Читать книгу Слепая зона - Дмитрий Евгеньевич Ардшин - Страница 2

1

Оглавление

Июль. Вечер. Душное кафе. Девушка за столиком у окна, подперев щеку рукою, задумчиво глядит на пыльный Хаммер, припаркованный у входа. В свою очередь черная химера, тускло сверкая фарами, хмуро таращится на девушку… Что ж, почему бы и нет… Он, схватившись за спинку стула: «Можно?» Она, скривив губы, окатила его студеным взглядом и дернула плечиком. Бутылка дорогого белого вина, фруктовый десерт. Она, шмыгнув носом, смущенно одернула короткую черную юбку. Он оглушил ее комплиментами, ослепил Сейшелами, где солнце даже под ногами. Настя, девятнадцати лет, второй курс филфака, сжимала пухлые коленки, взволнованно хлопала ресницами и таяла. А он все говорил, говорил. И вот ее глаза разлились океанской синевой, ее дыхание стало робким бризом, а пушистые длинные ресницы крыльями прекрасной бабочки, вспорхнувшей, улетевшей. Настя растворилась в терпком воздухе, – и остались только Сейшелы.

И оттого, что девушка слушала его, вбирая влажным, как губка взглядом, Роман Леонидович тоже растаял, забылся. Он забыл, что совсем скоро ему исполнится сорок, – это дата пугала, обескураживала, звучала как приговор. Он забыл, что работает мелким клерком в мелком банке, выдающем мелкие кредиты на потребительские нужды. Он забыл, что ненавидит свою работу так, что когда просматривает документы, у него свербит, чешется все тело, но он не увольняется, – ведь все равно ничего лучшего не найдет. Он забыл о бывшей жене, которая ушла от него шесть лет тому назад к мебельному деляге. Но Хрулев до сих пор, глядя в черный, ночной потолок, затаив дыхание, прислушивается к лязганью лифта за стеной, к дробному перестуку каблучков, который всегда смолкал где-то поблизости: у соседней квартиры, на верхнем этаже, в другом измерении. Он забыл, что жизнь прошла впустую, забыл, как он несчастен и одинок. Пусть ненадолго Хрулев примирился с самим собою и миром вокруг себя…

Смуглой кожей, длинными глазами Настя напоминала диковатую островитянку. А потому Хрулев машинально заговорил о Сейшелах… До нее были загадочные француженки, холодные немки, порывистые итальянки, заторможенные скандинавки…

Он любовался ими, как любуются красивым пейзажем. И ничего более. Иногда он называл их картинками. Иногда – Мусями. Так звали огромную, зеленоглазую кошку, которая обитала на диване у родной тетки Хрулева, никого к себе не подпуская, кроме своей хозяйки.

Он был типичным представителем слепой зоны. Взгляды девушек скользили мимо полноватого мужчины с моложавым лицом и небольшой плешью, сверкавшей в серебристом ореоле редеющей, львиной шевелюры. Приходилось быть изобретательным, чтобы эфемерные создания обратили на него внимание. И все же, неторопливыми жестами, величавой походкой он мог, пусть и не надолго, сойти за птицу высокого полета: римского патриция, сменившего тогу на светлый, с серебристым отливом костюм, или за олигарха, который прячется в провинциальной глуши от басманного правосудия, или, на худой конец, за директора мелкого банка. Клиенты иногда обманывались, принимая его за хозяина, и подобострастно осыпали вопросами.

Вдруг из сумочки, висящей на спинке стула, звонко выплеснулась пошленькая мелодия. Настя побледнела и торопливо вытащила розовую раскладушку телефона.

– Ты уже приехала… Ты же говорила, что завтра… Да рада я, конечно рада, мамуль… – кусая губы, девушка заерзала на стуле, стала теребить пачку сигарет. – Что прямо сейчас? Но я еще занята. Не очень, но… – ее взгляд заметался между Хрулевым и окном, где по-прежнему чернел хаммер. Она вскочила, прикрыв телефон ладонью, виновато прошептала Хрулеву. – Извини…

Динь-динь, – нервничает входная дверь. И вот Настя появляется в широком прямоугольнике окна. Опустив плечи, сдвинув брови и прижав к уху телефон, она делает несколько шагов, вдруг замирает и, развернувшись, идет обратно, но опять останавливается, задумчиво покачиваясь и грызя ноготь на мизинце. Косясь на Хаммер, поправляет челку. Поворот, – и вновь скользит вдоль окна. Словно танцует с призраком. Будь осторожна, наверняка говорит мама. Он же тебя обманывает…

Тонкая сигарета, которую Хрулев, наблюдая за Настей, мял рассеянными пальцами, выскользнула, упала под стол. Этого и следовало ожидать: она сейчас уйдет. И все же Хрулев был доволен собой. Его заметили, выслушали, он плескался в синей стихии глаз девушки. А большего и не надо. Легкая щекотка для нервов. Он поймал себя на мысли, что ему даже хочется, чтобы она поскорее ушла. Но надо продумать заключительный аккорд, прощальную фразу. Как знать, может, потом, как-нибудь… Или хотя бы взять у нее номер телефона – шифр сегодняшнего вечера. Сколько их уже было… Развернувшись на каблуках, Настя пропала в окне, по которому ползла сонная муха. Звякнула дверь.

Бросив телефон в сумочку, девушка села и виновато посмотрела на Хрулева.

– Надо уходить? – он натянуто улыбнулся.

– Извини, – она вздохнула и, отпив из бокала, облизала губы. – Вино замечательное, оно такое… – Девушка защелкала пальцами, но, так и не вспомнив слово, махнула не него рукой и, потупившись, схватилась за пачку сигарет.

– Это вы замечательная, – голос его дрогнул, наклонившись, Хрулев поднес фиолетовую зажигалку к тонкой сигарете в губах девушки, выщелкнул огонек. До этого момента он бесцеремонным «ты» пытался разрушить невидимую стену между собой и девушкой. И вот теперь вырвалось «вы», словно Хрулев обращался ко всем картинкам местного разлива, с которыми его сводил случай. – Знаю, Вы забудете обо мне, как только выйдете отсюда. Что ж, это так естественно и так… – горло его перехватило, глаза наполнились резью. Не раскисать! Он выдавил из себя улыбку.

Крылья бабочки почти сомкнулись – девушка с прищуром взглянула на Хрулева и выдохнула лиловатый дымок ему в лицо.

– За час обернемся? – лукаво улыбнулась она.

«Динь-динь!» – звякнула дверь в унисон сердцу Хрулева, вдруг упавшему вниз. Столик, стена, окно, бокал с пятнышком помады на краю – все вокруг потемнело, съежилось.

– А как же мама? – растерянно пробормотал он, вжав голову в плечи и оглядываясь. Тонкие кривые ноги в сопровождении смуглого бородача с насупленной бровью исчезли в глубине зала.

– Так мы едем или нет? – она вскочила.

Увидев допотопный, с квадратными фарами темно-серый Мерседес, который Хрулев назвал мой мерин, Настя разочарованно протянула:

– А я думала… – и запнулась, покосившись на Хаммер, который чернел рядом.

– Люблю раритеты, – Хрулев покраснел и распахнул перед ней дверцу. Настя, кривя губы, недоверчиво заглянула внутрь и все-таки нырнула.

Проносятся мимо магазин меха, стеклянная башня Сбербанка, заторможенная девятка в красной треуголке с черным «У», корабельный остов торгового центра в блестках рекламы и в муравьиной черноте у дверей, мост, разбухший алый шар солнца, подъезд, скрежещущий лифт, мячики грудей, гладко выбритые подмышки и лобок.

– Возьми меня! – нетерпеливо шепчет она, раскинувшись на диване. Над ней мелко дрожит, растерянно зависает пиджак. Хрулеву кажется, что он падает в стонущую, сладко пахнущую пропасть.

Вдруг он видит нос крючком, желтые, переспелые дыни в расщелине халата, слышит смех – кудахтанье, переходящее в сухой кашель. Бритвенный профиль пиковой дамы ложится поверх и накрест бубнового валета, совершенно не похожего на одиннадцатилетнего Хрулева, который колупается в носу. Родная тетка прочитала по картам, что Хрулева подстерегает в облике юной красавицы смерть. «Держись от этих прошмандовок подальше» – она затягивается сигаретой… Тетка умерла от рака легких. Теперь в ее квартире Хрулев на красном, скрипучем диване раскладывает, как запутанный пасьянс, Настю. А на столе беспокойно елозит, вжикает розовый телефон. Словно ее мама подглядывает за ними.

Пророчество… Гиль это. Бред несчастной женщины. Но ледяная игла уже – в сердце, удавка сжала горло, ворох вопросов рихтует мозг.

И Настя уже не Настя, – она распалась на красные кнопки сосков, пухлые коленки, бахрому ресниц, прерывистый стон.

Вон, вспорхнула моль, села на картину, висящую над диваном… « Я смешон» – думает Хрулев, глядя на серое пятно, что взбирается по золоченой раме.

Пытаясь унять озноб, Хрулев вспомнил амазонку в пестрой юбке и с перьями на голове. Пышные подушки грудей, мускулистые ноги налиты солнцем. Шоколадная бестелесность – не надо напрягаться, просто открыть журнал и…

– Хотя бы пиджак сними что ли? – Настя ущипнула Хрулева, возвращая с глянцевых небес на продавленный диван.

Он сбросил пиджак. Его губы и руки еще быстрее заметались по Насте. Но все так же внутри него растекался ртутью холод, и ничего больше.

В сердце растет черная дыра. Настя, словно одолжение делает. Дарит себя, как ценный приз. Такие девушки, как она, ничего не умеют, – безнадежно тупые в любви. За красочным фасадом – пустота, пшик. И все же…

Это был жест отчаянья, – сжал тонкое запястье.

– Больно ведь! – Настя отдернула руку.

– Извини, не хотел – Хрулев, побагровев, расстегнул молнию на брюках.

Ее рука скользнула в брюки. От прикосновения прохладных пальчиков у Хрулева перехватило дыхание, он закрыл глаза.

Вдруг захлебывающийся стон оборвался, – девушка замерла. И вот ее рука растерянно зашарила в брюках, пытаясь обнаружить что-то еще, помимо того, что она уже потрогала, ощупала. Оглушительно вжикал телефон.

– А где же твое… – запнулась, отдернув руку, словно обожглась обо что-то в брюках.

– Мое что? – спросил Хрулев, упираясь ладонями в подушку и глядя сверху вниз в расширенные глаза обескураженной Насти, зажатой в тисках его ног.

– Где твое достоинство? – выдохнула Настя и покосилась на ширинку. – Хотя… это уже не важно, – тряхнула темным золотом волос.– Пусти, чего насел… – и, оттолкнув Хрулева, схватила со стола телефон. – Еду, еду я. Долго такси не вызывалось, – Ее раздраженный взгляд вскользь чиркнул по Хрулеву, и он вспыхнул, покраснел.

– День сегодня еще тот. Так устал, что… – бормотал Хрулев, дрожащими руками запихивая рубашку в брюки и смущенно, исподлобья глядя не девушку. Она молчала, словно не слышала Хрулева, словно здесь, в прихожей она была одна и, наклонившись к зеркальному овалу, висящему на стене, над тумбочкой, сосредоточенно водила темно-красной помадой по полным губам, пучила их, – вот-вот поцелует свое отражение.

Он все дальше от нее и все ближе к слепой зоне. Он даже дальше, чем в тот момент, когда только подошел к столику, за которым скучала Настя.

И теперь Хрулеву самому уже не верилось, что он пробовал на вкус эти губы-вишни, которые тянутся к зеркалу, и что он прикасался к этому телу, которое поспешно скрылось под серым жакетом, прозрачной блузкой и черной юбкой.

Но может быть, все-таки она не дотягивает до его мечты? И поэтому все получилось так?

Обшарив ее придирчивым взглядом, он сглотнул сухую слюну и, дотронувшись до перламутровой пуговички на жакете, тихо спросил:

– Когда мы увидимся?

– А зачем? – усмехнулась девушка и взглянула сквозь Хрулева. И он понял, что окончательно исчез, превратился в невидимку, призрака.

Дверь грохнула. Настя… Ушла… Хрулев дернул за золотистую цепочку, с сухим треском на стене вспыхнул свет, задрожал и померк, – лампочка настенного светильника скоропостижно перегорела. Удушливая темнота густо облепила Хрулева.

Слепая зона

Подняться наверх