Читать книгу Генерал - Дмитрий Вересов - Страница 5

Любезнейший Штрик-Штрикфельд[15] был само обаяние, хотя в данном случае ему и притворяться не приходилось. Дворянин, петербуржец, образованный человек, всё на равных. Да и мысли у него были трезвые, без фанатизма, да и случай казался ему ясен. Правда, видимо, что-то потихоньку грызло неглупого и веселого немца, если все вечерние разговоры он неизменно сводил к немому вопросу в серых балтийских глазах: как выжил?

– Думаете, ворожил кто? – с наслаждением затягиваясь хорошей сигаретой, вздыхал Трухин. – Самому бы узнать, право слово.

– Но, согласитесь, Федор Иванович, ваша биография позволяет задать подобный вопрос.

– Неужели вам настолько известна моя биография?

– Да вы и сами не скрывали ничего, надеюсь. Разумеется, я понимаю, – лицо Вильфрида Карловича на секунду становилось грустным, и было ясно, что он-то действительно понимает, – что есть в жизни моменты, так сказать, неизъясненные, мистические, которые имеют огромное значение и влияние на всё последующее.

– Ну, ежели они мистические и неизъясненные, как вы изволили выразиться, то и изъяснить я их не могу.

– А ведь вся биография говорит против вас.

– Согласен. Но ведь душа – потемки, а уж наша русская – и тем более. Поверьте, рад бы – да не могу, не знаю. А вам не кажется, что если человек будет абсолютно честно – не перед людьми, а перед собою и Богом – выполнять все, за что бы ни брался, что бы ни выпало, то станет неуязвимым для зла?

– Я подумаю над этим, – совершенно серьезно ответил Штрикфельд. – Я рад, что у вас подобный взгляд на вещи, он вам еще ох как понадобится.

– Это вы к чему?

– А к тому, уважаемый Федор Иванович, что придется все-таки переправить вас в лагерь.

– Я давно этого жду. Меня мое исключительное положение не устраивает… и тяготит. Когда отправка?

– Завтра.

– Отлично. С Богом. И в таком случае смею закончить нашу беседу.

Трухин встал и в очередной раз ощутил себя великаном в сравнении с маленьким, вертким Штрикфельдом. От свежесрубленных досок штабного барака, особенно наверху, сладко пахло сосновой смолой.

– Надеюсь, вы понимаете, что ваше обаяние и знания должны пригодиться вам и в лагере.

– Понимаю, что вы этого ждете, но запомните: никогда я не применял ни то ни другое специально – или во вред кому-то.

– «Аристократ, идущий в революцию, – обаятелен»[16], – неожиданно щегольнул знанием русской классики и тонким проникновением в проблему Штрикфельд.

Трухин промолчал и, не прощаясь, вышел, тяжело опираясь на выданную ему в госпитальном бараке палку (ранение оказалось сквозное, кости остались целы), под июльское ночное небо.

Было оно здесь плоским и серым, почти физически давящим на широкие плечи. Трухин не спеша прошел к своему бараку, одному из двух, наскоро построенных в этой литовской глуши для высших советских офицеров. Офицеров этих оказалось на удивление много; и пусть для большинства выбор этот не был осознанным, скорее, импульсивным, не говоря уже о тех, кто попал раненым, в полубессознательном состоянии… и все же… все же… все же.

Он сел, прислонившись к нагретым доскам, и согнул ноги, превратившись в гигантского кузнечика, каких, бывало, ловили они в Шахове августовскими вечерами. Именно в такой вечер ловли кузнечиков – а для него, гимназиста-восьмиклассника, это была уже, скорее, ловля взглядов Валечки Гуссаковской – в доме послышался пронзительный крик горничной. В кабинете стоял отец и дрожащими руками пытался отодвинуть от себя по сукну стола сероватую бумагу.

– Кочковизни… Кочковизни… – синеющими губами твердил старик, а они все – Серж, Ваня, Маша, Валечка с Александром и он – стояли полукругом, пока Маша не догадалась схватить бумагу и прочесть. Алеша, старший, любимый, ушедший на войну через четыре дня после ее объявления, был убит в Польше при переправе у фольварка Кочковизни. Тело оказалось разнесено снарядом в клочья, и хоронить было нечего. В этот день исчезла страна Панголия, закончилась так никогда и не высказанная любовь к Валечке, и жизнь весенним ручьем понеслась по другому руслу.

Следующий по старшинству сын традиционно должен был заниматься наукой, но для Сергея, еще в пятом году попавшего под надзор, столичные университеты оказались закрыты. Следовало поступать ему, Феде. Душа не лежала, но верность традиции, на которой держится род… и летом пятнадцатого он оказался на юридическом в Москве. Гордость курса, кумир барышень, легкий, летящий, словно в вечном танце, Тео…

– Не жабься, генерал, – прервал его кашляющий голос соседа по бараку.

– Все мы здесь генералы, – усмехнулся Трухин и вытащил штрикфельдовскую пачку. – Что не спите? Грехи наши тяжкие давят?

Пехотный генерал Солодухин, сдавшийся едва ли не с развернутым знаменем, не вызывал у Трухина симпатии, но провоцировал любопытство, подогреваемое еще и сознанием того, что сам он так не смог бы. Ни как офицер, пусть даже и советский, ни как дворянин.

– Грехи пусть их давят, усатых, – огрызнулся Солодухин. – На мне греха нет. То, что оставалось, сберег, крови зря не пролил.

– А присяга?

– А для тебя, генерал, присяга важней или люди? Живые, между прочим, люди, братушки, с той же земли выросшие, того же лиха хлебнувшие, с младенчества одну заботу и нужду знавшие?

– Ну если б так рассуждали все полководцы, – рассмеялся Трухин.

– И правильно бы делали, если б так рассуждали, меньше б дерьма на свете было.

– И для чего же вы их спасли, позвольте полюбопытствовать? Для мирного труда на благо рейха? Или для пушечного мяса в русских легионах, о существовании которых еще бабушка надвое сказала?

– А ты не финти, генерал, – опять обозлился Солодухин. – Ты сам-то для чего здесь?

– Я? – Трухин улыбнулся в начинающее наливаться бледно-розовым светом небо. – Я – чтобы ранним утром выйти на крыльцо, прислониться виском к белой колонне и почувствовать, что мир гармоничен, свят и прост. Да, впрочем, вы не поймете. Спокойной ночи.

– Малахольный, твою мать! – услышал он уже в бараке.

ИСТОРИЧЕСКАЯ СПРАВКА

Выписка из боевой аттестации № 1113 от 29 ноября 1920 года

«Товарищ Трухин – образцовый командир, неоднократно личной храбростью увлекал красноармейцев, благодаря чему блестяще выполняет боевые приказы. Был назначен батальонным командиром, помощником командира полка и представлен к ордену Красного Знамени».

Выписка из боевой аттестации № 1901 от 1 августа 1921 года

«Товарищ Трухин в бытность командиром роты был примером выдержанности и дисциплинированности. Курсантскую массу любил больше самого себя. Его имя занесено на почетную доску».

Выписка из приказа № 335 РВС СССР от 6 ноября 1924 года

«За личную храбрость на фронте, в частности за отличия в боях с петлюровцами в ноябре 1920 года, Ф. И. Трухин награждается орденом Красного Знамени».

Выписка из академической аттестации от 15 июля 1925 года

«Товарищ Трухин проявил трудоспособность и активность. Академический курс усвоил хорошо, особенно иностранные языки и цикл стратегии. Общественно-политические науки усвоил слабее. Дисциплинирован, хороший товарищ.

Подпись: начальник Академии Р. П. Эйдельман»

Выписка из служебной аттестации УВО от 14 сентября 1928 года

«Трухин – образцовый командир. Интеллигент. Прекрасно разбирается с обстановкой. Любит военное дело, всегда в частях, в поле, весьма решителен. Прекрасный штабной работник.

Подпись: командир армии В. К. Блюхер»

Выписка из аттестации Особого факультета Академии Генштаба от 4 ноября 1936 года

«Трухин – отлично подготовленный командир, с большим общим развитием и большим знанием в области тактики и оперативного искусства. Отменно знает штабную службу, прекрасный преподаватель и методист. Тактичен и выдержан. Дисциплинирован, пользуется авторитетом у слушателей и преподавателей. Политически выдержан и развит хорошо. Может быть использован на работе в больших штабах.

Подпись: начальник Особого ф-та комбриг А. В. Павлов»