрел Демир на моего пленника.

– Кто-то, кто знал о солнечном затмении и подначивал толпу напасть на императора.

– Предатель! – зло прорычал мусульманин.

– Нет, я – не предатель! Я хотел подзаработать! В этом нет ничего не законного! – испуганно попытался оправдаться гуриец и вновь обратился ко мне. – Отпусти меня, ты ведь обещал!

– Ты обещал ему свободу? – изумленно посмотрел на меня Демир.

– Нет.

– Хорошо, – удовлетворенно кивнул мой друг. – Что будем делать с беглецом?

– Отведем к великому логофету, – без лишних размышлений принял я, как мне тогда казалось, единственно верное решение. – Никита Схоларий уж точно разберется, что к чему во всей этой истории.

Демир кивнул мне в знак своего одобрения.

– Прихвати юродивую. Думаю, что она великому логофету тоже пригодится, – попросил я.

– Ладно, – отозвался мусульманин.

Измученная женщина не сопротивлялась и смиренно пошла с моим другом. Мне же приходилось прилагать изрядные усилия для того, чтобы тащить гурийца следом за собой. Мой пленник брыкался и грязно ругался на своем родном языке. Я в свою очередь делал вид, что не понимаю ни единого слова из его речи.

Несколько раз гуриец заговаривал со мной по-гречески, желая вызвать жалость и уговорить меня отпустить его. Однако я понимал, что здесь все очень непросто. На лицо был злой умысел против императора Василия, которому я принес клятву верности, а значит, поступить иначе не мог.

В Хронике у Михаила Панарета в этот день появилась новая запись, которую я увидел много лет спустя. Прочтение событий у моего бывшего соседа по комнате вновь было незаурядным. Панарет написал:

«3 марта 6845 (1337) года от Сотворения мира на второй день Великого поста с 4 до 7 часов случилось солнечное затмение, в полнейшем смятении народ восстал против императора и, собравшись вне крепости, кидал в него камни».

Глава 25. Время собирать камни

Темная, очень мрачная комната без окон с каменными, веющими сыростью и холодом стенами. Из мебели здесь только стол, сделанный из грубого неотесанного дерева, пара почерневших от времени скамеек и единственный стул, на котором сидит Никита Схоларий. Его ярко-красный кафтан – единственная радостная краска во всей комнате, поэтому мой взгляд невольно останавливается на великом логофете.

Я стою напротив императорского чиновника. После того как он отпустил Демира, и оба наших пленника, гуриец и прорицательница, были уведены вглубь казематов, я начинаю свой подробный доклад о том, что несколькими часами ранее произошло на Майдане.

Никита Схоларий сосредоточенно слушает меня. Он чуть заметно морщится и кивает. Я же терпеливо, не упуская ни единой детали, продолжаю свой рассказ в надежде, что великий логофет разберется в запутанной истории и поделится со мной своими размышлениями.

– Именно так, мы с Демиром схватили беглеца, – подытожил я. – По дороге к Цитадели гуриец твердил мне, что ничего не знает о беспорядках на Майдане. Он утверждал, будто отрабатывал щедрую плату некоего богатого господина за присмотр над юродивой женщиной. Врет он или говорит правду, господин, судить я не берусь.

– А что со вторым беглецом? – осведомился у меня Никита Схоларий.

– Было темно, и мы его упустили, – неохотно признал я наш с Демиром промах.

– Как думаешь, тебе удастся узнать его, если встретишься с ним вновь?

– Да, – уверенно подтвердил я.

– Преступники называли какие-то имена?

– Нет, – покачал я головой. – Мне известно лишь имя женщины, что называют прорицательницей. Ее зовут Надежда, и некогда она была прачкой в Цитадели.

– Я знаю об этой сумасшедшей. Однако не думал, что те бездумные речи, что она произносила на улицах города, смогут наделать столько шума и обернутся для нас настолько скверно.

– Женщина открыто бранила императора и его супругу, – с опаской заметил я. – Она сыпала угрозами и пугала жителей города. Все могло обойтись, если бы не сбылось ее так называемое пророчество. Загадочным образом солнечное затмение совпало с предсказаниями юродивой о конце света. Люди испугались, и даже самые верные подданные императора поверили во весь тот бред, что она несла.

– Безумную женщину следовало взять под арест многим раньше, – не иначе как укорил сам себя великий логофет.

– Ее использовали, – смело предположил я.

– При этом очень умело, – подтвердил Никита Схоларий. – У императора есть враги, но противник, с которым мы имеем дело сейчас, чрезвычайно ловок и изобретателен.

– Кто же этот хитрый враг василевса?

Никита Схоларий напряженно постучал пальцами по деревянному столу, но даже не подумал отвечать на мой вопрос.

– Наш коварный противник все-таки допустил просчет, – вновь заговорил императорский чиновник после короткой паузы. – У нас в руках оказались его подручные. Они хотя и мелкие рыбешки в этом мутном пруду, но я уверен, что при правильном подходе способны вывести нас на кого-то покрупнее.

– А что будет, если арестованные не захотят выдавать своих секретов? Или окажется, что они не знают ничего важного?

– Всего пара часов пребывания в тюремных казематах способно удивительным образом развязывать языки и освежать память. К тому же для того, чтобы получать верные ответы, следует задавать правильные вопросы в строго определенное время, не раньше и не позже, – поведал мне Никита Схоларий, и его глаза хищно заблестели.

Петли мощной, окованной железными пластинами двери пронзительно скрипнули, и на пороге возник император Василий. Государь, не взглянув на меня, сразу ринулся к великому логофету.

– Докладывай, Никита, что тебе известно о произошедшем на Майдане?! – заговорил василевс со своим чиновником крайне требовательным тоном.

Великий логофет приподнялся со стула и, низко поклонившись императору, заговорил с василевсом сдержанно и деловито:

– Мой император, я занимаюсь тем, что выясняю все подробности случившихся на Майдане беспорядков.

– И что? Тебе до сих пор не удалось ничего толком разузнать? Я тебе и без твоих разбирательств скажу, великий логофет! Это был бунт! Народ посмел выступить против меня!

– Не думаю, что на Майдане случился бунт, мой император, – все так же хладнокровно продолжал говорить Никита Схоларий. – Всего лишь очередные происки твоих врагов.

– Что ты хочешь этим сказать? – пожелал услышать как можно больше подробностей василевс.

– Твои враги, мой император, использовали юродивую прорицательницу для того, чтобы наводить напраслину и возмущать против тебя жителей Трапезунда.

– Ты снова клонишь к заговору против меня? – сверкнул глазами император.

– На этот раз обстоятельства выглядят намного более серьезными, чем прежде. У нас вновь появился гурийский след, и теперь, мы непременно должны довести начатое расследование до конца.

– Ты думаешь, что гурийцы все никак не успокоятся и в который раз замышляют против меня?

– Я пока остерегусь от прямых обвинений, – с осторожностью ответил Никита Схоларий.

– Разберись с этим делом! Если князь Гуриели или кто-то из его подданных решился интриговать против меня, то мы должны иметь этому железные доказательства! – сурово потребовал император.

– Доказательства будут и на этот раз неопровержимые, – самоуверенно пообещал великий логофет. – Ты отверг женитьбу на дочери Гуриели, отчего князь вполне мог затаить на тебя обиду.

– Он – мой вассал! Он не смеет на меня обижаться!

– Князь Гуриели – крайне честолюбивый человек. Тебе ли не знать, мой император, что зачастую его амбиции намного превосходят его возможности, – деликатно подметил Никита Схоларий.

– Ты прав, Никита, все именно так, – неохотно согласился со своим чиновником василевс. – Однако я не могу себе представить, что он мог зайти так далеко и принялся разжигать бунт жителей Трапезунда против меня.

– Я проведу тщательнейшее расследование и доложу о результатах.

– Сделай это! И как можно скорее! – жестко потребовал император. – И вот еще что, Никита. Скажи мне, почему астрономы не доложили нам о солнечном затмении?

– Астроном Георгий Хионидис уверяет, что отправлял нам свой ежемесячный отчет. Однако мы его не получили.

– Найди виновных, великий логофет. Уж слишком много здесь обнаруживается неприятных совпадений и упущений.

– Я уже отдал необходимые распоряжения. Все виновные будут найдены и наказаны.

– Завтра к полудню я жду тебя с докладом о первых результатах расследования. Предоставь мне, Никита, доказательства. Предупреждаю, что твои догадки, клятвенные обещания и заверения я более не намерен слушать.

– Да, мой император, – низко поклонился Никита Схоларий государю Трапезунда.

Удовлетворившись таким ответом, василевс покинул комнату, оставив нас с великим логофетом вдвоем.

– Наш император, как всегда, хочет быстрых результатов, – натужно выдохнул Никита Схоларий. – Думаю, что пришло время потолковать с нашими пленниками.

Что греха таить, мне было любопытно, какие именно сведения сможет узнать у юродивой женщины и арестованного гурийца Никита Схоларий. Однако великий логофет явно не собирался оставлять меня при себе.

– Ступай, Филат, пока что ты свободен. Однако оставайся в Цитадели, потому как можешь мне понадобиться.

Я кивнул и быстрым шагом направился к двери. Выйдя из темной комнаты, я оказался в намного более мрачном, слабоосвещенном коридоре полуподвала. Меня резко охватило непреодолимое желание бежать из этого жуткого места. Я буквально взлетел по лестнице, ведущей наверх, при этом едва не сбив с ног одного из тюремных стражников. Вот настолько сильно мне хотелось поскорее выйти во двор на дневной свет из сырых и холодных тюремных казематов.

Тем временем день уже давно клонился к закату. Я решил, раз мне сегодня предстояло заночевать в Цитадели, то без плотного ужина было никак не обойтись.

Я отправился в трапезную для стражников гарнизона и дворцовой прислуги. Пойти в комнату, где столовались императорские чиновники, питаться в которой мне полагалось по рангу, я даже не думал. Обществу высокомерных и чванливых сановников я без колебаний предпочитал ставших мне намного более привычными солдат. А еще мне хотелось послушать дворцовые сплетни и то, что обычные люди, не обремененные властью и особыми знаниями, будут говорить о событиях, случившихся на Майдане.

Просторная трапезная, что примыкала к кухне, была наполовину заполнена людьми, в основном мужчинами в военной униформе. Живое и шумное мужское гоготание смешивалось с громкими разговорами и невероятно аппетитным запахом, исходящим от свиной туши, что жарилась на громоздком вертеле у самого очага.

От толстой поварихи, что когда-то мучила черноглазую Ирину за то, что та плохо выполняла свои обязанности кухарки, я получил порцию густой овощной похлебки и кусок жареного мяса. Присев за один из массивных столов рядом с молодым парнем, который, должно быть, совсем недавно поступил в гарнизон Цитадели, я с удовольствием принялся за поглощение горячей пищи.

Как я и рассчитывал, разговоры о произошедшем на Майдане, лились вокруг меня рекой.

– Ты говоришь, что был на площади и видел, как народ начал бросать камни в императора? – спросил слегка полноватый мужчина, сидевший напротив меня, у своего бородатого соседа.

– Да, Евсей, – подтвердил бородатый. – Я своими собственными глазами видел и своими собственными ушами слышал, как люди кричали, а потом принялись бросать камни в императора. Один из камней даже попал в меня, и теперь на моей ноге образовался синяк размером в большую спелую сливу.

– Все это от страха, – заметил Евсей. – Я всякого повидал на императорской службе, но и сам струхнул, когда среди бела дня все вокруг меня принялась погружаться во мрак.

– Прорицательница сказала правду, – заявил мужчина, сидевший чуть поодаль от меня. – Сегодня мог наступить конец света, но Господь милостив и сжалился над нами грешными.

– Всему виной ромейка, – пробурчал еще кто-то за столом. – Молодая жена императора проклята, а значит, все самые страшные беды неминуемо обрушатся на наши с вами грешные головы.

– Та женщина вовсе не прорицательница, а настоящая колдунья, – настаивал бородатый мужчина, сидевший напротив меня. – Я слышал ее слова. Колдунья говорила диким неженским голосом, как будто нечестивый демон вселился в нее.

– Нет, она не колдунья! – недовольно возразило несколько голосов справа от меня.

– Колдунья! Колдунья! – уверенно утверждал бородатый стражник, и ему вторило несколько человек за нашим столом. – Я видел, как она выла на Майдане и призывала темноту. Вот только ангелы Господни были на страже и не позволили бесовскому отродью взять над нами верх.

– Неправда! Прорицательница предупредила императора, что ему следует избавиться от ромейки и взять себе другую жену, – смело предположил чей-то, показавшийся мне очень знакомым голос.

Я откинулся назад и, присмотревшись, увидел Тараса, который на пиру по случаю свадьбы василевса сидел рядом со мной и крайне непочтительно высказывался о Палеологине. В данный момент мужчина не был пьян, но без зазрения совести продолжал показывать свое неуважение к правительнице Трапезунда. Впрочем, еще больше меня удивило то, что никто из стражников не подумал вступиться за свою государыню.

Мне пришлось сделать над собой усилие и промолчать. Я явился в трапезную для того, чтобы поужинать и послушать сплетни, а не рассказывать солдатам о том, что мне было известно. Кроме того, сказать правду о предположениях Никиты Схолария и возможном заговоре гурийцев против императора Василия я все равно не мог.

– Поговаривают, что прорицательницу арестовали и заключили в казематы, – сообщил чересчур много знающий Евсей.

– Колдунья должна быть наказана за свои деяния! – раздалось несколько одобрительных голосов рядом со мной.

– Женщина – предсказательница и ни в чем не виновата! – несмело возражали голоса на другой половине нашего стола.

– Я слышал, что были схвачены люди, которые посмели бросать камни в императора, – продолжал подливать масла в огонь Евсей.

– Что с ними будет? – несмело спросил мой молодой сосед, впервые подав свой звонкий, еще не до конца сломавшийся голос.

– То, что обычно делают со всеми бунтовщиками, – наставническим тоном ответил Евсей моему неопытному соседу.

– Петлю на шею и готово! – с неистовой злостью выкрикнул Тарас и смачно сплюнул в свою пустую тарелку.

– Один ученый человек предупреждал меня о том, что сегодня должно было случиться солнечное затмение, – высказал парень, сидящий рядом со мной, первую здравую мысль.

Я невольно повернулся и посмотрел на своего молодого соседа. Щеки парня немного раскраснелись, потому как он, очевидно, еще не успел привыкнуть к тому, чтобы открыто противоречить старшим.

– Что такое солнечное затмение? – с явным сомнением в голосе переспросил бородатый солдат.

– Природное явление, – охотно продолжил говорить парень, обрадовавшись, что его слова вызвали интерес. – Знакомый моего отца – настоящий астроном, который предупредил нас о том, что нынче на несколько мгновений день обратится в ночь, поэтому лично я темноты нисколечко не испугался.

– Очередной колдун – вот кто этот твой востроном, – сделал вывод бородатый стражник, и мой молодой сосед поник, не решаясь более говорить о солнечном затмении.

Проглотив свою порцию еды, я направился к свиной туше. Мясо успело зажариться до золотистой корочки, и я с большим удовольствием принялся отрезать от туши большой и смачный кусок.

– А ты, Филат, что знаешь о событиях на Майдане? – спросил у меня, возникший откуда-то из-за спины папий Прохор.

– Я? – вопросительно уставился я на командира гарнизона.

– Именно ты, – настаивал Прохор и продолжил говорить намного тише. – Я видел, как ты привел юродивую женщину и арестованного мужчину в Цитадель.

– Я выполнял приказ, – также негромко отвечал я, передавая нож Прохору для того, чтобы мужчина тоже смог отрезать себе мяса.

– И чей это был приказ? – продолжил допытываться у меня папий, при этом очень ловко и умело орудуя ножом.

– Мне не известно ничего особенного, – пожал я плечами, ведь сказать что-то большее я не мог. – Мне велели привести тех людей в Цитадель, что я и сделал. А кто они, и что натворили, мне никто не объяснял.

– Почему-то я думаю, что ты знаешь намного больше, чем говоришь мне, – лукаво улыбнулся Прохор, и я невольно подумал о том, что папий мог быть осведомлен о том, чем я должен был заниматься, следуя приказам Никиты Схолария.

– Мне известно лишь то, что случилось солнечное затмение. Люди на Майдане испугались, отчего и произошла сумятица.

– Сумятица?! – рассмеялся Прохор. – Чудное название для народного бунта. Я запомню.

– Это не был бунт, папий! – возразил я и тут же спохватился, чтобы не сказать лишнего, ведь я давно заметил, что людям, к которым я был искренне расположен, врать было сложнее всего.

– Я вижу, что Никита Схоларий успел тебя неплохо обучить. Ты быстро стал не таким разговорчивым, каким был прежде.

– Не знаю, в чем именно ты меня подозреваешь, папий. Я всего лишь миртаит. С моим чином не положено знать очень много, – как можно уверенней проговорил я.

– Так-то оно так. Да кто знает, каков ты такой на самом деле, – пристально посмотрел мне в глаза Прохор. – Ладно, не бери в голову.

Стоило командиру гарнизона отвлечься на кого-то из своих стражников, как я поспешил покинуть трапезную и скрыться от дальнейших вопросов папия в своей новой комнате.

Поднявшись наверх по узкой, давно заросшей паутиной лестнице, я шагнул в темноту комнаты и поставил на стол масляную лампу, которая была у меня в руках все то время, что я двигался по скудно освещенным коридорам малолюдной части дворца. Впервые за долгое время я оказался один и в полной тишине. Я вдруг понял, что этой ночью никто не станет сопеть у меня под ухом или сонно ворочаться под боком. В казармах, даже ночью, никогда не было настоящего покоя. Всегда что-то громко скрипело или трещало, а самые взрослые из солдат беспощадно храпели со всех сторон.

Улегшись на мягкую, непривычно удобную постель, я закрыл глаза и принялся думать об Элени. Пожалуй, то были самые приятные мысли за весь день. Завтра после полудня мне предстояло нанести очередной визит ромейской принцессе, а значит, и увидеть свою любимую девушку.

Больше всего на свете мне хотелось провести с Элени целый день за пределами Цитадели, свободно гуляя по улицам Трапезунда и весело развлекаясь на торговых городских площадях. Однако Элени указывала мне на необходимость соблюдения приличий и отказывалась идти со мной в город. Я понимал опасения девушки, ведь незамужней высокородной девице было не положено появляться в обществе мужчины, если только он не являлся ее мужем или другим близким родственником.

Я не отчаивался и продолжал предлагать Элени одеться так, чтобы никто и никогда не смог ее узнать. Девушка встречала мое предложение со звонким смехом, искренне полагая, что в наряде простолюдинки будет не так красива, и сразу разонравится мне. Я же был уверен, что Элени будет прекрасна в любой одежде или без нее. Однако о второй части своих фантазий я до поры до времени предпочитал благоразумно молчать.

Ранним утром следующего дня меня вызвал Никита Схоларий. Слуга великого логофета уверенно постучал в мою дверь. Теперь я знал, что хотя бы кому-то в Цитадели известна дорога к моей комнате, расположенной почти на дворцовом чердаке.

Оставшись без завтрака, я поспешил за неразговорчивым слугой великого логофета. Выйдя во двор, я почти сразу сообразил, что он ведет меня в тюремные казематы.