Читать книгу Проверка верности - Джоржетт Хейер - Страница 4

Свидетельницами возвращения младшей мисс Уинвуд на Саут-стрит стали обе ее старшие сестры, следившие за нею из окна гостиной. Ее отсутствие не осталось незамеченным, но поскольку привратник сообщил взволнованной гувернантке, что мисс Горация ушла в сопровождении своей служанки, то особой тревоги никто не испытывал. Поступок Горации был сочтен странным и весьма своевольным, но потом все решили, что она выскользнула тайком, дабы купить ярко-красные ленты, увиденные ею в витрине лавки продавца галантерейных товаров, или отрез набивного ситца на платье. Во всяком случае, такова была версия Элизабет, каковую она изложила своим мягким, умиротворяющим голосом. Это вполне удовлетворило леди Уинвуд, возлежащую на софе с флаконом нюхательной соли в руке.

Посему появление городского экипажа, запряженного парой великолепных гнедых лошадей в сверкающей сбруе, поначалу удостоилось лишь пары мимолетных взглядов, пока не стало очевидным, что сия роскошная карета намерена остановиться как раз у двери дома под номером двадцать.

Шарлотта воскликнула:

– Боже, кто бы это мог быть? Мама, к нам посетитель! – Прижавшись носом к стеклу, она продолжала: – На дверце имеется герб, но отсюда я не разберу… Лиззи, по-моему, это лорд Рул!

– О нет! – пролепетала Элизабет, прижимая ладонь к сердцу.

К этому времени лакей на запятках уже спрыгнул на землю и распахнул дверцу экипажа. От изумления глаза у Шарлотты полезли на лоб.

– Это же Хорри! – ахнула она.

Леди Уинвуд в отчаянии стиснула свой флакон с нюхательной солью.

– Шарлотта, мои нервы! – умирающим голосом простонала она.

– Но, мама, это правда! – настаивала средняя дочь.

Элизабет тем временем охватили дурные предчувствия.

– Боже, что она могла натворить? – прошептала она, опускаясь в кресло и заливаясь смертельной бледностью. – Надеюсь, ничего… ужасного!

На лестнице раздались торопливые шаги, дверь распахнулась от сильного толчка, и перед ними предстала Горация, разрумянившаяся и ясноглазая, размахивавшая шляпкой, которую она небрежно держала за ленты.

Руки леди Уинвуд нащупали мягкий круглый платок, покрывающий ее голову.

– Милая, сквозняк! – простонала она. – Моя бедная голова!

– Хорри, пожалуйста, закрой дверь! – сказала Шарлотта. – Разве можно врываться столь бесцеремонно и шумно, зная, какие расшатанные у мамы нервы?

– Ой, простите меня! – сказала Горация и осторожно притворила за собой дверь. – Я забыла. Л‑Лиззи, все устроилось, и ты выйдешь з‑замуж за Эдварда!

Леди Уинвуд села на софе.

– Господи помилуй, она бредит! Горация, что ты… чем ты занималась?

Горация небрежно отшвырнула в сторону накидку и с размаху опустилась на низенькую табуретку подле софы матери.

– Я была с визитом у лорда Рула! – провозгласила она.

– Так я и знала! – голосом Кассандры[15] откликнулась Элизабет.

Леди Уинвуд, со стоном смежив веки, откинулась обратно на подушки. Шарлотта, глядя на пугающую неподвижность матери, завизжала:

– Бессердечная девчонка! Неужели у тебя совсем не осталось сострадания к нашей дорогой мамочке? Лиззи, нашатырный спирт!

Нашатырный спирт, нюхательные соли и венгерская вода[16], втираемые в виски леди Уинвуд, вернули ее к жизни. Она открыла глаза и даже нашла в себе силы спросить:

– Что говорит это дитя?

Шарлотта, ласково поглаживая исхудавшую руку матери, сказала:

– Мама, умоляю, не стоит волноваться!

– Т‑тебе и впрямь н‑не о чем волноваться, м‑мама, – покаянно поддакнула Горация. – Я действительно виделась с лордом Рулом, но…

– В таком случае все кончено! – с трагичной покорностью судьбе провозгласила леди Уинвуд. – Теперь нам остается разве что ждать, когда нас поведут в долговую тюрьму. Сама я против этого ничуть не возражаю, поскольку дни мои сочтены, но вот моя красавица Лиззи, моя милая Шарлотта…

– М‑мама, в‑выслушай же меня, в к‑конце концов! – не выдержала Горация. – Я все объяснила л‑лорду Рулу и…

– Боже милостивый! – воскликнула Элизабет. – Только не Эдвард!

– Да, Эдвард. Разумеется, я рассказала ему об Эдварде. И он н‑не ж‑женится на тебе, Лиззи, зато он п‑пообещал стать вместо этого п‑покровителем Эдварда…

Леди Уинвуд вновь пришлось прибегнуть к укрепляющему воздействию нюхательных солей, после чего она слабым голосом потребовала, чтобы ей сказали, чем она заслужила столь суровую кару.

– И еще я объяснила ему, ч‑что ничто на с‑свете не заставит Шарлотту в‑выйти за него замуж, и он, как мне показалось, н‑ничуть не обиделся.

– Теперь мне остается, – со спокойной решимостью провозгласила Шарлотта, – лишь умереть со стыда!

– О Хорри, дорогая моя! – всхлипнула Элизабет, смеясь сквозь слезы.

– А потом я спросила его, – с торжеством закончила Горация, – не хочет ли он жениться на м‑мне. И он ответил с‑согласием!

На мгновение ее родственники лишились дара речи. Очевидно, леди Уинвуд решила, что ситуация вышла из-под контроля ее флакончика с нюхательной солью, позволив тому выскользнуть из ее пальцев на пол, а сама в немом замешательстве уставилась на младшую дочь.

Первой обрела голос Шарлотта:

– Горация, ты хочешь сказать, что имела нескромность, неприличие и… и дерзость просить лорда Рула взять тебя в жены?

– Да, – твердо ответила Горация. – Имела.

– И… и… – Шарлотте явно не хватало слов, – он согласился… жениться на тебе вместо Лиззи?

Горация кивнула.

– Он не мог, – заявила Шарлотта, – не заметить заикания.

Горация гордо выпятила подбородок:

– Я п‑первой заговорила с ним о з‑заикании, и он сказал, что оно ему н‑нравится!

Элизабет поднялась со своего кресла, обняла Горацию и прижала ее к своей груди:

– А почему нет? Милая моя, дорогая сестричка, я никогда не смогу отплатить тебе за то, что ты пожертвовала собой ради меня!

Горация покорно вытерпела объятия.

– Знаешь, говоря по правде, Лиззи, я с радостью в‑выйду за него замуж. Но я все время с‑спрашиваю себя: ты уверена, что не х‑хочешь этого сама? – Девушка напряженно вглядывалась в лицо сестры. – Т‑ты и в‑вправду любишь Эдварда с‑сильнее?

– Ох, любовь моя!

– Тогда я тебя не п‑понимаю, – заявила Горация.

– Не следует полагать, – решительно заявила Шарлотта, – будто лорд Рул принял все за чистую монету. Можете мне поверить, он счел Хорри взбалмошным ребенком.

– Н‑нет, не с‑счел! – мгновенно ощетинилась Горация. – Он г‑говорил совершенно искренне и н‑нанесет маме в‑визит сегодня, в три часа пополудни.

– Не ожидаете же вы, что я смогу встретиться с лордом Рулом лицом к лицу? – трагическим голосом осведомилась леди Уинвуд. – Я готова провалиться сквозь землю!

– А придет ли он вообще? – пожелала узнать Шарлотта. – И какой непоправимый вред могла нанести нескромность Хорри? Мы должны спросить себя, а захочет ли лорд Рул породниться с семьей, один из членов которой оказался настолько глух к женской скромности и чести?

– Шарлотта, не говори так! – с непривычной строгостью одернула сестру Элизабет. – Что еще он мог подумать, кроме того, что наша милая Хорри – всего лишь порывистый и непосредственный ребенок?

– Только на это нам и остается уповать, – с тяжким вздохом заключила Шарлотта. – Но, если она разболтала о твоей привязанности к Эдварду Херону, боюсь, все кончено. Мы знаем и любим нашу дорогую Хорри, не замечаем ее недостатков, но разве найдется джентльмен, готовый взять ее в жены вместо первой красавицы семейства?

– Я и сама об этом думала, – призналась Горация. – Он г‑говорит, что легко п‑привыкнет к моим ужасным бровям. И в‑вот что я тебе еще скажу, Шарлотта! Он заявил, что будет очень ж‑жаль, если я подрасту еще хоть немного.

– Как унизительно сознавать, что лорд Рул мог просто потешаться над Уинвудами! – сказала Шарлотта.

Но оказалось, что лорд Рул и не думал шутить. Ровно в три часа пополудни он поднялся по ступеням дома под номером двадцать по Саут-стрит и осведомился, сможет ли леди Уинвуд принять его.

Несмотря на свой пафосный отказ видеться с графом, леди Уинвуд нашла в себе силы ожидать его в гостиной, для чего ей пришлось подкрепиться нюхательными солями, а прибытие от портнихи нового платья со вставками из шелка в мелкий рубчик окончательно предотвратило нервный срыв.

Ее беседа с его светлостью длилась полчаса, по истечении каковых ливрейный лакей прибыл к мисс Горации с уведомлением о том, что ее присутствие желательно.

– Ага! – вскричала Горация, метнув победный взгляд на Шарлотту, и вскочила на ноги.

Элизабет схватила ее за руки:

– Хорри, еще не поздно! Если эта договоренность тебе неприятна, ради всего святого, не молчи, а я отдамся на милость лорда Рула!

– Неприятна? В‑вздор! – заявила Горация и была такова.

– Хорри, Хорри, дай я тебе хотя бы пояс на платье поправлю! – выкрикнула ей вслед Шарлотта.

– Слишком поздно, – сказала Элизабет, молитвенно сложив руки перед грудью. – Ах, если бы я могла быть уверена в том, что это не самопожертвование на алтарь сестринской любви!

– Если хочешь знать мое мнение, – заметила Шарлотта, – то Хорри весьма довольна собой.

Горация, распахнув дверь гостиной, неожиданно обнаружила мать на ногах, а флакончик с нюхательными солями – забытым на столике с резными вставками из позолоченной бронзы. В центре комнаты, лицом к двери, стоял лорд Рул, одной рукой, на которой красовался перстень с огромным квадратным сапфиром, опираясь на спинку кресла. Он выглядел куда как авантажнее и неприступнее в голубом бархате с золотой тесьмой, чем давеча в костюме для верховой езды, и на мгновение Горация приостановилась, с сомнением глядя на него. Но потом она заметила его улыбку и вновь воспрянула духом.

К ней подплыла леди Уинвуд и обняла.

– Моя милая! – проворковала она, явно обуреваемая чувствами. – Милорд, услышьте ответ моего дорогого ребенка из ее собственных уст. Горация, милая моя, лорд Рул оказывает тебе честь и предлагает свою руку и сердце.

– Я же г‑говорила тебе, что он ничуть не ш‑шутил, м‑мама! – заявила неисправимая девчонка.

– Горация! Умоляю тебя! – взмолилась многострадальная мамаша. – Где твой реверанс, любовь моя?

Горация послушно присела в реверансе. Когда же она выпрямилась, граф взял ее руку и изящно склонился над нею, после чего сказал, глядя на нее смеющимися глазами:

– Мадемуазель, я могу оставить эту маленькую ручку себе?

Леди Уинвуд подавила трепетный вздох и смахнула со щеки платочком непрошеную слезу.

– М‑мило! – одобрительно заметила Горация. – М‑можете, сэр. С вашей стороны очень любезно – доставить мне удовольствие и сделать предложение.

Леди Уинвуд, предчувствуя недоброе, принялась озираться по сторонам в поисках своих солей, но, видя, что его светлость смеется, передумала.

– Дитя мое, – ласково начала она. – Вы сами видите, милорд, какая она неиспорченная.

Она не оставила вновь помолвленную пару наедине, и вскоре граф откланялся, строго следуя тем же правилам приличия. Не успела входная дверь захлопнуться за ним, как леди Уинвуд заключила Горацию в материнские объятия.

– Мое милое дитя! – сказала она. – Тебе очень-очень повезло! Такой замечательный мужчина! Такая изысканная утонченность!

В дверь просунула голову Шарлотта:

– Можно нам войти, мама? Он действительно сделал Хорри предложение?

Леди Уинвуд вновь промокнула глаза платочком:

– В нем есть все, чего я только могла бы желать мужу своей дочери! Такая утонченность! Такая порода!

Элизабет завладела рукой Горации, но Шарлотта оказалась куда более практичной, заметив:

– А вот мне представляется, что он страдает старческим слабоумием. И, как ни отвратительна мне мысль о брачном контракте, я полагаю…

– Он – сама щедрость! – вздохнула леди Уинвуд.

– В таком случае позволь пожелать тебе радости и счастья, Хорри, – сказала Шарлотта. – Хотя я должна заметить, что полагаю тебя слишком юной и ветреной для замужества. И я буду молиться о том, чтобы у Терезы Молфри достало чувства такта не трезвонить на каждом углу об этом щекотливом деле.

Поначалу и впрямь складывалось впечатление, что миссис Молфри ни за что не сумеет удержать язык за зубами. Едва только стало известно об обручении, как она тотчас же примчалась на Саут-стрит, в чем ее кузины ничуть не сомневались, горя нетерпением услышать все подробности истории из первых уст. Впрочем, она отнюдь не удовлетворилась тщательно отредактированной Элизабет версией о досадной «ошибке» и потребовала, чтобы ей рассказали всю правду. Положение спасла леди Уинвуд, в кои-то веки принявшая на себя удар и заявившая, что вопрос был улажен к ободному удовольствию ею и его светлостью, который влюбился в Горацию с первого взгляда.

Этим миссис Молфри и пришлось довольствоваться. Выразив свои соболезнования Элизабет за то, что та упустила графа, дабы получить взамен всего лишь лейтенанта, а Шарлотте посочувствовав, что ее обошла на повороте зеленая выпускница пансиона для девочек, отчего она рискует остаться старой девой, миссис Молфри удалилась, оставив после себя резкий запах фиалок. Все вздохнули с облегчением.

Шарлотта мрачно заметила, что из столь скандально устроенного брака Горации не выйдет ничего хорошего.

Но в своем пессимизме она оказалась одинока. Сияющий мистер Херон крепко стиснул Горации руки и поблагодарил от всего сердца, пожелав ей счастья. Мистер Херон уже имел честь свести знакомство с лордом Рулом на званом вечере для избранных, устроенном на Саут-стрит, и его светлость снизошел до того, что отвел молодого человека в сторонку, дабы побеседовать с ним о его будущем. Мистер Херон без колебаний заявил, что граф – добрейшей души человек, и воздержался от дальнейших комментариев по поводу его репутации или весьма зрелого возраста. Элизабет, которой тоже пришлось собраться с духом и предстать перед своим бывшим женихом, обнаружила, что не так страшен черт, как его малюют. Милорд поцеловал ей руку и, отпуская ее, произнес, изящно растягивая слова:

– Могу я надеяться, мисс Уинвуд, что отныне перестал быть людоедом?

Элизабет вспыхнула и опустила голову.

– О Хорри! – вздохнула она, и по губам ее скользнула улыбка. – Право же, милорд, вы никогда им не были.

– Но я должен извиниться перед вами, мадемуазель, – торжественно молвил он, – за то, что готов был сделать вас «ужасно несчастной».

– Если уж мы заговорили об извинениях, сэр… Вы, кто был сама доброта! – Она подняла глаза и попыталась поблагодарить его за все, что он собирался сделать для мистера Херона.

Очевидно, он решил, что дело не стоит благодарности, и отмел ее с ленивой насмешкой, так что девушка почему-то не могла продолжать далее. Он провел в ее обществе еще несколько минут, и она могла без спешки понаблюдать за ним. После чего Элизабет совершенно серьезно сообщила мистеру Херону, что, по ее мнению, Хорри может быть с ним вполне счастлива.

– Хорри уже счастлива, – коротко рассмеявшись, заявил мистер Херон.

– О да, но, видишь ли, дорогой, Хорри совсем еще ребенок. И, не стану скрывать, мне за нее тревожно. Лорд Рул далеко не мальчик. – Она озабоченно нахмурилась. – А Хорри вытворяет такие ужасные вещи! Ах, если бы только он был нежен с нею и терпелив!

– Любовь моя, – с мягкой улыбкой отозвался мистер Херон, – не думаю, что тебе есть о чем волноваться. Его светлость – воплощенная нежность, и я не сомневаюсь, что и терпения у него вдоволь.

– Воплощенная нежность, – повторила она. – Безусловно, и все-таки… знаешь, Эдвард, иногда мне кажется, что я боюсь его. У него есть странная манера так сжимать губы – очень редко, правда, – при этом лицо его теряет… как бы точнее выразиться… всякую подвижность, что ему совершенно несвойственно. Ах, если бы только он полюбил Хорри!

Но более никто, за исключением мисс Уинвуд, не предавался подобным размышлениям, и меньше всего – леди Уинвуд, купавшаяся в зависти всех своих знакомых. Ее спешили поздравить, потому что признавали ее триумф заслуженным. Даже мистер Уолпол, остановившийся в это время на Арлингтон-стрит, нанес ей утренний визит в надежде разузнать кое-какие подробности. На лице у мистера Уолпола играла одобрительная улыбка, хотя в глубине души он сожалел о том, что его крестница выходит замуж за тори[17]. Но, несмотря на то что сам мистер Уолпол оставался ярым вигом[18], даже он признавал, что леди Уинвуд поступила правильно, презрев политические взгляды Рула. Сложив пальцы домиком, он скрестил обтянутые атласными чулками ноги и стал благовоспитанно слушать новости, сообщаемые ему леди Уинвуд. Миледи высоко ценила мистера Уолпола, которого знала на протяжении вот уже многих лет, однако особых откровений с ее стороны не последовало. Этот худощавый и чуткий джентльмен обладал не только добрым сердцем, но и весьма чутким носом, способным уловить малейшие признаки любого скандала, а также владел бойким сатирическим пером. Стоило ему разнюхать хоть что-либо об эскападах Хорри, и уже со следующей почтой леди Оссори и леди Айлзбери получили бы всю историю целиком.

К счастью, слухи о том, что Рул изначально предлагал руку и сердце Элизабет, не успели достичь Твикенхема[19], так что, помимо удивления, вызванного тем, что леди Уинвуд поспешила выдать Горацию замуж прежде божественной Элизабет (которая была его любимицей), он не выразил более ничего, способного встревожить и без того обеспокоенную мать. Поэтому леди Уинвуд по секрету сообщила ему, что, хотя об этом еще ничего не было объявлено, следующей покинуть родительское гнездышко должна была как раз Элизабет. Мистер Уолпол выказал было живейший интерес, но потом поджал губы, услышав о мистере Эдварде Хероне. Что ж, молодой человек из хорошей семьи (кому, как не мистеру Уолполу, знать об этом!), но он бы желал своей маленькой Лиззи кого-нибудь более выдающегося. Мистеру Уолполу очень нравилось, когда его юные друзья составляли замечательные партии. И впрямь, чувство удовлетворения, вызванное известием об обручении Горации, заставило его забыть один злополучный день в Твикенхеме, когда Горация проявила неблагодарность, после того как ей была оказана великая честь заглянуть к нему в маленький готический замок. Но тогда он лишь похлопал ее по руке и пригласил в следующий раз выпить сливок, взбитых с вином и сахаром, в его Земляничном коттедже[20]. Горация, которой строго-настрого наказали не быть farouche[21] («…потому что ему уже за шестьдесят, милая, и живет он очень уединенно, но при этом его доброе мнение значит очень много!»), сдержанно поблагодарила. Но при этом она выразила надежду, что ей более не потребуется восхищаться его ужасной маленькой собачонкой Розеттой, крайне избалованной и невоспитанной настолько, что того и гляди укусит гостя за пятки.

Мистер Уолпол заметил, что она еще слишком юна, чтобы думать о замужестве, на что леди Уинвуд ответила согласным вздохом: увы, она теряет свою малютку еще до того, как успела представить ее при дворе.

А вот это замечание оказалось неблагоразумным, поскольку дало повод мистеру Уолполу предаться воспоминаниям – что он делал неизменно – о том, как отец отвел его поцеловать руку Георгу Первому, когда он был еще ребенком. Горация потихоньку выскользнула вон, когда Уолпол не дошел еще и до половины, предоставив матери и далее изображать на лице живейший интерес.

В другом же квартале, расположенном, впрочем, буквально в двух шагах от Саут-стрит, известия о помолвке Рула вызвали совершенно противоположные эмоции. Там, на Хартфорд-стрит, располагался изящный особняк, где держала свой двор некая симпатичная вдовушка, но местечко это было не из тех, которые когда-либо посещала леди Уинвуд. Каролина Мэссей, вдова состоятельного торговца, сумела достичь своего нынешнего положения тем, что предала забвению связи покойного сэра Томаса с Сити[22], положившись на собственное респектабельное рождение и очаровательную внешность. Подспорьем в этом ей стало и состояние сэра Томаса, хотя и нажитое весьма предосудительным способом, зато весьма обширное. Оно позволяло его вдове жить в славном домике в лучшей части города, развлекать гостей и развлекаться самой, не стесняя себя в средствах, и даже обзавестись покровительством некоей патронессы, которая оказалась настолько беззаботной, что представила ее обществу. Впрочем, леди Мэссей давно перестала нуждаться в услугах сей дамы. Каким-то образом, лучше всего (как утверждали негодующие блюстительницы морали) известным ей самой, она ухитрилась превратиться в важную персону. Ее можно было встретить где угодно, и, даже если двери некоторых домов упорно отказывались открываться перед нею, она пользовалась достаточным успехом, чтобы делать вид, будто не обращает на это внимания. То, что признание ей обеспечивали, главным образом, поклонники-мужчины, похоже, ничуть ее не беспокоило; она не принадлежала к числу женщин, добивающихся дружеского расположения представительниц своего пола, хотя с нею и проживала постоянно некая увядшая и одинокая леди, очевидно кузина. Присутствие мисс Джанет было данью приличиям, и не более того. Тем не менее отнюдь не моральные устои леди Мэссей стали костью в горле у некоторых ее недоброжелательниц из числа аристократок. У каждой могут быть свои affaires[23], и если злые языки и поговаривали о слишком тесной дружбе красавицы Мэссей с лордом Рулом, то, пока она проворачивала своим амурные делишки с осмотрительностью и благоразумием, лишь такие записные моралистки, как леди Уинвуд, могли в ужасе заламывать руки. Вечное и несмываемое клеймо Сити навсегда закрыло доступ леди Мэссей в самые высшие слои общества. Она просто была не bon ton[24], не принадлежала к их кругу. Об этом говорили безо всякой желчи или злобы, иногда даже с сожалеющим пожатием породистых плеч, но это было проклятие, вечное и неизбывное. Леди Мэссей прекрасно знала о нем, но ни разу – ни словом, ни делом – не дала понять, что ощущает его тяжкое и почти невидимое бремя, и даже одинокая кузина не догадывалась о том, что стремление войти в круг избранных превратилось для нее почти что в навязчивую идею.

Всего один-единственный человек угадал эту ее слабость, находя в ней какое-то сардоническое удовольствие. Звали этого человека Роберт, барон Летбридж. Недостатки окружающих вкупе с их пороками имели обыкновение развлекать его.

Вечером третьего дня после повторного визита графа Рула к Уинвудам леди Мэссей давала прием с карточной игрой на Хартфорд-стрит. Подобные вечеринки неизменно пользовались популярностью, поскольку здесь можно было найти серьезную игру и прелестную хозяйку, чей подвал (благодаря стараниям непрезентабельного, зато ловкого сэра Томаса) всегда славился своими запасами.

Гостиная на первом этаже являла собою превосходные апартаменты, которые лишь оттеняли красоту их владелицы. Недавно она приобрела в Париже несколько предметов мебели, отделанных позолотой, после чего повелела снять всю старую драпировку и заменить ее шелком соломенного цвета, так что комната, прежде бывшая бледно-розовой, теперь лучилась всеми оттенками светло-желтого и палевого. Сама же она надела платье из атласной парчи с огромными корзинами-обручами и нижнюю юбку, расшитую гирляндами. Волосы ее были уложены в высокую прическу pouf aux sentiments[25] с закрученными перьями, за каждое из которых она отдала по пятьдесят луидоров у Бертен[26], и благоуханными розами, искусно размещенными здесь и там в этом высоком напудренном сооружении. Подобная прическа моментально стала предметом жгучей зависти нескольких честолюбивых дам, а миссис Монтегю-Дамер[27] заставила позеленеть от злости. Она тоже решила следовать французской моде и справедливо рассчитывала на всеобщее восхищение. Но по сравнению с великолепной pouf aux sentiments ее собственная прическа chien couchant[28] выглядела жалкой и нелепой, испортив признанной красавице все удовольствие от вечера.

Публика в гостиной собралась изящная и утонченная: тем, кто одевался дурно или старомодно, не было места в доме леди Мэссей, хотя двери его всегда были распахнуты настежь для таких оригиналок, как леди Амелия Придхэм, полнотелой и острой на язык дамы, которая уже сейчас выстраивала перед собой столбиками золотые монеты. Находились и те, кто недоумевал, отчего она бывает на Хартфорд-стрит, но леди Амелия, помимо исключительного добродушия, отличалась еще и истинной страстью к бассету[29].

Нынче вечером играли как раз в бассет, и за большим круглым столом свободно разместились человек пятнадцать. Банк держал лорд Летбридж, и именно он сделал столь поразительное объявление. Выплачивая выигрыш очередному счастливчику, он произнес с едва уловимой зловещей ноткой в голосе:

– Что-то я не вижу сегодня Рула. Очевидно, новоиспеченный жених ходит на задних лапках на Саут-стрит.

Сидящая напротив леди Мэссей быстро подняла глаза от карт перед собой, но ничего не сказала.

Один из макарони[30], молодец в огромном ступенчатом парике, щедро посыпанном синей пудрой, с тонким, нездорового цвета лицом, вскричал:

– О чем это вы?

Лорд Летбридж на мгновение задержал взгляд своих жестких карих глаз на лице леди Мэссей. Затем он чуть повернулся, чтобы взглянуть на озадаченного макарони, и с улыбкой заметил:

– Вы хотите сказать, что до сих пор ничего не знаете, Кросби? Уж кому-кому, а вам полагалось бы быть в курсе дела.

Его обтянутая атласом рука лежала на столе, а крепкие пальцы сжимали колоду карт. Свет свечей в огромном канделябре, висевшем над столом, искорками отражался в драгоценных камнях, утопавших в пене кружев у лорда на шее, отчего глаза его жутковато поблескивали.

– Что вы имеете в виду? – пожелал узнать макарони, приподнявшись со своего места.

– Рула, мой дорогой Кросби! – ответил Летбридж. – Вашего кузена Рула, кого же еще.

– И что насчет Рула? – полюбопытствовала леди Амелия, с сожалением толкая от себя через стол один из своих монетных столбиков.

Взгляд Летбриджа вновь скользнул по лицу леди Мэссей.

– Ничего особенного, кроме того, что он вознамерился стать женатым человеком, – ответил он.

Его слова пробудили у собравшихся очевидный интерес. Кто-то сказал:

– Господи милосердный! А я уж думал, что он так и останется холостяком. Клянусь честью! И кто же счастливая нареченная, Летбридж?

– Счастливой нареченной является младшая мисс Уинвуд, – сказал Летбридж. – Любовь с первого взгляда. Как мне представляется, она едва успела окончить пансион.

Макарони, мистер Кросби Дрелинкурт, машинально поправил невообразимый галстук, который повязал вместо шейного платка.

– Фу, вот это новость! – с тревогой протянул он. – И откуда вы узнали об этом?

Летбридж выразительно приподнял свои тонкие, загибающиеся к вискам брови.

– О, мне рассказала об этом малышка Молфри. Завтра объявление о помолвке будет опубликовано в «Лондон газетт».

– Что ж, все это очень интересно, – проворчал дородный джентльмен в камзоле винно-красного бархата, – но игра, Летбридж, игра!

– Игра так игра, – поклонился его светлость и окинул взглядом разложенные на столе карты.

Леди Мэссей, выигравшая предыдущий кон, внезапно протянула руку и постучала ногтем по даме, лежащей перед ней.

– Paroli![31] – нетвердым голосом быстро произнесла она.

Летбридж перевернул две карты и одарил ее насмешливым взглядом.

– Туз бьет даму, – сказал он. – Удача отвернулась от вас, миледи.

Она коротко, неуверенно рассмеялась:

– Уверяю вас, я не обращаю внимания на такие вещи. Сегодня проигрываешь, завтра выигрываешь – такова жизнь, то вверх, то вниз.

Игра продолжалась. И только много позже, когда гости встали из‑за стола и разбились на несколько групп, угощаясь изумительными легкими закусками и напитками, разговор вновь зашел о помолвке Рула. Леди Амелия, подкатившись к Летбриджу с бокалом горячего глинтвейна в одной руке и сахарным печеньем – в другой, обратилась к нему в свойственной ей безапелляционной манере:

– Вы собака, Летбридж. Кто тянул вас за язык с вашими новостями?

– Почему нет? – прохладно откликнулся его светлость. – Мне показалось, что всем будет интересно.

Леди Амелия допила свой глинтвейн и посмотрела на хозяйку, стоявшую в дальнем конце комнаты.

– Забавно, – заметила она. – Она и впрямь рассчитывала заполучить Рула?

Летбридж пожал плечами:

– Почему вы спрашиваете об этом меня? Я не принадлежу к числу конфидентов миледи.

– Гм! Вы всегда все знаете, Летбридж. Глупое создание. Рул не такой дурак. – Она стала высматривать мистера Дрелинкурта и в конце концов отыскала его, стоящего в одиночестве и задумчиво дергающего себя за нижнюю губу. Миледи захихикала:

– Это стало для него ударом, а?

Лорд Летбридж проследил за ее взглядом.

– Признайтесь, я доставил вам несколько приятных минут, миледи.

– Господи, да вы сущий гнус, дорогой мой.

Миледи заметила, что рядом с нею выжидающе замер невысокий мистер Паджет, и игриво ткнула его под ребра сложенным веером.

– Что вы теперь скажете о шансах Кросби?

Мистер Паджет захихикал:

– Или нашей красавицы хозяйки, мадам?!

Миледи пожала своими массивными белыми плечами.

– Ну, если вам так хочется совать нос в дела глупой женщины… – проворчала она и двинулась прочь.

Мистер Паджет перенес свое внимание на лорда Летбриджа:

– Клянусь честью, милорд, она прямо побледнела под слоем румян!

Летбридж взял из табакерки понюшку.

– Это было жестоко с вашей стороны, милорд, право слово!

– Вы так думаете? – проговорил его светлость со сладчайшей улыбкой.

– Безусловно, сэр, безусловно! У меня нет сомнений, что она питала надежды на Рула. Но у нее ничего бы не вышло. Полагаю, граф чересчур горд для этого.

– Даже слишком, – откликнулся Летбридж столь сухим тоном, что у мистера Паджета возникло неприятное чувство, будто он сказал нечто неприличное.

Он настолько уверился в этом, что вскоре поведал о состоявшемся разговоре сэру Мармадьюку Хобану, который лишь фыркнул в ответ и заявил:

– Чертовски неприлично! – после чего отошел, чтобы вновь наполнить свой бокал.

Мистер Кросби Дрелинкурт, кузен и предполагаемый наследник[32] милорда Рула, был явно не склонен обсуждать услышанные новости. Он ушел с вечеринки непривычно рано и отправился к себе на квартиру на Джермейн-стрит, снедаемый самыми дурными предчувствиями.

Он провел беспокойную ночь, вскочив ни свет ни заря, и сразу же потребовал подать ему «Лондон газетт». Его камердинер принес газету вместе с чашкой шоколада, которой мистер Дрелинкурт обыкновенно баловался первым делом после пробуждения. Мистер Дрелинкурт выхватил у него из рук свежий номер и раскрыл его дрожащими пальцами. Объявление о помолвке глянуло ему в лицо с неопровержимой угрозой.

Мистер Дрелинкурт уставился на него, словно зачарованный, не замечая, что ночной колпак съехал ему на лоб.

– Ваш шоколад, сэр, – равнодушно напомнил ему камердинер.

Мистер Дрелинкурт очнулся от своего секундного замешательства.

– Заберите эту дрянь с глаз моих долой! – взвизгнул он и швырнул газету на пол. – Я одеваюсь!

– Слушаюсь, сэр. Вы наденете голубой утренний костюм?

Мистер Дрелинкурт обругал его, уже не владея собой.

Камердинер, привыкший к дурному нраву мистера Дрелинкурта, остался безучастным, но при первой же возможности, пока его хозяин натягивал чулки, заглянул уголком глаза в «Лондон газетт». То, что он там прочел, вызвало у него легкую язвительную улыбку, после чего он удалился, дабы приготовить бритву, коей собирался побрить мистера Дрелинкурта.

Известие о помолвке потрясло мистера Дрелинкурта до глубины души, но привычка оказалась сильнее, и, когда с бритьем было покончено, он овладел собой настолько, чтобы уделить самое пристальное внимание собственному туалету. Результат потраченных усилий оказался потрясающим. Когда он наконец счел себя готовым к выходу, то был одет в голубой сюртук с длинными фалдами и огромными серебряными пуговицами, из-под которого виднелся очень короткий жилет, и в полосатые бриджи, перехваченные у колен розетками. Галстук заменил ему шейный платок, чулки он предпочел шелковые, а башмаки с огромными застежками имели такие высокие каблуки, что ему приходилось семенить, чтобы не упасть. Парик его имел зачесанный надо лбом hérisson[33], расходился над ушами ласточкиными крыльями, а на затылке заканчивался длинной косичкой, упрятанной в черный атласный мешочек. Довершала наряд маленькая черная шляпа вкупе с разнообразной коллекцией брелоков и брошей; в руке он держал трость из волнистой древесины, щедро украшенную кисточками.

Хотя утро выдалось чудесным, мистер Дрелинкурт кликнул портшез и назвал адрес своего кузена на Гросвенор-сквер. Он осторожно сел в носилки, пригнулся, чтобы не задеть макушкой парика верх, носильщики взялись за ручки и понесли свою драгоценную ношу в северном направлении.

По прибытии на Гросвенор-сквер мистер Дрелинкурт расплатился с носильщиками и заковылял вверх по ступенькам к огромной входной двери особняка Рула. Привратник впустил его, хотя выглядел при этом так, словно с куда большей охотой захлопнул бы дверь перед носом этого посетителя. Мистер Дрелинкурт не пользовался особой любовью у домашних лорда Рула, но, будучи в некотором роде персоной привилегированной, он мог приходить и уходить, когда ему вздумается. Привратник сообщил ему, что милорд завтракает, на что мистер Дрелинкурт ответил небрежным взмахом своей лилейно-белой ручки. Привратник передал его ливрейному лакею, с удовлетворением отметив про себя, что утер нос этому сморчку.

Наведываясь в гости к кузену, мистер Дрелинкурт редко лишал себя удовольствия полюбоваться просторными и соразмерными комнатами особняка, равно как и изяществом, с коим они были меблированы. В каком-то смысле он привык считать имущество и владения Рула своими собственными и, входя в этот дом, всякий раз представлял себе тот день, когда он станет принадлежать ему одному. Сегодня, однако, он без труда отогнал от себя эти сладкие грезы и последовал за ливрейным лакеем в небольшую столовую в задней части особняка, не испытывая никаких чувств, кроме глубочайшей обиды.

Милорд, в халате парчового атласа, сидел за столом. Перед ним стояла высокая кружка эля и блюдо с жареной говядиной. Здесь же был и его секретарь, пытавшийся, судя по всему, разобраться с многочисленными приглашениями, поскольку, вступая неестественно важной походкой в комнату, мистер Дрелинкурт услышал, как тот безнадежно заметил:

– Но, сэр, вы же обещали появиться сегодня вечером у ее светлости герцогини Бедфорд!

– Мне бы хотелось, – печально заявил в ответ Рул, – чтобы вы выбросили эту идею из головы, Арнольд. Не представляю, где вы ее взяли, и не припоминаю ничего более неприятного. Доброе утро, Кросби. – Он поднес к глазу монокль, чтобы лучше рассмотреть пачку писем в руке мистера Гисборна. – Вон то, в розовом конверте, Арнольд. У меня пристрастие к письмам, написанным на розовой бумаге. Что это?

– Карточная вечеринка у миссис Уолчестер, сэр, – тоном глубочайшего неодобрения отозвался мистер Гисборн.

– Чутье меня еще никогда не подводило, – удовлетворенно заявил его светлость. – Значит, пусть будет розовое. Кросби, вам совершенно ни к чему стоять столбом. Вы уже завтракали? Арнольд, не уходите, прошу вас.

– Если не возражаете, Рул, у меня к вам приватный разговор, – сказал мистер Дрелинкурт, приветствуя секретаря едва заметным поклоном.

– Ну же, не скромничайте, Кросби, – добродушно укорил его граф. – Если речь идет о деньгах, то Арнольд просто обязан знать все.

– Отнюдь нет, – раздосадованный донельзя, заявил мистер Дрелинкурт.

– С вашего позволения, сэр, – сказал мистер Гисборн и направился к двери.

Мистер Дрелинкурт отложил трость и шляпу, придвинул себе стул и сел.

– И завтрак мне тоже не предлагайте, благодарю! – сварливо заявил он.

Граф терпеливо наблюдал за ним.

– Итак, в чем же тогда дело, Кросби? – осведомился он.

– Я пришел, – начал мистер Дрелинкурт, – я пришел, чтобы поговорить с вами об этом… этой помолвке.

– Не вижу здесь ничего приватного, – заметил Рул, вновь принимаясь за холодную жареную говядину.

– Еще бы! – воскликнул Кросби, даже не потрудившись скрыть нотки негодования в голосе. – Значит, это правда?

– О да, полная и совершеннейшая правда, – согласился его светлость. – Так что вы можете без опаски поздравить меня, мой дорогой Кросби.

– Что до этого – разумеется, поздравляю и желаю вам счастья! – произнес обескураженный Кросби. – Но вы ни словом не обмолвились мне о своих планах, так что объявление стало для меня сюрпризом. И мне это представляется чрезвычайно странным, кузен, учитывая природу наших отношений.

– Природу чего? – Милорд, похоже, пребывал в некоторой растерянности.

– Полноте, Рул! В качестве вашего наследника я имею некоторое право знать о ваших намерениях.

– Примите мои извинения, – покаянно сказал его светлость. – Вы точно не хотите позавтракать, Кросби? Что-то вы на себя не похожи, дорогой мой. Собственно говоря, я бы хотел порекомендовать вам пудру другого тона для волос, а не эту, голубую, которую вы предпочитаете. Очаровательный оттенок, Кросби: не думайте, что она не заслуживает восхищения, вот только она подчеркивает нездоровую бледность вашего лица…

– Если я и выгляжу бледным, кузен, то винить в том следует экстраординарное объявление в сегодняшней «Лондон газетт». Оно повергло меня в шок; да, не стану отрицать – оно буквально повергло меня в шок!

– Но, Кросби, – жалобно заметил его светлость, – почему вы так уверены, что переживете меня?

– При естественном ходе событий этого следует ожидать, – ответил мистер Дрелинкурт, слишком раздраженный и разочарованный, чтобы следить за своими словами. – Я младше вас на десять лет, не забывайте.

Рул покачал головой.

– На вашем месте я бы не рассчитывал на это, – сказал он. – Я ведь происхожу из породы долгожителей, милый мой.

– Истинно так, – согласился мистер Дрелинкурт. – Это счастье для всех ваших родственников.

– Теперь и я это вижу, – угрюмо заметил его светлость.

– Не поймите меня неправильно, Маркус! Право же, не думайте, будто ваша безвременная кончина способна вызвать во мне иные чувства, кроме глубокой скорби, но ведь должен же я думать и о своем будущем.

– Весьма отдаленном! – парировал его светлость. – Такие мысли навевают на меня меланхолию, мой дорогой Кросби.

– Все мы надеемся, что оно будет отдаленным, – заявил Кросби, – но вы же не могли не заметить, сколь преходяща жизнь человеческая. Вспомните хотя бы молодого Фриттенхэма, погибшего в пору расцвета юности из‑за того, что его коляска перевернулась! Сломал шею, как вам известно, и все ради того, чтобы выиграть пари.

Граф отложил нож и вилку, с веселым изумлением глядя на родственника.

– Подумать только! – повторил он. – Признаюсь вам, Кросби, ваши слова добавят… э‑э… пикантности следующим скачкам, в которых я приму участие. Я начинаю понимать, что ваше наследование моего имущества, включая сапоги… Кстати, кузен, вы знаток в таких вещах, умоляю, скажите мне, что вы думаете о них? – И он выставил свою ногу на обозрение мистера Дрелинкурта.

Мистер Дрелинкурт отреагировал безошибочно:

– Ботфорты а ля д’Артуа, от Жубера. Сам я их не ношу, но они очень хороши – нет, в самом деле, очень хороши.

– Какая жалость, – заметил его светлость, – поскольку теперь я понимаю, что вы в любой момент можете оказаться на моем месте.

– Ну это вряд ли, Рул! Вряд ли! – добродушно запротестовал мистер Дрелинкурт.

– Но подумайте о том, сколь изменчива человеческая жизнь, Кросби! Вы сами говорили об этом минуту назад. Меня ведь в любой момент может выбросить из коляски.

– Я уверен, что не имел в виду ничего…

– Или, – меланхолично продолжал Рул, – я могу пасть жертвой одного из тех головорезов, которыми, как мне говорят, город просто кишит.

– Безусловно, – натянуто согласился мистер Дрелинкурт. – Но я не предполагаю…

– А ведь есть еще грабители с большой дороги, – вовсе уж уныло продолжал его светлость. – Вспомните хотя бы беднягу Лейтона, который получил пулю в плечо на Хьюстон-Хит всего какой-то месяц назад. А ведь на его месте мог оказаться я, Кросби. И все еще могу.

Кипя от негодования, мистер Дрелинкурт вскочил на ноги.

– Я вижу, вам угодно шутить на эту тему. Господь свидетель, я вовсе не желаю вашей смерти! Мне будет очень неприятно услышать об этом. Но ваше неожиданное решение сочетаться браком, когда положительно все уже перестали надеяться на это, застало меня врасплох, клянусь честью! Да еще с такой молодой леди, насколько я понимаю.

– Мой дорогой Кросби, почему не сказать прямо – с молоденькой леди? Я уверен, вы знаете, сколько ей лет.

Мистер Дрелинкурт презрительно фыркнул:

– Признаюсь, кузен, что не придал этому особого значения. Мисс едва окончила пансион, тогда как вам уже далеко за тридцать! Как бы вам не пришлось пожалеть об этом.

– Вы уверены, – осведомился его светлость, – что не хотите кусочек этой превосходной говядины?

Его кузен непритворно содрогнулся.

– Я никогда – слышите, никогда – не ем мясо об эту пору! – выразительно воскликнул мистер Дрелинкурт. – Оно вызывает у меня отвращение. Разумеется, вы должны понимать, что ваша странная женитьба вызовет насмешки и кривотолки. Семнадцать и тридцать пять! Клянусь честью, я подумал бы дважды, прежде чем отважиться на такую нелепость! – Он сердито засмеялся и язвительно добавил: – Что до молодой леди, то тут нечему удивляться. Все прекрасно знают, что такое эти Уинвуды. Уж ей-то жалеть ни о чем не придется!

Граф откинулся на спинку стула, сунув одну руку в карман бриджей, а другой поигрывая моноклем.

– Кросби, – мягко сказал он, – если вы когда-нибудь повторите свои слова, боюсь – очень боюсь, что ваша смерть окажется безвременной и наступит намного раньше моей.

За столом воцарилось напряженное молчание. Мистер Дрелинкурт в замешательстве уставился на кузена и вдруг заметил, что глаза Рула под тяжелыми веками больше не смеялись. Напротив, они сверкали очень неприятным блеском. Мистер Дрелинкурт откашлялся – отчего-то у него перехватило горло – и продолжал высоким, срывающимся голосом:

– Мой дорогой Маркус! Уверяю вас, я не имел в виду ничего подобного! Как вы поспешны в своих суждениях!

– Вы должны простить меня, – почти не разжимая губ, произнес граф.

– О, разумеется! Можете быть совершенно покойны на этот счет, – заявил мистер Дрелинкурт. – Считайте, что ничего и не было вовсе, а что до моих слов, то вы поняли меня превратно, уверяю вас.

Граф несколько мгновений молча смотрел на Кросби, а затем черты его лица разгладились, и он вдруг рассмеялся.

Мистер Дрелинкурт подхватил свою шляпу с тросточкой и встал, собираясь уходить. В этот момент дверь резко распахнулась и в комнату вошла женщина. Она была среднего роста и одета в платье из яблочно-зеленого батиста в белую полоску в стиле, известном под названием vive bergère[34], а на голове у нее красовалась чудесная соломенная шляпка с лентами, которая очень ей шла. Через локоть был переброшен шарф, и довершал туалет зонтик от солнца с очень длинной ручкой, в руках вошедшая держала, как сразу же определил мистер Дрелинкурт, свежий экземпляр «Лондон газетт».

Женщина была очень красива, с исключительно выразительными глазами, в равной мере пронзительными и теплыми, и, кроме того, с графом ее роднило поразительное сходство.

На пороге она остановилась и окинула быстрым взглядом мистера Дрелинкурта.

– О… Кросби! – протянула она, даже не пытаясь скрыть своего неудовольствия.

Рул поднялся из‑за стола и взял ее за руку.

– Моя дорогая Луиза, ты тоже пришла разделить со мной завтрак? – насмешливо осведомился он.

Она поцеловала его на сестринский манер и энергично ответила:

– Я позавтракала два часа назад, но ты можешь предложить мне кофе. Я вижу, вы уже уходите, Кросби. Умоляю, не стоит задерживаться из‑за меня. Но, дорогой вы мой, чего ради вы опять вырядились, словно пугало огородное? Да и этот парик вам совершенно не идет, право слово!

Мистер Дрелинкурт, чувствуя, что удалиться, сохранив достоинство, после встречи с кузиной уже не удастся, поспешно поклонился и пожелал ей доброго утра. Едва он, смешно перебирая ножками, выскочил из комнаты, как леди Луиза Куэйн швырнула раскрытый экземпляр «Лондон газетт» на стол перед Рулом.

– Можно не спрашивать, зачем сюда приходила эта отвратительная маленькая жаба, – заметила она. – Но, мой дорогой Маркус, это уж слишком вызывающе! Допущена нелепая ошибка! Ты сам видел объявление?

Рул стал наливать ей кофе в собственную, еще чистую, чашку.

– Дорогая Луиза, ты хоть понимаешь, что еще нет одиннадцати часов утра, а у меня уже побывал Кросби? Когда это я мог успеть прочитать «Газетт»?

Она приняла у него чашку, заметив мимоходом, что не понимает, как он может пить за завтраком эль.

– Тебе придется дать второе объявление, – сообщила она ему. – Не представляю, как они могли сделать такую глупую ошибку. Дорогой мой, они перепутали имена сестер. Вот, смотри сам: «Досточтимая Горация Уинвуд, младшая дочь…» Право, это было бы смешно, не будь так досадно! Но как, во имя всего святого, они могли напечатать «Горация» вместо «Элизабет»?

– Видишь ли, – извиняющимся тоном сказал Рул, – объявление в газету посылал Арнольд.

– Ни за что не поверю, что мистер Гисборн – такой болван! – провозгласила ее светлость.

– Пожалуй, я должен объяснить тебе, что он лишь выполнял мое поручение, – еще более извиняющимся тоном сказал его светлость.

Леди Луиза, рассматривавшая объявление в «Лондон газетт» со смешанным чувством отвращения и изумления, выронила ее из рук и резко развернулась на стуле, с недоумением глядя на брата.

– Господи, Рул, что ты хочешь этим сказать? – пожелала узнать она. – Ты не можешь жениться на Горации Уинвуд!

– Именно это я и собираюсь сделать, – преспокойно ответствовал его светлость.

– Рул, ты сошел с ума? Ты же сам мне рассказывал о том, что сделал предложение Элизабет!

– У меня такая плохая память на имена! – скорбно пробормотал милорд.

Леди Луиза с размаху ударила по столу раскрытой ладонью.

– Вздор! – сказала она. – Твоя память ничуть не хуже моей!

– Дорогая моя, мне бы не хотелось так думать, – заявил граф. – Временами твоя память слишком хороша.

– Ого! – воскликнула миледи, с подозрением глядя на него. – Ты что, и впрямь намерен жениться на этой девочке?

– Во всяком случае, она твердо вознамерилась выйти за меня замуж, – ответил его светлость.

– Что? – ахнула леди Луиза.

– Видишь ли, – пояснил граф, садясь на прежнее место, – это должна была быть Шарлотта, но та не намерена приносить такую жертву даже ради Элизабет.

– Кто-то из нас двоих определенно сошел с ума! – уверенно заключила леди Луиза. – Я не знаю, о чем ты говоришь и как собираешься жениться на Горации, которая, кажется, еще даже не окончила пансион, в чем я не уверена, поскольку в глаза ее не видела, вместо божественной Элизабет…

– Да, но я рассчитываю привыкнуть к ее бровям, – перебил ее граф. – Кроме того, у нее есть нос. Фамильный.

– Рул, – с угрожающим спокойствием сказала ее светлость, – не доводи меня до греха. Где ты мог познакомиться с этой девочкой?

Он смотрел на нее с тонкой улыбкой на губах.

– Если я скажу тебе, Луиза, то ты, скорее всего, откажешься мне верить.

Она вскинула на него глаза.

– А когда это тебе пришла в голову мысль жениться на ней? – спросила она.

– О, она не приходила, – ответил граф. – Да и мысль была вовсе не моя.

– А чья?

– Горации, дорогая моя. Мне казалось, я все тебе доходчиво объяснил.

– То есть ты хочешь сказать мне, Маркус, что девчонка предложила тебе жениться на ней? – с нескрываемым сарказмом осведомилась леди Луиза.

– Вместо Элизабет, – согласно кивнул его светлость. – Видишь ли, Элизабет должна выйти замуж за мистера Херона.

– Кто, во имя всего святого, этот мистер Херон? – вскричала леди Луиза. – Клянусь тебе, что еще никогда в жизни не слышала подобной ахинеи! Признавайся, что водишь меня за нос.

– Вовсе нет, Луиза. Ты просто не понимаешь сложившегося положения. Одна из них должна выйти за меня замуж.

– Как раз в это я готова поверить, – сухо заметила она. – Но только не во весь этот вздор насчет Горации. Где здесь правда?

– Правда заключается в том, что Горация предложила мне себя вместо сестры. Можно не говорить, что об этом не должен узнать никто, кроме тебя.

Леди Луиза не имела привычки изумляться на ровном месте, не стала она и сотрясать воздух бессмысленными восклицаниями.

– Маркус, эта девчонка – блудница?

– Никоим образом, – заверил ее брат. – Она совсем не такая, Луиза. Напротив, я склонен полагать ее героиней.

– Разве она не хочет выйти за тебя замуж?

Глаза графа озорно сверкнули.

– В общем, я ведь уже пожилой человек, хотя, глядя на меня, этого не скажешь. Но она уверила меня, что не отказалась бы выйти за меня замуж. Если мне не изменяет память, она предсказала, что мы с нею недурно поладим.

Леди Луиза, пристально глядя на него, неожиданно спросила:

– Рул, ты что, влюбился в нее с первого взгляда?

Он выразительно приподнял брови, глядя на нее с легким изумлением:

– Моя дорогая Луиза! В моем-то возрасте?

– В таком случае женись на красавице, – решительно заявила она. – Уж она-то поймет тебя лучше.

– И вновь ты ошибаешься, дорогая моя. Горация все прекрасно понимает. Она обещает не докучать мне.

– В семнадцать-то лет! Глупости, Маркус. – Она встала и накинула шарф на плечи. – Я хочу посмотреть на нее.

– Пожалуйста, – радушно откликнулся он. – Полагаю, хотя и могу показаться тебе предубежденным, что она тебе понравится. Очень.

– Если ты так о ней думаешь, – сказала миледи, и глаза ее смягчились, – я полюблю ее, несмотря на ее косоглазие!

– Это не косоглазие, – поправил сестру его светлость. – Заикание.