Читать книгу Мир позавчера. Чему нас могут научить люди, до сих пор живущие в каменном веке - Джаред Даймонд - Страница 10

В современном мире граждане многих государств могут свободно путешествовать. Мы беспрепятственно перемещаемся по собственной стране. Чтобы пересечь границу другого государства, мы либо просто предъявляем на границе свой паспорт, либо должны заранее получить визу, но так или иначе получаем право путешествовать по чужой стране. Нам не нужно спрашивать разрешения на передвижение по дорогам или по общественным землям. Законы некоторых стран даже гарантируют посторонним доступ на земли, находящиеся в частной собственности. Например, в Швеции землевладелец имеет право не допустить публику на свои поля или в сады, но не в леса. Мы каждый день встречаем тысячи незнакомцев и не обращаем на это внимания.

Право свободы передвижения мы воспринимаем как нечто само собой разумеющееся и не задумываемся о том, насколько немыслимой была подобная свобода почти повсюду в мире на протяжении всей истории человечества, а кое-где она немыслима и по сей день. Я опишу традиционные условия доступа на чужую территорию на своем собственном опыте посещения горной деревушки на Новой Гвинее. Эта история отчасти позволит нам понять некоторые особенности жизни традиционного сообщества – касающиеся мира и войны, детства и старости, отношения к опасностям, – которые мы будем рассматривать в этой книге.

Я прибыл в эту деревню для орнитологических наблюдений на горном хребте, проходившем к югу от нее. На второй день по прибытии несколько местных жителей предложили проводить меня по тропе, ведущей к вершине хребта, чтобы я мог разбить там лагерь для наблюдений. Мы пересекли огороды, расположенные выше деревни, и тропа повела меж высоких деревьев девственного леса. После полутора часов крутого подъема мы миновали заброшенную хижину, которую окружал заросший сорняками огород, и вышли к самому гребню хребта, здесь тропа заканчивалась Т-образным перекрестком. Вправо от перекрестка уходила хорошо утоптанная дорожка.

Пройдя по этой дорожке еще несколько сотен ярдов, я выбрал место для лагеря чуть севернее гребня, то есть на склоне, обращенном к деревне моих новых друзей. В противоположном направлении, к югу от тропы и гребня, покрытый высокоствольным лесом хребет постепенно понижался; из небольшого ущелья слышалось журчание ручья. Я был очень доволен, что нашел такое красивое и удобное местечко, к тому же расположенное на максимальной высоте: это давало мне наилучшую возможность обнаружить редкие виды высокогорных птиц. Покатый склон позволял найти удобную позицию для наблюдений; к тому же рядом имелся источник воды для питья, приготовления пищи и мытья. Так что я предложил своим спутникам, что на следующий день переселюсь в лагерь и проведу там несколько ночей, взяв с собой двоих местных жителей, которые будут показывать мне птиц и заниматься хозяйством.

Мои друзья согласно кивали, пока я не упомянул о том, что возьму с собой всего двоих из них. Тут все они стали качать головами и убеждать меня, что лагерь находится в очень опасной местности и что для его охраны необходимо множество вооруженных людей. Что за ужасная перспектива для орнитолога, собравшегося наблюдать за птицами! Если здесь будет много людей, они неизбежно будут шуметь, постоянно разговаривать и распугают птиц. Почему, спросил я, требуется так много сопровождающих и что такого опасного в этом красивом и мирном лесу?

Последовал быстрый ответ: у подножья хребта на дальней (южной) стороне расположены деревни плохих людей, которые именуются “речной народ”, это враги моих друзей-горцев. Речные люди по большей части убивают горцев ядом и колдовством, они не сражаются открыто. А прадедушка одного моего молодого спутника был застрелен из луков, когда мирно спал в саду у своей хижины, находившейся на некотором удалении от деревни. Самый старший из моих сопровождающих вспомнил, что ребенком видел утыканное стрелами тело этого прадедушки, когда его принесли в деревню; он помнил, как его соплеменники плакали над телом, и помнил, как ему самому было страшно.

Я поинтересовался: имеем ли мы право разбить лагерь на хребте? Горцы ответили, что гребень хребта – это как раз и есть граница между их территорией горцев (северный склон) и землей плохих речных людей (южный). Однако речной народ предъявляет претензии и на некоторую часть территории на северном склоне, то есть уже за линией границы. Разве я не помню заброшенную хижину и заросший огород как раз под гребнем? Эту хижину и огород устроили плохие речные люди и сделали это именно для того, чтобы подтвердить свое право на северный склон, а не только на южный.

Я вспомнил свой предыдущий печальный опыт – мое предполагаемое вторжение в чужие владения на Новой Гвинее – и понял, что к делу следует отнестись серьезно. В любом случае, как бы я сам ни относился к опасности, горцы не собирались оставлять меня на хребте без сильной охраны. Они потребовали, чтобы меня сопровождали двенадцать человек, на что я ответил предложением ограничиться семью. К тому времени, когда лагерь был разбит, мы пришли к “компромиссу”: я насчитал в лагере не семь и не двенадцать, а двадцать мужчин, вооруженных луками и стрелами; их сопровождали женщины, которые должны были готовить, носить воду и собирать дрова. Более того: меня предупредили, что я не должен сходить с тропы и углубляться в чудесный лес на пологом южном склоне. Этот лес, безо всяких сомнений, принадлежит речным людям, и нарушение границы повлечет большие, по-настоящему большие неприятности, если меня поймают, – пусть я всего лишь наблюдал за птицами. Кроме того, женщины из горной деревни не могли носить воду из лощины на южном склоне, потому что это было бы расценено не только как вторжение на чужую территорию, но и как захват ценных ресурсов, а за это придется заплатить (если вообще удастся разрешить спор мирно). Вместо этого женщины каждый день спускались в свою деревню и таскали десятилитровые сосуды с водой вверх по склону на высоту 1500 футов.

На второе утро в лагере возникло некоторое волнение, показавшее мне, что территориальные взаимоотношения между горным и речным народами не ограничиваются требованием полной взаимной недоступности территорий, но устроены более сложно. С одним из горцев я вернулся к Т-образному перекрестку и направился дальше, за него, чтобы расчистить левую часть тропы, заросшую травой и кустами. Мой спутник не был обеспокоен нашим пребыванием там, из чего я заключил, что, если “речной народ” и обнаружит нас, они не станут возражать, пока мы не переходим на их сторону склона. Но тут мы услышали голоса: кто-то поднимался по южному склону. Ох! Речные люди! Если они дойдут до гребня и Т-образного перекрестка, то увидят следы недавней расчистки и мы окажемся в западне: они могут решить, что мы нарушили границу. И что они тогда предпримут?

Я тревожно прислушивался, пытаясь определить по звукам голосов местонахождение речных людей и направление, в котором они идут. Да, они определенно поднимались к гребню со своей стороны. Они уже должны были добраться до Т-образного перекрестка, заметить свежие следы расчистки… Не бросятся ли они в погоню за нами? Я продолжал прислушиваться к голосам, и они вроде бы звучали все громче, хотя расслышать точно было трудно – так колотилось мое сердце. Но в конце концов стало ясно, что голоса не приближаются; наоборот, они делались все глуше. Может быть, речные люди решили вернуться обратно на южную сторону хребта, к своей деревне? Нет! Они спускались по северному склону, в сторону деревни горцев! Невероятно! Уж не военный ли это поход? Но слышалось как будто всего два или три голоса, да и разговаривали пришельцы громко, не таясь; такого едва ли можно ожидать от крадущихся налетчиков.

Тут не о чем тревожиться, объяснил мне мой спутник-горец; все на самом деле в порядке. Мы, горные люди, сказал он, признаем право речных людей в безопасности спускаться по тропе в нашу деревню, а оттуда – на побережье ради торговли. Речным людям не разрешается сходить с тропы, чтобы добывать еду или валить деревья, однако просто идти по тропе можно. Более того: двое из речного народа женились на женщинах из горной деревни и поселились там. Другими словами, между двумя группами не было непримиримой вражды; имело место скорее настороженное перемирие. Что-то по общему согласию было разрешено, что-то – запрещено, однако некоторые детали (например, права на землю у заброшенной хижины) все еще оставались предметом разногласий.

В последующие два дня я больше не слышал поблизости голосов речных людей. Я все еще не видел ни одного из них и не представлял себе, как они выглядят и как одеваются. Однако их деревня располагалась достаточно близко, так что я однажды услышал доносящийся оттуда стук барабана, а в другой раз до меня смутно донеслись крики из деревни горцев на северном склоне. Возвращаясь с проводником-горцем в наш лагерь, я обменивался с ним глупыми шуточками о том, что мы сделаем с речным человеком, если поймаем его. Неожиданно, как раз в том месте, где тропа сворачивала к лагерю, мой сопровождающий перестал зубоскалить, прижал палец к губам и прошептал: “Ш-ш! Речные люди!”

Я увидел в лагере группу знакомых мне горцев, которые беседовали с людьми, которых я никогда раньше не видел: тремя мужчинами, двумя женщинами и ребенком. Наконец-то я увидел устрашающих речных людей! Они оказались вовсе не похожи на опасных чудовищ, какими я подсознательно представлял их себе, а вполне обычными новогвинейцами, по виду ничем не отличающимися от моих хозяев-горцев. Ребенок и женщины были совсем не страшными. Трое мужчин были вооружены луками и стрелами (так же, как и все мои горцы), одеты в футболки и совсем не было похоже, что они собираются развязать военные действия. Разговор между горцами и речными людьми был вполне мирным, в нем не чувствовалось напряжения. Как выяснилось, эта группа речных людей направлялась на побережье и специально зашла в наш лагерь, возможно, чтобы продемонстрировать свои мирные намерения и избежать недоразумений, в результате которых мы могли бы на них напасть.

Для горцев и речных людей этот визит явно был заурядным эпизодом их сложных взаимоотношений, включавших широкий спектр поведенческих реакций: от редких убийств из засады и более частых (как считалось) убийств при помощи яда и колдовства до определенных действий, право на которые взаимно признавалось (например, проходить через земли друг друга по пути на побережье или обмениваться визитами вежливости) или не признавалось (например, добывать пищу, топливо и воду на чужой территории). Разногласия по некоторым вопросам (вроде вопроса о принадлежности заброшенной хижины и огорода) иногда приводили к вспышкам насилия; браки с людьми из другой деревни случались примерно с такой же частотой, как убийства из засады (примерно один раз на протяжении жизни двух поколений). Все это имело место между двумя группами людей, которые, на мой взгляд, выглядели одинаково, говорили на разных, но родственных языках, понятных жителям обеих деревень, однако описывали друг друга в терминах, которые скорее подходят злобным нелюдям, и считали друг друга своими злейшими врагами.