Читать книгу Иерархия - Эдуард Край - Страница 4

Данте дописывает свою теорию Глобальное мировое прогнозирование.

Психоисторический метод.

Традиционный научный метод, основанный на анализе, то есть разделении на составные элементы, способен помочь постичь механизмы любых явлений. Но попытки после этого из разрозненных элементов склеить рассматриваемое явление обратно, не проводят к постижению истины – потому что это все равно, что попытаться склеить обратно расчлененного человека.

Для построения действующей модели какого-либо явления анализ не годится, потому что модель по определению является упрощением явления. Человек не способен напрямую увидеть все стороны какого-либо явления. Левополушарное логическое мышление не способно постичь все многообразие мира, скрытые стороны. Это возможно только с помощью образного правополушарного восприятия. Синтез всех сторон картины мира дает возможность достроить недостающие элементы мозаики реальности.

Все в мире имеет свой образ и подобие. Постигнув одну форму реальности, можно по аналогии предвосхитить постижение остальных. И главным методом образного постижения мира является культура. Культурные образы, выраженные в легендах и мифах, совпадают у разных народов мира, что говорит о наличии единых законов человеческого развития, как индивидуального, так и массовго.

Индивидуальное развитие совпадает с общественным, и строится по архетипам коллективного бессознательного, согласно теории Юнга. Ее истинность подтверждается совпадениями с положениями Каббалы, теории Гегеля о развитии мирового духа, императивами Канта, теории Платона и Аристотеля о эйдосах – вечных идеях, и многих других, как религиозных, так и научных, психологических и социологических концепций. Художники и писатели выражают в своих произведениях механизм развития человеческого сознания по законам драмы. В глобальном политическом прогнозировании этот механизм культурной драмы имеет важнейшее эвристическое значение: он позволяет прогнозисту не оставаться в плену настоящего, а возвыситься над пониманием будущих состояний по отношению к нему. Понимая развитие идеи – можно предсказать будущие политические процессы, которые повторяют старые формы.

Меняются социальные объекты и конкретные условия их существования, но не меняются относящиеся к ним социальные законы. Задача научного подхода к социальным объектам – открыть их социальные законы, являющиеся самыми глубокими механизмами их бытия. Это является основой для научного прогнозирования в сфере исследования социальных объектов.

В эволюционном процессе имеют место два рода событий – допороговые и сверхпороговые. Первые не оказывают никакого влияния на характер эволюции, вторые оказывают. Но люди, включая специалистов, не различают их. Более того, они обычно преувеличивают роль допороговых событий и преуменьшают или совсем игнорируют сверхпороговые. Вы сами знаете, как много внимания уделялось и уделяется незначительным личностям (королям, президентам и т. п.) и событиям, а самым важным – почти никакого. Потому что то, что не подано в форме общепризнанного образа, игнорируется общественным сознанием. В том числе и научным собществом.

Например, взять историю. Историк вам расскажет кучу фактов, но на вопрос о глубинных движущих силах истории не ответит. Хотя такая наука есть, называется психоисторией, но она замалчивается из-за того, что существующие хранители начного наследия не способны воспринимать ее. Или не хотят, потому что психоистория базируется на принципах психоанализа, воспринимаего отрицательно людьми, выросшими в СССР. На Западе она развивается, и практически используется, в рекламной и пиар-области. Но при этом не рекламируется, так как ее можно использовать для манипуляций, типа Геббельсовских.

Государство заинтересовано в манипулировании общественностью через призму односторонней подачи исторических данных. Существуют принципы построения субъективных образов исторических событий и их объективации. Объективация – это признание исторических событий, описываемых в определенных знаках (словах, фразах, текстах, рисунках), как существовавших (имевших место) на самом деле. А правила создания таких образов таковы. Это – извлечение части событий из среды, придумывание для них среды, погружение их в другую среду, перемещение их в пространстве и времени и т. д. Характерный прием – суммирование субъективных образов различных событий в один образ и объективация его. Или, наоборот, образование различных образов одного и того же события и объективация их как образов различных событий. При этом необходимы перемещения их во времени и пространстве. То, что называют исторической наукой, битком набито такими операциями.

Мысль состоит в том, что на современном этапе развития ведущим организатором прогностических усилий станет выступать не так называемая экспериментальная, или строгая, наука, а культура. Метод архетипического прогнозирования априори позволяет нам заглядывать в будущее на основании законов драмы, в которой прогнозируемый нами акт связан с предыдущим «реактивной связью». Суть этой драмы – связь двух фаз цикла. Чем ярче выражена в этой судьбоносной цепи фаза вызова, тем сильнее и неотвратимее она притягивает к себе «априорно заданное будущее» в виде фазы ответа. Теория цикличности развития разработана Тойнби, на основе расчетов Н. Кондратьева.

Согласно Кондратьеву существует три вида равновесных состояний:

1) Равновесие «первого порядка» – между обычным рыночным спросом и предложением. Отклонения от него рождают краткосрочные колебания периодом 3–3,5 года, то есть циклы в товарных запасах.

2) Равновесие «второго порядка», достигаемое в процессе формирования цен производства путем межотраслевого перелива капитала, вкладываемого главным образом в оборудование. Отклонения от этого равновесия и его восстановление Кондратьев связывает с циклами средней продолжительности.

3) Равновесие «третьего порядка» касается «основных материальных благ»: промышленных зданий, инфраструктурных сооружений, а также квалифицированной рабочей силы, обслуживающей данный технический способ производства. Запас основных капитальных благ должен находиться в равновесии со всеми факторами, определяющими существующий технический способ производства, со сложившейся отраслевой структурой производства, существующей сырьевой базой и источниками энергии, ценами, занятостью и общественными институтами, состоянием кредитно-денежной системы и т. д.

Периодически это равновесие также нарушается и возникает необходимость создания нового запаса «основных капитальных благ», которые бы удовлетворяли складывающемуся новому техническому способу производства. По Кондратьеву такое обновление «основных капитальных благ», отражающее движение научно-технического прогресса, происходит не плавно, а толчками и является материальной основой больших циклов конъюнктуры. Обновление и расширение «основных капитальных благ», происходящее во время повышательной фазы длинного цикла радикально изменяют и перераспределяют производительные силы общества. Для этого требуются огромные ресурсы в натуральной и денежной форме. Они могут существовать только в том случае, если были накоплены в предшествующей фазе, когда сберегалось больше, чем инвестировалось.

В фазе подъема постоянный рост цен и заработной платы порождал у населения тенденцию больше расходовать, в период спада, наоборот падают цены и заработная плата. Первое ведет к стремлению сберегать, а второе – к снижению покупательной способности. Аккумуляция средств происходит также за счет падения инвестиций в период общего спада, когда прибыли становятся низкими и возрастает риск банкротства.

Можно заметить, что такие явления имели место в капиталистической экономике в 8О-х годах, когда наблюдался отлив капиталов из производственной сферы в сферу спекулятивных биржевых операций. Снижение товарных цен по Кондратьеву приводит к росту относительной стоимости золота. Возникает стремление увеличить его добычу. Появление дополнительного денежного металла способствует росту свободного ссудного капитала, и, когда его накапливается достаточно, рождается возможность новой радикальной перестройки хозяйства.

Основные элементы внутреннего эндогенного механизма длинного цикла по Кондратьеву таковы:

1. Капиталистическая экономика представляет собой движение вокруг нескольких уровней равновесия. Равновесие «основных капитальных благ» (производственная инфраструктура плюс квалифицированная рабочая сила) со всеми факторами хозяйственной и общественной жизни определяет данный технический способ производства. Когда это равновесие нарушается, возникает необходимость в создании нового запаса капитальных благ.

2. Обновление «основных капитальных благ» происходит не плавно, а толчками. Научно-технические изобретения и нововведения при этом играют решающую роль.

3. Продолжительность длинного цикла определяется средним сроком жизни производственных инфраструктурных сооружений, которые являются одним из основных элементов капитальных благ общества.

4. Все социальные процессы – войны, революции, миграции населения – результат преобразования экономического механизма.

5. Замена «основных капитальных благ» и выход из длительного спада требуют накопления ресурсов в натуральной и денежной форме. Когда это накопление достигает достаточной величины, возникает возможность радикальных инвестирований, которые выводят экономику на новый подъем.

Относительно нынешней и грядущей эпохи неурядиц, замешательства и распада следует отметить три вещи. Несмотря на неизбежные трудности, она не продлится вечно. Мы знаем, что хаотические реалии сами по себе создают новые упорядоченные системы. Это не будет большим утешением, если я прибавлю, что такой процесс может занять полвека. Вторая вещь, которую следует иметь в виду, заключается в том, что исследования сложных систем учат нас тому, что в таких хаотических ситуациях, вытекающих из бифуркации, результат по сути своей непредсказуем. Мы не знаем – и не можем знать, – каким будет итог всего этого. Мы знаем лишь то, что система в ее нынешнем виде выжить не может. На смену ей придет другая система или системы. Она может быть лучше или хуже; она может не сильно отличаться по своим моральным качествам.

Третье обстоятельство, связанное с такими хаотическими ситуациями, относится к более обнадеживающей стороне истории. В жизнеспособных исторических системах, как и во всех жизнеспособных системах, даже большие флуктуации имеют относительно небольшой эффект. Именно в этом и состоит суть системы. Система имеет механизмы, которые пытаются восстановить равновесие и до определенной степени добиваются успеха в этом отношении. Именно поэтому в долгосрочной перспективе Великую французскую и Октябрьскую революции можно считать «провальными». Они, конечно, не осуществили всех тех социальных преобразований, на которые рассчитывали их сторонники.

Речь идет о чем-то в жизни народа, что прошло, потерялось из вида, и что мы пытаемся сравнить с вытесненным в психической жизни индивида.

Чтобы избежать подобного неопределенного переноса из одной психологии в другую, мы можем предположить следующую специфическую конструкцию: воскресение имаго. Оно проявляется во внезапном и почти сценическом, но, в любом случае, глобальном, оживлении ситуаций и персонажей прошлого. Этому известно много аналогий. Когда стимулируют височную кору больного эпилепсией, наблюдают внезапный полный возврат пережитого ранее: образов и ситуаций, поступков и чувств. Также, когда некто переживает эмоциональный шок, он начинает говорить на забытом языке, реагирует на архаический образ, уже давно вышедший из употребления. Наконец, то, что некогда происходило и относится к первичной групповой идентификации, стремится к неустанному повторению, к навязыванию определенной принудительной модели. Например, все происходит так, как будто участники одной революции воспроизвели и пережили другую: Французская революция просматривается сквозь Советскую революцию. Или же как будто во всех императорах непрерывно возрождается один – единственный, Цезарь или Наполеон.

ВЫВОД ПСИХОИСТОРИИ: исторические групповые фантазии определяются как такие разделяемые членами группы фантазии, которые являются (1) вытесненными на публичную сцену чувствами, связанными с индивидуальном поиском любви, и (2) позволяют людям использовать группу для высвобождения разделяемых индивидуальных чувств, (3) осуществлять подавленные желания, гнев и запреты, имеющие происхождение в схожем для всех детстве, и обеспечивать защиту от них. При этом (4) используются те же механизмы эго – расщепления, конденсации, реактивной формации и т. д. – что и в личных фантазиях, только (5) на групповом уровне фантазии выковываются в публичных дискуссиях (6) из материала недавних исторических событий, (7) распределяя групповые роли посредством психоклассов и (8) производя групповую динамику, которая может вести к краху групповой фантазии и к периоду параноидного коллапса, а также к намеренному ее восстановлению путем формирования групповой иллюзии, которая (9) проявляется в состоянии группового транса, могущего потребовать разрядки в насильственных исторических действиях. На каждом витке представители более передового психокласса становятся «либералами» данного периода, отождествляясь с ид (отрицая в то же время его инфантильное содержание), опасаясь больше всего внутреннего раскола и ища гарантии своей сохранности в мятежах, а члены менее передового психокласса становятся «консерваторами», отождествляются с суперэго (отрицая его инфантильное содержание), боятся главным образом «благодарности» потомков, а гарантии своей сохранности ищут в порядке. Каждая из этих подгрупп является частичным выразителем психологической правды, и вместе они выполняют эмоциональные задачи, связанные с решением исторических проблем группы.

Порядок рождается из хаоса, как Вселенная – путем дифференциации и концентрации сходных элементов, притянутых друг к другу. Пороговые состояния кризиса порождают точки бифуркации, в которых система разделится по своим глобальным аттракторам. Переходные процессы вызывают реакцию ответа и, по закону диалектики, возвращают систему к подобию старой формы организации на новом этапе развития. То есть, старые образы (имаго, истоическая память) обладают своего рода неуничтожимостью.

Они развивают общество согласно закону Седова, который гласит: в сложной иерархически организованной системе рост разнообразия на верхнем уровне обеспечивается ограничением разнообразия на предыдущих уровнях, и наоборот, рост разнообразия на нижнем уровне разрушает верхний уровень организации (т. е. система как таковая гибнет). То есть прогресс для одних страт достигается регрессом для других.

Во многих областях: в технике, экономике, демографии и т. п. – наблюдаемый прогресс идет от меньшего к большему: улучшаются методы работы, возрастают скорости, множатся обмены, возрастают популяции и так далее. В политике же прогресса нет; здесь его не более, чем в искусстве или морали. История учит, что, по всей видимости, власть одними и теми же приемами, в одних и тех же условиях проявляется и повторяется из поколения в поколение. Господство меньшинства над большинством беспрестанно возобновляется и повторяется бесконечно, просто иногда меняются исполнители этой бесконечной исторической постановки.

«Пример, – пишет Фрейд, – придающий этим отношениям неизменную значимость врожденного и неискоренимого неравенства людей, – это их тенденция разделяться на две категории: лидеров и ведомых. Последние составляют громадное большинство, они испытывают потребность в авторитете, который принимал бы за них решения и которому бы они подчинялись безгранично».

Напрасно было бы говорить о восхождении к обществу без богов и авторитетов, так как лидеры среди нас поминутно возрождают их. Именно такое отсутствие прогрессивного движения и объясняет автономию политики и противопоставляет ее всему остальному. Эволюционные процессы в истории ее почти не затрагивают. Во всех обществах, даже наиболее развитых, в том, что касается власти, прошлое господствует над настоящим, мертвая традиция опутывает живую современность. И если желают на нее воздействовать, нужно влиять на людей, обращаясь к самым древним слоям их психики. Можно одной фразой подытожить этот контраст: экономика и техника следуют законам истории, политика должна следовать законам человеческой природы.

Основатель науки психологии масс Ле Бон не задерживается на стенаниях по поводу человеческой природы. Врач власти, он производит ее анатомирование и описывает ее физиологию. Он подчиняется обнаруженным законам, как инженер – законам физической материи. Идеи управляют законами толп. Они нуждаются в иллюзии, а действия вождя пропускаются через иллюзию, которая оказывается более необходимой, чем рассудок.

«Разумная логика, – пишет он, – управляет сферой сознания, где осуществляются интерпретации наших поступков, на логике чувств строятся наши верования, то есть факторы поведения людей и народов».

Не следует делать из этого вывод, что вожди – это обманщики, лицемеры и притворщики, – они таковыми не являются, как и гипнотизерами. Но, находясь во власти идеи-фикс, они готовы ей придать и присвоить себе любые внешние эффекты, способные обеспечить триумф. Отсюда их странный вид, одновременно искренний и притворный, который заставил Талейрана сказать о Наполеоне: «Этот человеческий дьявол смеется над всеми; он изображает нам свои страсти, и они у него действительно есть».

Нужно, чтобы вождь был непосредственным, как и актер. Он выходит из своего духовного пространства, чтобы сразу погрузиться в духовную жизнь публики. Обольщая толпу, он обольщает самого себя. Он действует в унисон с массами, воскрешает их воспоминания, озаряет их идеалы, испытывает то, что испытывают они, прежде чем повернуть их и попытаться увлечь своей точкой зрения.

«Я, может быть, зайду дальше того, – признается Ле Бон, – что допускает позитивная наука, говоря, что бессознательные души обольстителя и обольщенного, вождя и ведомого проникают друг в друга с помощью какого-то таинственного механизма».

В слове Ле Бон видит рычаг всякой власти.

«Слова и формулировки, – пишет он, – являются великими генераторами мнений и верований. Являясь опасной силой, они губят больше людей, чем пушки».

Можно ли в это поверить? Гитлер идет по его стопам, когда пишет в «Mein Kampf»:

«Силой, которая привела в движение большие исторические потоки в политической или религиозной области, было с незапамятных времен только волшебное могущество произнесенного слова. Большая масса людей всегда подчиняется, могуществу слова».

И он доказал это в ряде случаев, совсем как его антипод Ганди, использовавший слово как самое эффективное средство для воцарения мира в умах и победы над насилием. Что же превращает обычное слово в слово обольщения? Разумеется, выстроенный образ того, кто его произносит перед толпой. Эффективность слов зависит от вызванных образов, точных, повелительных.

«Массы, – пишет Ле Бон, – никогда не впечатляются логикой речи, но их впечатляют чувственные образы, которые рождают определенные слова и ассоциации слов». «Их сосредоточенно произносят перед толпами, и немедленно на лицах появляется уважение, головы, склоняются. Многие рассматривают их как силы природы, мощь стихии».

Достаточно вспомнить некоторые лозунги: «Свобода или смерть», «Да здравствует Франция», вспомнить о магической силе, с которой в примитивных культурах связываются формулы или имена. Все они имеют побуждающую силу образов, воспоминаний. Психология толп безгранично доверяет языку, подобно тому, как христианин верит божественному глаголу. Исходя из практики, она твердо полагает, что можно убедить людей верить тому, во что веришь сам, и заставить их сделать то, что хочешь. Грамматика убеждения основывается на утверждении и повторении, на этих двух главенствующих правилах.

Первое условие любой пропаганды – это ясное и не допускающее возражений утверждение однозначной позиции, господствующей идеи. Короткими фразами, указывая святые места, которые каждый знает лично или понаслышке, называя врагов, которые их осквернили, оратор рисует картину, которую любой слушатель явно себе представляет темные дьявольские силы вторгаются в святые мечети. Немногими словами он объясняет, почему нужно драться. Он призывает каждого встать на борьбу и уверяет народ в победе.

Таким образом, повторение является вторым условием пропаганды. Оно придает утверждениям вес дополнительного убеждения и превращает их в навязчивые идеи. Слыша их вновь и вновь, в различных версиях и по самому разному поводу, в конце концов начинаешь проникаться ими. Они в свою очередь незаметно повторяются, словно тики языка и мысли. В то же время повторение возводит обязательный барьер против всякого иного утверждения, всякого противоположного убеждения с помощью возврата без рассуждений тех же слов, образов и позиций. Повторение придает им осязаемость и очевидность, которые заставляют принять их целиком, с первого до последнего, как если бы речь шла о логике, в терминах которой то, что должно быть доказано, уже случилось.

Поэтому не удивительно, что речи какого-либо диктатора – Сталина, Гитлера – до такой степени многословны. Оратор только и делает, что повторяет обычные темы, едва давая себе труд обновлять выражения. Его многословие – это многословие убежденных, свидетельствующее о своего рода вере, овладевшей им до одержимости:

«Обычно это, – замечание Ле Бона применимо ко всем вождям, – умы весьма ограниченные, но одаренные большим упорством, всегда повторяющие одно и то же в одних и тех же выражениях и часто готовые пожертвовать собственными интересами и жизнью ради триумфа идеала, который их покорил». Ле Бон отводит этому ораторскому приему определяющее место в психологии убеждения:

«Повторение внедряется в конце концов в глубины подсознания, туда, где зарождаются мотивы наших действий».

И он добавляет ещё одно чрезвычайно тонкое замечание:

«По истечении некоторого времени, забыв, кто автор повторяемой сентенции, мы начинаем в нее верить. Этим объясняется удивительная сила рекламы. Когда мы сто раз прочли, что лучший шоколад – шоколад X…, мы воображаем, что часто слышали это, и кончаем тем, что уверяемся в этом».

«Идеи, – резюмирует Ле Бон, – никогда не утверждаются оттого, что они точны, они утверждаются только тогда, когда с помощью двойного механизма повторения и заражения оккупировали области подсознания, где рождаются движущие силы нашего поведения. Убедить кого-либо – не значит доказать ему справедливость своих доводов, но заставить действовать в соответствии с этими доводами».

Ниже можно заметить обширную групповую среду, которая включает в себя все празднования великих событий (рождение Христа, революция, победа над врагами и т. п.) и годовщины самой группы. От поколения к поколению эта среда сохраняет одинаковую эмоциональную нагрузку. Живые архивы, называемые Землей, представляют собой воображаемые географию и биографию. Они создают иллюзию длительности, связи, объединяющей всех, кто населял планету с незапамятных времен. То, что опирается на подобные очевидности, не может быть доказано, а лишь постулируется.

Постулат гласит, что впечатления прошлого сохраняются в психической жизни масс равным образом в форме мнестических следов. При определенных благоприятных условиях их можно восстановить и оживить. Впрочем, чем более они древние, тем лучше они сохраняются. То, что передается от поколения к поколению с идолопоклоннической верностью, есть продукт воображения, привитый на стволе неизменной психической реальности.

Эти запрещенные и отобранные имаго сохраняются в форме мнестических следов. Время от времени они достигают уровня сознания. Согласно Фрейду, мысли, имаго, воспоминания, связанные с влечением, запрещаются, деформируются, душатся волей индивида, его стремлением держать их в области бессознательного. Однако, несмотря на это вытеснение, они имеют тенденцию возвращаться, выбирая окольные дороги снов, невротических симптомов и недомоганий, названных психосоматическими. Возвратившись без ведома сознания, бессознательное содержание оказывает на «Я» навязчивое влияние, которого оно не может избежать. Этот волнующий процесс именуется возвращением вытесненного. «Обладание магической харизмой, – пишет Макс Вебер, – всегда предполагает возрождение». Возрождение образа, который масса узнает.

Кроме того, в подобном случае вспоминают идентичность с другим персонажем. Главным образом мертвым. Ученики Пифагора представляли его похожим на шамана Гермотима, позже в Сталине находили Ленина. Римляне сделали из этого механизма политическую формулу. В каждом императоре воскресала личность основателя. Он и носил титул redivivus. Октавиан Ромул redivivus *. С той поры эта практика не прекращалась. Когда советские люди объявляли: «Сталин – это сегодняшний Ленин», они делали это под давлением все той же социальной и психологической необходимости. Все вожди поддерживают свою власть, взывая к имаго прошлого, которые, однажды воскреснув, зажигают былые чувства. Бодлер это очень точно заметил:

«Феномены и идеи, которые периодически, через годы, воспроизводятся, при каждом воскресении заимствуют дополнительную черту варианта и обстоятельства».

Таким образом, мы видим, что развитие общества управляется идеями, и идет по кругу, потому что нет ничего нового под луной. Писатели и философы видели полную картину общественного развития, но не могли прогнозировать по-научному. Ученые-обществоведы пытались прогнозировать, пользуясь специализированным научным инструментарием, но их модели неизменно оказывались неполными, так как не учитывали фактор человеческой иррациональности, известный писателям. Объединив эти два метода, выдающийся писатель-ученый Гумилев создал теорию этногенеза, удовлетворяющую всем требованиям. В результате, он мог задолго предсказать все общественные явления, через которые пройдет тот или иной народ.

Так, сегодняшняя фаза развития росийского этноса у него названа обскурацией. В фазе обскурации общественный организм начинает разлагаться, растут коррупция, преступность, численность населения значительно сокращается. Этническая система может стать легкой добычей более пассионарных соседей. В фазе регенерации возможно кратковременное восстановление этнической системы с последующим переходом к реликтовой стадии существования этноса, которая может длиться довольно долго. Последние две фазы Гумилев объединяет в одну мемориальную фазу, в процессе которой воспоминание о былом величии сохраняют только отдельные члены общества. Память о героических деяниях предков продолжает жить в виде фольклорных произведений и легенд. Достигшее гротескных форм увлечение, пожилых и не очень людей, символами, песнями, фильмами прошлого своей страны – наглядный тому пример. А так как у власти находится именно это поколение, нетрудно становится предсказать реанимацию империи. Правда, довольно кратковременную, не более чем на 10–12 лет.

Люди – это самопрограммируемые компьютеры. По мысли Маршалла Маклюэна, окружение человека, его среда, напоминает гигантскую обучающую машину. Однако человек не видит окружающую его среду. То, «что отчетливо видно и громко слышно – это старая среда, ее отображение в зеркале заднего обзора». Предшествующие человеческие поколения не замечали, как меняются они сами и их среда, и обнаруживали воздействие человека на среду только в прошлом. История утопических идей – это история «различных зеркал заднего обзора». Любая утопия – это картина прошлого, опрокинутая в будущее; ни одна утопия не отражает современности. Человек как бы боится взглянуть на окружающую среду и смотрит через зеркало назад. Только художники способны осознавать присутствие нового в настоящем. Но стоит художнику высказать свои наблюдения, как его мгновенно объявляют «чудаком» – ибо настоящее не принято замечать и узнавать, а заглядывать в него – опасно.

У самого Маклюэна тоже есть кой-какие наброски будущего. Естественно, оно все оказывается пронизано электроникой. Люди в нем живут, объединившись в единое племя, которое образовалось из предшествовавших ему мини-государств, исповедовавших национализм. Демократии в этом обществе не будет, поскольку не будет народа в привычном смысле этого слова, а условия индивидуальной свободы видоизменятся. В таком примерно ракурсе: «Будущие хозяева технологии должны быть веселыми и умными. Машина порабощает суровых, мрачных и тупых».

Карл Юнг, специалист в коллективном бессознательном и убежденный в особой, охранной роли языка, религиозных и культурных символов как надежной психологической защиты человека, говорил: «Бессознательные формы всегда получали выражение в защитных и целительных образах и тем самым выносились в лежащее за пределами души космическое пространство. Предпринятый Реформацией штурм образов буквально пробил брешь в защитной стене священных символов… История развития протестантизма является хроникой штурма образов. Одна стена падала за другой. Да и разрушить было не слишком трудно после того, как был подорван авторитет церкви. Большие и малые, всеобщие и единичные образы разбивались один за другим, пока не пришла царствующая ныне ужасающая символическая нищета… Протестантское человечество вытолкнуто за пределы охранительных стен и оказалось в положении, которое ужаснуло бы любого естественно живущего человека, но просвещенное сознание не желает ничего об этом знать, и в результате повсюду ищет то, что утратило в Европе».

Через каждого из нас Бог (отдающее начало) смотрит в мир (сокрытие в эгоистическом получающем, по Каббале). Он играет в нас, своих кукол, управляемых разными духами идей. Старые духи так и будут крутить человечество в своем заколдованном круге, вырабатывающим энергию для них. Взамен иллюзий преходящих материальных желаний, которые им удается продавать во все большем объеме, духи получают энергию людей, разыгрывающих старые драмы.

И все это идет по восходящей спирали, убыстряясь, как ротор электростанции, вырабатывая энергию. Прогресс диктует необходимость экономии материи для выработки энергии – и появились компьютеры. С помощью компьютерной игры можно получать все больше человеческих эмоций вообще без материальных затрат.

Сначала словом «компьютер» называли выделительные устройства, выполнявшие самые примитивные интеллектуальные функции. Потом этим словом стали называть вообще всякие устройства, имеющие дело с информацией и имитацией интеллектуальных операций с нею, то есть всякие интеллектуально-информационные устройства. Успех их был умопомрачительным, беспрецедентным. В течение жизни двух-трех поколений они покорили человечество. Теперь люди не будут проживать все свои чувства в реальности, а перенесут их в игровую виртуальную реальность.

И хотя виртуальная реальность не соприкасается с материей, но посредством людей, индоктринированых идеями, можно делать что угодно. Не зря сказано, что вера с горчичное зернышко способна двигать горы. Символические акции, по принципу синхронности Юнга, переориентируют сознание людей и меняют будущее, что каббалисты и используют. При этом, не обязательно в реальности что-то делать, достаточно это показать, инсценировать – показать идею.

«Именно идея, – утверждает Бернгейм, – и представляет собой гипноз; именно психическое, а не физическое воздействие, не влияние флюидов обусловливает это состояние. Любая идея становится действием, любой вызванный образ становится для них реальностью, они уже не отличают реального мира от мира внушенного и воображаемого». В связи с этим кажется полезным отметить три элемента, которые останутся почти неизменными в психологии толп: прежде всего, сила идеи, от которой все и зависит, затем немедленный переход от образа к действию и, наконец, смешение ощущаемой реальности и реальности внушенной. Заронив в сознание людей зерно идеи, можно быть уверенныым, что оно прорастет их поведением.

«Внушение, – пишет кумир Гитлера МакДауголл, – представляет собой процесс, которым психологи могут настолько пренебрегать, что они не занимаются социальной жизнью: и, это исторический факт, оно действительно долгое время не принималось в расчет». Однако гипноз в большом масштабе требует инсценирования. В самом деле, нужно за стенами врачебного кабинета обеспечить возможность фиксации внимания толпы, отвлечения его от реальности и стимулирования воображения. Несомненно, вдохновленный иезуитами и, например, Французской революцией, Ле Бон превозносит театральные приемы в политической сфере. Именно в них он видит модель общественных отношений, разумеется драматизированных, и своего рода плацдарм для их изучения.

Между тем, в духе психологии масс был бы гипнотический театр. Его орудие – внушение, и если он хочет добиться искомого эффекта, то должен применять соответствующие правила. Ведь «ничто в большей степени не поражает воображение народа, чем театральная пьеса. Весь зал одновременно переживает одни и те же эмоции, и если они тотчас не переходят в действие, это потому, что даже самый несознательный зритель не может не понимать, что он является жертвой иллюзий и что он смеялся и плакал над воображаемыми перипетиями Однако порой чувства, внушенные образами, бывают достаточно сильны, чтобы, как и обычные внушения, иметь тенденцию воплотиться в действия».

Ле Бон наметил первый вариант системы психологии толп. Она содержит некоторые особенно значительные идеи, в частности следующие:

1. Толпа в психологическом смысле является человеческой совокупностью, обладающей психической общностью, а не скоплением людей, собранных в одном месте.

2. Индивид действует, как и масса, но первый – сознательно, а вторая – неосознанно. Поскольку сознание индивидуально, а бессознательное – коллективно.

3. Толпы консервативны, несмотря на их революционный образ действий. Они всегда кончают восстановлением того, что они низвергали, так как для них, как и для всех, находящихся в состоянии гипноза, прошлое гораздо более значимо, чем настоящее.

4. Массы, каковы бы ни были их культура, доктрина или социальное положение, нуждаются в поддержке вождя. Он не убеждает их с помощью доводов рассудка, не добивается подчинения силой. Он пленяет их как гипнотизер своим авторитетом.

5. Пропаганда (или коммуникация) имеет иррациональную основу, коллективные убеждения и инструмент – внушение на небольшом расстоянии или на отдалении. Большая часть наших действий является следствием убеждений. Критический ум, отсутствие убежденности и страсти являются двумя препятствиями к действию. Внушение может их преодолеть, именно поэтому пропаганда, адресованная массам должна использовать язык аллегорий – энергичный и образный, с простыми и повелительными формулировками.

6. Политика, целью которой является управление массами (партией, классом, нацией), по необходимости является политикой, не чуждой фантазии. Она должна опираться на какую-то высшую идею (революции, родины), даже своего рода идею-фикс, которую внедряют и взращивают в сознании каждого человека-массы, пока не внушат ее. Впоследствии она превращается в коллективные образы и действия.

Кроме психологии толп, моя теория прогнозирования общественного развития стоит еще на 4 научных основаниях: макроэкономика, социо-демография, психоистория и Социодинамика культуры. По последней скажу особо, так как именно социодинамика культуры позволяет увидеть в зародыше те идеи, которые определят дальнейшее общественное развитие. Социодинамика культуры – это знания о том, как вырабатываются, хранятся, передаются и воспринимаются продукты культуры – идеи, фактическая информация, художественные образы, музыкальные произведения и т. д. Это и теории образования, и исследования в области языка, и информационные науки. Это представление всего движения элементов культуры как большой системы, которой можно управлять. А значит, регулировать потоки так, чтобы побуждать «потребителей культуры» к тому или иному типу поведения.

А теперь вспомните, сколько историй из лент новостей об Искусственном Интеллекте ссылаются на фильмы о «Терминаторе», как если бы они были документальными, и как много медийных историй о взаимодействии мозга и компьютера упоминают «Матрицу».

Кто владеет медиапространством – владеет миром. Америка конструирует будущее через медиа и культуру. Интерактивные масс-медиа осуществляют философскую утопию свободы, в которой уже нет различных, а есть только равные. Главная мысль состоит в том, что дух Америки заключен в ее образе жизни, в революции нравов, в революции морали. Последняя устанавливает не новую законность, не новое Государство, а лишь одну практическую легитимность: легитимность образа жизни. Спасение отныне не Божий и не государственный промысел, но дело идеально устроенной жизни. Вся Америка по образу и подобию Рейгана стала калифорнийской. Бывший актер, бывший губернатор Калифорнии, он распространил в масштабах всей Америки кинематографический, эйфоричный, экстравертированный и рекламный образ, искусственный рай Запада. И это уже стало закономерностью. Поэтому можно предсказать, кто будет президентом США в условиях приближающегоя будущего фильма «Терминатор».

Американцы, как и все прочие, не имеют никакого желания спрашивать себя, верят ли они в заслуги своих руководителей, ни даже верят ли они в реальность власти. Это завело бы их слишком далеко. Они предпочитают делать вид, будто верят во все это, но при условии, что их верой будут руководить. Управлять сегодня – значит предъявлять убедительные знаки своей надежности. То же происходит в рекламе, где достигается похожий эффект; главное следование сценарию, все равно какому, политическому или рекламному. Существует как бы мифическое и рекламное могущество Америки, распространяющееся на весь мир. Таким образом, посредством своего рода добавленной стоимости (которая в информационном обществе создается по большей части в сфере нематериальных ценностей), показательного, автореференциального и лишенного подлинного основания правдоподобия все общество стабилизируется путем вливания рекламы. Устойчивость доллара на мировых рынках – символ и наилучший тому пример.

Конструирование будущего в Голливуде поставлено на научную основу. Действие недавнего фильма Стивена Спилберга «Особое мнение» (Minority Report) происходит в 2054 году. Если кто почему-либо не в курсе, то это – фильм-предупреждение, фильм об обществе, тотально контролируемом органами безопасности. Об обществе, граждане которого практически полностью утратили тайну личной жизни. Режиссер вынашивал замысел этой картины не один год и, стремясь как можно более убедительно изобразить даже мелкие бытовые реалии сравнительно недалекого будущего, специально созывал в 1999 году на трехдневный коллоквиум две дюжины известных футурологов. В ходе того своеобразного «мозгового штурма» была сделана попытка набросать наиболее вероятные черты технологий грядущего.

Споры, как вспоминает Спилберг, были самые яростные, и все же в некоторых своих прогнозах футурологи оказались на редкость единодушны. Например, в том, что техника будущего непременно будет настраиваться индивидуально на каждого конкретного человека. Естественно, эта идея не могла не найти яркого отражения в кинокартине. А чтобы стало ясно, насколько быстро прогнозы визионеров воплощаются в жизнь, достаточно лишь взглянуть на небольшой тест, предложенный в 2002 году читателям одного из популярных изданий в связи с выходом на экраны фильма Minority Report. Спрашивается, какие технологии уже реализованы, а какие появятся в обозримом будущем:

– банкомат, предоставляющий клиенту банка доступ к его счетам путем сканирования радужки глаза;

– кассовый аппарат в супермаркете, позволяющий оплатить покупку бакалейных товаров простым прикосновением пальца к биометрическому сенсору;

– электронные журналы, мгновенно доставляющие читателям интересующие их новости по беспроводным сетям;

– голографические рекламные щиты, обращающиеся по имени к оказавшемуся поблизости прохожему.

Две первые технологии уже реализованы сегодня, две следующие показаны в MR, причем третья – уже на подходе, и лишь четвертая ожидает нас, вероятно, в грядущем. Тенденция все более глубокой «персонализации обслуживания» вполне отчетливо обозначена в нынешних высокотехнологичных продуктах. Например, персональные видеорекордеры (PVR) вроде тех, что изготовляют компании TiVo и SonicBlue, умеют по-тихому собирать данные об индивидуальных предпочтениях своих владельцев, предоставляя возможность рекламодателям более конкретно и целенаправленно адресовать свои обращения к зрителям. А следующее поколение сотовых телефонов оснащается функциями точного географического позиционирования, давая магазинам потенциальную возможность зазывать находящихся поблизости прохожих, суля им заманчивые, но краткосрочно действующие бонусы и скидки в течение ближайшего получаса. Текущие социологические исследования показывают, что ради какой-нибудь постоянной 10-15-процентной скидки большинство рядовых потребителей готово с радостью отказаться чуть ли не от всех своих прав на тайну личной жизни, предоставив торговцам любую интересующую их информацию – о вкусовых предпочтениях, ближайших планах, распорядке дня, кредитоспособности и так далее.

Всякому, кто внимательно наблюдает за происходящим, достаточно очевидно, что благодаря технологиям тайна личной жизни размывается и исчезает не только для настырной коммерции. Жизнь людей становится все прозрачнее и для не менее (скорее, более) любопытных правоохранительных органов, понемногу обретающих возможность проконтролировать каждого человека практически в любом месте и в любой момент времени. Только в этом случае роль «морковки», обеспечивающей добровольный отказ от прав на свободу, играют уже не скидки-бонусы, а некая гипотетическая «всеобщая безопасность», гарантируемая пастырями от власти своему безразлично-согласному стаду.

У многих есть ощущение, что все мы одной ногой уже вступаем примерно в то будущее, которое изобразил Спилберг в «Особом мнении». Сам режиссер не скрывает, что всерьез озабочен ходом реальных событий, и честно признается, что побаивается реальности нарисованных картин будущего: «Предсказания Джорджа Оруэлла сбываются, но не в XX, а в XXI веке. Большой Брат уже следит за нами, и та небольшая приватность, которая есть у нас сейчас, полностью испарится лет через 20–30, потому что технология позволит смотреть сквозь стены и крыши, заглядывать в самые сокровенные тайны нашей личной жизни, в святая святых семьи». Поэтому можно предсказать, что человечество воплотит все эти кошмары, и 21 век – это последний человеческий век. На смену ему надвигается громада веков сверхчеловеческой истории, технологически управляемой умелыми пропагандистами, инженерами душ, на службе нужд господствующей системы.

Эта практика идеологической обработки масс посредством голливудской продукции, особенно усилилась в новом тысячелетии. Начиная с «Гладиатора», вышедшего на экраны перед президентскими выборами 2000 года. В нем поборник свободы побеждал морально разложившегося императора, в котором явственно угадывался Клинтон. И весь антураж Римской империи, от сената (как государственного учреждения, повторенного в США), до архитектуры зданий того же сената и стадионов, как нельзя более подходил для проведения общепонятных параллелей с современностью.

Это подействовало: народ Америки правильно воспринял метафору, передав власть президенту Бушу и республиканской партии. Затем такое положение дел было закреплено «Властелинами колец» и «Звездными войнами». В этих фильмах пропагандировалась идея похода во имя свободы и демократии. «Троя» закрепила успех Буша в 2004 году, оправдав его захватническую войну идеей предопределенности: мол, чему дано было произойти, то и произошло, азиаты сами напросились. Идею великого Гомера опошлили до уровня Гомера Симпсона!

А когда Америке пришлось столкнуться с реакцией третьего мира на ее агрессию, правящая верхушка США дала заказ на создание картины, вдохновляющей на последнюю войну за свободу и демократию. Последнюю, потому что мессидж таких фильмов, как «Последний легион» и «300 спартанцев» – война против всего мира, до последнего бойца.

В этой идеологической войне американцы не гнушаются прямыми издевательствами, например, над Путиным, чье лицо придали карлику из «Гарри Поттера». А в «300 спартанцев» умудрились оскорбить и иранцев, и россиян. Трудно не увидеть намек на Россию в великане, похожем на боксера Валуева, которого персы спускают с цепи, а он попутно крушит и самих персов.

Это идеальное кино для поднятия боевого духа американцев. И это тем более страшно, потому что в красивой обертке, с шутками и прибаутками про смерть, народу США внушается идея, что Америка – последний заслон на пути варваров, в роли которых выступает почти весь мир. Единственный выход, к которому подводит фильм, в свое время пропагандировался в Советсвом Союзе, словами песни: «и как один умрем, в борьбе за это».

Даже если все остальные народы мира восстанут на США, те скорее умрут, чем откажутся от взятого на себя обязательства защищать свободу. Такие идеологические манифесты, как «Последний легион» и «300 спартанцев», делаю свое дело, превознося ценности свободы и оправдывая войну с теми, «кто не с нами, тот против нас». При этом, «Последний легион» выполнил еще одну полтическую функцию: дал намек потенциальным преемникам президента России, что только заморские союзники могут спасти, когда ближайшие предали.

«Последний легион» – вообще уникальный случай политического манипулирования. Выпущенный на экраны России на 5 месяцев раньше премьеры в США (!!!), он показывает модель погибшей империи, прозрачно намекая на российские реалии. Есть большие основания полагать, что события в России будут развиваться именно по этому сценарию: преемник Путина не удержит власть, и ему придется идти на поклон к заморской империи.

Амбиции США – главный вызов, в соотвествии с которым все страны мира должны строить свою политику. Вот только при нынешнем уровне глобализации и взимной интеграции всех стран, гибельный курс Америки потянет за собой всех в ад. Ад, нарисованный тем же Голливудом в «Терминаторе», «Матрице» и других антиутопиях. Странным образом, мы все явственнее видим начальные признаки осуществления именно этих страшных сценариев. Таким образом, Голливуд морально готовит нас к будущему «новому яростному миру». Это будет Апокалипсис, конец истории. Но не человечества.

Конец истории, с целью сохранения своего положения, реализован власть предержащими через болтологию, симулирование реального политического процесса. На словах власть борется за права людей (или что там актуально), а на деле просто таким образом сохраняет свое положение арбитра, зарабатывая реальные средства. Арбитраж – это кроме судейства, означает вид сделок на бирже, по страхованию рисков. Страхование – вот главный бизнес наших дней! В условиях увеличивающегося мирового хаоса, те, кто его провоцирует и организует, могут брать за свои услуги по контролю рисков любые деньги!

Вот только энергия из ниоткуда не берется. Быстрая аккумуляция энергии (капиталов) возможна только при разрушении чего-либо. Финансовые спекулянты разрушают саму капиталистическую систему! Это просто-напросто пиратство, архаизация общественных отношений, которая проявляется как наверху, в политике США, так и внизу, в биржевых спекуляциях, в которые втянуто большинство населения Запада.

Эти макроэкономические факторы в свою очередь определяются социально-демографическими: в спекуляциях участвуют капиталы пенсионных фондов, а значит, масштабы спекуляций зависят от уровня пенсионных накоплений. Этот объективный показатель, в сочетании с другими макроэкономическими факторами (внедрение инноваций, потоки инвестиций и др.) составляют ось абсцисс на графике стабильности олитико-экономической системы. Ось ординат составляют пропагандистские усилия властей, которые способны вызвать объективные потрясения в экономике.

Именно от экономического состояния зависит стабильность политической системы. Когда властям нужно провернуть какое-то дельце, внедрить новую идею, они сенсибилизируют массы экономическими методами. Это касается западных стран. В азиатских и латиноамериканских у властей еще больше средств для сенсибилизации. Так, в России прокурор или другой представитель власти способен вызвать панику на бирже. А перепечатка карикатур из датской малотиражки в Иране – вызывает обострение религиозных чувств и увеличивает цены на нефть.

В любом случае, для смены политического курса необходима сенсибилизация. Это многократно увеличивает воздействие идеи, которую власть хочет внедрить.

Но это не означает, что власть произвольно берет идею. Нет, развитие идей следует своей логике. Поэтому по публикациям в прессе впослне можно проследить развитие определенной идеи, и предсказать ее будущее воздействие на страну.

Идеи имеют свою иерархию. Идеи, определяющие развитие отдельных стран, находятся в иерархическом подчинении у конфессиональных и региональных идей. А над всеми ними доминируют общечеловеческие идеи. И самое главное – цикличность: смена управляющих идей происходит по своим законам, действие которых мы видим в истории.

Таким образом, зная иерархию идей, и стадию цикла, на которой они находятся, можно предсказать общественное развитие, согласно закону вызова-ответа. Закон этот прост: победа одной из идей накачивает энергией противоположную, которая сменит ту, что дошла до своего логического предела и накопила в людях усталость от себя. Время смены управляющих идей зависит от их положения в иерархии: национальные идеи имеют десятилетний цикл, имперские – столетний, цивилизационно-культурные – тысячелетний, конфессиональные – двух-тысячелетний цикл.

Сейчас повторяется цивилизационный цикл смены доминирующей культуры. Западная фаустовская культура окончательно дискредитировала себя в двух последних империях: коммунистической и американской. Фашизм был началом реакции на бездуховный материализм. Процесс эрозии Запада начинается изнутри. Он приводит к упрощенческим формам общественной реакции, возвращению к средневековой жестокости, как в гитлеровскй Германии. Просачивание архаики внутрь государства, как показывает опыт, может быть чревато массовой варваризацией. Трудно судить, насколько старые правила применимы к обновившимся укладам. Однако известно, падению исторических цивилизаций предшествовала их внутренняя варваризация, источниками которой были как люмпенизация собственного населения, так и засасывание внутрь варваров с их укладами жизни.

На наших глазах это произойдет с США, страной, в которой факторы развития конфессионального цикла (протестантизм) наложились на цивилизационные (бегство от упаднической европейской культуры, в попытке возвращения к отцовской модели государства – отсюда выражение «отцы-основатели» по отношению к первым пилигримам). Чтобы глубже понять дух американской нации, проследим ключевые факторы ее генезиса. И вся история Америки освящена духом божественного избранничества. Исторически христианство включало в себя две непримиримые идеи: что все люди близки, непосредственно соотносятся с Богом и что некоторые из них более близки к нему, чем другие. Вначале, как Кальвин записал в своих «Институциях», Бог «избрал евреев в качестве своего собственного стада»; «обещание спасения… касалось только евреев до того момента, пока стена не была разрушена».

Затем, когда произошло то, что Джонатан Эдварде назвал «отменой особой божьей заботы о евреях», стена «была разрушена, чтобы открыть путь для более широкого успеха Евангелия». С тех пор избранные люди являлись как бы отобранными из общего числа и отличными от грешников. Со временем идея о святых, которых можно отожде ствлять с историей, растворилась в трансцендентальное понятие постисторического Града Божьего.

Таким образом св. Августин заложил наряду с «провиденческой историей», историей подъема и упадка мирских сообществ, идею «истории спасения» – о путешесвии избранных к спасению за пределы истории. Согласно «провиденческой истории», все мирские сообщества конечны и проблематичны; все они процветали и увядали, все имели начало и конец. Это заложено в них изначально, потому что только Град Божий вечен, остальные царства неизбежно будут разрушены.

Генри Адамс применил к первым годам Американской республики точную формулировку тезиса о цикличности. «Взмах маятника, – писал он, – измеряется периодом примерно в двенадцать лет. После подписания Декларации независимости понадобилось двенадцать лет для выработки действенной Конституции; следующие двенадцать энергичных лет вызвали реакцию против созданной к тому времени системы правления; третий двенадцатилетний период заканчивался колебанием в сторону проявления еще большей энергии; и даже ребенок мог бы рассчитать результат еще нескольких таких повторов. В периоды преобладания частного интереса имеет место проявление и других повторяющихся характеристик. Такие периоды наступают как ответная реакция на требования действовать с пользой для общества. Ибо для периодов общественной целеустремленности характерны постоянно растущие требования к человеку. Они поглощают не только психическую энергию, но и время. В сутках не хватает часов, чтобы успевать и спасать нацию, и заботиться о собственной семье. В конце концов общественная активность истощает силы и разочаровывает. Люди отказываются от общественной деятельности, с тем чтобы сосредоточиться на проблемах своей частной жизни.

Неоконсерватизм, который сформировался в 80-е годы в среде интеллектуалов, религиозных активистов и молодежи, вовсе не означает некой фундаментальной трансформации настроений нации. Данный консерватизм – это именно то, чего и ожидал бы историк в период колебания политического цикла в сторону ориентации общества на частные интересы. Он повторяет консерватизм 50-х, и индивидуалистический курс на личное обогащение, приведший к Великой Депрессии конца 20-х., и «крестовый поход» против правительственного регулирования экономики, которое началось с принятия в 1887 г. акта о торговле между штатами.

Как в эти предыдущие годы торжества консерватизма, американцы к концу 70-х годов почувствовали себя по горло сытыми общественной активностью и разочарованными в ее последствиях. Теперь стрелка компаса качнулась в сторо– ну частного интереса и удовлетворения самих себя. Ответная реакция достигла своей кульминации при Рейгане в 80-е годы. Этот период получил соответствующие его характеру наименования – «культура нарциссизма».

Сейчас повторяется эта история, что можно назвать ультра-неоконсерватизмом. Если в интеллектуальной сфере следствием индивидуализма является стагнация, то в политике им может быть деспотизм. Люди начинают рассматривать обязательства перед обществом как досадное отвлечение от погони за деньгами; и «для того, чтобы лучше приглядывать за тем, что они называют собственным делом, они пренебрегают главным делом своей жизни – быть хозяевами самим себе». Уход в частную жизнь, поощряя гражданскую апатию, провоцирует наступление тирании.

Экономист Альберт Хиршман в в книге «Смещающаяся заинтересованность» предлагает иную систему циклов. Распространяя теорию потребления на внутреннюю политику, Хиршман утверждает, что со времен промышленной революции западное общество поочередно устремляет свою заинтересованность то к одной, то к другой из двух расходящихся целей – индивидуальному и общественному счастью. Согласно циклу Хиршмана, общество движется туда-сюда между периодами поглощенности делами частных лиц и периодами занятости общественными проблемами. Это периодические повороты, по его словам, между «частным интересом» и «общественной активностью». Они длятся в среднем 2 цикла Адамса, 24 года. Затем 12 лет реакции.

Каждому периоду общественной целеустремленности соответствует проблема, играющая роль запала. В первые десятилетия нашего столетия такой цикл был спровоцирован концентрацией экономической мощи в руках трестов. В 30-е годы таким запалом стала Депрессия, в 60-е – борьба за расовую справедливость. Каждый раз, собираясь с силами для решения той или иной взрывоопасной проблемы, республика высвобождала энергию для широких реформ.

Слово республика здесь ключевое. Подобно Риму, США являются республикой, становящейся империей. Отцы-основатели США в самом деле копировали не толька римский стиль, но и дух Рима (заложенный в американское законодательство). Совпадения в развитии США и Рима просто поразительные! И даже временные рамки совпадают: гражданскую войну в Риме времен Цезаря, и сумасшедшего Нерона, преследующего растущую в своем влиянии религию – разделяет столько же лет, сколько гражданскую войну в США и слабоумного Буша-младшего, способствовующего своими действиями росту влияния ислама. Подобно римским императорам, личность правителя начинает играть все большую роль в истории. Если Авраама Линкольна можно сравнить с Цезарем, то Буш-младший – это Нерон, поджигающий свой город, чтобы получить повод преследования религиозных фанатиков, в нашем случае мусульманских. Реформированная религиозная доктрина с окраин империи – тогда христианство, сейчас – вакхабизм, начинает играть все большую роль в общественно-политической жизни, подпитываясь преследованиями властей.

Изучая войны, аннексии, военные экспедиции, военно-морские походы, президентские заявления и партийные платформы, Клинберг в 1952 г. выделил такие перемены в настроении, упомину только последние:

интровертное экстравертное

1918–1940 1940 – 1967

1967–1988 1988 – 2015

Внешнеполитический цикл Клинберга, таким образом, выявил интровертные фазы, в среднем по двадцати одному году каждая, и три экстравертные фазы, каждая в среднем по двадцать семь лет. Это движение, отмечал он, носит характер спирали, с усилением степени вовлеченности в дела за рубежом в каждой экстравертной фазе. В 1952 г., в момент высокой степени экстраверсии, Клинберг пришел к заключению, что «логично ожидать, что Америка отойдет, хотя бы в некоторой степени, от вовлеченности в мировые дела, и, возможно, она сделает это где-то в 60-е годы». Так и случилось, чему немало способствовал Вьетнам. Далее Клинберг предположил, что в следующий интровертный период главная проблема «будет иметь очень серьезные моральные аспекты».

Любопытно, что здесь присутствует предчувствие того значения, которое приобретут права человека. То, к чему на интровертной фазе могут отнестись равнодушно, на экстравертной фазе расценят как опасность, требующую решительнейшего ответа. В 1940 г., к концу интровертной фазы, могущественное, но численно сокращавшееся меньшинство американцев относились к Гитлеру снисходительно. Четверть века спустя, к концу экстравертной фазы, другое могущественное, и притом численно растущее, меньшинство отнюдь не считало, что жизненные интересы США во Вьетнаме находятся под угрозой.

Таким образом, внешняя политика пронизана духом изменений во внутриполитическом цикле, в то время как интенсивность, с которой этот дух навязывается миру, зависит от фаз во внешнеполитическом цикле.

И все же, даже если внешнеполитический и внутриполитический циклы и не совпадают, связь между внутриполитическим циклом и внешней политикой существует. Ибо на каждой фазе внутреннего цикла национальный интерес формулируется согласно присущим этой фазе ценностям. На каждой фазе внешняя политика используется для продвижения этих ценностей за рубеж. В периоды общественной целеустремленности существует тенденция к включению во внешнюю политику идей демократии, реформ, прав человека, гражданских свобод, социальных перемен, активной роли государства. В такие периоды отдается предпочтение странам с демократическими левоцентристскими режимами. В периоды частного интереса включается и действует тенденция, заставляющая осмыслять международные дела сквозь призму капитализма, частных инвестиций, «магии рынка», защиты американских корпораций, занятых бизнесом в зарубежных странах. В такие периоды предпочтение отдается странам с правыми и авторитарными режимами, обещающими обеспечить безопасность для частного капитала.

Исходя из этого, можно дать такой прогноз для США:

В 2007 американцы, уставшие от идеологического обмана, оправдывающего злоупотребления администрации (разлагающейся подобно Рейгановской), и столкнувшиеся с отрицательной реакцией всего мирового сообщества на свои бесцеремоные действия, входят в интровертную фазу и выберут в 2008 году президентом Хиллари Клинтон. На ее стороне – моральный перевес. Ее обманул президент Клитон, как и президент Буш – всю нацию. Американцам требуется моральное оправдание, человечный лидер.

В мире, становящемся все более бесчеловечным и циничным, как никогда востребованы лидеры эмоционального плана, утешители, налаживающие символические отношения родства всей нации. Эти отношения бывают «душевными», доверительными, искренними, проникающими в тайники сознания. Они имеют свои плюсы. Они имеют и минусы. Но они настоящие.

Сверхчеловечные отношения, утвердившиеся сейчас в мире, от политики до бизнеса, являются сугубо прагматичными и эгоистичными. Тут один человек для другого не имеет никакой ценности сам по себе. Способности человека имеют ценность для других, поскольку они могут реализоваться в жизненном успехе, и другие могут за его счет поживиться. Поэтому отношения девальвировались, чувства стали фальшивы, а сами люди уже не люди, а симулякры.

В этом был безусловно прогресс, поскольку оперировать современной информацией старыми методами стало просто невозможно. Но был и несомненный регресс, так как на место логического способа мышления пришло сверхлогическое, в котором потеряло смысл понятие истины как соответствия реальности и исчезли условия для логической дедукции. Мы перестали познавать реальность как таковую и рассуждать логически. Мы стали комбинировать комплексы («упаковки») знаний, не анализируя их структуру и отношение к реальности, и сами эти комплексы стали для нас последней реальностью, не подлежащей сомнению. Таким образом, пережив и изжив стадию логического мышления, мы как бы вернулись к первобытному переживанию безотчетных интеллектуальных состояний, но на более высоком уровне, опосредованном интеллектуальным трудом многих поколений прошлого. А упрощение сознания неизбежно приводит к упрощению общественных отношений, возврату к архаичным формам общественного устройства. Например, к клановости, к мафиозным отношениям. Каждая группа объединяется на основе какой-либо древней идеи, будь то общий район происхождения, или просто идеализация сильного лидера.

По сути, мы возвращаемся на «круги своя». Что доказывает тезисы теории Гумилева и Чижевского, которые нашли практическое применение в методике прогнозирования длинных волн в экономике и политике. Я говорю о длинных волнах Кондратьева.

Ряд ученых полагает, что основной причиной длинных волн в экономике являются крупные войны. Отмечая важность учета влияния войн и социальных потрясений, Н.Д.Кондратьев тем не менее не считал их основной силой мсторического развития. «Войны и революции равным образом не могут не иметь весьма глубокого влияния на ход хозяйственного развития. Но войны и революции не падают с неба и не родятся по произволу отдельных лиц. Они включаются в ритмический процесс развития больших циклов и оказываются не исходными силами этого развития, а формой его проявления. Но раз возникнув, они, конечно, в свою очередь оказывают могущественное, иногда пертурбирующее влияние на темп и направление экономической динамики».

Иначе оценивают роль войн сторонники мир-системного подхода. И.Валлерстайн, Ф.Бродель и другие авторы полагают, что в течение последних 500 лет сформировалась широкая экономическая система, представляющая собой целостное объединение государств, не имеющее центральной политической власти. Согласно теории Валлерстайна, страны, входящие в мир-систему, разделяются на центральные, полупериферийные и периферийные. Считается, что центральные страны управляют периферийными, ведя при этом непрерывную борьбу между собой за мировое лидерство. Неравномерность экономического развития, появление новых претендентов на мировое лидерство приводит к обострению борьбы за ресурсы, «жизненное пространство», рынки сбыта, сферы влияния. Периодическая дестабилизация системы международных отношений в конечном счете заканчивается масштабными войнами, которые приводят к смене гегемона. Что же сдерживает социальные системы от слишком частых кровавых конфликтов? По мнению ряда ученых, основным сдерживающим фактором является социальная память.

Знаменитый историк А.Тойнби обнаружил в истории, начиная с XVI века, 115-летний цикл войны и мира. Наличие периода длиной в два поколения Тойнби объяснил тем, что выжившее в войне поколение передает ощущение ужаса от войны своим детям. Однако когда военные истории рассказываются внукам, тяготы войны уже стираются из памяти и в рассказах делается упор на героические и величественные военные подвиги. Поэтому внуки вновь готовы к испытаниям и мечтают о военной славе. Когнитивную гипотезу о длительности социальной памяти в два поколения поддерживали многие ученые (Шумпетер, Форре-стер). Казалось бы, эту гипотезу опровергает то, что вторая мировая война началась всего лишь через 20 лет после первой мировой. Сторонники данного подхода объясняют этот неудобный факт тем, что считают вторую мировую войну просто продолжением первой мировой, которая осталась какой-то незавершенной.

Другой точки зрения придерживался 3. Фрейд. Он даже отказался участвовать в движении борцов за мир, потому что считал войны неизбежным следствием периодических вспышек агрессивности. Как писал Юнг, «подобно тому, как реки весной, наполняясь водами, выходят из берегов, образуя бурные потоки, а на исходе лета высыхают и мелеют, так же и архе-типические структуры актуализируют импульсы агрессии, находящие бурное выражение в войне, а затем возвращают человечество к миру». Юнг, наблюдая за пациентами-немцами, написал уже в 1918 г., задолго до фашизма: «Христианский взгляд на мир утрачивает свой авторитет, и поэтому возрастает опасность того, что „белокурая бестия“, мечущаяся ныне в своей подземной темнице, сможет внезапно вырваться на поверхность с самыми разрушительными последствиями».

Одной из первый моделей, объясняющей революционный взрыв ростом ожиданий, была модель Дж. Дэвиса. По мнению Дэвиса, сами по себе плохие условия и даже ухудшение условий, как правило, не приводят к восстанию. Он предложил так называемую модель «кривой J». Теория растущих ожиданий (относительной депривации) утверждает, что стихийный взрыв возможен тогда, когда длительный экономический рост или рост уровня демократии резко сменяется спадом. Надежды и возможности достижения растут параллельно в течение некоторого времени. Период процветания и прогресса в реальных условиях жизни сопровождается распространением надежд и ожиданий на будущее. Затем кривые неожиданно разделяются, причем надежды продолжают расти, а реальные возможности достижения блокируются или даже поворачивают вспять (из-за естественных болезней, войны, экономического упадка и т. д.). Это приводит ко все более углубляющемуся непереносимому разрыву. Решающим фактором является смутный или явный страх, что почва, обретенная за долгое время, будет быстро утрачена. Состояние обманутых ожиданий вызывает фрустрацию (стресс), которая обуславливает рост агрессивности. Можно сказать, что когнитивный дисбаланс – осознаваемый разрыв между ожиданиями и возможностями их удовлетворения, создает психологическую напряженность, приводящую при определенных условиях к социальному взрыву. Революции не могут обойтись без слова «справедливость» и тех чувств, которые оно вызывает.

Как возникает этот синдром? Каково его происхождение? В результате возникновения новых идеологий, систем ценностей, религиозных или политических доктрин, устанавливающих новые стандарты, которых люди заслуживают и вправе ожидать, или благодаря «демонстрационному эффекту» лишенность становится непереносимой. Люди «озлобляются, поскольку чувствуют, что у них не хватает средств для того, чтобы изменить свою жизнь, реализовать свои ожидания

Вывод: стоит упасть ценам на нефть, что вызовет резкую остановку экономического роста, базирующегося только на росте нефтяных доходов – и Россия испытает взрыв массового недовольства. Но до настоящей революции дело не дойдет, хватит диктатора, который распечатает Стабилизацонный фонд, и оправдает ожидания патерналистски настроенной нации.

Более современая модель Теда Скокпол показывает, что вероятность революции в странах третьего мира определяется взаимодействием трех ключевых факторов:

С – степени вовлеченности в систему управления социально мобилизованных групп;

P – степени проницаемости страны (наличие труднодоступных территорий, отсутствие развитой транспортной сети);

В – степени бюрократизации госадминистрации и армии.

Интересно, что направление роста бюрократизации ведет к снижению вероятности революции для стран с диктаторским режимом и колоний. Для стран с авторитарным режимом и неявно управляемых колоний (типа России) направление этой оси меняется – рост бюрократизации повышает вероятность революционных событий.

Вывод: только диктатура может спасти властную элиту от террористических покушений, ставших уже традиционными на Кавказе. Без вовлечения социально активных людей в армию сторонников диктатора, Россию ждет то же, что Германию 36 лет назад: разгул террора «красных бригад» (RAF) против оставшейся от старых времен бюрократии.