Читать книгу Мертвая авеню - Диана Клепова - Страница 8

Из дремоты меня вытряхнул отец, уже одетый в его форму: черный комбинезон, заправленный в высокие армейские сапоги того же цвета, и бежевый пуленепробиваемый жилет.

– Эйприл, собирайся.

Я чуть нахмурила брови и села на кровати, заметив за его спиной Шона, держащего в руках игрушечного тиранозавра. Отец обернулся к брату.

– Оставь его, – он кивнул головой на игрушку. – у тебя все равно заберут его там. Туда не надо ничего брать, потому что все самое необходимое там и так есть.

Там – это где? К чему такая спешка? Отец спрягал загадочное «там», оставляя мне лишь догадываться.

Я опустила ноги на холодный пол и выпрямилась, мужаясь и стараясь подготовиться к худшему. Сглотнула и, наконец, задала вопрос:

– Где – там?

– В Штабе, – равнодушно ответил отец. Мое сердце пропустило удар.

Я почувствовала как желудок сжался в тугой комок. Я не готова! Еще слишком рано! Мне от силы оставалось три дня до проверки, но это было ценным временем, в которое я пыталась насладиться последними днями привычной жизни: никаких тренировок, дискриминации по возрасту и наличию иммунитета.

Я опустила глаза на ноги Шона, который по-видимому был озадачен не меньше меня, где мой взгляд перехватили зеленовато-желтые глазки Симбы. У меня защемило сердце.

Я часто думала о том, что с братиком я буду видеться гораздо реже. Но я совсем не подумала о коте. Он не сможет прокормить себя сам. Только не в этом городе. Только не этот заласканный кот.

Я не готова была расстаться с этим домом, с воспоминаниями, которые ему принадлежали. Я не могла оставить Симбу одного, но отец никогда не предоставлял мне право выбора. Его слово – закон, и на осознание этого угрюмого факта у меня ушло шестнадцать лет. И потраченное время мне никогда не окупится.

Через несколько минут отец грубо схватил меня за руку, раздраженный моей медлительностью, и вытолкал за дверь, не дав даже собрать вещи. Я успела только умыться и попить воды.

Я дала себе слово, что вернусь сюда любой ценой.

***

Порыв холодного ветра со стороны Гудзона шевелил мои волосы, когда я волоклась позади. Я повернула голову и увидела автомат с кофе – мой любимый. Мы с Николетт регулярно покупали здесь горячий шоколад.

Поразительно, как быстро все изменилось. Исчезло все, что мы воспринимали как данность.

Всего год назад никто даже не мог вообразить себе такого будущего для человечества. Для господствующего вида на Земле. Люди, высшие существа на планете, которые некогда считали себя хозяевами Вселенной, теперь пожирали друг друга.

По усеянному трещинами асфальту катился мусор. Мусор. Самое безобидное, что теперь можно было встретить на улицах Нью-Йорка. В худшем случае можно наткнуться на разлагающийся труп или хотя бы почувствовать его вонь. Никого больше не заботила чистота этой планеты – экология теперь ни для кого не имела ровным счетом никакой ценности, ведь сейчас загрязнение окружающей среды было самой меньшей из проблем. Но я обману саму себя, если скажу, что теперь люди боролись за выживание, и только за него. Потому что это не так.

Когда Капсула только начала распространяться по единственной планете, где есть жизнь, стирая человеческие законы и взамен устанавливая свои собственные, люди грабили банки, магазины с дорогостоящей техникой и бижутерией. Во все времена человека заботили деньги.

И власть. А это выше моего понимания.

Чутье к основным нравственным ценностям отпущено природой на всем в одинаковой мере. Так говорил Фицджеральд еще в тысяча девятьсот двадцать пятом году. И только через сто один год, в две тысячи двадцать шестом, с наступлением апокалипсиса до меня дошел смысл этих слов.

Ад на земле начался осенью две тысячи двадцать пятого. С тех пор прошел год.

Мы боремся с Капсулой уже целый год.

Год, растянувшийся на вечность.

Год без беспокойства о сплетнях, год без глупых недель моды, год без праздников. Рождество, Пасха, День Сурка, День Независимости, Труда, Памяти и Спонтанного проявления доброты больше не существовали.

Шон то и дело оборачивался в мою сторону, чтобы убедиться, что я не отстаю. В ответ я пыталась ободряюще ему улыбнуться и даже помахать рукой, но получалось только жалкое подобие того, как я хотела выглядеть. Папа торопил сына и приговаривал, что идти нужно максимально быстро. И чего это он так волнуется из-за нашей скорости? От кого мы убегаем? Это безопасный город!

– Эйприл, – обратился ко мне отец, когда мы уже стояли у дверей госпиталя, входившего в состав Штаба, – позаботься о брате. Не выпускай его из поля зрения. Не выходите на улицу без присмотра, – он положил руку мне на плечо, и в это мгновение я увидела в его глазах что-то по-настоящему отцовское. Таким взглядом родители обычно смотрят на своих детей, оставляя их и надеясь, что они справятся в одиночку. – С вами я внутрь не пойду, и увидимся мы теперь, скорее всего, не скоро, но… ничего не бойтесь. Вас просто проверят на наличие иммунитета и отправят в то место, куда вам по отряду будет положено. Я найду вас… – последовала небольшая пауза. – Вас обоих.

Я смотрела на него снизу вверх. Изучала его черты лица, такие знакомые. Бритая налысо голова, щетина, гора мышц и военные татуировки, обвивающие руки. Никогда бы не подумала, что расставаться с ним будет так тяжело, но я никогда не признаю этого в слух.

– Ты не скажешь мне, в чем дело? – спросила я, заранее зная ответ.

– Нет.

Я разочарованно вздохнула и отвела взгляд. Что уж с ним спорить и выпытывать ответ? Упрямство я унаследовала именно от него.

– Пап?

Мы оба повернулись на голос. Правильнее сказать, не повернулись, а опустили головы. Малыш Шон смотрел на папу и хлопал мокрыми от слез ресничками.

– Шон, – отец наклонился к нему.

– Я тебя люблю.

– Я тоже вас люблю, – он обнял сына, погладил его по маленькой лохматой головке и выпрямился. Сейчас отец снова смотрел на меня.

Я видела, как он боролся с желанием обнять меня, но как бы сильно мне не хотелось почувствовать близость человека, который по законам вселенной должен был быть самым важным в моей жизни, неловкость была сильнее. То же самое было и у него – я могла прочитать это по его глазам. Для всех понятная ситуация, где отец должен обнять дочь, и оба обменяются простыми и искренними «я люблю тебя», но мы были друг другу чужими.

Я по-белому завидовала своим друзьям: у Николетт отношения с отцом были примерно такими же, как у меня с мамой; у Дориана родители были разведены, но он путешествовал с отцом и его женой каждый год. Я же со своим только и делала, что ругалась. Говорила ему много ужасных вещей и заявляла, что без него было бы лучше. Самое плохое – я никогда не просила прощения.

В конце концов отец сдержано кивнул мне и начал читать инструктаж: куда нам идти, что нам делать, как себя вести, куда нас отправят после проверки и прочее. А потом ушел, не проронив в мой адрес ни слова. Ни слова, потому что между нами была плотная стена из лишних слов, которые мы друг другу ядовито бросали при каждой ссоре.

Я проследила за тем, куда он пошел – в сторону аэропорта. Именно туда прибывали все беженцы.