Читать книгу Непробиваемые. Истории о лучших вратарях мира - Джонатан Уилсон - Страница 4

САМЫЙ ЯРКИЙ спортивный эпизод моей жизни? Легко. Заключительная минута школьного матча по хоккею на траве против «Уикхэма», единственной команды с северо-востока, которая могла с нами тягаться. Счет был 0:0, и они получили право на короткий угловой. Мяч был запущен, двое защитников ринулись к нему, и он оказался у их центрхава, которого звали Робсон и который представлял молодежную сборную Англии. Он замахнулся, чтобы пробить, но в итоге решил просто слегка подсечь мяч. Когда он это сделал, у меня в голове пронеслась мысль: он ведь стоял за пределами круга удара. Помню, как в тот момент, когда мяч взмывал в воздух по правую руку от меня, я думал, что должен хотя бы попытаться прыгнуть, пусть он даже бил из-за пределов круга. Казалось, что все происходит очень медленно. Я даже помню, как размышлял о правилах игры – о том, что произойдет, если соперник пробьет из-за пределов круга, и в этот момент мяч, словно вспышка, метнулся над моей клюшкой. Глядя сквозь решетку своего шлема, я мог видеть красную ткань рукава своей формы, толстую белую перчатку, и черно-синие цвета клюшки. Я мог видеть и мяч, траекторию его полета, видел, как он пролетает чуть выше клюшки. Было похоже, что у меня есть все время мира, так что я шевельнул запястьем, чтобы задать клюшке нужный угол для отражения удара. Внезапно моему взору открылась крестовина, где штанга соединялась с перекладиной, и примерно в шести дюймах от верхнего угла ворот мяч с силой ударился о тело клюшки. Я глянул вниз и вновь – я отлично помню происходившее в моей голове в тот момент, был шокирован тем, как высоко нахожусь, и тут же стал беспокоиться о том, как же мне будет больно, когда я рухну на газон.

Больно не было; одно из преимуществ, которое имеет вратарь в хоккее, состоит в том, что вся передняя часть твоего тела покрыта двухдюймовым слоем плотной пены. Я мог видеть, как отбитый мяч вращался, никем не тронутый, и на долю секунды показалось, что никто не движется в его сторону. В тот момент на поле все было недвижимо, воцарилась потрясающая тишина. Этот эпизод стал для меня откровением, которого не было никогда прежде и которое с тех пор посещало меня лишь единожды – когда я в прыжке поймал мяч на позиции мид-уикет, чем положил конец упорному партнерству на девятом уикете, и деревенская команда из Оксфордшира, за которую я играл, одолела команду BBC в малорезультативном матче. В тот момент, когда я увидел, как мяч ударяется о ладонь моей левой руки, я даже подумал про себя: «Все точь-в-точь, как в игре с «Уикхэмом», после чего больно приземлился на бедро и плечо.

Два случая, двенадцать лет разницы. Для того, кто играл хоть в какую-нибудь игру по меньшей мере раз в неделю на протяжении долгих тридцати лет, два случая – это вроде бы совсем немного, но, по крайней мере, я испытал эти ощущения. Я уверен, что настоящие спортсмены регулярно сталкиваются с этим чувством, когда время замедляется, когда они имеют полный контроль над ситуацией. Как сказал тренер «Аякса» Дэвид Эндт, «секунды для великих длятся дольше, чем для обычных людей». Существуют доказательства, согласно которым воспоминания о том, что ты что-то контролируешь в тот момент, ложны, что все это не более чем изобретение мозга, который так пытается объяснить мышечный рефлекс. Откуда бы ни исходил сигнал изначально, это ощущение контроля над происходящими вокруг тебя в доли секунды переменами, судя по всему, и является главнейшим аспектом, определяющим превосходство над соперником в спорте.

У самых лучших спортсменов это ощущение, должно быть, присутствует почти всегда. В тот первый случай я подумал, что это навсегда обретенное мной состояние, что я, быть может, благодаря практике достиг того уровня, когда течение времени и мои рефлексы вдруг достигли идеальной гармонии. Я даже толковал окружающим, должно быть безумно скучно и долго, об этой вероятности всю дорогу до Йорка, куда наш микроавтобус вез нас на лекцию по латыни. Всем было плевать. Я был как те хоббиты, что возвращались в Шир, где все были слишком заняты рутиной привычного хода жизни, чтобы обращать внимание на какие-то приключения. Но кто знал тогда о высотах, которые я смогу достичь? Если я смог вытащить мяч из верхнего угла после удара полузащитника английской сборной, что же тогда могло помешать мне самому пробиться в сборную Англии?

Другой матч, который мы играли на следующей неделе, был выездным, и мы отправились в школу «Холл Кросс» в Донкастер. У меня было мало работы, как вдруг, незадолго до перерыва, их форвард развернулся в круге для удара, полном игроков обеих команд, и нанес удар. Я не видел момента удара, но метнулся на землю, рассчитывая на то, что мое уязвимое тело послужит барьером для мяча. Так бы и вышло, но он чудовищно плохо пробил, и мяч коряво скользнул в крошечный проем между моими ногами и штангой ворот. В итоге мы проиграли 0:4, и, по самой великодушной оценке, как минимум два гола были на моей совести. В автобусе по пути домой я в назидание был усажен рядом с учителем на первом ряду. Так настал конец моим мечтам о величии. Так же настал и конец моей карьере голкипера. После того случая все уже было не так, как прежде.

Я еще поиграл в том сезоне, но к тому моменту, как поступил в университет – после года обучения в Тибетском монастыре и работы посудомойщиком в сандерлендском пабе, – я решил, что мне не очень по душе стоять в воротах, отбивая мячи, летящие с такой скоростью, что от попадания их на теле может остаться здоровенный синяк, и лишь изредка получая свою мимолетную минуту славы, на которую всем было бы наплевать, зато с большой вероятностью того, что рано или поздно я проведу настолько плохую игру, что никогда не перестану о ней думать: с того матча против «Холл Кросс» минуло 19 лет, а воспоминания о нем все еще раздражают.

Временами я вставал в ворота, играя за «Барнс Биверс», команду, за которую играю в лиге графства Суррей, когда команда была совсем уж в отчаянии и нуждалась во вратаре. Одним особенно запомнившимся похмельным матчем против «Уондерерс» в парке Бэттерси я играл так, что в меня летело абсолютно все, что бы я ни делал. А потом, за десять минут до конца, когда впереди уже маячила героическая нулевая ничья, мне забил наш собственный игрок, деревянный седовласый Роджер, которому было уже за сорок и который замечательным образом замкнул подачу с правого фланга на ближней штанге, когда я вышел из ворот на перехват. С тех пор в раму я уже не возвращался: это слишком жестоко, слишком разочаровывает.

Быть может, поэтому вратари в большинстве своем задумчивые ребята-интроверты, склонные к замкнутости, пытающиеся, наверное, как-то логически обосновать, почему с ними происходят такие несправедливые вещи, хотя они и не заслуживают подобного. Вопрос тут, как я полагаю, в том, притягивают ли ворота к себе сумрачных пессимистов, всегда ожидающих худшего, или же сама вратарская работа делает их такими.

Опять-таки причину и следствие трудно соотнести, но вратари склонны к проявлению индивидуализма, они вовсе не обязательно интеллектуалы, но, как правило, это люди, которые привыкли думать за себя, и это еще мягко сказано. Говоря в общем, скажу, что вратари обычно оказываются более интересными собеседниками, чем игроки других амплуа. Возможно, по этой причине в те редчайшие случаи, когда литература затрагивает тему футбола, она столь непропорционально относительно других игроков увлекается темой вратарей. Одним из самых популярных вымышленных детективов 1980-х, к примеру, был Даффи, циничный бывший коп-бисексуал, созданный воображением Дэна Каваны – литературный псевдоним Джулиана Барнса, – который и сам иногда играет голкипера. Его роман 1985 года «Добей лежачего» – также один из немногих романов, реалистично описывающих мир футбола, в те годы мрачного, жестокого мира эрзац-гламура, где процветал хулиганизм, а неофашистские банды раздавали свои листовки у входов на стадион. Даффи, по крайней мере в начале книги, больше беспокоится о другой угрозе своему здоровью: речь о СПИДе. Будучи и так излишне въедливым человеком, он проводит долгие часы за осматриванием собственной кожи на предмет коричневых пятен, которые, как он убежден, свидетельствуют о заражении, одновременно с этим пребывая в состоянии мучительного беспокойства, которое на него нагоняют размышления об инкубационном периоде заболевания.

Даффи также играет в футбол в воскресной лиге, представая вечно волнующимся чужаком в грубом и бесцеремонном мире мужланов, собирающихся на матчи в парке. Он, разумеется, играет вратарем. В самом начале «Добей лежачего» автор описывает нам мысли Даффи, что посещают его во время матча, вводя нас понемногу в курс дела – он игрок лондонской команды «Атлетик», выступающей в третьем дивизионе, который умышленно повредил себе ахилл на автомобильной стоянке, – и показывая его беспокойство по поводу «шустрого рыжего полузащитника»[2], который устраивал защитнику на фланге настоящую порку.

Как и другие голкиперы, Даффи «переживал из-за неудачной игры, из-за пропущенных голов и досадных просчетов, из-за полученных травм, из-за страха перед пенальти, из-за обидных прозвищ вроде «Дырки» или «Раззявы». Но его беспокойства этим не ограничивались.

Одна из причин, по которой ему нравилась вратарская профессия, – и один из добавочных поводов к беспокойству – заключалась в том, что он любил, чтобы все было аккуратно. Ему нравилась четкая ограниченность штрафной площадки, это была его вотчина, его домен, и он был ответственен за все, что в нем происходит. Он чувствовал себя как молодой полицейский, которому доверили его первый участок. Еще ему нравилось, что в его владениях все имеет углы. Штрафная, вратарская, рамка ворот, и даже сетка вся в квадратиках. Он любил прямые углы: они его успокаивали. Не имело углов только место, с которого пробивают пенальти. Большущее, круглое неряшливое пятно, будто толстый отъевшийся голубь, пролетая над владениями Даффи, решил облегчиться: шлеп.

Он – невротик и ненавидит пенальти, что подводит нас – нарочно или нет – к самому серьезному фильму про футбол, «Страху вратаря перед пенальти» Вима Вендерса. Этот фильм, как и роман Петера Хандке, по которому он был снят, устанавливает некий шаблон поведения вратарей – или, по крайней мере, того, как их поведение воспринимается широкими культурными слоями, и восприятие это может быть, а может и не быть точным.

Эта книга посвящена вратарям и вратарскому делу, она рассказывает о голкиперах, о том, как они представляют свою работу на поле, но также о том, как их представляют в массовой культуре, начиная от нелепого их образа, представленного в британских фильмах «Кес» и «Девушка Грегори», и заканчивая героизмом советского мюзикла «Вратарь». И хотя сейчас ведутся дискуссии касательно технических и тактических аспектов игры на этой позиции, эта книга не является справочником для тренеров; скорее она о том, как голкиперы и восприятие людьми голкиперов менялись с течением времени в разных странах и на разных континентах. Она посвящена отношениям между индивидом и командой и тому, как спорт отражает и реагирует на политическую конъюнктуру каждой эпохи. Это не вратарская энциклопедия – здесь не упомянуты некоторые очень достойные вратари, а о других сказано лишь вскользь; она о тех, кто формировал наше восприятие того, каково это – быть вратарем, и тех, кто это восприятие менял.