Читать книгу История Древнего Китая - Джон Генри Грэй - Страница 4

Конфуцианство

Из текстов, которые китайцы считают каноническими, можно понять, что некогда они были благословлены знанием о Существе, что означает обретение жизни вечной, и что в Нем, почитающемся как Хуан-Тянь и называемом Шан-Ди, они почитали Бога. «Шу цзин» и «Ши цзин» приписывают этому Существу атрибуты всеведения, всемогущества и неизменности; и служение, некогда воздававшееся Тянь, во многих отношениях кажется похожим на веру ветхозаветных патриархов. В самые древние времена к этой первичной религии присоединилось идолопоклонническое почитание духов усопших предков и духов, которые, как предполагалось, управляли различными природными процессами. В ходе такого искаженного развития религии китайцы почти совершенно забыли того Бога, которого они признавали Создателем вселенной и Вседержителем. С этим культом, который все еще остается государственной или общепризнанной религией страны, связывают имя Конфуция. Во многом именно он – составитель и редактор так называемых китайских канонов, а также славнейший и влиятельнейший учитель согласной с ними нравственности – способствовал постоянству древней религии в качестве отдельной системы и установлению ее господства над другими культами.

Конфуций жил во второй половине VI столетия до Рождества Христова – на Востоке этот век отмечен подъемом духовной и мыслительной деятельности. Среди его собственных соотечественников основатель даосизма Лао-цзы, а среди греков – Пифагор учили доктринам, которые в некоторых случаях удивительным образом напоминают одна другую. Тогда же в Индии успешно проповедовал свое новое учение Будда. Конфуций родился в 551 году до н. э. в Цзоу – сейчас это уезд в провинции Шаньдун. Китайцы никогда «не позволяют» мудрецу родиться без определенного рода сопутствующих событий – говорят, что и рождение Конфуция ознаменовалось сверхъестественными явлениями. Более скромная версия его генеалогии (один из рассказов, например, ведет его родословную от императора Хуанди, жившего более чем за 2000 лет до н. э.) свидетельствует о том, что он был отпрыском княжеского дома и вел род от брата Чжоу, последнего правителя династии Инь. Многие из его предков определенно были министрами и отличившимися воинами, и один из них был особенно замечателен своей скромностью и увлеченностью учеными занятиями. Его отец, Шулян Хэ, был весьма мужественным воином. Конфуций был сыном от второго брака, родившимся, когда отцу было более семидесяти лет. В рассказе о детстве Конфуция говорится о том, как проявлялись его склонности в играх: он часто копировал расстановку жертвенных сосудов и совершал ритуальные поклоны. Когда ему было пятнадцать лет, он, по его собственным словам, посвятил себя учению. В девятнадцать лет он женился. Вскоре после этого Конфуций, по-видимому, получил первый государственный пост: стал хранителем зерна в своем родном княжестве Лу. На следующий год ему поручили управление общественными полями и землями. Его слава вскоре распространилась в царствах, на которые в то время был разделен Китай. Впоследствии более чем за пятьдесят лет своей государственной службы Конфуций получал приглашения на должности от различных дворов. Однако чувство собственного достоинства – черта его характера не менее отличительная, чем и его неподдельная скромность, – нередко побуждало его отклонять эти предложения. Вопреки свойственной князьям любви к удовольствиям и злокозненным интригам, будучи на государственной службе, он оказал огромные услуги стране. Но его влияние на службе у правительства было в любом случае второстепенным по сравнению с тем, которым он пользовался как признанный авторитет по всем вопросам, имевшим отношение к древней истории империи, и как красноречивый толкователь тех великих нравственных принципов, которые, как его убедили исторические штудии, должны были лежать в основе законодательной деятельности. Он рано, в двадцать один год, начал публичное преподавание и преуспел, оказавшись в центре обширного круга учеников, чья преданность свидетельствует о необычайной силе его характера и нравственном совершенстве. Его слава была так велика, что у него, как передают, было три тысячи учеников. Из них он выбрал семьдесят два и разделил этих последних на четыре класса. Первую группу он стал обучать морали, от второй требовалось посвятить себя искусству рассуждения; третью учил разработке лучших форм управления государством, а четвертую – публичному преподаванию.

В своих постоянных стараниях возбудить в сознании нации почтение к тем принципам, которыми руководствовались великие императоры Яо и Шунь почти за две тысячи лет до этого, Конфуций посвятил себя преобразованию традиций и грубых свидетельств древних времен в совершенную форму. До своей смерти он успел завершить работу по составлению и редактированию так называемых пяти китайских канонов, или пяти «Цзинов», почитаемых китайцами, – они считают, что в них содержится истина о высочайших предметах, изложенная теми, перед кем они преклоняются как перед святыми мудрецами. Это следущие книги:

1. «И Цзин», или «Книга Перемен», – космологический и этический трактат, создание общих начатков которого приписывается Фу-си, предполагаемому основателю китайской цивилизации.

2. «Шу Цзин», или «Книга Исторических писаний», в которой повествуется о царствованиях Яо и Шуня и о династиях Ся и Шан, а такжео многих чжоуских властителях. Повествование нередко принимает форму диалога и содержит много материалов дидактического характера.

3. «Ши Цзин», или «Книга Песен», – собрание стихотворений, которые высоко ценил Конфуций как средство формирования национального характера.

4. «Ли Цзи», или «Записи о Ритуале», – это изложение китайских национальных обрядов; полагают, что соблюдение описанных там церемоний и обычаев необходимо для поддержания общественного порядка и поощрения добродетели.

5. «Чунь Цю», или «Весна и Осень», – история времени Конфуция и нескольких царствований, непосредственно предшествовавших ему. Название книги объясняется тем, что события каждого года в ней расположены под заголовками сезонов, два из которых посредством синекдохи стали обозначением всех четырех.

Первые четыре текста, «Цзины», согласно традиции, были составлены и отредактированы Конфуцием. Однако в четвертую, как говорят, многое было привнесено позже. Только пятая книга, «Весна и Осень», – это подлинное произведение самого мудреца.

После канонов китайцы почитают четыре «Шу» – книги или писания. В трех из них – в «Лунь Юе», или «Упорядоченных беседах» Конфуция с его учениками, в «Да Сюэ», или «Великом Учении», и в «Чжун Юне», или «Срединной Доктрине», – мы располагаем сделанными его учениками записями его доктрин и высказываний. Четвертое «Шу» состоит из трудов Мэн-цзы, прославленного автора конфуцианской школы, умершего в 317 году до н. э.

Когда смерть уводила Конфуция с нивы трудов, он, вероятно, чувствовал, что его усилия на благо страны увенчались весьма скромным успехом. Он умер в возрасте семидесяти четырех лет, оставив свою страну, которой посвятил жизнь, более чем когда-либо подверженной ненавистным ему бедствиям. «Цари, – сказал он на смертном одре, – не станут внимать моему учению. Так, значит, я больше не нужен на земле, и пора мне ее оставить». После смерти его имя стали глубоко почитать все классы общества, и чтят его до сих пор^{18}. Учения других философских школ канули в Лету, а доктрины Конфуция сегодня читает большая часть великой семьи человечества, которая восхищается ими и старается воплотить в жизнь. По всей империи работы Конфуция рассматриваются как образцы религиозной, нравственной и политической мудрости. Только зная их, можно добиться известности и в культурной, и в политической жизни. Сыновняя почтительность, которая после смерти родителей переходит в почитание предков, – это центральная концепция его системы, а в настоящее время – национальная религия китайцев.

Хотя Конфуция иногда ставят рядом с такими основателями религий, как Будда и Мухаммед, такой славой в большей степени он обязан своим трудам по составлению и редактированию канонов – «Цзинов» и своей исключительной известности как учителя нравственности, чем каким-либо притязаниям на вероучительство. Нет никаких оснований предполагать, будто он добавил какую-то новую доктрину к метафизическим спекуляциям или к религиозным представлениям, отраженным в этих книгах. В его высказываниях не содержится информации ни относительно его взглядов на сотворение человека, ни о том, что, по его мнению, ожидает его за гробом. Напротив, из трех «Шу», в которых его ученики сделали для китайского мудреца то же, что Босуэлл для доктора Джонсона, мы узнаем, что он высказывался не о религии, а об истории, поэзии, правилах поведения и, главным образом, обо всем, что имело отношение к развитию добродетели в личности, в обществе или в государстве. Конфуций признавал мудрое руководство провидения. Он учил, что в этом мире добрые получают воздаяние, а злые бывают наказаны. Однажды, оказавшись в опасности, – на него яростно набросились жители Куана, принявшие его за своего старого недруга – сборщика налогов, – он произнес замечательные слова: «После смерти царя Вэня (Вэнь-вана) разве я не храню дело истины? Если бы Небо пожелало, чтобы это дело погибло, я, смертный, не мог бы так приобщиться к нему. А раз Небо не пожелало, чтобы дело правды погибло, что могут сделать со мною куанцы?»

Очевидно, что Конфуций придавал большое значение торжественному служению Шан-ди, совершавшемуся лично главой государства с помощью министров. Мы обнаруживаем, что он рассказывал ученикам о мудрости древних в таких выражениях: «Совершая церемонии жертвоприношений Небу и Земле, они служили Богу, а совершая церемонии в храме предков, приносили жертвы предкам. Для того, кто поймет ритуал жертвоприношения Небу и Земле и значение нескольких жертвоприношений предкам, управлять царством будет так же легко, как заглянуть в свою ладонь». Иногда дело представляли так, что китайцы, поклоняясь Небу и Земле, почитали как двух отдельных божеств Вещественный небесный свод и Плотный земной шар. Тем не менее в китайских книгах достаточно свидетельств в пользу того, что этот грубый взгляд на их религию ошибочен. И процитированный мной фрагмент показывает, что в понимании Конфуция объект поклонения в культе Неба и Земли – Вседержитель. Действительно, в 1700 году, после того как идолопоклоннические элементы их религии оказывали воздействие почти четыре тысячи лет, император Канси обратился к папе Александру VII с официальным заявлением о монотеизме китайцев. В эдикте, изданном им вслед за тем, он сделал замечательное утверждение, что «религиозные установления китайцев – политические». В процитированном нами фрагменте из «Срединной Доктрины» Конфуций рассматривает великие религиозные церемонии своей нации с политической точки зрения. Несомненно, явное отсутствие в настоящее время религиозного чувства среди китайцев в большей степени объясняется именно тем, что Конфуцием еще не было осознано место человека как падшего духовного существа, непосредственно связанного отношениями с личным Богом, итоги которых лежат в вечности. Нас не удивит несовершенство представлений Конфуция об этом жизненно важном вопросе, если мы учтем, что, как и на Сократа с Платоном, на него не снизошло Божественное Откровение. Ведь именно так человек узнал великую цель, с которой он был сотворен, и смог ожидать конца земной жизни не только с покорностью, но и с радостью и надеждой. Сын своего века, Конфуций действительно считал себя толкователем национальной религии, но его труды преимущественно принадлежали к социальной и политической области. Он мыслил в высшей степени практично и относился к религии как человек, считающий безрассудством тратить необходимые для неустанного выполнения долга силы на тщетные попытки осветить тьму, скрывающую будущее. Для Конфуция праведник – это не целеустремленный аскет Будды и не созерцающий отшельник Лао-цзы. Это величественный глава упорядоченной семьи; преданный и патриотичный гражданин, стремящийся к справедливости в поступках и к правильности поведения, почитающий родителей и императора, – и первые, и последний фактически представляют собой посредников между ним и Богом. Но «высший человек» Конфуция замечателен не только своей преданностью и почтительностью. Он должен быть обладателем искренности, знания, великодушия и энергии. Кроме того, при всем почтении к властям Конфуций считал, что права государя на верность подданных могут быть аннулированы из-за его порочности, и народ получит все основания свергнуть его.

Хотя этическая система Конфуция основана на самосовершенствовании, он подходил к человеку прежде всего с социальной и политической точки зрения. Он прожил свою жизнь, пропагандируя уважение и признание правителями и подчиненными обязанностей, связанных с определенными общественными отношениями. Не стремясь революционизировать существующие институты, он хотел открыть своим соотечественникам глаза на их нравственность. «Правление существует, – как заявил он однажды, – когда государь – это государь, министр – это министр, отец – это отец, а сын – это сын». Он считал особым долгом правителей добродетельность, поскольку их пример действует на народ, как ветер на траву, которая сгибается в том направлении, в каком он дует. Но он стремился указать путь каждому чиновнику и фактически каждому человеку в государстве, которые с соблюдением многообразных церемоний и ритуалов вспоминали бы об обязанностях, связанных с занимаемым ими положением, и укрепляли в них важнейшее, по его мнению, чувство должного поведения.

Самая заметная доктрина его системы посвящена сыновней почтительности. В семье он видел прототип государства; и поныне китайское управление страной следует понимать как отношения, существующие между отцом и сыном. Признавая святость отцовства, дитя почитает родителя; родитель – магистрата, а магистрат – императора^{19}. «Высший человек, – учил Конфуций, – обращает свое внимание к корню. Когда он установлен, из него вытекают все правильные способы действий. Сыновняя почтительность и покорность родителям – разве это не корень всех человечных поступков?» В ученом и исчерпывающем введении к своему переводу китайской классики доктор Легг сообщает о случае, иллюстрирующем практический здравый смысл, отличавший философа. Около 500 года до н. э., когда Конфуций занимал пост министра юстиции при дворе Лу, отец просил наказать по закону провинившегося сына. Однако вновь назначенный министр юстиции, от которого, несомненно, не ожидали такого решения, воспользовавшись своими полномочиями, приказал заключить в тюрьму не только сына, но и отца. По преданию, глава семейства Цзи протестовал, говоря: «Вы шутите со мною, господин министр юстиции. Раньше вы говорили мне, что в государстве ли, в семье ли сыновняя почтительность – первая вещь, на которой следует настаивать. Что же ныне удерживает вас от казни этого непочтительного сына в назидание всему народу?» На это Конфуций со вздохом отвечал: «Когда высшим не удается исполнять своих обязанностей, а потом они казнят своих подчиненных, это неправильно. Отец не научил своего сына быть почтительным; удовлетворить его просьбу значило бы казнить невинного. Обычаи мира долго пребывали в прискорбном состоянии; мы не можем ожидать, что люди не будут преступать законов».

Мы найдем, что одним из плодов учения Конфуция стало замечательное внимание, и по сей день уделяемое доктрине сыновней почтительности. Я уверен, что никто не мог бы жить в Китае, не обратив внимания на явное уважение, оказываемое детьми своим родителям и опекунам. Их сыновняя почтительность проявляется не только в обычных обязанностях, но и в замечательных случаях самоотречения. Совершенно обычно для сыновей идти в тюрьму и в изгнание за преступления, совершенные их родителями. В 1862 году я встретил в уездном городе Цунхуа юношу, находящегося в заключении вместо своего деда, которого приговорили к лишению свободы за банкротство. Извлекая выгоду из этого чувства, правительство арестовывает родителей правонарушителей, если не в состоянии задержать их самих. Я могу упомянуть о деле китайского приказчика или надсмотрщика на борту иностранного транспорта снабжения в Цзинь-син-мэнь. Он немедленно сдался властям, услышав, что его родителей посадили в кантонскую тюрьму, так как его заподозрили, будто в 1854 году он был на стороне мятежников. Конечно, родителей освободили, но сына обезглавили через сорок восемь часов после сдачи.

Один из самых поразительных актов китайской сыновней преданности – это отрезание плоти бедра или руки: ее вместе с другими ингредиентами готовят в качестве укрепляющего средства для тяжелобольного родителя. Такие благочестивые поступки не так уж необычны. В местечке Бицзян (уезд Шуньдэ) я познакомился с молодым человеком, который из преданности матери (она, как полагали, страдала неизлечимой болезнью) вырезал большую часть плоти из своей руки; он явно гордился оставшимся шрамом. В шелководческом городе Жунци в том же районе в 1864 году жила старуха из клана Хэ, которая излечилась от болезни, грозившей сделаться смертельной; выздоровление приписали самоотверженности ее невестки, вырезавшей часть плоти из руки, чтобы приготовить необходимое снадобье. О поощрении таких поступков правительством свидетельствует фрагмент статьи Pekin Gazette от 5 июля 1870 года:

«Ма Синьи, генерал-губернатор двух цзян, подает трону прошение следующего содержания: молодая девица из Цзяннин отрезала два сустава своих пальцев и положила их в лекарство, которое ее мать принимала от болезни, объявленной врачами неизлечимой. Традиционный ортодоксальный китайский обычай, примеры соблюдения которого (согласно записке) встречались даже в недавние годы, состоит в отрезании плоти бедра. Эта молодая девица, которой всего лишь пятнадцать лет, сначала действительно попыталась сделать так, но у нее не хватило или силы, или смелости. Генерал-губернатор позволяет себе беспредельно восславить этот акт дочерней почтительности, который, конечно, был вознагражден немедленным выздоровлением матери. Он просит, чтобы император даровал чаду какое-нибудь примерное вознаграждение, например воздвиг бы мемориальную арку по соседству в память этого поступка. «Таким образом, – говорит он, – сыновняя почтительность во всем мире получит поощрение». Без всякого преувеличения можно сказать, что прочному влиянию на сознание народа этой доктрины Конфуция, как основе порядка в государстве, в большой степени обязано удивительное национальное долголетие китайцев. Невозможно не задаваться вопросом, каким образом Китай ухитрился пережить древние народы, от исчезнувшего величия которых нам остались лишь груды развалин или разрозненные частицы «Вечного Вавилона», «Вечной Ниневии» и «Вечных Фив». Можно подумать, что, выполняя пятую заповедь, китайцы получили благо, даруемое Господом за ее соблюдение. Народу, позабывшему о самом Боге, но начертавшему Его заповедь в сердцах, возвеличившему и почитавшему эту заповедь народу, чей главный представитель проповедовал о ней с такой силой, Он продлил дни на земле.

Можно сказать, что на фундаменте принципа и традиции сыновней почтительности Конфуций воссоздал надстройку культа предков, который запечатлелся в народном сознании глубже, чем любой другой элемент древних или современных религий китайцев. Во всей стране нет ни одного жилища, лишенного святилища или алтаря, перед которым утром и вечером воздают почести усопшим предкам. Кроме того, в определенные дни года можно видеть людей, совершающих паломничества к вершинам высоких холмов и к отдаленным и уединенным долинам, где они падают ниц перед могилами своих предков в трепете и благоговении. Все это скорее свидетельствует об уважении, которым усопшие пользовались на земле, чем о служении божеству, – ведь китайцы, по-видимому, не считают, что духи предков обладают какими-то особыми качествами, чем те, которыми они обладали, будучи существами из плоти и крови. Потомки верят, что покой усопших в большей степени зависит от молитв и принесенных жертв, и тем, кто соблюдает обычаи и ритуалы, обеспечено расположение богов. Иногда духам предков приписывают возможность осуществления промыслительного попечения о людях и наказания их, если они пренебрегают выполнением своего религиозного долга. Неоднократно и в любое время года я видел, как китайцы на могилах предков пытались вопрошать умерших родственников о будущем.

Государственное поклонение духам в храме Императорских Предков совершается с величайшей торжественностью и пышностью. Эти молитвы, как и те, что обращены к Небу, может возносить лишь сам император и его главные мандарины.

Культ предков естественно развился в канонизацию и почитание духов великих мудрецов, героев, благодетелей рода человеческого – например, древних покровителей земледелия и шелкопрядения, выдающихся государственных деятелей, филантропов, знаменитых врачей и мучеников за правое дело. Среди множества канонизированных достойных людей, которыми полнится китайский пантеон, замечательны Гуань-ди, бог войны, сам Конфуций, «святейший учитель древних времен», Вэньчан, бог учености, Тянь-хоу – Небесная царица и другие, о ком читатель найдет кое-какую информацию в главе, содержащей мифологические очерки.

Параллельно культу предков и обожествленных смертных почитание Шэнь, или духов, которые, по мнению китайцев, заведуют различными сферами или процессами в природе. Китайцы приписывают духов-покровителей солнцу, луне и звездам, химическим элементам, сезонам, плодородной земле и колышущимся хлебам, каждому высокому холму, ручьям и рекам, облакам, дождю, ветру и грому, четырем морям и смене лет. Для них такими существами, добрыми и злыми, населено все пространство. Конфуций говорит о них так: «Как обширно влияние Гуй-Шэнь! Если ты станешь их искать, то не увидишь; если прислушаешься – не услышишь; они содержат все вещи; без них вещи не могут существовать. Когда нам велено поститься, очищаться и наряжаться, чтобы приносить им жертвы, все вещи оказываются полны ими». Среди них выделяются божества земли и зерна, солнца, луны и звезд и Лун-ван, Царь Драконов, или китайский Нептун. Вера китайцев в существование подобных созданий напоминает о служении ангелов и духов, в котором так же слепо были убеждены древние персы, а от них многое заимствовали древние евреи в своих представлениях об ангелах.

На протяжении четырех тысяч лет своей истории китайцы ни разу не запятнали религии сочинением историй о незаконной любви, которые так обращают на себя внимание в греческой и римской мифологиях; кроме того, они никогда не делали изображений Того, Кого признавали Вседержителем. Но сущностный монотеизм их религии пострадал от постоянного затемнения его первичного смысла; и, будто единственный ее чистый элемент не был уже в достаточной степени замутнен почитанием твари, на самом деле людей совращала в идолопоклонство уже та ревность, из-за которой поклонение Хуан-Тянь (Пресветлому Небу) было позволено лишь императору и его двору. В настоящее время не существует четкой границы между национальными богами китайцев и божествами даосизма и буддизма; народ же часто в своих суевериях руководствуется просто репутацией, которой пользуется тот или иной идол, или же мнимой действенностью определенных церемоний.

Другую причину неопределенности их монотеизма следует видеть в материалистических спекуляциях школы конфуцианцев, расцвет которой пришелся на династию Сун (960-1271). Эти философы, самым выдающимся из которых был Чжу-фу-цзы (Учитель Чжу), умерший в 1200 году, стремились объяснить появление Вселенной, основываясь на грубых спекуляциях «И Цзина». Конфуций говорил, что в начале всех вещей лежал Тай-Цзи, или Великий Предел, не уточняя, что он конкретно имел в виду. В этот-то Великий Предел сунские конфуцианцы и превратили личного Бога «Шу Цзина» и «Ши Цзина». Нет необходимости подробно обсуждать здесь их философские воззрения. Достаточно уже того, что эти спекуляции привели интеллигенцию к материализму или атеизму.

Несмотря на обилие противоречащих друг другу взглядов и систем, китайцы единодушны в почитании Конфуция; и, поскольку их религия представляет собой скорее совокупность церемоний, нежели стройную доктрину, мы можем получить более четкое представление о ней из поклонения, воздаваемого обожествленному философу. Службы в его честь проводятся дважды в месяц. Ему торжественно поклоняются все мандарины, гражданские и военные, в середине весны и осени каждого года. В Пекине ритуалы поклонения осуществляются под руководством самого императора, а в столице провинции – под руководством генерал-губернатора. Два дня, предшествующие церемонии, мандаринам полагается поститься. Накануне торжества чиновник, облаченный в придворный костюм, в процессии с флагами и оркестрами к храму Конфуция ведет вола и несколько овец и свиней. Там животных сгоняют к жертвеннику, на котором возжигают благовония в честь праздника. Когда мясник, стоящий перед жертвенником на коленях с ножом в руке, получает приказ подняться и заколоть жертв, их уводят на соседнюю бойню. Затем их туши, очищенные от волос и шерсти^{20}, приносят в храм и раскладывают на главном жертвеннике в честь великого языческого философа в качестве искупительной жертвы, если можно так выразиться. На тот же жертвенник кладут благодарственные жертвы, состоящие из цветов, плодов и вин трех разновидностей, вместе с девятью сортами белого шелка.

На следующий день император или генерал-губернатор, который выступает в роли верховного первосвященника, отправляется в храм. Сначала ему полагается омыть руки. После этого, когда гражданские и военные чиновники района, облаченные по такому случаю в придворное платье, построятся, обратив лица к алтарю мудреца, – гражданские на восточной, а военные на западной стороне главного квадратного двора храма, – церемониймейстер возглашает: «Ин шэнь» – «Примите духа». Когда он обращается к собравшимся во второй раз со словами «Гу-ин-шэнь-со», певцы и музыканты^{21} (их должно быть семьдесят четыре) поют и играют гимн, который называется «Чжао-пин-чжи-чжан». Этот гимн состоит из семи строф, в каждой из которых восемь строчек по четыре иероглифа. Когда завершается эта часть службы, герольд возглашает «Шан-сян» – «Да поднимется аромат». Тогда по восточной лестнице генерал-губернатор поднимается к возвышению, на котором стоит жертвенник, и становится прямо перед ним. Почти непосредственно позади него стоят тридцать шесть мальчиков в опрятной униформе, причем каждый из них держит в руке перья фазана-аргуса. Там присутствуют и четверо других мальчиков, двое из которых несут флаги, а двое других – длинные прутья или палочки. Герольд вновь возглашает «Ин шэнь» – «Примите духа», после чего его превосходительство становится на колени и совершает коутоу. Когда он поднимается на ноги, стоящий к востоку от него служитель подносит ему зажженную ароматическую свечу. Ее генерал-губернатор поднимает обеими руками над головой тем же движением, что и римско-католический священник – гостию^{22}. Теперь горящую ароматическую свечу получает служитель, стоящий слева от него, и ставит в большую курильницу на жертвеннике. Генерал-губернатор снова преклоняет колени и совершает коутоу. Затем его провожают из святилища по западной лестнице и он становится во главе чиновников, выстроившихся по сторонам квадратного двора. Как только он занимает свое место, все мандарины вместе с его превосходительством становятся на колени по сигналу церемониймейстера и совершают коутоу. Пока они совершают поклонение, хор поет в честь Конфуция гимн под названием «Чжу-сы». В нем столько же строф и тот же размер, что и у гимна под названием «Чжао-пин-чжи-чжан». В ходе этой церемонии при выполнении различных обязанностей, возложенных на него, генерал-губернатор в сопровождении двух курьеров подходит к жертвеннику, ломящемуся под тяжестью искупительных и благодарственных жертв, не менее девяти раз и каждый раз подносит табличке или идолу некоторое количество даров. Поднося дары, он обязательно поднимает их над головой. Когда речь идет о животных, конечно, поднять их целиком невозможно, и поднимают только куски мяса. В конце церемонии, пока генерал-губернатор стоит перед алтарем, герольд перед всеми присутствующими читает письмо или молитву, обращенную к Конфуцию, переписанную каллиграфом на листе желтой бумаги. Затем ее направляют духу усопшего мудреца, бросив в священную печь. И искупительные и благодарственные жертвы в таких случаях подносят при наличии табличек с именами предков Конфуция и его учеников.

Я говорил, что мандарины в знак почтения к Конфуцию надевают свой придворный костюм. Он включает придворную шапку; шапку или шапочку китайцы надевают всегда и при ритуалах поклонения богам, и при отправлении культа предков. Обычая покрывать голову в таких случаях придерживались древние евреи, а также римляне. Вергилий не однажды упоминает его в «Энеиде», например:

Как заметил читатель, мандарину, совершающему ритуал, полагается омыть руки, прежде чем явиться пред объектом почитания. Это обстоятельство напоминает мне об омовении, практиковавшемся в священстве левитов, которые под угрозой смерти должны были омывать руки в медном умывальнике скинии^{24}, перед тем как приблизиться к жертвеннику Господню. Я не могу не добавить, как был поражен, выяснив, что китайцы, которые много столетий, по существу, были изолированы от остального мира, привыкли приносить искупительные жертвы. Я, конечно, осведомлен о том, что о таких жертвоприношениях часто упоминали языческие авторы и Древней Греции, и Древнего Рима; приведу слова Овидия, где, несомненно, отразились искренние чувства многих верующих:

Однако мне не представлялась возможность присутствовать на таком жертвоприношении, пока я не приступил к исполнению своих обязанностей среди этого замечательного народа, остающегося из поколения в поколение удивительно преданным обычаям прошлого. И когда я действительно оказался на торжественном государственном молебне, в ходе которого приносили искупительные жертвы, это живо напомнило мне о сценах, которыми изобилуют страницы Ветхого Завета. Я могу считать представление о таких церемониях жертвоприношения у китайцев лишь наследием (хотя я затрудняюсь сказать, какими путями оно передалось им, как и в случае с другими языческими народами) учения Ноя, который передал потомкам после Всемирного потопа знание о религиозных церемониях и их практику, унаследованные им от богобоязненных праотцев.

Внешний вид конфуцианского храма

Во всей империи в каждом провинциальном, областном и уездном городе существует храм, посвященный Конфуцию. В архитектурном отношении эти храмы в точности повторяют друг друга. К каждому из них приближаются через большие ворота, состоящие из центральных и двух боковых. По обеим сторонам тройных ворот находится колонна, на которой сделана надпись, долженствующая напоминать чиновным китайцам о том, что в знак почтения они обязаны выйти из носилок, спешиться и войти пешком во внутренний двор священного здания. Войдя, посетитель обнаруживает перед собой искусственный пруд в форме полумесяца, через который перекинут аккуратный каменный мост с тремя сводами. Воде полагается быть чистой в знак чистоты мудреца и его учения. В конце внутреннего двора располагаются тройные красные ворота, через которые жрец проходит в первый прямоугольный двор. Напротив ворот, на противоположном конце этого двора, стоит жертвенник Конфуция, а над ним помещена большая красная доска, на которой имя мудреца выведено позолоченными письменами. В некоторых храмах место доски занимает идол. В моих путешествиях по Китаю я обнаруживал их неоднократно и полагаю, что это не новый обычай.

В 1856 году интеллигенция установила идол Конфуция в храме, находящемся в кантонском уезде Наньхай. Против этого многие активно протестовали, веря, что город постигнут большие бедствия, поскольку сам Конфуций идолов не терпел. Это предсказание иконоборцев исполнилось, поскольку в сентябре того же года между британскими консульскими властями и наместником Минчэнем произошел конфликт, приведший к артиллерийскому обстрелу города и к войне, которая длилась три или четыре года. Во время обстрела Кантона британскими войсками один снаряд попал в пьедестал, на который была водружена фигура Конфуция, и сильно повредил его.

В непосредственной близости от этого жертвенника находятся другие, воздвигнутые в честь Мэн-цзы, Цзэн-цзы и других знаменитых авторов. Справа и слева в прямоугольном дворе находятся галереи со святилищами, и в них над жертвенниками расположены памятные таблички семидесяти двух учеников, а также таблички с именами тех, кто со времен Конфуция прославился в качестве толкователей его учения. Во втором прямоугольном дворе храма находится святилище в честь родителей и родителей родителей мудреца, которые получают свою долю почитания от тех людей, чье нравственное состояние так старался улучшить их одаренный потомок. К каждому конфуцианскому храму присоединены следующие святилища: хоу-тай-цы – зал, где расположены таблички с именами чиновников, замечательных своей верностью, и людей, прославившихся почтительностью к своим родителям и родителям их родителей; мин-вань-цы – зал, где расположены таблички с именами чиновников, оказавшихся великими благодетелями для тех областей, в которых они правили; сян-сянь-цы, или зал, в котором находятся таблички с именами местных мудрецов; и цзе-сяо-цы, или зал, в котором находятся таблички с именами добродетельных женщин – уроженок этого района. В областном храме Конфуция в Кантоне находится зал, носящий название и-фу-цы и выстроенный Циином – известным уполномоченным китайского правительства в Кантоне. В нем находится табличка с именем некого Хэ Юшу, весьма богатого человека, получившего в Пекине степень цзиньши. Однако табличка Хэ Юшу обрела свое нынешнее местоположение не из-за его богатства или учености, но потому, что после смерти своей жены он так и остался вдовцом, хотя умер в глубокой старости. Его жена умерла вскоре после свадьбы, когда была очень молода, как и ее муж. Я упомяну здесь случай, который может послужить примером внимания интеллигенции к тому, чтобы в зале китайских мудрецов поклонялись лишь тем, кто действительно отличался ученостью. В храмовом зале поместили табличку некоего Лу Ваньцзиня. Этот человек отличился не столько познаниями, сколько своим общественным положением: он был главой купеческой гильдии. Поэтому его табличка оскорбляла взоры местной интеллигенции. Через несколько лет ученые обратились к городским должностным лицам с просьбой убрать ее. Им отказали, и в конце концов дело было направлено в центральное правительство в Пекин, отправившее в Кантон своего представителя. Поскольку этот чиновник согласился с учеными в том, что табличка недостойна находиться в храме Конфуция, было велено ее убрать. Вокруг таблички обвязали шнурок и стащили ее с жертвенника, а затем выволокли за пределы храма.

Часто храмы, воздвигнутые в честь Конфуция, весьма внушительны. Примечательны храмы Конфуция в Фучжоу и в Янчжоу. В последнем мне показывали большую внутреннюю палату, содержащую множество каменных глыб, на которых, как сообщил мне служитель, были выгравированы работы Конфуция, напечатанные и изданные здесь. В Учане находится храм, замечательный тем, что он находится не внутри городских стен, как обычно, а снаружи. Жители города говорят, что внутри стен города, по мнению геомантов, не было достаточно благоприятного места для возведения храма в честь столь прославленного человека, как бессмертный мудрец Китая.

Однако намного интереснее всех прочих храмов Конфуция тот, что находится в Пекине. На синей сводчатой крыше множество резных украшений; пол покрыт ковром, изготовленным, по-моему, из верблюжьей шерсти. Во внутреннем дворе храма расположены ряды кедров, посаженных до династии Мин. Теперь им более пятисот лет. Там находятся также десять камней в форме барабанов, на каждом из которых выгравированы поэтические строфы. Эти каменные барабаны, как передают, существуют со времен императоров Яо и Шуня. Яо начал царствовать в 2357 году до Р. X., а Шунь – в 2255 году до Р. X. Эти камни упоминаются в классической книге, написанной немногим позже времени жизни Конфуция. Из-за уважения, которым они пользуются, их всегда хранили в столицах, где жили императоры Китая. Одно время они находились в городе Синань. В этот период некоторые из них были утеряны. Однако один из пропавших камней был найден через многие годы в крестьянском дворе, в нем сделали углубление и устроили поилку для скота. Конечно, он испорчен. Когда я смотрел на камни с истертыми записями священных догматов, по преданию высеченными на них более четырех тысяч лет тому назад, это не могло не произвести впечатления. И мне вспомнились слова Священного Писания о «двух скрижалях откровения», «на которых написано было с обеих сторон»; они «были дело Божие, и письмена, начертанные на скрижалях, были письмена Божий» (Исх., 32: 15, 16). Обычай делать записи на камне был весьма распространенным в древнейшие времена. Например, именно на каменных скрижалях бог Тот начертал не только положения египетской теологии, но и летопись первых веков этой древнейшей страны. На Крите одно время находились очень древние каменные скрижали, на которых были высечены описания религиозных церемоний корибантов – жрецов Кибелы. В Афинах раньше была колонна, на которой был высечен так называемый закон Тезея, великого легендарного героя Аттики. По преданию, Осирис, Сесострис, Геркулес и другие герои древности также обращались к этому средству для увековечения своих деяний.

В Кантоне находится не менее трех храмов Конфуция, а один – в уезде Наньхай, о котором я уже упоминал, другой в Паньюе и храм в области, куда входят оба этих уезда. И по архитектуре, и по размерам они одинаковы. На участке при храме в префектуре находится священная гора, на вершине которой стоит увитая зеленью беседка. В ней лежит широкая и гладкая черная мраморная плита, на которой высечено изображение «самого совершенного мудреца», а также портрет Янь-цзы – великого последователя Конфуция, – он обыкновенно занимался на этой священной горе. Беседка называется Цзю-сы, или Девять обязанностей. Она была построена на третий год правления императора Цинь-цзуна – в 1129 году.

Конфуцианские храмы иногда используют как колледжи и как залы, в которых проходят обычные государственные экзамены. В каждом храме два чиновника, их называют сюэ-гуанями, располагаются в комнатах справа и слева от главного прямоугольного двора. Все бакалавры искусств (сюцаи) того района, в котором расположен храм, находятся под руководством этих чиновников; они не могут быть арестованы без их санкции. Когда бакалавра искусств судят в суде магистрата, в присутствии обычно находятся сюэ-гуани. В каждой школе и в каждом колледже в империи есть таблички с именем Конфуция, перед которыми ежедневно совершаются моления.

Даосизм

Конфуцианство существенно проигрывает другим учениям в том отношении, что не готово удовлетворить духовные потребности или устремления, свойственные природе человека. В книгах Конфуция и в конфуцианских традициях китайцы обрели сильнейший стимул к национальному процветанию, но не получили пищи для той части сложной природы человека, которая побуждает даже самые варварские народы обращаться к той или иной религии. Поэтому бок о бок с конфуцианством процветал возникший несколько раньше даосизм. Когда эта система дала концепцию Бога и Вселенной, религиозное чувство китайцев с большей готовностью устремилось к ней. Но буддизм, пришедший из Индии позже, в I столетии христианской эры, нашел народ все еще неудовлетворенным и готовым принять его.

Хотя учение о дао философы признавали и до того, как Лао-цзы сделал его основой своей системы, он справедливо почитается основателем направления, чье наименование производно от дао. Он родился приблизительно в начале 600-х годов до н. э. и дожил до времен Конфуция, посетившего его при дворе Чжоу в годы своего активного общественного служения. Вероятно, его родители были очень бедными; согласно одному из рассказов, его отец был крестьянином, который, оставаясь холостым до семидесяти лет, женился на сорокалетней крестьянке. Благодаря своим талантам и учености Лао-цзы занял должность при чжоуском дворе. Неизвестно, сколько лет он служил, однако ясно, что его обязанности были связаны с хранением архивов и других исторических сокровищ государства. В конечном счете, поняв, что это занятие служит помехой его увлечению философией, как и, несомненно, беспокойная и угрожающая обстановка этого времени, Лао-цзы стал искать уединения среди холмов неподалеку от своей родной деревни на восточной границе Хэнани, именно там он посвящал все свое время и силы философским изысканиям. В своем уединении он наслаждался досугом для спокойного размышления, которое даосы считают сущностно необходимым для нравственного совершенствования, и сочинил свой знаменитый труд «Дао-дэ-Цзин».

Этическое учение этой книги, возвеличивающее добродетель как высшее благо, основано на ее метафизических спекуляциях. Эта добродетель достигается при помощи спокойствия и созерцания, а также союза с дао. Слово дао означает прежде всего путь, а затем – принцип. Отсюда его значение АРХЭ, или Высшего Принципа Вселенной. Что следует понимать под этим принципом – вопрос темный, во-первых, потому, что трудно определить, можно ли истолковать дао как личного Творца, или же Лао-цзы считал его принципом, предшествовавшим личному божеству; и во-вторых, так как не совсем ясно, считал ли он дао отдельной от мироздания творческой силой или же полагал, что Вселенная – это просто пантеистическая манифестация. Если, что вероятно, Лао-цзы был пантеистом, он определенно придерживался той высшей формы пантеизма, которая, смешивая до некоторой степени Вселенную с ее принципом, приписывает последнему «превосходство над массой, которую он пронизывает». Дао нематериально и вечно, а Вселенная – эманация этого трансцендентного истока – существует в молчаливом, но непрестанно действующем вездесущем дао, и все несет на себе отпечаток формообразующего разума. Венец творения – это святой мудрец, который, умерев, возвращается в лоно Вечного Разума, чтобы насладиться там бесконечным покоем, в то время как нечестивцы осуждены на то, чтобы влачить жалкое существование на земле в следующих жизнях, а умирать только затем, чтобы возродиться вновь в какой-то новой форме. По-видимому, фундаментальная идея системы Лао-цзы – это единство. Перенеся этот принцип в сферу нравственности, он определил добродетель как растворение самости во Вселенной. Он учил, что человек должен проходить по жизни так, как если бы все, чем он владеет, ему не принадлежало, и любить всех, не исключая врагов. Он настаивал на том, что ничто не может сравниться со счастьем, которым наслаждается тот, кто однажды достиг добродетельности, и что лишь такой человек может относиться с безразличием к здоровью или болезни, радости или печали, богатству или нищете.

В современном китайском даосизме трудно разглядеть метафизические спекуляции и этические доктрины этого замечательного философа. Первые скрыты грубым суеверием, место последних заступило праздное безразличие. Самого Лао-цзы, мыслителя, проведшего жизнь в умеренности и простоте, едва можно узнать в фальшивом великолепии его обожествленного образа. Теперь он третий в троице, персонифицирующей дао, – в религиозных текстах он носит название «Шан-ди таинственного отсутствия» и почитается как «Триада чистых». Даосы утверждают, что он оставил небеса, чтобы воплотиться в чжоуском мудреце. Они рассказывают о множестве чудес, подкрепляющих это утверждение. Так, оказалось, что Лао-цзы провел в материнской утробе восемьдесят один год, а во время беременности его мать каждый день получала пищу с небес, опускавшуюся к ней в виде красного облака. Когда он родился, на голове у него были седые локоны, плавно ниспадающие вниз, а на его руках и ногах начертаны надписи. Едва родившись, он поднялся в воздух на девять шагов и возгласил, указывая левой рукой на небеса, а правой – на землю: «Небеса наверху – земля внизу, и только дао благородно».

Согласно интереснейшей статье о даосизме преподобного Джона Чалмерса, опубликованной в четвертом номере издания China Review, это учение прошло четыре стадии развития. Будучи в начале спекулятивной умозрительной системой, оно уходило все дальше и дальше за пределы реальности. Представители мечтательной стадии даосизма – это Чжуан-цзы и Ле-цзы; оба они, как и следовало ожидать, крайне враждебно относились к практической школе конфуцианства. На этой стадии духу самоотречения, внушенному Лао-цзы, стали уделять меньше внимания. Даосы обратились к суетным человеческим мечтаниям и поверьям. В то время даосизм сочетался с небылицей, и духовные существа и сказочные истории стали занимать в его учении больше места, чем те доктрины, которые они первоначально были призваны иллюстрировать. Переход к авантюрной стадии был прост. О краях, где жила королева фей, или Западная царственная мать, даосы отлично знали из сочинений своих философов. К ним дошли вести и о местонахождении Восточного царственного отца (Дун-ван-гуна) – оставалось лишь осуществить эти мечты.

Модному безумию поддались даже конфуцианцы, сопровождавшие великого героя того времени, Ши Хуанди (деспота, попытавшегося уничтожить священные книги), на вершины гор и в долины, где надеялись при помощи торжественных ритуалов войти в общение с бессмертными.

Когда конфуцианцам это не удалось, «даосы разработали более обещающий план, – они предлагали доплыть до Волшебной страны по морю. Была снаряжена экспедиция, в состав которой должны были войти несколько тысяч девушек и столько же юношей; в ее главе был поставлен даосский маг Сюй Фу. Предполагалось, что такое большое количество девственно чистых людей так очарует и обрадует бессмертных, что их обычная стеснительность будет преодолена и они охотно явятся, дабы предложить себя в союзники могущественному властелину Китая. Сюй Фу вернулся из экспедиции (конечно, если он вообще куда-то уплывал) и доложил, что он видел вдали Волшебную страну, но не смог доплыть к ее берегам из-за встречных ветров.

Однако от этого плана не отказались. Сюй Фу и другие на самом деле видели духов и разговаривали с ними. Кроме того, были известны люди, достигшие бессмертия благодаря тому, что питались определенными лекарственными растениями. Поэтому Цинь Ши Хуанди решился испытать все средства, чтобы добиться разговора с кем-нибудь из этих бессмертных и добыть себе чудесное снадобье любой ценой. Он путешествовал по стране, иногда инкогнито, а иногда – со всей подобающей его сану торжественностью, надеясь встретиться с духами. В Чифу и в других местах на побережье он обозревал океан, по всей видимости удивляясь, почему по волнам не плывет к нему на поклон Волшебная страна. Тысячи людей заставляли бросаться в море или в реки, чтобы привлечь духов. Но все было тщетным. В конце концов, через двенадцать лет жестокой тирании и бесплодных поисков духов и снадобья бессмертия, его убедили еще раз лично явиться в Чифу и поохотиться на акул, которые, как ему говорили, в действительности были некими злыми духами, которые, собственно, и не давали приблизиться к нему добрым духам. С немалым трудом большую рыбу загнали на расстояние выстрела от лука императора; многие его стрелы попали в цель, и она издохла. Но, не успев еще вернуться домой, он заболел и умер. Еще через два года, за которые сын превзошел отца в жестокости и сумасбродстве (но не в поиске духов), окончилось существование этой Вечной Династии…

Во время следующей династии (Хань) взялись за более обнадеживающие мероприятия, чем поиск Волшебной страны в Шаньдунском заливе. Но семьюдесятью годами позже пятый император династии Хань продолжил дело Ши Хуанди и точно так же позволял водить себя за нос в течение пятидесяти лет. Он оказался более самоуверенным или же более снисходительным, чем Ши Хуанди, так как даже вверился грозной пучине и провел в плавании более десяти дней. Море было неспокойным, и он вернулся более печальным и более мудрым человеком. В последние два года своего царствования, в старости, он горько оплакивал свою потраченную впустую жизнь».

Когда прекратилось увлечение авантюрными поисками, даосизм обратился к алхимии, стремясь обратить неблагородные металлы в золото и серебро, а также открыть эликсир бессмертия. Мы узнаем о духовном лекарстве, еде из драгоценных камней и источниках нектара, а также о вещах попроще – о киновари, аурипигменте, сере, охре, о селезенке (одном из пяти внутренних органов), о пяти элементах, о «солнечном вороне» и «лунном зайце». Метафизическая система Лао-цзы, привлекавшая людей своей этической доктриной, и союз спекулятивного и практического породили всяческие суеверия. Чтобы обойти своих соперников, буддистов, которые могли считать Шакьямуни воплощенным божеством, даосские жрецы обожествили Лао-цзы, и два этих учения соревновались, выдумывая всяческих богов для удовлетворения потребностей народа. Когда казалось, что общественное мнение свидетельствует о готовности к такому шагу, выдумывали нового бога, или обожествляли какого-нибудь героя, или персонифицировали какой-нибудь принцип, или, например, богатство, войну и долголетие.

Считается, что высочайшие слои небес – это место жительства даосской троицы, которую в канонических текстах называют «Шан-ди таинственного отсутствия» или «пустотного отсутствия». А центральный район небес считается приютом богов, чье происхождение я только что описал. Во главе божеств этого центрального региона стоят Юй-хуан и Бэй-ди, которые, в отличие от трех Шан-ди (верховных предков) таинственного отсутствия называются «Шан-ди таинственного наличия». Юй-хуану вверено управление миром, обитателей которого он наставляет и наказывает. Владыка севера Бэй-ди, в образе которого присутствуют как даосские, так и буддийские с конфуцианскими элементы, – очень популярное божество, и кое-какую информацию о нем вы найдете в главе о китайской мифологии.

Даосские жрецы весьма многочисленны. Кажется, кроме них, других убежденных приверженцев даосизма просто не существует. Их можно узнать по просторным ниспадающим одеждам и по особому способу завязывать длинные черные волосы. Они собирают и закрепляют их на макушке при помощи деревянного гребня, который своей формой поразительно напоминает черепашью спину. От них не требуется обязательного безбрачия, однако многие жрецы воздерживаются от вступления в брак и проводят дни в монастырском уединении. Самые известные даосские монастыри – это Сань-юань-гун и Ин-юань-гун-Гуань-инь-шань. Другие жрецы уходят в горы, особенно – в принадлежащие к горной цепи Лофушань, где ведут отшельническую жизнь, надеясь достигнуть положения духов по уходе из подлунного мира. В некоторых из этих монастырей я обнаружил жрецов, погруженных в изучение философских писаний Лао-цзы. Тем не менее, как правило, очень немногие из них способны понять эти тексты или эксплицировать философские постулаты, содержащиеся в них. Вместо этого они находят выход в обращении к астрологическим и алхимическим работам и заявляют, будто бы общаются с духами усопших. Им приписывают способность вызывать этих духов следующим образом: войдя в дом, где требуются его услуги, жрец спрашивает о дне, часе и годе рождения и смерти покойного, с которым он должен связаться. Затем он ставит на жертвенник миску сырого риса, две тонких свечи и одно сырое яйцо и кладет голову на жертвенник, в то время как наниматель размахивает над его головой горящей бумагой. Когда священнослужитель прокричит или провоет час, считается, что дух явился на его призыв. Иногда эти заклинания произносят даосские жрицы. Кроме идолов Лао-цзы, Чжуан-цзы и других богов даосы почитают солнце, луну и звезды, полагая, что они управляют людскими судьбами. Всеми возможными способами они потворствуют народным суевериям и, прокрадываясь в дома людей, «особенно пленяют глупых женщин». Китайцы глубоко верят в существование привидений, и даосские жрецы пожинают богатый урожай с этой веры, поскольку их часто приглашают изгонять этих привидений из домов. Обыкновенно они ставят в таком доме жертвенник, на который помещают приношения – рис и домашнюю птицу. После того как несколько раз вознесли мольбы духу, призывая его покинуть дом, они разбивают на кусочки квадратную черепицу, на которой написаны заклинания. По-видимому, народ не сомневается в действенности этой церемонии. Поскольку китайцы верят, что если болезнь не поддается лечению, то значит, что жизненно важные органы больного терзает злой дух, они часто отказываются от помощи врача и прибегают к экзорцистской силе даосских жрецов. Едва ли можно пройти по улицам китайского города вечером, не увидев этих жрецов за работой. В жилом доме ставят жертвенник, на который возлагают приношения: свинину, домашнюю птицу и рис. Трое жрецов встают вокруг жертвенника и возносят несколько молитв, обращенных к злобному духу, призывая его покинуть тело страдальца и удовлетворить свой неуемный аппетит, отведав свинины, домашней птицы и риса, приготовленных на жертвеннике. Молитвы произносят нараспев и сопровождают нестройными звуками визгливой свирели, громким барабанным боем и бряцанием тарелок. Если дух не внимает им, прибегают к более эффективному средству – запугиванию. Жрецы угрожают отправить письмо адским божествам с просьбой вернуть духа к мукам ада. Если и это не помогает, они прибегают к глотанию огня и хождению по угольям как к последним средствам.

Читатель может подумать, будто на такие нелепые поступки способен лишь человек невежественный. Но, к сожалению, их позволяют себе также образованные и богатые. Как-то раз, проходя по улицам Кантона, я увидел в большом особняке, двери которого были распахнуты настежь, китайского господина и его сына на коленях перед жертвенником. Жертвенник окружали распевавшие молитвы даосские жрецы. Когда господину сообщили, что в приемной ждут иностранцы, он на минуту отвлекся от религиозной церемонии, чтобы выяснить, кто мы. Это был мой знакомый, очень богатый и влиятельный китайский купец; и он рассказал мне, что заказал молебен, чтобы изгнать злого духа из тела своего больного ребенка. Я был весьма удивлен, обнаружив, что человек, проявлявший в обычных житейских делах большую проницательность и ум, позволяет так себя дурачить.

Свидетелем таких же вопиющих по сумасбродству сцен можно стать не только в жилых домах, но и в даосских храмах. Когда я посещал один такой храм, отец принес сына к жившим там священнослужителям и заявил, что ребенок одержим дьяволом. Посовещавшись с идолом, монахи сообщили, что в теле его сына не меньше пяти дьяволов, но они готовы изгнать их за определенную плату. Отец согласился. Тогда ребенка поставили перед жертвенником, а на землю у его ног положили пять яиц; даосы стали заклинать дьяволов уйти в эти яйца. Когда бесы, как предполагалось, оказались внутри яиц, главный жрец накрыл их глиняным сосудом; в ту же минуту громко протрубил рог. Когда сосуд убрали, оказалось, что яйца уже не на земле, а в сосуде. Это был ловкий трюк. Затем главный даос засучил рукава и ланцетом сделал надрез на мясистой части руки. Потекшей из раны крови дали смешаться с небольшим количеством воды в чаше. Затем храмовую печать, на которой было начертано имя идола, окунули в кровь и поставили оттиски на запястьях, шее, спине и на лбу у бедного языческого дитяти, страдавшего от приступа сильного озноба.

В некоторых языческих святилищах можно также видеть людей, которые, простершись перед идолами из дерева и камня, стремятся обрести знание об ожидающем их будущем. Предсказания, которые вымаливают таким образом, божество сообщает крайне примечательным способом. Преклонив колени перед идолом и выразив свое желание, верующий подходит к жрецу, стоящему в одном из приделов храма перед столом, покрытым песком. Жрец держит кончиками пальцев длинный карандаш. Карандаш двигается по покрытому песком столу, рисуя разнообразные знаки, понятные только той даосской школе, к которой принадлежит жрец. Неподалеку от стола сидит другой священнослужитель, переводящий таинственные письмена на китайский язык. Осенью 1861 года я увидел, как один весьма уважаемый китайский дворянин, мой знакомый, входит в один из даосских храмов. На вопрос о цели его визита я получил такой ответ: он собирался отправиться в путешествие в одну из западных провинций империи и намеревался спросить идола, не случится ли с ним во время пути какого-нибудь несчастья. Я последовал за ним в храм и увидел, как он опустился на колени перед идолом. Помолившись довольно долго и при этом не произнеся ни единого внятного слова, он поднялся на ноги и попросил жреца, стоящего у такого же стола, что и описанный выше, сообщить ему, каков был ответ идола. Ответ гласил, что в затеянном им путешествии он не испытает никаких бедствий и не потерпит убытков. При этом жрец, на мой взгляд, явно не мог узнать о содержании просьбы этого господина из каких-либо его слов или поступков во время пребывания в храме.

Кандидаты в даосские жрецы должны потратить пять лет на обучение. Ко времени окончания учебы их посвящают в жрецы посредством простой церемонии. Она состоит из трехдневного поста, мытья тела в воде, ароматизированной листьями апельсинового дерева; затем следует посетить идола Тай-Шан-Лао-Цзюня или Лао-цзы с целью снискать благословение этого божества. Жрец получает официальное разрешение на выполнение обязанностей, соответствующих его сану, от мандаринов. В Кантоне их два, один живет в ямэне на улице Цай-янь-ли нового города и служит под началом префекта, а другой – в ямэне на улице под названием Чжун-хун-лань, тоже в новом городе, и служит под началом магистрата уезда Наньхай. За это разрешение вступающие в свой сан обязаны заплатить четыре доллара. Жрецами руководят аббаты, которые называются сы-сы; их очень много в каждой провинции. Аббаты, или настоятели, в свою очередь, подчинены главному настоятелю, живущему на широкую ногу в своей княжеской резиденции в горах Дракона и Тигра в провинции Цзянси. Власть этого прелата огромна, и ее признают все даосские жрецы в империи. Он, как тибетский лама, по-видимому, подчиняется только императору. По-моему, император принимает его раз в три года. Этот пост уже несколько столетий занимают только члены клана Чжан. Легковерные китайцы убеждены, будто по кончине главы аббатов его преемник избирается следующим образом. Всех мужчин клана вызывают в официальную резиденцию. Их имена гравируют на кусках свинца и кладут в большой глиняный сосуд, наполненный водой. Вокруг него выстроены жрецы, которые обращаются к трем лицам даосской троицы с просьбой сделать так, чтобы кусок свинца с именем человека, на которого пал выбор богов, всплыл на поверхность воды.

Даосская штаб-квартира в провинции Гуандун располагается в горах Лофушань, где находятся многочисленные мужские и женские монастыри и скиты, построенные с большим вкусом. Эти приюты уединения от жизненных треволнений находятся среди разнообразных прелестных ландшафтов и возвышаются над самыми пленительными пейзажами. Грустно думать, что такие дивные виды так контрастируют с грубейшими суевериями, с той сетью лжи, которая служит для того, чтобы ловить неискушенные души. Монастыри, усеявшие эти холмы, должны быть прибежищем верующих, а не тех, кто, не ведая о триедином Господе, следует наставлениям основателя своей секты, смешанным со вздором позднейших преданий, и являет собой один из самых печальных в мире примеров слепых, ведомых слепым.

Вероятно, не будет неуместным сказать несколько слов о даосских женских монастырях. В отличие от буддийских монахинь (о которых я расскажу позже) даосские монахини не бреют голову, а завязывают волосы на макушке, как и жрецы. В Кантоне и его окрестностях находится много женских монастырей, причем в некоторых из них живет немного монахинь. В Цзюлун-чжэне, неподалеку от уездного города Уси Сянь, я посетил прославленный даосский женский монастырь и был представлен нескольким его обитательницам, причем некоторые оказались очень привлекательными. В отличие от буддийских монахинь они бинтуют ноги. Этот монастырь, по-видимому, некогда славился красотой своих обитательниц; рассказывают, что, когда император Цяньлун останавливался вблизи него, путешествуя по северным и центральным частям своего царства, он влюбился в одну из монахинь и забрал ее к себе в гарем. Богатый дворянин из клана Гу, последовавший примеру императора, преуспел, как говорят, сделав самый счастливый выбор: его сын стал кандидатом на степень ханьлиня в Пекине и занял на экзаменах первое место. Позже я слышал, что у этих reli-gieuses дурная репутация; и, хотя я совсем не расположен прислушиваться к порочащим историям о монахинях, к какой бы вере они ни принадлежали, в данном случае я склонен поверить этому.

В 1871 году в Кантоне был временно закрыт даосский женский монастырь при необычных обстоятельствах. Несколько рабочих из округа Паньтан-ли в западном предместье, где находилась обитель, получили отказ, обратившись к монахиням с просьбой сделать пожертвования в фонд Драконьего праздника. Придя в бешенство, ремесленники обвинили жительниц монастыря в глубоко безнравственном поведении и обратились к старейшинам уезда с просьбой разрешить закрыть обитель, заявив, что это просто притон. Их просьбу удовлетворили, и несколько человек, вооруженных палками и камнями, проломили двери монастыря и выгнали бедных женщин из их келий. Однако через несколько дней, уплатив обидчикам несколько серебряных монет, монахини получили разрешение вернуться в свое разоренное жилище.

Даосские монахини довольно часто подвергают себя суровым лишениям. Когда я посещал Пекин, то видел даоску, сидевшую в кирпичной башне, – она решилась оставаться там в уединении, пока не соберет достаточно денег, чтобы восстановить храм во внутреннем дворе, где она находилась в добровольном заточении. В башне было проделано маленькое отверстие, через которое она получала еду и видела всех, кто проходил мимо. Когда приближались прохожие, она привлекала их внимание при помощи длинной веревки, привязанной к языку колокола, который висел посередине ворот. Насколько я знаю, она просила подаяния на протяжении трех недель.

Буддизм

Перейдем к рассмотрению религии Будды, которая проникла из Индии в Китай в I столетии христианской эры. Уже в 250 году до н. э. буддийские миссионеры начали подвизаться в Китае, и во 2 году до Р. X. несколько священных для них книг были представлены китайскому императору послом тохарских татар. Но об укоренении буддизма в империи можно говорить только после его официального признания и внедрения Мин-ди императором династии Хань. Китайская история сообщает, что в 61 году от Рождества нашего Господа этот император увидел во сне образ чужеземного бога, входящего в его дворец. Потрясенный видением и величием образа, Мин-ди посоветовался со своим младшим братом, известным покровителем даосов, и тот убедил его, что сон был сверхъестественным знаком принять религию Будды, поэтому в Индию отправили послов, которые вернулись с идолом этого бога и с несколькими буддийскими жрецами.

Даосы заимствовали из буддизма доктрину троичности ипостасей и многообразие ритуалов и церемоний. Они также всегда объединялись с буддистами против конфуцианства, потворствуя народным суевериям. Некоторые утверждают, что в Индию было отправлено пешее посольство в результате приписываемого Конфуцию пророческого высказывания о том, что самый святой мудрец будет найден на западе. Не может быть сомнений в том, что многие азиатские народы предчувствовали приход Мессии; но так и не было достоверно установлено, было ли этого предощущение у китайцев. Уже замечали, что нет ничего невероятного в предположении, согласно которому идол, приснившийся императору Мин-ди, был известной статуей Будды, – история говорит, что она была захвачена китайскими войсками в ходе операций в Средней Азии и привезена вместе с другими трофеями к китайскому двору в 121 году до Р. X.

По прибытии к императорскому двору индийские жрецы были приняты очень благосклонно и получили поручение безотлагательно взяться за работу по распространению своей религии. Труды этих языческих миссионеров и тех, кто явился после них, были настолько успешны, что в недолгом времени буддийские храмы были воздвигнуты почти по всей империи.

Долгое время после того, как буддизм прочно укоренился в Китае, его распространение шло крайне неустойчиво. Некоторые императоры были склонны считать его иностранным новшеством. Подстрекаемые конфуцианцами, они несколько раз подвергали приверженцев буддизма суровым гонениям. К концу XIII столетия согласно переписи буддийских храмов и монастырей в Китае, предпринятой по императорскому приказу, насчитывалось первых 42 318, а последних – 213 148. По-видимому, это мощное суеверие знавало лучшие времена. В настоящее время буддийская религия явно не пользуется особой популярностью и кажется, что (особенно в некоторых частях империи) она ослабла под влиянием иконоборческих тенденций Тайпинского восстания.

Разные авторы высказывали всевозможные предположения в отношении основателя буддизма. Некоторые отождествляли Будду с Ноем, другие – с Моисеем. Немало исследователей утверждали, что это не кто иной, как тридцать пятый правитель Египта Сифоас. Индуисты считают его девятым воплощением Вишну. Согласно версии, которая ныне является общепринятой среди европейских ученых, Шакьямуни Гаутама Будда был религиозным реформатором, жившим во второй половине VII – первой половине VI века до н. э. Полагают, что он умер в 543 году до н. э., а родился в Капилавасту, на границе с Непалом, и, по преданию, происходил из царского рода. Согласно буддийской традиции горький опыт полигамии побудил принца Гаутаму отказаться от предназначенного ему будущего и искать в уединении пустыни и в суровой аскезе душевный мир, которого он не смог обрести дома. За этим скрывалось глубокое осознание горестей, которым подвержен человеческий род. Когда он размышлял о них, жизнь лишилась для него смысла и ценности. Он доказывал, что для избавления от горестей человек фактически должен избавиться от самого своего существования. Свой рай он помещал в нирване: согласно некоторым толкованиям, это означает «полное угасание души в момент смерти», согласно другим – более или менее бессознательное состояние. Для достижения нирваны или покоя необходимо не только изжить греховные склонности, – следует достичь и угасания жизненных желаний. Эти умозаключения черпали силу из доктрины метемпсихоза, или переселения душ, которой тогда придерживались все классы индийского общества. Отвергнув брахманизм и презрев учение о Вседержителе, Будда все же сохранил в модифицированной форме^{26} эту черту старинной религии; и что бы мы конкретно ни понимали под нирваной, это понятие подразумевает прекращение непрерывности беспокойного и горестного существования в жизнях, сменяющих друг друга. Он учил, что в этом греховном состоянии, называемом Тришной – жаждой или Упаданой – схватыванием, жизнь должна воспроизводиться на протяжении бесчисленных рождений, причем большая или меньшая мучительность каждой жизни в точности определяется кармой, или заслугами умершего существа.

«Эта доктрина странствия души по разным сферам природы, – замечает преподобный Э. Дж. Айтель во второй из своих «Трех лекций по буддизму», – могущественное оружие в руках красноречивого проповедника. Для нас, потомков западных народов, нет ничего столь уж пугающего в представлении о переселении душ. Для многих в нем может найтись и нечто привлекательное. Ведь для нас жизнь – величайшее благо, и мы ненавидим смерть. Поэтому многие пошли бы на тысячу смертей, чтобы прожить тысячу жизней, не беспокоясь особенно о том, какими будут эти жизни, – ведь жизнь драгоценна для нас сама по себе. Но совсем по-другому дело обстоит с детьми народов, живущих в жарком климате, с ленивым праздным индусом и вялым китайцем. Для него жизнь сама по себе не обладает никаким особенным очарованием. Он считает благословением смерть, если после нее он сможет отдохнуть».

Однако фундаментальный моральный принцип буддизма гласит, что для грешников покоя не будет. Тяжесть вины опускает грешника вниз по шкале существования, где высшая точка – горние небеса, а низшая – самый глубокий ад. Его осуждают на пытку в одной из адских сфер, а после того как он подвергся мучениям, выпускают, и только затем, чтобы он возродился в образе вьючного животного, или грязной дворняги, или нищего. Покуда душа, пробужденная к высшей жизни посредством постижения буддийского учения, не вступила на «благородный путь» и после бесчисленных рождений не была отлучена от привязанности к обусловленным временем и восприятием вещам, она не сможет достичь тихой гавани.

Как только Будда счел, что он разрешил проблему спасения, то стал странствующим проповедником и преуспевал повсюду, обращая людей в свою веру с помощью красноречия. Одним из главных источников его власти над народом было представление о том, что он был рахатом^{27} в течение мириад лет, до того как стать Буддой (то есть достиг высшей стадии совершенства, дававшей ему право на вход в нирвану), но по своей воле вверг себя обратно в поток жизни и переносил его невзгоды в течение бесчисленных рождений, чтобы стать избавителем человеческого рода. Проповедуя абсолютную тщету всех мирских благ, он учил своих последователей вести жизнь в добровольной бедности и безбрачии, настаивал, чтобы они строго придерживались вегетарианской диеты, сурово осуждал забой скота и вообще убийство всех живых существ. На этом основании Будда энергично выступал против войн.

Как и умозрительная система, созданная Лао-цзы, буддизм быстро превратился в идолопоклонство, в сени которого расцвели всевозможные суеверия; и центральный объект этого идолопоклонства – основатель религии. Будда, почитаемый китайцами, изображается в виде триединого божества, три лица которого известны в народе как Будда прошлого, Будда Настоящего и Будда Будущего. Будда Прошлого (сам Шакьямуни) обозначает состояние нирваны, в котором душа, рассматриваемая по отделении от тела как пылающая летучая частица, воссоединяется с сущностью небес и пребывает в трансе, который буддисты считают высшим блаженством. Однако китайцев учат, что в это состояние не может войти ни одна душа, которая прежде не испытала состояние Будды Настоящего. Эта ипостась буддийской троицы отвечает за наставления молящимся и помощь в их спасении. Но лишь те, кто достиг высшего состояния сознания, могут понять и оценить благородную мудрость второго лица буддийской троицы. Как только адепт полностью исполняет свой долг, он оказывается в состоянии Будды Прошлого, в котором душа, как полагают, воссоединяется с сущностью небес. Будду Будущего называют так, поскольку он – признанный преемник Будды Настоящего, чье место, как только он становится Буддой Прошлого, всегда заполняется бывшим Буддой Будущего. Будда Будущего – это, так сказать, одновременно слуга Будды Настоящего и грядущий мессия буддизма. Считается, что он полнее вникнет в нужды и потребности людей. Полагают, что он вожатый и защитник рода человеческого на пути к той степени мудрости и святого отречения от обусловленных временем и восприятием вещей, которая необходима для того, чтобы получить возможность перейти в нирвану.

Поскольку Будда Будущего таким образом оказывается связующим звеном между греховным человеком и Буддой Настоящего, к нему, как правило, обращаются чаще, чем к последнему. Однако тропа, ведущая к высшей святости и блаженству Будды Прошлого, нелегка, и только наделенные исключительной мудростью и способностью к самоотречению могут надеяться на успех. Большинство адептов стремятся посредством куда менее строгого почитания Амитабхи обрести рай в «чистой стране западных небес». Это нирвана обычных людей. Но в этой стране радостей они не обретают вечного счастья; они счастливо живут там в течение веков, тысячелетий и миллионов лет.

Некоторые адепты, более ревностные или уверенные в своих силах, удаляются в горы и пустыни, чтобы обрести святость, которая помогла бы им раствориться в Будде Прошлого. В холмах Ляньхуа-Шань неподалеку от Хумэньских фортов я нашел жреца, который с этой целью поселился в пещере. Оказалось, что он думал, что ему, по всей вероятности, придется пройти через различные существования, прежде чем он достигнет цели, к которой стремится. Конечно, мне стало грустно, что целью усердия этого обманутого сатаной адепта не был Бог, который во время своей земной жизни, явленный во плоти, обратился ко всем кающимся грешным душам со словами: «Приидите ко Мне, все труждающиеся и обремененные, и Я успокою вас» (Мат., 11: 28). Другие адепты запираются в монастырских кельях и годами отказываются общаться со своими собратьями. За это время волосы и ногти у них отрастают до чудовищной длины. В 1865 году я видел жреца, который в своей келье в течение года ни разу не ложился. Он томился в ней скорее как дикий зверь, чем как человек, и ему подавали еду через люк. Многие адепты буддизма стремятся смирять плоть при помощи мучительных испытаний, которым подвергают свое тело. Я помню, как встретил группу жрецов, один из которых, засучив рукав куртки и открыв руку, лишенную кисти, просил подаяния; он уверил меня, что он медленно сжигал свою руку, пока не осталась культя, во-первых, в искупление своих грехов и, во-вторых, для того, чтобы свершить подвиг, который мог способствовать его переходу когда-нибудь в будущем в состояние Будды Прошлого. В Пекине, посещая буддийский монастырь, я видел жреца, который на несколько суток затворился в большом паланкине, сплошь утыканном острыми длинными гвоздями. Гвозди совершенно не давали ему двигаться. Он сообщил мне и другим людям, стоявшим вокруг его искупительного ложа, что от его страданий гвозди получали небесную добродетель и что он собирался продавать их за несколько монет в качестве талисманов. Он заверил нас, что собирается оставаться в паланкине, пока не продаст каждый гвоздь. В Тяньцзине я видел жреца, который пропустил сквозь щеки острое веретено, к концу которого была прикреплена цепь. Какие-то маленькие мальчики поддерживали ее, чтобы облегчить вес. Конечно, предполагалось, что они совершают весьма добродетельный поступок. Иногда адепты совершают покаянные паломничества к отдаленным святилищам, проходя пешком сотни миль. Замечательно, что буддисты подвергают себя таким самоистязанием, хотя Будда как-то раз прочел самую впечатляющую проповедь, направленную против подобных безрассудств. Кажется, тем не менее, что они лишь следуют свойственному людям влечению наделять вымышленных богов жестокостью.

Языческие религии в большой степени состоят из так называемых протестных ритуалов. В членовредительстве, практикуемом буддистами, чувствуется то же стремление, что побуждало жрецов Ваала резать себя ножами.

«В согласии с выводом, который следует из всего этого, – говорит доктор Доран, рассуждая на данную тему, – мы обнаруживаем, что Тацит заявляет (Historiarum, 1, 4): «Non esse curae Deis securitatem nostram, esse ultionem»^{28}. Действительно, древние язычники нередко верили, что боги ревнуют к человеческому счастью».

Многие из этих адептов вступают в орден нищенствующих монахов и побираются от дома к дому, стремясь тем самым искупить грехи и избавиться от их последствий. Немало членов ордена странствует по обширным территориям страны, чтобы собирать пожертвования на реставрацию обветшалых монастырей. Эта нищенствующая братия останавливается на ночлег в монастырях; в отсутствие этих пристанищ они ищут ночлега в чужих домах, никогда не забывая внушить хозяевам, что прием странствующего монаха – добрый поступок и в другой жизни им за это воздастся. Нищенствующие монахи обыкновенно путешествуют компаниями по трое; при этом двое бьют в маленькие гонги, оповещая о своем приближении, а третий несет на подставке небольшой идол Будды, чтобы побудить встречных жертвовать на нужды восстановления монастырей. На шумных улицах Кантона я как-то раз видел китайского сапожника, который выталкивал из своей лавки трех таких незваных гостей, обратившихся к нему за подаянием. Монахи явно решили, что этот последователь святого Криспина – безбожник, которого в следующей жизни ожидают самые суровые наказания.

На севере Китая монахи путешествуют по стране не компаниями, а в одиночку. Они ведут себя крайне ханжески. В некоторых случаях монах останавливается для молитвы каждые пятьдесят шагов. Некоторые из них никогда не поднимают глаз от земли. В Чжили можно видеть, как они стоят вдоль больших дорог на небольшом расстоянии друг от друга; у каждого есть гонг, в который он звонит при приближении путника. Они побуждают давать им милостыню, обещая молиться за жертвователя. Когда я проходил мимо них, они неизменно обещали, что, если я дам им милостыню, они станут молиться о дожде – тогда в Чжили как раз была засуха.

Подавляющее большинство монахов живет в монастырях, в каждом из которых находятся колоссальные изображения буддийской троицы, перед которыми молятся монахи утром и вечером. Как и языческие молитвы во времени нашего Господа, это лишь праздное «многословие»^{29}. Действительно, язык, на котором написаны тексты церковных служб, названный в честь места, где родился Будда, непонятен не только простым китайцам, но и самим жрецам. Пение молитв иногда сопровождается музыкой флейт или дудочек и китайского кларнета. Все буддийские храмы, а также монастыри имеют при себе учебные заведения, и обычно некоторые молодые послушники под руководством старших монахов занимаются там изучением священных текстов своей религии. По окончании курса обучения молодых людей представляют для посвящения в монахи. Во время этой церемонии они обязаны читать молитвы. Они также должны дать определенные обеты – обычно их девять. В монастырях провинции Цзянси монахи, как правило, дают двенадцать обетов, а в монастырях в Сучжоу и Ханчжоу есть монахи, давшие сто восемь обетов. Чтобы они всегда в полной мере помнили о данных ими обетах, как правило, к руке прикасаются раскаленным докрасна острым железным прутом столько раз, сколько было принесено обетов. У некоторых монахов эти знаки запечатлевают на лбу. Обычай ставить отметины на лбу больше распространен в провинции Цзянси, чем далее к югу.

При посвящении монахи приносят следующие девять обетов: не убивать, не красть, не прелюбодействовать; не злословить, не браниться, не лгать; не предаваться зависти, ненависти и безрассудству. Когда монах принимает двенадцать обетов, в дополнение к вышеперечисленным он обещает не давать воли гневу, не поддаваться святотатственным мыслям, не слушать нечестивых разговоров. Хотя многие из них с детства воспитываются в монастырях, людям пожилого возраста, которые желают спастись от мирских забот, тоже нередко позволяют принимать монашеский сан. Поскольку все буддийские монахи дают обет безбрачия, им приходится развестись, если они женаты. Если же монашеская жизнь покажется им утомительной, они вольны сложить монашеский сан и отказаться от всех связанных с ним обязательств.

Монахи редко доживают до глубокой старости. По-моему, это в большей степени объясняется тем, что все они курят опиум. Кроме того, праздная жизнь, вероятно, тоже приводит к сокращению их дней, поскольку ничто не благоприятствует долголетию в такой степени, как приятные занятия и энергичные тренировки на свежем воздухе. Однако у каждого правила есть исключения, и иногда в буддийских монастырях мне встречались очень старые люди. Самый почтенный из всех встреченных мной бонз проживал в монастыре неподалеку от Гу-бэй-коу. Ему было восемьдесят пять лет, и восемьдесят из них он провел там, придя в него пятилетним в качестве послушника.

Каждым монастырем руководит настоятель, который занимает эту должность в течение трех лет. Старшие монахи собираются на совет за день до выборов и называют две кандидатуры. На следующий день старшие монахи голосованием выбирают одного из них. Затем назначают день для посвящения избранного в настоятели. Его празднуют не только монахи, но и уважаемые люди уезда. В 1861 году я посетил посвящение в настоятели в известном храме в Хэнане, и, поскольку церемония была назначена на половину второго ночи, в храм было необходимо прийти до того, как закроются ворота накануне вечером. Явившись в храм, я осведомился, разрешат ли мне провести там ночь. Монахи – все мои хорошие знакомые – сердечно приняли меня и сразу проводили к помещению, где находился настоятель. Тот велел отвести для меня особую комнату. Через некоторое время я вернулся в приемную нового настоятеля, где он ужинал с несколькими избранными друзьями. Меня пригласили к трапезе. Угощение состояло из жареной свинины, вареной курицы, рыбы, риса и овощей. Поскольку монахи, по учению Будды, должны питаться лишь растительной пищей, я пришел к выводу, что настоятель виновен в нарушении монастырского устава и в прямом оскорблении религии, установлениям которой он был обязан следовать. Когда ужин окончился, настоятель вместе со своим двоюродным братом, бывшим в числе гостей, улегся на кушетку для курения опиума, находившуюся в том же помещении, и выкурил четыре или пять трубок этого отвратительного снадобья. Каждый раз трубку набивал и подносил настоятелю его двоюродный брат. Затем настоятель и большинство гостей, поскольку было уже десять часов, разошлись по своим комнатам. После недолгого разговора с двоюродным братом настоятеля, сообщившего мне, что ему принадлежат пассажирские лодки, курсирующие между Гонконгом и Макао, я также ушел к себе. О сне не могло быть и речи, поскольку послушники, в качестве сторожей патрулировавшие ночью монастырские дворы, не давали мне сомкнуть глаз – они переходили из двора во двор и заунывно однообразно читали молитвы, прося Будду даровать сладкий отдых святым отцам. В два часа ночи меня позвали, чтобы я мог присутствовать на церемонии посвящения. Войдя в приемную настоятеля, я обнаружил, что в ней теснились монахи в полном облачении. Когда настоятель и монахи обменялись дружескими приветствиями и выражениями взаимной привязанности, составилась процессия, которая должна была сопровождать его к главному святилищу монастыря, где содержались огромные идолы трех Будд. Во главе процессии шли несколько музыкантов в пурпурных одеяниях с золотой отделкой и несли кларнеты, флейты, гонги и тарелки. Поскольку утро было очень пасмурным, монастырские коридоры, по которым должна была пройти процессия, были освещены несколькими китайскими фонарями с тонкими узорами. Непосредственно за музыкантами шли два монаха, один из которых нес маленький поднос, полный душистых цветов, а другой – сборник буддийских литургических текстов. За ними следом шел настоятель в лиловом облачении. Далее следовали два монаха, один из которых нес жезл настоятеля, а второй – его посох. Затем по двое шли монахи, числом более сотни. Когда настоятель подошел к идолам, он нараспев прочел посвятительную молитву из литургического сборника, положенного на жертвенник тем монахом, что нес его. По окончании молитвы настоятель совершил коутоу перед тремя Буддами под треск фейерверков и нестройные звуки барабанов и тарелок. Затем его проводили к многочисленным святилищам, находившимся в приделах данного монастыря, и перед каждым из них была совершена сходная церемония – различия были только в читавшихся молитвах. После того как процессия посетила все святилища, она вернулась в том же порядке в тронный зал, где настоятель распростерся у ног идола настоятеля, который несколько столетий назад основал этот монастырь. Поднявшись на ноги, он прошел к трону, установленному на высоком помосте. Несколько раз преклонив колени, он взошел на помост. В этот момент из толпы, стоявшей вокруг в торжественном молчании, вышел монах и совершил перед троном коутоу. Приняв этот знак внимания, настоятель занял свое место, а прислужники закинули полы его одеяния за низкую спинку кресла. После того как он сделал некоторые заявления относительно имущества и обязался усердно исполнять новые обязанности, ему передали хлыст из конского волоса, которым он изящным движением обмахнулся. Это действие символизировало желание удалить от себя всякую скверну. Затем настоятеля снабдили жезлом и посохом, стоявшими по обе стороны трона на специальных подставках. Потом он поднялся с трона и встал перед ним, а все присутствовавшие монахи совершили перед ним коутоу. Возвратившись в приемную, он получил от монахов поздравления. Последним представился молодой монах, которому настоятель прочел нравоучение, и юноша в знак благодарности и почтения пал ниц к его ногам.

Когда монахи удалились в свои кельи, настоятель с прислужниками, несшими фонари, поспешил также засвидетельствовать каждому свое почтение – и эта церемония кончилась, лишь когда солнце продвинулось довольно далеко на своем ежедневном пути.

В десять часов храм был переполнен монахами из разных монастырей Кантона и его окрестностей. Они были приняты и представлены вновь избранному церемониймейстером. Когда они попытались совершить коутоу, настоятель их прервал, стремясь запечатлеть в сознании каждого свое желание обойтись без излишних церемоний. Однако нескольким мандаринам, явившимся в придворных платьях, было позволено совершить коутоу. Мне не могло не прийти в голову, что этой идолопоклоннической религии присуще жреческое высокомерие. В полдень в монастырской трапезной был дан обед, на котором присутствовало свыше двухсот монахов. Настоятель торжественно восседал за столом, расположенным на возвышении. Вокруг него стояли двенадцать монахов и прислуживали настоятелю. Оркестры провожали его к пиршественному залу, процессия вызывала всеобщий интерес, и монастырские дворы были переполнены.

Обязанности настоятеля состоят в основном в получении и трате монастырских доходов, которые идут от пожертвований земель и домов; в присмотре за должным отправлением храмовых служб; в заботе о нравственности подчиненных ему монахов и в изложении буддийского учения в присутствии собравшейся братии. В наши дни последняя обязанность если не полностью забыта, то по большей части находится в небрежении, поскольку настоятели различных монастырей, кажется, считают, что полностью разделались со своей функцией публичных проповедников, прочитав вслух в присутствии монахов Книгу Устава, – эту церемонию принято проводить в первый и пятнадцатый день каждого месяца.

Монахами становятся люди из всех слоев общества и подавляющее большинство – из низших сословий. Действительно, очень мало кому из представителей обеспеченных классов вообще приходит в голову отказаться от домашнего уюта для мрачности и уединения буддийского монастыря. Бедные родители нередко стремятся отдать болезненных детей в монастырь, чтобы там их воспитали для священства и они могли бы без усилий получать кров и пищу. Тем не менее существует закон, запрещающий становиться монахами всем мужчинам семьи. Если в семье только два сына, стать монахом разрешается лишь младшему.

Хотя в Китае распространено образование, на молодых кандидатов в буддийские священнослужители не тратят больших трудов. Это объясняет невысокое умственное развитие монашества в целом. Большинству прискорбным образом не хватает ревностности при выполнении религиозных обрядов. Несомненно, это одна из главных причин того, что буддизм лишился власти над умами, которой он обладал в Средние века, когда энтузиазм императоров и народная любовь соединились, сделав его основной религией всей страны. К этой причине очевидного упадка буддизма в Китае можно добавить еще более насущную, а именно то, что священнослужители в целом – вовсе не образцовое сословие. Среди людей, исповедующих любую религию, есть, конечно, и хорошие, и дурные, однако в христианских странах священнослужитель, нарушающий свой долг, – исключение из общего правила. В языческом Китае, и сейчас я говорю не только о буддизме, большинство монахов печально известны своими нарушениями монастырского устава и крайним пренебрежением к исповедуемым ими нормам и морали, связывающей их. Почти в каждой келье есть кушетка для курения опиума, на которой можно видеть ее обладателя в монашеском одеянии, распростершегося во весь рост и наслаждающегося этим ядовитым снадобьем. Бывший настоятель храма в кантонском предместье Хэнань (Хэнам) по имени Ци Кан горько жаловался мне на испорченность современных монахов и приписывал ее системе, позволяющей становиться священнослужителями в зрелые годы и, как часто бывает, для того, чтобы спастись от грозящего им правосудия, – иногда буддийские храмы оказываются убежищем для правонарушителей. Настоятель добавил, что самыми лучшими бывают монахи, воспитанные в монастырях с детства; хотя и они, сказал он со вздохом, в некоторых случаях, к несчастью, следуют примеру людей, ставших священнослужителями в зрелом возрасте. В монастыре, которым он формально руководил, я однажды видел человека, вступившего в орден, рассчитывая спастись от правосудия. Он принял сторону повстанцев, наводнивших Гуандун в 1854-м и 1855 годах, и подлежал высшей мере наказания. Поскольку у него была кое-какая собственность, его приняли в монастырь без затруднений, причем все средства отошли монастырю. В таких обстоятельствах монахи всегда готовы поручиться за будущее добропорядочное поведение своего нового собрата. В монастыре неподалеку от областного города Чжаоцин я обнаружил монаха, который ранее был не только мятежником, но и собственником нескольких домов, где находилось не менее двухсот женщин. В одном из монастырей в горах Белых Облаков мне довелось видеть монаха, который принес обеты, чтобы спастись от наказания за убийство человека в пьяной ссоре. В Кантоне в 1864 году некоего буддийского монаха с его наложницей прогнали по улицам города, избивая плетями. В 1869 году в том же городе нашумело дело монаха с гор Белых Облаков, которого связали по рукам и ногам в доме терпимости, отобрав одежду и деньги. В 1861 году совершил жестокое убийство молодой монах, подвизавшийся в маленьком кантонском храме Хуэйфу-сы, которого воспитывали с раннего детства в соседнем монастыре, готовя к принятию сана. В храм явился сборщик податей за налогом с принадлежащих монастырю рисовых полей. Поскольку он прошел длинный путь и очень устал в дороге, ему пришлось провести ночь в храме. Молодой монах был завзятым игроком; обнаружив, что сборщик податей имел при себе большую сумму денег, он решился во что бы то ни было завладеть ею. И вот глухой ночью монах пробрался в помещение, где лежал сборщик податей, и вонзил ему нож в сердце. Обшарив карманы жертвы, он разрезал мертвое тело на куски, чтобы легче было перенести его в укромное место, и поместил останки в ящик. Той и следующей ночью монах и его слуга, который за долю краденого согласился стать particeps criminis^{30}, отнесли ящик к берегам Жемчужной реки и сбросили в воду. В конечном счете слуга выдал своего хозяина, которого вскоре арестовали. Я часто посещал этого несчастного монаха. Вместе с несколькими другими узниками он был заключен в большом тюремном помещении; там не было нар, и ему приходилось спать на сырой земле. Вскоре у него внезапно начался небольшой тифозный жар, что спасло его от позорной смерти.

Конечно, очень редко случается так, что буддийские монахи совершают подобные преступления. Однако факт есть факт: многие из них находятся на той опасной границе беззаботной и безнравственной жизни, с которой человек легко падает в пучину преступлений.

Одна из обязанностей настоятеля – контроль над нравственностью монахов; в каждом монастыре существует трибунал, перед которым иногда предстают монахи за нарушения устава: за пьянство, грубую ругань, блуд, воровство и т. п. Наказание – порка, которую добровольно и истово обрушивает на обнаженную спину нарушителя один из послушников. Священнослужителя, подвергшегося такому наказанию, в дальнейшем понижают в чине, заставляя просить подаяние от храма к храму. В городе Кантоне монахи, представшие перед судом настоятеля и выпоротые за любое из этих нарушений устава, должны проводить тридцать дней каждого календарного месяца в году следующим образом: пять дней в монастыре Хэнань; пять в монастыре Цветущего леса, пять – в монастыре Великого Будды, пять – в храме Долголетия и еще пять – в монастыре Спящего Будды. Этим разжалованным монахам отводят наихудшие комнаты в храме; им выдают мало риса, к тому же худшего сорта. Рука, выдающая им все необходимое для жизни, так скупа, что нередко муки голода побуждают провинившихся пересекать улицы с сумками на спинах и ходить из дома в дом, прося подаяние. Я помню, как встретил юного монаха, которого в монастыре Хэнань побили палками по пяткам и понизили в чине за то, что он украл некоторые предметы одеяния своего собрата. Я знал его несколько лет. Когда увидел его впервые, ему было не больше десяти. Как бы то ни было, когда он стал совершеннолетним, обнаружилось, что он предается курению опиума и азартным играм, а чтобы достать на это деньги, вынужден воровать. Его наставник, неисправимый курильщик опиума, воспитал своего ученика в пороке и как-то раз попросил меня сделать молодому человеку выговор, притворяясь, что все еще принимает в нем участие, и был одновременно удивлен и раздосадован, когда я сообщил ему, что, по моему мнению, безнравственность, которой он так хотел воспрепятствовать, впервые зародилась в юноше именно тогда, когда он находился на попечении своего наставника.

Я мог бы сослаться на многие другие примеры развращенности буддийского духовенства, привлекшие мое внимание во время долгого пребывания в Китае, но и приведенных достаточно, чтобы показать, что мое мнение о невысокой нравственности буддийских монахов не преувеличено. Как кажется, они обычно не доживают до преклонных лет, а те из них, кто достиг пятидесяти, производят впечатление людей совсем немощных и дряхлых.

Тела умерших буддийских монахов принято сжигать, и церемония кремации неизменно проводится через двенадцать часов после смерти. Одним мартовским днем 1856 года я оказался свидетелем кремации в монастыре Хэнань. Когда я вошел во внутренние ворота, мое внимание было привлечено к помещению, в дверях которого толпилось порядочно монахов во власяницах, с белыми повязками на голове. Приблизившись к ним, я узнал, что монахи готовились сопровождать бренные останки усопшего собрата к погребальному костру.

Тело умершего в рясе, с молитвенно сложенными руками, было помещено в бамбуковое кресло в сидячей позе, к погребальному костру его несло белое духовенство. На церемонии присутствовали все монахи; построившись попарно, они шествовали за останками усопшего брата. По мере продвижения длинной процессии стены монастыря оглашались пением молитв и бряцанием тарелок. Когда носильщики подошли к погребальному костру, они поставили на него кресло с телом усопшего, и затем старший монах поджег хворост. Когда оно было охвачено пламенем, плакальщики распростерлись на земле, выказывая почтение к праху того, с кем ранее вместе возносили молитвы и хвалы. Когда костер догорел, служители собрали обуглившиеся кости и поместили их в погребальную урну, которую затем поставили в маленьком святилище на территории монастыря. Погребальные урны остаются в этом святилище до девятого дня девятого месяца, затем прах высыпают в мешки из красной материи, которые зашивают и сбрасывают в большой склеп – нечто вроде монастырского мавзолея. Эти выстроенные из гранита сооружения китайцы называют гу-тан-та; они весьма обширны. Мавзолей при монастыре Хэнань – замечательный памятник архитектуры. Он разделен на два отсека: один для праха монахов, другой – для монахинь. Красные мешки с их содержимым вверяют этим хранилищам, проталкивая через небольшие отверстия, величина которых едва позволяет сделать это.

В монастыре под названием Хуалинь-сы, или Цветущий лес, останки монахов сжигают в специально отведенном для этого храме. Он находится на некотором расстоянии за северо-восточными воротами Кантона, и тела мертвых монахов приносят туда в больших закрытых со всех сторон паланкинах. Прах монахов из этого монастыря относят в мавзолей, расположенный в красивой местности на берегах небольшой речушки под названием Цинси, текущей у подножия гор Белых Облаков. Однако останки монахов не всегда кремируют – иногда их хоронят. В июне 1871 года останки Хан Суня, одного из самых почтенных монахов монастыря Хэнань, отнесли для захоронения на кладбище в Тай-цзинь-чжун. Корреспондент газеты, сообщивший о церемонии, описывал ее так:

«Перед перевозкой тела около 200 бонз собрались, чтобы принять участие в последних ритуалах. Многие монахи построились вокруг временного жертвенника, воздвигнутого в зале, где торжественно возлежал умерший, и читали службу за упокой души усопшего собрата. По завершении этой церемонии пожилой монах в фиолетовом одеянии выступил вперед и поднес вывешенному над временным жертвенником изображению усопшего знаки отличия, подобающие высокому сану, который, как оказалось, некогда имел умерший. Затем распорядитель церемонии велел убрать тело, и ему сразу повиновались. Тут монахи построились в длинные ряды по обеим сторонам дороги, ведущей к монастырю, и, когда мимо них пронесли гроб, последовали за ним по двое в ряд к месту его последнего упокоения. У внешних ворот монастыря были поставлены два монаха, чья обязанность состояла в раздаче каждому уважаемому человеку из присутствовавших по мелкой серебряной монете. Каждый такой подарок был завернут в белый бумажный конвертик с китайской надписью – «счастливые деньги». Множество мужчин из города и окрестностей, дружившие с покойным, приняли участие в этой унылой процессии. Все они, как и все монахи, по этому случаю опоясались белыми кушаками».

Своей архитектурой и внутренним убранством все большие монастыри точь-в-точь похожи один на другой. Когда посетитель входит в ворота, его внимание привлекают две большие фигуры. Они называются Чжун Цзи и Ма Сы; считается, что ворота вверены их попечению. Под вторыми воротами по двое расположены четыре фигуры того же размера, по имени Моли Хун, Моли Шоу, Моли Хай и Моли Цин.

Буддийский храм

Их описывают как покровителей севера, юга, востока и запада Китая и считают ревностными исполнителями воли Будды. За вторыми воротами находится главный зал храма, в котором расположены три идола, известные как Будды Прошлого, Настоящего и Будущего. Позади этого зала находятся два других, в одном из которых зранят дагобу^{31}(под ней помещены мощи Будды), а в другом – идол богини милосердия. Есть также святилища Гуань-ди, Вишну и других менее известных богов. В одном из них стоит идол первого настоятеля монастыря. Перед ним помещена доска, на которой записаны имена всех усопших настоятелей. По сторонам больших внутренних дворов, в которых воздвигают главные залы храма, находятся ряды монашеских келий, зал для посетителей, трапезная и иногда типография, в которой печатаются монастырские службы, новые работы по догматам Будды и бесплатные брошюрки для раздачи. Зал для посетителей состоит из двух палат, между которыми находится внутренний двор. Входя в этот зал, посетитель проходит в так называемую нижнюю палату, где остается до тех пор, покуда монах, в чьи обязанности входит прием гостей, не пригласит его в более почетное помещение. Трапезные очень велики, и монахи, считающиеся гостями, устраиваются за столом лицом к настоятелю – официальному хозяину. Столы расставлены вдоль всех стен зала, и за каждым сидит лишь один ряд монахов. Их лица, конечно, обращены к середине зала, в то время как настоятель сидит на почетном месте на возвышении, расположенном в конце зала между рядами. В стране, где люди так привержены формальностям и церемониям, соблюдение этого обычая рассматривается как верх учтивости. Монахов созывают к завтраку и к обеду при помощи гонга; в это время они обязаны являться в трапезную, надев рясу. После того как они собрались и уселись на места, приходит церемониймейстер. По его знаку все они встают и, сложив руки, повторяют молитву. Затем порцию благословленной таким образом еды помещают на подставку у дверей трапезной как приношение птицам небесным. Этот обряд высоко ценит большая стая воробьев, с вежливым постоянством слетающаяся сюда в часы завтрака и обеда. В трапезной подают только вегетарианскую еду. Несмотря на то что такая пища предусматривается монашеским уставом, братии она не по вкусу, и поэтому те из них, кто обеспечен достаточно большим доходом, вшестером – ввосьмером устраивают особые обеды, где могут от души насладиться жареной свининой, вареной птицей и соленой рыбой, а иногда и запить все это крепким спиртным напитком.

Во время обеда в трапезной монахам полагается хранить полное молчание, хотя нет чтеца, который, подобно тому, как это бывает во многих христианских монастырях, занимал бы их внимание. Однако стены трапезной покрыты досками, на которых очень четкими иероглифами приведены цитаты из нравоучительных сочинений различных авторов, предостерегающие монахов от слишком торопливой еды и подчеркивающие важность правил поведения в трапезной. На других досках записаны правила монастырского устава и монашеские обеты.

В некоторых храмах идолов особенно много. В Янчжоу я видел такой, в котором, как говорят, их не менее десяти тысяч. Идолы – они совсем крохотные – находятся в одном большом зале; они расставлены причудливо, но аккуратно, что создает весьма своеобразное зрелище. В центре зала стоит деревянная беседка, украшенная искуснейшей резьбой, под сенью которой находится большой идол Будды. Внутри и снаружи беседка буквально усеяна маленькими идолами, которые, по-моему, представляют собой разные изображения все того же божества. На каждой из четырех стен зала находятся маленькие скобы, поддерживающие идолов Будды; и их еще больше на балках и столбах сводчатой крыши. Два идола – это изображения спящего Будды в полный рост. В Пекине и Кантоне есть в точности такие же залы. Зал десяти тысяч идолов в Кантоне, как и монастырь, часть которого он составляет, в самом плачевном состоянии, и большинство идолов, украшавших когда-то его стены, пропало.

Как правило, идолов^{32} делают из дерева, но часто используют и глину. В области Чжаоцин, где много мраморных каменоломен, их часто изготовляют из этого материала. В Бэньню-чжэне, рыночном городе на берегах Великого канала, в разрушенном монастыре я видел трех больших железных идолов, изображавших Будд Прошлого, Настоящего и Будущего. Кроме того, в некоторых храмах я видел каменных, керамических и фарфоровых идолов. Три больших идола в кантонском монастыре Дафо, как говорят, сделаны из меди, как и многие маленькие изображения Будды. Будду изображают в самых разных позах, некоторые из статуй улыбающиеся, а у других скорбное выражение лица.

Что касается верующих мирян, буддийские храмы чаще посещают женщины, чем мужчины, стремясь обрести богатство, потомство, долголетие или литературную известность. Чтобы убедить божество даровать просимое, верующий отправляется в пагоду в большом храмовом зале; там в присутствии многочисленных изображений Будды он излагает свое желание и приносит обет поддерживать жизнь какого-нибудь живого существа – такой обет Будда принимает самым благосклонным образом. Затем животное, очень часто курицу, показывают перед пагодой и торжественно посвящают божеству, после чего его вверяют особой заботе и благословениям монахов, причем обильное пропитание ему обеспечивают заранее. В монастыре Хэнань в Кантоне есть большой свинарник, где содержится десять-двенадцать весьма упитанных свиней, корм для которых добыли именно таким образом. Всех священных свиней, которых мне доводилось видеть, намного превосходила своими размерами свинья в монастыре Баодун неподалеку от Учана. Она была совершенно черной. В 1855 году ее подарил храму некий богатый китайский купец.

Кроме заполненного скотом хлева, там есть и птичий двор, где теснятся куры, утки и гуси, имеется загон с несколькими овцами и козами. В некоторых храмах можно обнаружить по несколько голов рогатого скота, помещенных туда беспокойными просителями. В одном монастыре недалеко от Ху-ши-у, провинция Чжили, я видел несколько священных лошадей и мулов; и из всех видов семейства Equidae, виденных мной в Китае, они были самыми ухоженными. За всеми животными, подобным образом посвященными Будде, как правило, заботливо ухаживают монахи; а когда они умирают, останки бережно предают земле.

Птицеловы

На землях, принадлежащих храмам, находятся пруды, куда в качестве приношения по обету бросают всевозможную рыбу, спасенную почитателями Будды из корыт, в которых ее выставляют на продажу в своих ларьках рыботорговцы. На берегах таких прудов обыкновенно стоит каменная колонна, на которой крупными иероглифами начертано: «Сохраняем жизнь». В храме кантонского предместья Хэнань я однажды видел человека, принесшего Будде десять или двенадцать больших карпов, которые резвились в поставленном перед алтарем ушате с водой. В конце концов их выпустили в пруд.

В храме при монастыре Цветущего леса, или храме Пяти Гениев, как его нередко называют, позади приемной расположен пруд, вода в котором кишит черепахами – их выпускают туда верующие миряне, купившие этих животных, чтобы спасти от участи попасть на стол к гурману. Этот поступок считается достойным самой высокой похвалы. Полагают, что он обеспечивает получение мирских благ от милосердного Будды.

Еще один способ снискать благосклонность божества – выпустить на свободу нескольких воробьев или голубей. В храме, о котором я только что упомянул, однажды я видел женщину, которая перед находящейся там прекрасной пагодой приносила обет сохранить жизнь нескольким десяткам воробьев. Когда она дала свой обет, служка вынес клетку с птицами в соседний коридор, там женщина выпустила их на свободу, отворив дверцу. Поскольку обеты относительно воробьев дают очень часто, много этих птиц выставляют на продажу в лавках торговцев домашней птицей. Птицеловы применяют очень оригинальный метод ловли воробьев. Охотник мажет птичьим клеем конец длинного прута. Обнаружив нескольких воробьев, толкущихся на земле или среди высокой жесткой травы, он тут же ловко просовывает конец прута между ними так, чтобы утащить одну-две птицы, приклеившиеся к нему. Затем сажает пойманных птиц в клетку, которую несет на спине.

В нескольких буддийских храмах находятся клетки, напоминающие курятники, где содержатся голуби, купленные и помещенные туда самими монахами. На дверях клеток написаны слова: «Сохраняем жизнь», – и когда посетитель храма бросает в клетку монету (цена голубя), сопровождающий монах выпускает пернатого пленника на свободу. Иногда обеты, приносимые в святилищах Будды, не выполняются, пока верующий не получает блага, о котором он молил. Когда он получает желаемое, редко он не возвращается в храм и не выполняет свой обет – люди опасаются возмездия за вероломство.

Один из обетов, который дают верующие обоих полов, – это воздержание от животной пищи на определенный срок. Мне известно много случаев открытого нарушения этого обета. Чтобы искупить грехи, многие расходуют большие суммы, мостя большие дороги. Так, один из пролетов гранитной лестницы, по которой поднимаются на горы Белых Облаков, был построен за счет некой вдовы в качестве искупления грехов ее мужа.

Многие буддийские монастыри выстроены на склонах холмов и гор и возвышаются над обширными и величественными панорамами. Самый красивый из тех, что я видел, находится на юге Китая на берегах западного рукава реки Чжуцзян в горах Динхушань, неподалеку от входа на перевал Чжаоцин. Со всех сторон этот монастырь окружают разнообразнейшие и красивейшие пейзажи. Здесь расстилаются широкие равнины, украшенные волнующимися хлебами, там холмы, покрытые пышно зеленеющими деревьями, мягко вздымают свои склоны, по которым сбегают ручьи, теряющиеся среди величественных деревьев, окружающих монастырь. Вдалеке к облакам поднимаются вершины гор, образующих Чжаоцинский перевал, а между их скалистыми склонами несет свои стремительные воды западный рукав реки Чжуцзян, у подножия гор затем растекающийся широкой озерной гладью. В одной из пагод этого монастыря находится жертвенник, который считают священным. В пагоду не позволено входить, пока сначала не омылся в святых водах озера. В этом храме хранят и кувшины со святой водой для продажи. Когда я был там, прибыли три монахини, чтобы приобрести запас священной субстанции. Монастырь сильно пострадал во время восстания 1855 года, но сейчас уже восстановлен.

Неподалеку от Цзиныпань, или Золотых холмов, примерно в двадцати милях к западу от Кантона, находится другой монастырь, который по красоте расположения считается вторым после монастыря в Динхушань. Он стоит на берегах Жемчужной реки. Летом, когда река разливается из-за сильных дождей, он бывает полностью окружен водой. На западе, вдоль излучины реки, тянутся холмы Цзиныпань, с вершины которых открывается чарующий вид на окрестности. Неподалеку от этого места берега украшают рощи, где среди деревьев укрываются чистенькие деревушки. Монастырь был основан более восьмисот лет тому назад. Из-за почтенного возраста и недостатка средств на ремонт сейчас он очень обветшал. Однако его древность и красота местности послужили причиной того, что китайцы считают его одним из семи чудес провинции Гуандун.

Красивейший из монастырей, виденных мной в центральных провинциях, – это Тяньдун-сы в провинции Чжэцзян. Он находится на расстоянии тридцати миль от города Нинбо, у входа в живописную долину. К нему ведет аллея высоких кедров; окаймляющие монастырь холмы покрыты деревьями от подножия до вершины.

Постройки монастыря Ганьлу, или Сладкой росы, расположенного в Чжэньцзяне, разочаровали меня. Он выгодно расположен на высоком холме и возвышается над самой привлекательной и обширной панорамой. Говорят, что его так назвал некий Чжан Фэй, бывший или другом, или братом Лю Юань-ди, или Лю Бэя, – одного из китайских императоров. Говорят, что он посетил этот монастырь перед тем, как взойти на престол, и написал фразу, которая теперь начертана на мемориальной доске: «Тянь-Ся-Ди-И-Цзян-Шань» – «Самая большая река и самый важный холм, которыми может гордиться империя». Что касается реки, это утверждение определенно верно, поскольку поток, величественно катящий свои волны мимо подножия холма, это Янцзы.

Самый красивый из монастырей, виденных мной на севере Китая, – это Дацзюэ-сы. Он расположен на расстоянии двадцати трех миль к северо-западу от Пекина. В монастырском парке есть декоративный пруд, где плавает множество золотых рыбок, а также замечательно чистый источник, в который посетители бросают медные монетки, чтобы дать монахам возможность купить у торговца птиц и выпустить их на волю. Кроме того, там находится изящная пагода, которую используют как хранилище праха усопших монахов. Иногда храмовые парки и внутренние дворы украшены самым причудливым образом. Монастырю Хуэйшань-сы в Цзюлун-чжэне, городе на берегах Великого канала, в этом отношении принадлежит пальма первенства. Среди монастырей, замечательных садами камней, можно упомянуть обитель Долголетия в западном предместье Кантона.

В Китае нет высеченных в скале пещерных храмов. Вполне возможно, что Индия – единственная страна, известная такими своеобразными сооружениями. Я обратил внимание на крохотные святилища Будды и буддийские идолы, вырезанные на склонах старых скал из красного песчаника. Самыми своеобразными из этих барельефов были увиденные мной в окрестностях Ханчжоу.

Буддийские монахи могут рассказать много интересных преданий. Один монах из обители Цзиньшань обратил мое внимание на дощечку, на которой были начертаны стихотворные строки. Как говорят, несколько столетий назад их сочинил мандарин, проведший здесь одну ночь на пути из Кантона в Пекин. В стихах рассказывалось о легенде, согласно которой мандарину под гостеприимной кровлей монастыря приснилось, что ему кланяется монах и угощает рисовыми лепешками. На следующее утро, когда он готовился снова пуститься в путь, мимо него прошел монах, который нес поднос с рисовыми лепешками. Гость сразу вспомнил свой сон и спросил монаха, кому он их несет. Последний ответил, что собирался положить лепешки на жертвенник в честь монаха, жившего за двести лет до того и канонизированного после смерти. Мандарин, созвав монахов, поведал им о своем сне, попросил истолковать его и тут же получил объяснение. Монахи были стойкими приверженцами идеи переселения душ и поэтому решили, что мандарин был не кто иной, как знаменитый монах, вернувшийся на землю, чтобы править народом.

Замечательную легенду мне рассказывали о монастыре Яшмового цветка в городе Янчжоу в провинции Цзянсу. Около тысячи трехсот лет тому назад, как гласит предание, в саду некого дома в Янчжоу расцвел необычный цветок, и император Вэнь-хуан, услышав о диве, отправился в этот город взглянуть на него. Путь занял немало времени. Когда его величество путешествовал по воде, его барку тащили мужчины и женщины в элегантных одеждах. Когда он ехал в экипаже, его везли люди, одетые не менее нарядно. Для удобства дом обставили как временный дворец. Привлеченный исключительной красотой цветка, император прожил некоторое время в Янчжоу, каждый день любуясь на него. Однако в конце концов, чувствуя, что его здоровье слабеет, он отправился в Лоян, свою столицу – город в провинции Хэнань. В пути император умер. Дворец был обращен в монастырь и назван Цюнхуа-гуань, или монастырь Яшмового цветка. Когда я приехал туда, обитель лежала в руинах, но меня радушно встретили несколько буддийских монахов, которые сообщили мне, что цветок уже давно в Западном Рае, чтобы цвести там во всем блеске своей бессмертной красоты.

Буддийские монахини

В Китае множество женских буддийских монастырей. В маленьких женских монастырях бывает от десяти до двадцати сестер, в обителях побольше может быть и свыше восьмидесяти монахинь. Они живут на средства, получаемые от пожертвований: монастырям дарят и дома, и земли. Кандидаток в монахини принимают в монастыри в детстве – в десятилетнем возрасте, и их послушничество продолжается, пока им не исполнится шестнадцать лет. Считается, что к этому времени сознание женщины уже созрело и им полагается «постричься». Эта церемония состоит в том, что послушница в присутствии идола Гуаньинь, богини милосердия, заявляет, что она всегда будет оставаться девственной, что она не станет есть ни рыбы, ни мяса, ни птицы, что она не будет пить вина, станет следовать нормам буддизма и руководствоваться ими в своей повседневной жизни. Когда это произнесено в присутствии идола Гуаньинь и при свидетелях, голову юной послушницы, которую начали слегка брить с того дня, как она пришла в монастырь, служанка обривает полностью, и девушка облачается в одежды, поразительно похожие на те, что носят буддийские монахи, до такой степени, что иностранцу стоит немалого труда различить их. Хотя соискательницы на монашеское звание обычно приходят в монастырь в возрасте десяти лет, многие ищут убежища в этой уединенной жизни в намного более зрелом возрасте. Подавляющее число женщин – выходцы из низших слоев. Тем не менее в монастыре представлены все классы общества. Иногда туда вынуждены уходить женщины из богатых семей, чтобы избежать нежелательных брачных союзов. Каждым женским монастырем руководит настоятельница (сы-фу). Эта должность пожизненная. Обязанности монахинь в основном состоят в молитвах и службах, обращенных Гуаньинь в защиту духов умерших женщин. Для этой цели они обыкновенно отправляются группами по девять человек к дому умершей и, устроившись перед подготовленным по такому случаю жертвенником, позади которого находится маленький идол Гуаньинь, весь день распевают молитвы. За отсутствием таких занятий они проводят время в монастыре в полной праздности, слоняясь без дела будто бы в совершенном бессилии. Во всяком случае, такое заключение я сделал, посетив несколько этих заведений. С большей определенностью это можно сказать о старших монахинях. А те, что помоложе и победнее, вышивают по шелку, чтобы обеспечить старших большим количеством предметов обихода, чем можно купить на выделяемые им небольшие суммы пожертвований. Во время празднования китайского Нового года в 1860 году я видел группу монахинь на пикнике, который они устроили в чудесном парке при одном из главных кантонских храмов. С большим энтузиазмом не могла бы развлекаться даже стайка школьниц, гуляющих по зеленым полям доброй Англии.

Женским буддийским монастырям предъявляют те же серьезные упреки, что и даосским обителям, о чем я писал выше. Это может подтвердить выдержка из газеты гонконгской Daily Press от пятницы 13 сентября 1872 года.

«Кажется, – пишет корреспондент, – что буддийские и даосские женские монастыри в Китае не более непорочны, чем подобные учреждения в Европе. Во всяком случае, монастыри в Учане обвиняли в тлетворном влиянии на общественную нравственность. Добродетельный (?) мандарин, услышав о происходящем, придрался к монахиням и чуть не положил конец существованию их ордена.

Сначала эта новость произвела большое волнение в монастырях, и многие их обитательницы бежали, особенно даосские монахини, которым пришлось только распустить волосы, переодеться, надеть сережки, – и их внешность была полностью изменена. Однако буддийской монахине с выбритой головой не так легко ускользнуть от сыщиков из ямэней, да и денег на взятки у них, вероятно, было маловато. Примерно двадцать таких монахинь вместе с несколькими печально известными даосками были взяты под арест. Почти все они были молоды, им было от восьми до двадцати шести лет. Затем этот мандарин издал декларацию, в которой до общего сведения доводилось, что дурная слава женских монастырей сделала необходимой эту решительную меру; он призывал родственников монахинь, чьи имена приводились тут же, забрать девушек домой; было сказано, что в противном случае их передадут любым приемлемым лицам, пожелавшим взять их в жены».

Ламаизм

Примерно через триста пятьдесят лет после того, как буддизм был официально признан в Китае, он проник в Тибет, а оттуда с течением времени распространился в Монголию и Маньчжурию. Ламы или жрецы признают своим духовным главой Великого тибетского ламу, который для них то же, что для служителей латинской церкви – папа римский. Этот ламаистский папа – политический и духовный правитель Тибета, он подчиняется лишь императору Китая. Нынешний правитель Тибета неизменно и решительно противился проникновению всех европейских путешественников в его края. И во время моего пребывания в Пекине весной 1865 года он прислал китайскому императору депешу, прося у его императорского величества ни в коем случае не разрешать отбытие европейцев из Китая в направлении Тибета. Он объяснил свою просьбу тем, что в прошлый раз, когда к ним приезжали иностранцы, случился неурожай, скот ояловел, а женщины отклонились от стези добродетели.

Лам избирают из всех слоев общества. В Монголии каждая семья, в которой есть двое сыновей или более, обязана отдать одного из них на ламаистское служение. Как и их китайские собратья, все ламы приносят обет безбрачия и бреют голову. Одеваются они в длинные желтые рясы. Талию охватывает кушак, к которому привязан футляр для веера и иногда футляр, в который кладут ложку, нож, пару палочек для еды и медный кубок. Совершая открытые службы в своих храмах, ламы надевают мантии и шапки того же цвета, что и рясы. При этом шапка чем-то напоминает шлем, каким у нас увенчивают изображения Британии. Когда ламы входят в храмы для совершения открытого молебна, у дверей их встречают главные жрецы. Во время службы они сидят по-турецки, поджав ноги под себя, на длинных низких диванах, расставленных по обеим стенам зала, по которому идут к главному жертвеннику. В своих молитвах ламы просят у идолов благословить императора, священнослужителей и государство. Молитвы произносятся речитативом. Иногда их поют так слаженно, что европеец может вспомнить о соборных службах, ежедневно проходящих в христианских храмах. В некоторых случаях молитва проходит под аккомпанемент рогов с раковинами и хлопков в ладоши. Используют и крайне необычный музыкальный инструмент: он представляет собой полую человеческую бедренную кость, из которой изготовлена дудка. В то время как ламы занимаются публичными богослужениями, главные жрецы, в таких случаях облачающиеся в темно-красные одеяния, проходят вдоль рядов молящихся монахов и кадят. Когда я был в Лама-мяо (или Долон-норе), рыночном городе в Монголии, в одном из храмов я стал свидетелем любопытного происшествия. Через двадцать минут после того, как присутствовавшие там ламы начали службу, каждому из сидящих (молятся именно в этой позе) поднесли по чашке плиточного чая. В чай было положено масло, и он имел консистенцию супа. Перед тем как они отведали этого напитка, один из главных жрецов, стоя посреди храма, громко сообщил им, что чай был милостиво пожалован им согласно последней воле и завещанию недавно скончавшегося доброго монгольского князя, и в благодарность они должны молиться об упокоении его души. Выпив чай, священнослужители со всей серьезностью возобновили свои молитвы, и молились на протяжении двадцати минут. В конце службы каждому ламе подарили по большой лепешке, которые также были завещаны им покойным князем.

Ламы дают обет безбрачия и живут в монастырях. Посетив в Пекине обитель Дафо, я обнаружил, что в ней не менее тысячи человек. В городе Лама-мяо не меньше десяти тысяч монахов, и также много их в Жэхэ. В качестве епитимьи они нередко оставляют монастырь и совершают трудные паломничества к отдаленным святилищам. Такие путешествия отнимают много времени, поскольку паломники не только идут очень медленно; после каждых трех шагов они падают ниц и совершают коутоу. В 1865 году наш друг повстречал ламу, который отправился в паломничество к монастырю Утай-Шань в провинции Шэньси; лама сообщил ему, что его странствие должно занять двенадцать месяцев. Однако многие из них не живут в монастырях, а ведут кочевую жизнь на обширных равнинах Монголии и на стойбищах бывают не только священнослужителями, но и пастухами. Они часто напоминали мне пастухов, которые в древности стерегли свои отары и стада в долинах Иудеи. Так Моисей пас овец у Иофора, тестя своего, священника Мадиамского. Двенадцать патриархов также были пастухами, и Давид, чтобы сразиться с грозным гигантом из Гефа, оставил овец своего отца. Несколько раз я наблюдал женщин из монгольских семей, которые пасли стадо. В Священном Писании тоже есть несколько мест^{33}, из которых можно понять, что в Древней Палестине подобный труд нередко выпадал на долю дочерей эмиров или вождей. Как бы то ни было, хотя столь многое там напоминало прочитанное мной о временах патриархов, я тщетно искал «башни стада», как названы в Писании постройки, с которых могли обнаружить приближение врага. Однажды я и впрямь завидел вдалеке нечто вроде такой башни, но, проехав около двух миль в том направлении, обнаружил, что это ламаистский храм.

Как правило, ламаистские храмы – величественные сооружения. Среди них особо примечательны выстроенные в городе Жэхэ императором Цяньлуном. Медная крыша одного из них начищена до блеска и ослепительно сияет при свете солнца, будто золотая. Когда я посетил храм в Лама-мяо и стоял в главном святилище, разглядывая восемь-десять больших атласных зонтов и флагов из того же материала с изображениями Будды, ко мне обратился один из жрецов. В ходе интересной беседы он сообщил мне, что в городе живет лама, способный совершенно точно предсказать каждое событие, которому суждено произойти на протяжении следующих пятисот лет. Этот ламаистский пророк мог также вспомнить любое событие, случившееся за предшествующие пятьсот лет. Мне очень захотелось поговорить с ним, но у него было столько договоренностей, что о встрече не могло быть и речи. В храме Дафо в Пекине есть идол (по преданию, его привезли из Сиама) семидесяти футов в высоту. Как правило, идолы в ламаистских святилищах больше, чем в обычных буддийских храмах по всей империи. На жертвеннике этого колоссального идола стоят курильницы, подсвечники и подставки для цветов. Они делаются из цинка, меди или мрамора. Кроме того, иногда на жертвенник ставят своеобразный сосуд, полный драгоценных камней: его делают из верхней части человеческого черепа, он украшен золотом, серебром или медью. Для этого используют череп человека, который был замечателен своими способностями, либо юноши, умершего на восемнадцатом или девятнадцатом году жизни, – возраст, к которому монголы относятся с особым почтением. У врат многих храмов расположены молитвенные колеса. На каждом колесе написана молитва, и верующий, проходящий мимо или не имеющий возможности оставаться в храме до завершения службы, один раз читает слова молитвы на колесе, затем поворачивает его и уходит. Считается, что колесо доносит молитву до неба, и она повторяется всякий раз, как колесо совершает оборот. Другая характерная черта монастырских внутренних дворов – это молитвенные колонны, или каменные колонны, на которых выгравированы обращенные к Будде молитвы. Они расположены во внутренних двориках монастырей таким образом, чтобы побудить снующих туда-сюда монахов остановиться для молитвы. Часто они украшены искуснейшей гравировкой.

Было замечено, что буддизм, и особенно ламаизм, схож с римским католичеством: многие христианские обряды и церемонии, искусственно внедренные в языческое богослужение тибетскими жрецами, вероятно, были заимствованы ими у несторианских и римско-католических миссионеров, подвизавшихся в Средней Азии. Действительно, похоже, будто вся система ламаизма преобразована из римско-католической. Говорят, что в этой языческой религии есть не только свои папы, кардиналы и епископы, но и крещение младенцев, конфирмация, литании, крестные ходы, служба с двумя хорами, молебны за здравие и за упокой, почитание святых, экзорцизм и посты. Кроме этого, можно упомянуть об использовании креста, митр, праздничных риз, сутан, венков и четок, святой воды, подставок для цветов на алтаре и т. д. Я не поручусь за все перечисленное, однако утверждают, что эти атрибуты действительно присутствуют в буддийской церкви Тибета. Из Тибета многие из этих обрядов проникли в Китай, но в культе буддийских жрецов империи их куда меньше, чем у тибетских, монгольских и маньчжурских лам.

Ислам

Но вдохновленные человеком религии, утвердившиеся в Китае, – это не только конфуцианство, даосизм и буддизм. Через шестьсот лет после того, как в Китае под покровительством императора Мин-ди распространилась религия Будды, некий араб по имени Саад ибн Абу-Ваккас (предполагаемый дядя по матери Мухаммеда) познакомил «Центральную Цветущую страну» с исламской верой. Этот апостол мусульманства с группой избранных последователей прибыл в Китай в VII веке. Там он приступил к распространению причудливой системы лжи, которой сообщили жизненную силу безжалостная вражда ее основателя с идолопоклонством и его истовая проповедь учения о непревзойденном высшем господстве и совершенном единстве Бога. Последователи ислама, которыми бывают не только бедняки, но и многие богатые и уважаемые люди, главным образом живут в северных, южных и западных провинциях империи. В северных и западных провинциях они весьма многочисленны; есть целые деревни, в которых живут исключительно мусульмане. Во время Северного похода в 1860 году солдаты-мусульмане индийских полков, посланных в Китай, нашли друзей среди китайских единоверцев, с которыми их тесно связала враждебность к идолопоклонникам. Китайским мусульманам присуща полная покорность предписаниям пророка, согласно которым их священный долг состоит в борьбе против врагов веры. Они постоянно находятся в состоянии войны с правительством страны. В 1863 году живущие в Северном Китае мусульмане пошли на открытый бунт, сея повсюду разруху и опустошение. Чтобы противостоять грозному противнику, кантонского генерал-губернатора Лю Чанъю, приобретшего репутацию весьма талантливого полководца в бытность свою губернатором Гуанси, вызвали в Пекин принять командование над армией, которая до того времени не могла одержать успех в сражениях с восставшими мусульманами. В том же году специальный уполномоченный по имени Салинь прибыл в Кантон за денежными средствами для содержания армии, подавлявшей такое же мусульманское восстание в западной провинции Юньнань.

Несмотря на то что китайские мусульмане столетия были разлучены со своими единоверцами в других краях, они с большим упорством продолжают придерживаться учения Мухаммеда. Они неизменно представляют Бога Высшим Предвечным Существом, бывшим прежде всех миров, нерожденным и несотворенным, и утверждают, что нет ничего подобного Ему. Они признают существование ангелов и описывают их как существ абсолютной чистоты, по-разному служащих своему Создателю; особо почитают четверых из ангельского воинства, служащего Богу днем и ночью, а именно Гавриила, несущего откровения, Михаила – ангела-хранителя древнего Божьего народа Израиля, Азраила, посланца смерти, и Исрафаила, которому поручено созывать всех людей, живых и мертвых, перед лицо Божье, дабы они рассказали о делах, совершенных ими во плоти. Мусульмане считают, что на протяжении жизни каждого человека сопровождают два ангела, которые запоминают его всевозможные поступки и подробно докладывают о них Всевышнему. Коран учит их считать рай Господень местом, где будут обеспечены все условия для потворства «плотским похотям, восстающим на душу». Говоря с мусульманами о грядущем упокоении, легко обнаружить, что их представления о нем – самые чувственные. Они, конечно, считают, что Мухаммед – глава всех посланных Богом пророков; а пророков таких они насчитывают не меньше двухсот двадцати четырех тысяч.

Как кажется, китайские мусульмане так же строго выполняют предписания религии, как и те, кого я видел в Египте и в других странах. Они молятся пять раз в день, но это считают обязательным не все мусульмане – многие молятся только трижды в день. Во время молитвы они обращают лицо к святому городу Мекке, обычно преклоняя колени. Собираясь читать Коран, они моют руки, прежде чем осмелятся тронуть священную книгу. Каждую пятницу – священный день – толпы мусульман устремляются в мечети. Молясь в храме, они облачаются в длинные белые одежды и надевают чалму того же цвета. Перед тем как войти в мечеть, они разуваются, но не заносят свои башмаки в храм, как это делают арабы, держа их в левой руке подошвой к подошве. Женщины и молодежь не допускаются в молитвенное собрание, и мужчины во время службы сохраняют предельную серьезность. По окончании молитв они возвращаются к своим обычным занятиям.

Однажды, оказавшись в пятницу в Чжан-цзя-коу – в большом городе, расположенном у подножия Великой Китайской стены, я отправился осмотреть тамошнюю мечеть – вместительное и не лишенное изящества здание, оттуда открывается обширная панорама города. Во дворе мечети мне встретился очень хорошо одетый красивый юноша четырнадцати-пятнадцати лет. Когда я спросил, почему он ждет снаружи и не заходит внутрь, чтобы присоединиться к молящимся, юноша ответил, что еще не достиг соответствующего возраста. Внутри мечеть была буквально переполнена верующими – китайцами, которые были одеты лучше, чем кто бы то ни было из виденных мной. Коран читал священнослужитель, по обычаю опиравшийся на посох, как Иаков «поклонился на верх жезла своего» (Евр., 11: 21).

Установленные посты китайские мусульмане соблюдают с явной строгостью. Во время Рамадана (это девятый месяц) они, как кажется, большую часть времени проводят в стенах мечетей, и истощенная внешность многих из них – явное доказательство того, что они постятся по-настоящему. В обычное время они также неукоснительно выполняют долг, предписывающий им раздавать милостыню и воздерживаться от употребления любых опьяняющих напитков и свинины. Один китайский автор, упоминая об этом воздержании от вин и некоторых видов мяса, а также о мусульманской благотворительности и доброжелательности по отношению к бессловесным животным, обвиняет последователей Мухаммеда в том, что они заимствовали эти черты своей религии из буддизма. Но мусульмане это с негодованием отвергают. Милостыню они, по-видимому, очень щедро раздают по пятницам, тем не менее, как правило, подают только беднякам, разделяющим их веру. Будучи в Чжан-цзя-коу, я видел, как несколько дворян, исповедовавших ислам, оделяли милостыней бедных и нищих последователей пророка в одном из молельных домов или цехов их единоверцев. Имена бедняков, получавших пенсию, были записаны на большой доске на стенах цеха; когда секретарь вызывал очередного, он отзывался и получал свою обычную долю.

Педантично соблюдается обряд обрезания; не забывают они и о том, что для каждого хорошего мусульманина считается обязанностью, – о совершении паломничества в Мекку, чтобы прикоснуться к черному камню Каабы, снискать прощение грехов и доступ в рай. Конечно, паломничество в Мекку легче совершить мусульманам западных провинций империи, чем живущим в северных и южных провинциях.

У мусульман множество мечетей по всей империи. Эти сооружения очень похожи на другие китайские храмы. В Кантоне не меньше четырех мечетей, две из которых выстроил Абу-Ваккас. В старинной гробнице в мечети, расположенной за большими северными воротами, хранятся останки этого ревностного исламского миссионера; прожив пятнадцать лет на новой родине, он умер, твердо уверенный в том, что попадет в рай, придуманный Мухаммедом. Мечеть, расположенная в старом городе Кантона, славится минаретом, с которого муэдзины призывают к молитве мусульманское население. Сейчас проход в башню завален землей, скопившейся вокруг фундамента. Когда город был занят союзными армиями Англии и Франции, какие-то британские офицеры проделали в стене отверстие и, обнаружив винтовую лестницу, успешно достигли вершины башни. Поскольку ступени были стертыми, они заключили, что муэдзины, по всей видимости, не пренебрегали регулярным исполнением своих обязанностей.

В одной-двух мечетях этого города находятся комнаты, в которых останавливаются мусульмане из других городов, прибывшие на оживленные рынки Кантона. В мечети неподалеку от ворот Тайпин, которая лучше всего приспособлена для приема гостей, я встречался с мусульманскими купцами из провинций Сычуань, Юньнань и Гуанси. Эти мусульмане показались мне умнее, чем кантонские, а также намного ревностнее в том, что касалось предписаний Мухаммеда. Некоторые мечети выглядят очень внушительно. Возможно, особенно достойна внимания мечеть с двумя арками в городе Чжэньцзяне, которая очень напоминает крипту в христианской церкви. Эта постройка вместе со школой окружена высокой стеной и поэтому выглядит как какая-то крепость. Мечеть в Ханчжоу – величественное и впечатляющее здание, причем дверь в нее напоминает каирские ворота. В каждой мечети есть табличка, на которой большими золотыми иероглифами написано: «Десять тысяч лет императору!» В каждом буддийском или даосском монастыре такая же табличка располагается на жертвеннике. Судя по всему, император уверен, что народ должен понять: ему, Сыну Неба, подобают почтение и послушание, как и богам. При каждой из главных мечетей находится школа, где детей учат читать Коран в оригинале.