Читать книгу Все дело в деньгах - Джеймс Хедли Чейз - Страница 4

Следующая неделя прошла кое-как. Расти согласился кормить меня два раза в день, но в сигаретах отказал. Миссис Миллард также согласилась подождать с оплатой, но только после того, как я пообещал ей заплатить в следующий раз небольшую неустойку. Это были нелегкие семь дней. И все это время я часто думал о Риме. Я говорил себе, что, если когда-нибудь встречу ее, она ответит за все. Ведь теперь я мог не стать ее агентом, а это такие легкие деньги. Но уже через пару недель я забыл о ней, и потянулись, как и прежде, однообразные пустые дни.

Но как-то раз, уже через месяц после того, как она исчезла, Расти попросил меня съездить в Голливуд и забрать там неоновую вывеску, которую он заказал для бара. Он дал мне свою машину и пообещал заплатить пару долларов за услугу.

Делать мне было все равно нечего, и я согласился. Забрав вывеску и сунув ее на заднее сиденье старого «олдсмобиля», я решил прокатиться и поглазеть на разные студии.

У входа в «Парамаунт» я увидел Риму. Она о чем-то спорила с охранником. Я узнал ее сразу же по ее серебристым волосам. Она была в черных, очень плотно облегающих бедра брюках, красной рубашке и красных лодочках. Вид у нее был опять какой-то замызганный.

Я припарковал машину между «бьюиком» и «кадиллаком» и направился к ней. Когда я подходил к студии, охранник уже зашел внутрь, хлопнув дверью. Рита повернулась и пошла в мою сторону, еще не замечая меня. Только когда нас разделяло три или четыре шага, она увидела меня. Она меня узнала и вся вспыхнула. Кинув быстрый взгляд направо и налево, Рима поняла, что бежать некуда, и решила вести себя нагло.

– Привет, – сказал я. – Я тебя искал.

– Привет.

Я подошел к ней поближе, чтобы успеть ухватить ее за руку, если она надумает сбежать.

– Ты должна мне тридцать долларов, – улыбнулся я.

– Это что, шутка? – Ее кобальтово-голубые глаза метались из стороны в сторону, она старательно избегала прямого взгляда. – Какие тридцать долларов?

– Те самые, которые ты у меня украла, – сказал я. – Давай, детка, выкладывай, или мы сейчас же отправляемся в полицию, там разберутся.

– Я ничего не крала. Я должна тебе только полдоллара.

Я крепко схватил ее за худое запястье:

– Идем. Не устраивай сцену. Я все равно сильнее тебя. Пойдешь со мной в полицию, и там выяснят, кто из нас врет.

Она сделала слабую попытку вырваться, но, видимо, поняла, что это бесполезно. Пожав плечами, она двинулась со мной к «олдсмобилю». Я втолкнул ее в салон, потом сам забрался внутрь. Включил зажигание.

– Это твоя машина? – В ее вопросе был неподдельный интерес.

– Нет, детка, мне ее дали на время. Я все еще не при деньгах, так что я всерьез намерен выбить из тебя свои тридцать долларов. Как ты поживала с тех пор, как мы расстались?

Она сморщила нос и сползла на сиденье:

– Так себе. У меня нет ни цента.

– Ну что же, недолгое пребывание в тюрьме пойдет тебе на пользу. По крайней мере, там кормят три раза в день.

– Ты не посадишь меня в тюрьму.

– Нет, если отдашь мне деньги.

– Прости меня, пожалуйста. – Она кокетливо выгнула спину и положила ладонь мне на руку. – Понимаешь, мне срочно нужны были деньги. Но я отдам, честное слово, обещаю.

– Мне не нужны твои обещания, мне нужны мои деньги.

– У меня нет денег. Я их потратила.

– Дай сюда сумку.

Рима сцепила руки на потрепанной сумке:

– Нет!

Я затормозил у обочины.

– Ты слышала, что я тебе сказал? Отдай мне сумку, или мы немедленно едем в полицию.

Она сверкнула глазами, в которых теперь стояли слезы:

– Отстань! Нет у меня никаких денег! Я их истратила!

– Детка, меня это не касается. Отдай мне сейчас же сумку или будешь разговаривать с полицией!

– Ты пожалеешь об этом, – сказала она. – Я не шучу. Я таких вещей не прощаю.

– Да мне наплевать, что ты прощаешь, а что нет, – отрезал я. – Давай сюда сумку!

Потрепанная сумка упала мне на колени. Там я нашел пять долларов восемь центов, пачку сигарет, ключ и очень грязный носовой платок. Деньги я положил в карман, сумку закрыл и сунул ей обратно.

Она вцепилась в нее и глухо произнесла:

– Я никогда тебе этого не забуду.

– Ну и отлично, – ответил я. – Я покажу тебе, как воровать у меня деньги. Где ты живешь?

Ее лицо превратилось в застывшую маску. От обиды голос дрожал. Она сказала, что снимает комнату в пансионе недалеко от того места, где жил я.

– Туда мы сейчас и поедем.

Рима сухо показывала дорогу, и скоро мы оказались у пансиона. Место оказалось еще на порядок грязнее и запущеннее, чем то, где жил я.

– Придется тебе поехать со мной, детка, – заявил я. – Ты будешь петь, заработаешь денег и отдашь мне все, что украла. Отныне я твой агент и буду забирать десять процентов от всех твоих доходов. Мы все это оформим в письменном виде и заключим с тобой контракт. Сейчас же ты соберешь вещи и уедешь из этой дыры.

– Я не буду петь ради денег. У меня не получится.

– Получится. Предоставь это мне. Ты будешь делать то, что я говорю, или отправишься в тюрьму. Выбирай, что тебе по нраву, только поскорее.

– Что ты ко мне пристал? Я тебе сказала, я не буду петь ради денег.

– Решай: идешь со мной или в тюрьму?

Она долго, пристально смотрела на меня. Ее глаза пылали ненавистью. Но меня это не беспокоило. Она была у меня в руках и могла ненавидеть себе сколько угодно. Я должен был получить с нее свои деньги.

Наконец словно удар тока прошиб ее:

– Хорошо, пойдем.

Сборы длились недолго. Из пяти долларов, отобранных у нее, четыре пришлось выложить за комнату. Мы сели в машину и поехали ко мне.

Комната, в которой она остановилась в первый раз, все еще пустовала, и она снова заняла ее. Пока она разбирала свои вещи, я составил соглашение, где была масса юридических формулировок, по большому счету не имевших смысла, зато придававших солидности. Главное, в договоре говорилось, что я являюсь ее агентом на условиях десяти процентов комиссионных.

Я взял соглашение и понес к ней в комнату.

– Распишись здесь. – Я указал ей на пунктирную линию.

– Не буду я ничего подписывать, – с вызовом бросила она.

– Или ты подписываешь, или мы немедленно идем в полицейский участок.

В ответ я снова получил взгляд, полный ненависти, однако она расписалась.

– Так, – сказал я, пряча документ в карман. – Сегодня мы идем в «Голубую Розу», ты будешь там петь так, как никогда еще не пела. Получишь контракт на семьдесят пять долларов в неделю. Я из них забираю свои десять процентов и тридцать баксов. И мы в расчете. Отныне, детка, ты работаешь сначала на меня, а потом на себя.

– Я не буду работать ни на тебя, ни на себя. Вот увидишь.

– Да что с тобой такое? Ты ведь можешь заработать целое состояние!

Она глубоко затянулась сигаретой. И вдруг как-то вся поникла, сползла вниз на стуле, словно ее кости в одно мгновение сделались мягкими.

– Хорошо. Как хочешь.

– Что ты думаешь надеть?

Она с видимым усилием встала и открыла гардероб. Там висело всего одно платье, довольно простое. Но я знал, что публика, которая собирается в «Голубой Розе», не очень-то разбирается в одежде, так что оно вполне подходило. Тем более выбора все равно не было.

– Можно мне что-нибудь поесть? – спросила она, словно растекаясь по стулу. – Я целый день ничего не ела.

– Ты только и думаешь о еде. Вот получишь работу, тогда и поешь. Куда ты дела все деньги?

– Я на них жила. Как, по-твоему, я держалась целый месяц?

– Ты что, вообще не работаешь?

– Работаю, когда могу.

Наконец я решился задать вопрос, который все это время не давал мне покоя:

– Как ты подцепила того наркомана, Уилбура?

– Он был при деньгах. И не такой жадный, как ты.

Я сел на кровать:

– А откуда у него деньги?

– Не знаю, не спрашивала. Одно время он ездил на «паккарде». Если бы не эта история с полицейскими, мы бы до сих пор в нем разъезжали.

– А когда он попал в переплет, ты сбежала?

Она залезла под рубашку и поправила бретельку бюстгальтера.

– А что тут такого? Его разыскивала полиция, я была ни при чем, я и свалила.

– Это было в Нью-Йорке?

– Да.

– А откуда ты взяла деньги на билет, чтобы приехать сюда?

– У меня тогда были деньги. А тебе какое дело?

– Наверняка ты прикарманила его деньги, так же как и мои.

– Можешь думать, что хочешь, – равнодушно бросила она. – Мне все равно.

– Что ты будешь петь? Лучше начать с «Тела и души». А что ты споешь на бис?

– С чего ты взял, что меня вызовут на бис? – спросила она с вызовом.

Я еле удержаться, чтобы не ударить ее.

– Будем делать ставку на старые песни. Ты знаешь «Мне не любить его нельзя…»?

– Знаю.

Это было очень кстати. Ее громкое серебристое контральто всех покорит.

– Отлично. – Я посмотрел на часы. Стрелка приближалась к без четверти семь. – Я скоро вернусь. Ты пока переоденься. Я зайду за тобой через час.

Я подошел к двери и вынул ключ:

– Придется запереть тебя, детка. Просто на всякий случай, чтобы не сбежала.

– Я не сбегу.

– Об этом я позабочусь.

И я ушел, закрыв за собой дверь на ключ.

Занеся Расти его вывеску, предупредил, что вечером не приду. Он смущенно взглянул на меня и почесал в затылке:

– Слушай, Джефф, нам надо серьезно поговорить. Понимаешь, в этом баре никто не понимает твоей музыки, тебя никто не слушает. Я не могу тебе больше платить по тридцать баксов в неделю. Может, ты возьмешься за ум и поедешь домой? Такая жизнь тебя до добра не доведет. Короче, мне больше не по средствам держать тапера. Я собираюсь купить музыкальный автомат. Так что ты у меня работаешь последнюю неделю.

Я улыбнулся:

– Все в порядке, Расти. Я знаю – ты желаешь мне добра, но домой я не поеду. Когда ты увидишь меня в следующий раз, я буду разъезжать на «кадиллаке».

Я нисколько не расстроился, что лишился своих тридцати баксов в неделю. Я знал, что уже через месяц-другой Рима принесет мне золотые горы. С ее голосом успех нам был обеспечен. В этом я был твердо уверен.

Я позвонил Вилли Флойду и сказал, что вечером, около половины десятого, я приведу ему Риму на прослушивание. Он ответил, что не возражает, но энтузиазма в его голосе не было.

Потом я вернулся к себе и открыл дверь в комнату Римы. Она спала на кровати. Времени еще было предостаточно, я не стал ее будить и пошел к себе. Я побрился, надел чистую рубашку и вытащил из гардероба свой смокинг. Почистил его губкой, немного подгладил. Он был еле жив, но нужно потерпеть, пока появятся деньги на покупку нового.

Без четверти девять я разбудил ее:

– Ну, подруга, – сказал я, – пора собираться. У тебя есть полчаса.

Она была какой-то вялой и с трудом поднялась с постели. Может быть, на этот раз она не врет и действительно ничего не ела? Вряд ли она сможет петь целый вечер, если чувствует себя так же неважно, как выглядит.

– Я попрошу Кэрри, чтобы сходила тебе за сандвичем, – сказал я. – Она принесет его, когда переоденешься.

– Как хочешь.

Ее безразличие начало меня беспокоить. Я вышел, когда она начала стаскивать с себя джинсы.

Кэрри стояла на крыльце и дышала свежим воздухом. Я попросил ее купить мне куриный сандвич. Кэрри вернулась через десять минут с сандвичем, завернутым в бумажный пакет, и я отнес его наверх Риме.

Она уже переоделась в платье и теперь сидела на кровати, глядя на себя в засиженное мухами зеркало. Я кинул ей на колени пакет, но она сбросила его на пол и сделала капризную гримасу:

– Я не хочу.

– Да что же это такое!.. – Я схватил ее за руки, рывком поднял на ноги и хорошенько встряхнул. – Ну давай же, встряхнись! Сегодня ты должна петь! Ты должна понять, что это твой шанс. Бери и ешь этот чертов сандвич. Ты все время стонешь, что хочешь есть. Вот и ешь!

Она подняла пакет, вынула сандвич и начала откусывать от него по кругу. Когда она дошла до мяса, то быстро отвернулась.

– Если я еще хоть немножко съем, меня вырвет.

Я доел сандвич сам.

– Ты меня просто измучила, – сказал я с набитым ртом. – Иногда я жалею, что вообще тебя встретил. Ну давай пошли, я обещал Вилли, что мы будем к половине десятого.

Продолжая жевать, я отступил на шаг, взглядевшись в нее повнимательнее. Она была словно привидение, кожа бледная, как старая слоновая кость, вокруг глаз темные круги. Однако, несмотря на это, она умудрялась выглядеть интригующе и сексуально.

Мы спустились по лестнице и вышли на улицу. Вечер был теплый, но, когда она взяла меня под руку, я почувствовал, что она вся дрожит.

– Что с тобой? – строго спросил я. – Ты что, заболела? В чем дело?

– Ничего.

Внезапно она громко чихнула.

– Перестань немедленно, слышишь?! – завопил я на нее. – Тебе же сегодня петь!

– Как скажешь.

Мне это уже начинало порядком надоедать, но я сдерживался, вспоминая ее голос. Если она начнет так чихать при Вилли Флойде, он ее с треском выгонит и захлопнет за нами дверь навсегда.

На трамвае мы доехали до Десятой улицы. Трамвай был полон, и ее плотно прижали ко мне. Время от время я чувствовал, как ее худое тело буквально ходит ходуном от приступов дрожи. Я всерьез забеспокоился.

– С тобой все в порядке? – снова спросил я. – Ты сможешь выступать?

– Да отстань ты от меня! Все в порядке.

Клуб «Голубая Роза» был, как всегда, полон и в своем репертуаре. Толпа тертых, почти преуспевающих, почти честных бизнесменов, почти красивых проституток, никому не известных актеров, играющих второстепенные роли в кино, и щепотка гангстеров, ищущих расслабления после трудового дня. Оркестр играл легкую, веселую музыку, официанты носились туда-сюда. Было душно, воздух был такой плотный, что хоть топор вешай.

Я определил Риму впереди себя, и так мы протискивались сквозь толпу, пока не добрались до кабинета Вилли. Я постучал, открыл дверь и пропустил ее вперед.

Вилли, водрузивший ноги на стол, был занят полировкой ногтей. Когда мы вошли, он глянул на нас исподлобья.

– Привет, Вилли, – сказал я. – Вот и мы. А это Рима Маршалл.

Маленькие глазки Вилли пробежались по ней, и он скривил лицо.

– Когда наш выход? – спросил я.

– Да все равно. Хоть сейчас. – Он сбросил ноги со стола. – А ты уверен, что она хороша? Вид у нее что-то не очень.

Вдруг Рима в запале просила:

– Я не напрашивалась к вам…

– Полегче, – перебил я ее. – Я сам этим займусь… – И, повернувшись к Вилли, произнес: – Вот подожди, увидишь. А за эти слова она будет стоить тебе сто долларов в неделю.

Вилли рассмеялся:

– Вот это да! Чтобы я расстался с такими деньгами, она должна показать очень высокий класс! Ну, хватит болтать, пора послушать, чего она на самом деле стоит.

Мы вышли в ресторан и встали полукругом, дожидаясь, пока оркестр закончит играть. Когда музыка смолкла, Вилли поднялся на небольшую эстраду, где и стоял оркестр, сказав музыкантам, что они могут отдыхать. Затем он объявил Риму.

Он не стал говорить много слов. Он сказал просто, что молодая девушка пришла сюда сегодня, чтобы спеть несколько песен. Затем он махнул нам рукой, чтобы мы начинали.

– Пой, как тебе хочется, – сказал я Риме и сел за фортепьяно.

Публика даже не удосужилась замолчать. И не раздалось никаких аплодисментов. Но меня это нисколько не волновало. Я-то знал, как только она откроет рот и выдаст свой мощный переливающийся звук, все смолкнут и будут слушать, пораженные и зачарованные.

Вилли стоял около меня и хмурился. Он недоверчиво глядел на Риму. Ему что-то не нравилось.

Рима стояла у пианино, пустыми глазами глядя в густо заполненную дымом темноту, и казалась совершенно бесстрастной.

Я начал играть. Она вступила точно в нужном месте. Первые шесть или семь тактов спела безупречно. Глубина звука, серебристый вибрирующий красивый голос, ритм – все было на месте. Я смотрел на нее.

Потом что-то случилось. Я увидел, как ее лицо обмякло, она сбилась с мелодии, стала хрипеть и дребезжать. Потом совсем замолчала и принялась чихать. Она наклонилась вперед, закрывая лицо руками, и чихала, чихала без остановки, содрогаясь всем телом. За исключением этого звука, в зале стояла полная, мертвая, страшная тишина. Потом заговорило сразу много голосов.

Я перестал играть, чувствуя, как по спине и затылку побежали холодные мурашки.

И тут же прямо над ухом услышал взбешенного Вилли:

– Убери отсюда сейчас же эту наркоманку! Кого ты мне привел? У меня приличное заведение! Слышишь? Немедленно уведи отсюда это отродье!