Читать книгу Homo Novus Extremus - Эдуард Тубакин - Страница 3

Голос моей дочери вибрировал по мобильнику тоньше обычного. Не смог сделать скидку на помехи. Осекся о молчаливый гранит предупреждения «недоговариваю»! С одного края зайду, с другого, а Соня, заведено-заученно, дрогнувши частит: все хорошо. У девочки одиннадцати лет, обязательно должны быть маленькие, выдуманные проблемки, она же твердит о их небытии. Интонация похоронная. Чую, случилась одна большая беда! Нагряну без предупреждения, увижу сам. Сорвался в поездку.

Этот город будет жить вечно. Послушные автоматы продолжают штамповать необходимые для существования формы и шаблоны. Заводы работают на полную мощь. Открыты магазины, парикмахерские, больницы, похоронные бюро. Все для людей, являющихся кровью и плотью гигантского механизированного спрута. Раскинул щупальца – автомагистрали на километры в стороны. Отлажено, пригнано, отточено. Любо-дорого поглядеть! Даже старушка в сером платке, стоящая на углу и торгующая сушеной воблой, не случайна здесь. Она – непременный декор урчащего муравейника. Кажется: вот-вот бабуся разлепит губы-пельмени, крикнет во всю «Ивановскую»: «Кому рыбку сушеную, хорошую! Покупаем к пиву, к пиву берем или просто так!»

Старуха застыла и молчит неживая.

Железные колеса дробно, уныло выстукивали Реквием. Разлепил веки, потянулся и понял: подъезжаем.

Прогуливался по городу. Остановился на мосту, глянул вниз. Широкая лента реки несла опадающие листья прочь. Отражались рыжие опрокинутые купола церквей. Поднял голову: вдоль берега розовела крашеными фасадами старая, тесная, центральная улица. Простоял до первых сумерек. Вокруг запылали огни – далекие и близкие. В гостиницу возвращался пешком. Решил сократить путь узкими дворами. Город я основательно подзабыл. Заблудился. Раздумывая, присел на скамейку возле колонки. Меня окружало почерневшее от времени дерево. Скрипнула калитка. Показался дед с ведром. Оно ударилось об мою ногу, глухо запело.

– Кто тут? – испуганно спросил.

– Я, – ответил просто.

– Ты кто? Чего надо?

– Шел на Птичью Гору…

– Не заметил тебя, парень. Слаб на глаза. Ты опоздал.

– Куда же мне идти?

– Даже если скажу, не дойдешь.

– Отчего же? – удивился я.

– Идти через Тришкин Двор, а там собаки спущены. Разорвут. Раньше купец жил. Большую усадьбу отстроил. Просторный двор. Давно умер, название осталось. Автостоянка сейчас.

– Иного пути нет?

Дед не ответил. Поставил ведро, нажал на ручку колонки. Зажурчала вода.

– Сейчас люди дурные пошли. Опасные. Но если я не приглашу тебя в свой дом, парень, им уподоблюсь. Воровать у меня все равно нечего. Пойдем в дом, нахолаживает. Ночью заморозки обещали.

Повторил свой вопрос, дед не ответил. Бормотал насчет погоды. Путь к ночлегу сегодня для меня закрыт, никуда не попаду. Мы прошли в дом. В прихожей пахло какой-то кислятиной, везде мелкий беспорядок. В маленькой кухоньке при свете желтой лампы подробно разглядел гостеприимного старика. Человек с большими, печальными глазами и резкими, острыми чертами лица, какие встречаются у бывших моряков или служивых, изведавших суровую жизнь. Я говорил мало, больше слушал.

– Старуха моя, еще не вернулась. Рыбой торгует. Так и живем: я рыбачу, она продает.

– Не та ли бабуся, которую во сне видел? – хотел спросить, но промолчал.

Вопрос – глупее не придумаешь! Да мало ли пенсионерок торгуют тем или иным?

– Ты, парень, вижу, приезжий. Я тоже сюда приехал после войны. На заводах работал, потом в торговлю ушел. Все мечтал деньжонок скопить, зажить по-хорошему. С виду наш город неказистый, чем больше узнаешь его, тем больше привязываешься. Название татарское. Означает болото. Хе – хе, меня засосало. Ничего, Бог даст, обживешься, обселишься.

Спать положили в небольшой пристройке на раскладушке, накрыли сверху ватным одеялом. Очнулся от громких разговоров. Кроме голоса деда, слышал тонкий, скрипучий. Наверное, пришла бабка. Они с дедом долго о чем-то ругались, спорили. Сгорал от любопытства поглядеть на старуху да не решился. Прикемарил.

Проснулся рано. В доме – тишина. Вышел в утренний, желтоватый туман. В городе – дымина. Небо отливало маслянистым, стальным блеском. На улицах пустынно. Суббота.

Мы в «доме свиданий». Сдают квартиры парам с почасовой оплатой. Сидим на кухне. Стылый чай налит. Проползет в окне беременной гусеницей трамвай, испуганно задрожат кружки. Постоянно оттягиваешь жесткий воротничок на деловом костюме. Трепетную зеленоватую жилку натерло. Ты хрупкая, что китайская ваза. Морщин не прибавилось. Выражение лица стало строже, собранней. Я сижу безвольно, выпукло, занимаю место по центру. Остальное – искусные декорации из моего прошлого.

Расползлись по стеклу мутные, натруженные пятна. Выткали ресницы моей дочери. Дождевые капли пустились наперегонки. Соединились в чудную, тонкую переносицу. Прорвало небо. Не желаешь отставать от общего ритма, скороговоркой барабанишь: жив, здоров, скучает по тебе, ребенок. Слова кажутся казенными. Пахнут свежими «Известиями» с уличного лотка. Хочется закончить одним разом. Встать, запустить чем-нибудь тяжелым.

Прошедшая ночь выпала наружу накладной грудью. Нам обоим неловко. Спасительную темноту разорвали на разноцветные тряпки, выдули атмосферным фронтом. Чужие люди копошились в ее глубоком чреве. Склеились. Разлепились.

Надо уйти. Я не могу.

Созвонился с дочерью. Договорились встретиться в парке. До революции высились монастыри. Песчаную почву уберегли от оврагов сосной. Монахи посадили в землю чахлые, неровные саженцы. За сто лет принялись. Превратили истощенные, выжженные, непригодные почвы в тенистый, лесной массив. Зверье заселилось: белки, ежи, гады ползучие. Впрочем, стволы хвойных вытянувшись ввысь, оставались кривыми и квелыми. Сказывался мягкий климат средней полосы. По вечерам собиралась молодежь, семейные на шашлыки, влюбленные пары. Разносились голоса. За зеленой гущиной редко кого-нибудь различишь. Казалось, перекликаются неупокоенные людские души. Полудикое обиталище духов посреди новостроек, называли парком.

Соня не пришла. На телефонные звонки не отвечала. Позвонил Домирчику, назначил окончательный расчет. Заранее побывал не единожды в условленном месте, рассчитал операцию подробно.

Отключил мобильник, притаился в раскидистых кустах боярышника. Отсюда удобно наблюдать за местностью. Вскоре послышалось раздраженное ворчание автомобиля. Глинистая дорога, закладывая плавные петли, спешила под уклон. Ранней весной и осенью она превращалась в русло мутного, быстрого потока, сбрасывала вешние, дождевые воды в заболоченную речушку на другом конце парка. Почва вымывалась, выносилась на края, образуя по обочинам высокие, окаменелые бортики. Новичкам на легковушках редко без аварий удавалось выбраться из импровизированной трассы для скелетона. Опытные водители знали хитрость: в одном месте, где участок дороги делал кольцо в объезд глубокой ямы, возвращаясь в гибельный коридор, была возможность вывернуть через спортивную площадку и далее, по прямой попасть на заброшенные развалины детского санатория. Домирчик с третьей попытки одолел. Остановил вишневую Ауди на бетонном основании одного из бывших корпусов, далеко от всяческой растительности. Мотор глушить не стал, сгорая от желания раскатать меня дорогой в литых дисках резиной. Крепко хлопнул дверью. Прижал к уху телефон, услышал: абонент – не абонент… Чертыхнулся, давай, по округе рыскать. Я небольшую канистру наперевес, короткими перебежками ринулся к автомобилю. Бензин вылил на багажник, поближе к баку, обильно смочил землю в радиусе двух метров. Глянул внутрь через приоткрытое окно. На фото – моя дочь. Плесканул от души на переднее сиденье. Светло-русые зачесанные назад волосы, рассыпались по плечам. Беззаботный, чистый лоб. Большие глаза цвета крепко заваренной ромашки. Два бугорка на кончике чеканного носа. Острый подбородок. Губы Нинкины. Между сжатыми плотно, проскочила неровная линия-молния.

Куда бы ни стремился, всегда – к тебе. Какими бы неправедными тропами ни крался, возвращался с восходом солнца, на улицу мечты. Под черепичной крышей с весело дымящей трубой, притаилась тихая, семейная радость. Знаю, письма по е-мэйлу, отправленные мне, сочинялись наспех Ниной. Святое подражательство. Забота о связи поколений.

Соня забросила куклы и мягкие игрушки. Сидит в ванной, гонит к смывному отверстию красноватые, сморщенные кусочки девственной плевы. Саднит внизу. Взрослый, изведанный избранник травит про нее небыль, продает технологию насилия прыщавым, злорадным юнцам. Она клянется не выходить замуж, не иметь детей.

Бросаю в салон туго скрученную пылающую бумажку. Магнитола жует:

Выкинул пустую емкость в густую траву, присел на бетонную плиту в метрах двадцати от Ауди, тихо посвистывая. Взмок от волнения. Ливер внутри перетрясся. Покрутил головой, заметил слева от себя на опушке леса Домирчика. Тот внимательно наблюдал. Медленной, уверенной походкой сытого тигра двинулся в мою сторону. Меня охватило нервическое, нездоровое веселье. Сложил ладони рупором:

– Я Нинку долбил прошлой ночью!

Он споткнулся, поломал ритм собственных шагов, пытаясь сохранить равновесие, заколыхал пивным животом. Рванулся вперед. Тысячи воздушных шаров проткнули шилом одновременно. Ударная волна бросила меня навстречу Домирчику. Заистерила обворованной пенсионеркой сигнализация. Лишилась сознания. Ястребиные, обычно, жуткие меткой прицельностью глаза, встретили испугом и недоумением. Между ними напряженно-выгнутая натянутым луком переносица. Видна каждая пора, капельки пота. Изведал первобытного страха! Уселся сверху искусным гончаром-ремесленником, принялся месить редкую, фарфоровую глину. Домирчик подо мной постанывал симулирующей блядью.

– Не убивай, Яша! – прошелестел хрупким, керамическим ртом.

Я продолжал возделывать поля ярости. Через минуту, обессилел, упал, задыхаясь от невероятного садистского желания прикончить человека на месте.

Мы лежали на подушке из рыжей хвои. Домирчик рассказывал.

Утюжили дорогие гостиницы. В имперские времена, когда менты считались честными милиционэрами, не владели резиновым спецснаряжением, попасть в закрытый «Космос», населенный раскованными германцами и спесивыми англосаксами, было несложно. На дверях с аскетическим лицом раннего христианина, убранный продажными сединами, собирал скромную дань трехрублевыми рукопожатиями, швейцар Ягагр. Отпрыск космонавтов скитался по интернатам, спецшколам, пока родителей успешно раскручивали в центрифугах, прикармливали с тюбика, месяцами томили в изолированных бункерах. Они не выбрались на орбиты, проведя всю жизнь в ожидании запасными пилотами. Оставили в наследство кое-какие дневниковые записи и несбывшуюся мечту в емком имени сына. Расшифровывалось: я Гагарин. То ли хотели прослыть тщеславными выразителями начала космической эры, то ли намекали на сомнительное родство с человеком, позволившим себе, на виду у первых лиц страны, развязано прошагать от трапа самолета до правительственной трибуны в вечность.

Запомнил его пленным перед всходом на эшафот. Светлым пятном рубашка, темные в блестящую полоску брюки. Шлейфом звездного мальчика, волочащиеся за ним гачи, скрывали толстую ортопедическую колодку. Одна нога короче другой с детства. Чисто выбритый, поскрипывающий лакей по прозвищу Яга.

Проглаживать разрешалось первые два этажа. В подвальных помещениях бассейн и бильярд. Выше, где располагались номера для иностранцев, работали проститутки, кидалы, особисты. Фарцой занялся случайно. Один малый с Таганки угостил жвачкой и «Мальборо». Договорились. Толкал ушлым официантам в кабаки. Первые разы за мной присматривали, после доверились. Понадобились шмотки, свели с Лазаревым.

– Мечи все, что можешь, – инструктировал он, – кроме валюты и ювелирки. Джинсы, тряпки у девочек на хазе. В дипломате носи. Верхние полки не занимай, в лифте застрянешь. Два-три дня в неделю шведский стол, выпивка, шары. Почаще на подмену срывайся, иначе отсвечивать будешь.

Познакомился с полезной Анжеликой Бэмс. Вытертая кошка, примерно за тридцать с широкими, натруженными бедрами. Плату брала вещами. Анжелика не торговала телом, а дарила за вознаграждение. Так дарят домашних животных. В каждой комнате для зарубежных гостей имелся увесистый, подарочный путеводитель по историческим местам оплота Советов. На последних страницах, предназначенных для восторженных отзывов на английском, подробно записывала привычки и характер очередного клиента, утомленного от приятной работы, прилегшего на диван. Училась облекать в художественную, мелодраматическую манеру неприглядный документализм. Швейцар помогал править корявые бабьи слезы. У него в ту пору отдельной книгой издались дневники покойных родителей. Одни из первых разрабатывали методики нейролингвистического программирования. Выполняли военный заказ: программирование субъекта на определенные поступки и управление им на расстоянии. Разработали солидную теоретическую базу. До практических опытов не дошли. Книжку изъяли из печати. Исследования засекретили.

На зыбучем писательском увлечении даже роман возник, пока не погребло обоих. Ночью у «станка». Утром спешит с литературными заметками подмышкой, словно законопослушная служащая с папкой рабочих отчетов. Чудная была. Невыносима, порой, колкая до желчи. Размякнешь, вонзит коготок. Одновременно до стыда, наивна, непосредственна. Состав девок не обновлялся годами. Если кто-либо вырывался оттуда, пропадал навсегда.

Позднее на валютные лабазы подтянули. Добывали чеки для кидал, они их обменивали на аппаратуру: фотоаппараты, магнитофоны, первые видаки. Тогда пошло разделение на группировки. Под нижегородскими коптились. Сотрудничество основывалось на многолетних, проверенных связях и личном доверии. Мне семнадцать вдарило. В институт поступил. На втором курсе забросил. Выхлопывал за день средний месячный заработок. Никто не осуждал. Комсомольские вожаки пытались контролировать «утюгов» или пользовались негласно нашими услугами. Впоследствии, духовные пастыри молодежи первыми растопили кровавые бани по переделу прибыльных мест. Умных и порядочных из своих перестреляли, запугали, задвинули. Незадолго до отмены в УК статьи за валюту, влип. Чистил одного вредного бюргера. Просек кассету «Kraft werk». Первыми заиграли электронную музыку. Может, слышал, нет? Я от «The man-machine» балдел. Говорю: продай! Ни в какую! Уперся! Поломал отдать за фунты. Сейчас, через много лет соображаю: спланированная провокация. Разъясни, зачем Курту стерлинги? Выручил Лазарев. Взял вину на себя. Признался: покупателем был, мне только передать доверил. Участники сделки подтвердили. Свидетелей нашли. Поднажали на кого следует. Лазареву не привыкать, за плечами несколько ходок. От «Космоса» отлучили. Торговал видеокассетами, дисками. Магазин открыл. Конкуренты сожрали, сюда переехал.

Яков подмерзал. Подняться первым, значит, признать поражение. Не посмел.

– Заткнись! – воскликнул он. – Лучше скажи, где моя дочь?

В ответ – продолжительное, оглушающее молчание.

Тишина бывает разная. Одна существует в миг перед молитвой, когда слово только подразумевается. Другая, крепко пеленает сознание человека, отрицающего мир. Третья наступила сейчас. Засквозила разочарованием в обращении к Всевышнему и тоскливым, вынужденным прозябанием среди отвергнувших земную юдоль.

Наконец, Домирчик сердито засопел, заворочался, полез в карман. Попросил подключить блютуз на мобильнике. Выгрузил объемный файл.

– Ты, пойми, – произнес он, – я, обыкновенный лавочник. Меня попросили с тобой встретиться. За ненужную информацию, хорошие деньги не платят. Заодно Лазареву давний долг вернул. Теперь мы квиты.

Яков приподнялся на локте, перекинул через шею гибкое лассо наушников, провалился в поток белого шума. Должно быть, в нем захлебнулось не одно эхо давних радиограмм и военных шифровок.

Послание началось с обращения к родному ребенку. Простуженному баритону вторил грудной фальцет. Сожалели о слабом здоровье. Советовали беречься, устраиваться поудобнее. Сокрушались о невозможности частых встреч. Разлуку измеряли гибельными парсеками, расходы на воспитание – терабайтами внимания и заботы. Из сумбура бесполезных причитаний и обманутых ожиданий нелегко было откидать на скользкий дуршлаг памяти самое необходимое.

Терминология, интонация и паузы указывали на следующее содержание в тексте, как, если бы, допустим, делали доклад о колонии чужеродных, примитивных микроорганизмов, обнаруженной на дне кратера из-под крупного метеорита (координаты падения прилагались). Наполненные вязкой, бессмысленностью слова, повторялись с определенной периодичностью, воздействовали на подкорку головного мозга. Отличались четким ритмико-мелодическим строем, ассоциативным цветовым рядом. Некоторые проговаривали задом наперед. Значения слов отсылали к сравнительной этиологии обитающей на границе vita и morte[6] плесени. Губительность информации заключалась в стремительном переходе буквенных сочетаний на электронный формат вирусов, по определению безымянных файлов. Они прикреплялись к любой, скаченной из инета программе, тем самым, увеличивали ее размер. При инсталлировании воспроизводили самих себя. В повторном клике тиражировали двойников еще раз. Таким образом, размножались до бесконечности, обрушивали жесткий диск ПК или центральную нервную систему, в зависимости от того, куда внедрялись, при отсутствии строго поставленной задачи. После успешной реализации оной, уникальные качества затирались до запрета на идентификацию человеческой личности. Биологический механизм снова готов к приему нового приказа, его последующему выполнению всеми доступными методами и средствами. Ученые не могли объяснить странный симбиоз простейших с искусственным интеллектом. Возможно, это были последствия реэволюции отдельных сложных белковых соединений в архаичную, фактически бессмертную форму жизни.

Звонко ударились об пол, покатились в бесконечность пуговицы от кофточки. Ужасно тугой бюстгальтер! Нина рассмеялась. Яков припомнил детскую игру. Стащил бобинную кассету из дома (потом получил от отца), ловко опутал двор, спрятался в кустах. Прохожие спотыкались, ругались, озирались по сторонам. Большая грузная тетка, соседка по площадке изловила Яшу. Накрутила уши, заставила чистить двор от легких, коричневых нитей. Он запутался в пленке, упал, расцарапал коленку.

Потом Яков несся по главной улице города. Нарушил соглашение с Домирчиком: не спать с Ниной. Тротуар перегородила полицейская машина. Якова привезли в отделение, бросили в камеру.

Вечером вошли к нему двое.

– Ага, вот он, пьяница и дебошир! – громко произнес капитан. – Что молчишь? С бодуна бо-бо?

– Я не пьян.

– Сопротивление?! Колунов, разъясни ему, кто здесь право имеет! – Встать! – крикнул крепыш.

Поднялся со скамьи. Получил удар резиновой дубинкой под колени, упал на четыре точки.

– Бей хорошо, но аккуратно, чтобы следов не оставлять, – услышал голос капитана.

Следующий получил по спине, потерял сознание.

Очнулся, ощутил боль во всем теле. Ломило мышцы, словно после хорошей физической нагрузки. Потрогал лицо. Чистое, не тронули. Не знал, сколько времени провалялся. Дверь открылась, вошел капитан.

– Оклемался, герой! – усмехнулся он. – Тебя же предупредили, как человека. Сказали, уезжай, а ты, что же, удумал, выползень? Порядочным людям жить мешаешь. Ничего, мы тебя воспитаем. Это наша работа.

– Позвонить можно?

– Можно Машку через ляжку!

– Имею право.

– Не понял?

Капитан провел пальцем по тонкой щеточке усов над верхней губой, приосанился, расставил широко ноги, большие пальцы рук заткнул за ремень и резко ударил в грудь сапогом.

– Удовлетворен в правах?

Отдышался. Неожиданно Якова охватила отчаянная ярость. Собрал силы, вскочил на ноги, сделал шаг к капитану. Он не ожидал прыти, попятился. Оправился, зло сощурил глаза:

– Хочешь задушить? Давай, я помогу тебе.

Расстегнул две верхние пуговицы и ждал, когда руки Якова сомкнуться на его бычьей шее.

– Что же ты медлишь, паскуда! – прохрипел капитан. – Это уже на срок тянет. Давай же!

Яков опустил голову.

– Арры! – зарычал капитан, пнул в живот.

Отлетел, ударился о стену затылком. Закружилась голова, вытошнило. В камеру вошел крепыш, зашептал на ухо капитану. Тот изменился в лице.

– Она здесь?

– Так точно.

– Я пойду, а ты его в порядок приведи!

– Слушаюсь!

Держал в руках бутылку водки и стакан. Усадил на скамейку, обтер лицо носовым платком, плеснул водки в стакан, поднес к губам.

– Пей! За тобой дама пришла. Ждет.

Водка колючим теплом рассыпалась по организму. Придерживая, вывел из камеры по длинному коридору. Прошли через «вертушку». Нина сидела на маленьком стульчике прямо у входа. Возле нее крутился капитан. Улыбчивый и галантный. В кулаке была зажата тысячная купюра. Глянул на Краснобаева, спрятал руку за спину.

– Вот, – кивнул, – ваш кавалер в лучшем виде! Свежий, румяный!

Нина нервно прикусила губу.

Яков по-прежнему лежал на голой земле. Домирчика рядом не было. Солнечный свет упорно цеплялся за ветви деревьев, медленно сползал вниз, не желал гаснуть. Показались подвыпившие подростки.

– Гля! – крикнул один из них, – сгорело!

– Не, прикинь, это НЛО приземлялось.

– Приколись, мертвец!

– Да, ладно?

– Вон, за фундаментом!

– Снимай, скорей! Шевелится!

Яков поднялся. Мальчишки прыснули в стороны. Отряхнулся. Жуткая головная боль пульсировала, отдавала в конечности. Выгоревший каркас машины исчез. Осталась полукруглая, выжженная поверхность. Рядом натоптано. След от тяжелого грузового автомобиля. Было ли все это с ним, не было? Где та, выверенная до мелочей, настоящая реальность? Огляделся. Вокруг металлической стружки насыпано. Споро местные мужички работают. Неужели на лом сдали? Еще принимают? Жуткий страх умирания погнал Якова через чащу, исхлестал гибкими прутьями ивняка, вывалял в пахучем муравейнике и дальше, дальше на вокзал, в поезд. В ранние морозы, в последний вагон.

Ожидал внимательного проводника с обжигающим резным подстаканником. Высматривал в окнах линии электропередач. Они резали неровными кусками чащобный торт. Провожал забытые полустанки с обветренными, желтыми флагами, мерцающие семафоры, гибкие, стальные косы железнодорожных развязок и мостов. Блестко оранжевели крышами дачные новоделы. Неприютный поселок на берегу безымянной реки с согбенными фигурами жителей у рубленной лунки, проплывал оторвавшейся льдиной.

О, бескрайняя русская Азия, убранная снегами и медвежьими схронами, исхоженная казаками и каторжанами! Удастся ли преодолеть твои пространства?

Рекламная вывеска привокзальных часов показала: вовремя. Соединения подвижного состава вздрогнули, заскрежетали, успокоились. Свет громоздких аккумуляторных фонарей пролился на рельсы подсолнечным маслом. Послышался ритмичный перестук длинноруких молотков. Началась сутолока, разговоры, смех. Поклажа вновь прибывших пассажиров водворилась на третьи полки. Торговцы забегали, впихивая колбасу и пиво. Истекли минуты ночного стояния под замороженным Красноярском. Дальше на восток, где темнеет влажной выпуклостью, незваный пришелец из бескрайней, холодеющей бездны.