Читать книгу Грааль клана Кеннеди - Екатерина Барсова - Страница 5

США, 1960 год

Ах, как он любил Америку конца пятидесятых годов! Золотые денечки были для страны! Потом многие, кому довелось жить в Соединенных Штатах в то время, вспоминали о нем с ностальгией. Те времена уже никогда не вернутся, времена кумиров, ярких людей, голливудских звезд, которые были не девчонками и парнями с соседского двора, а настоящими небожителями. И, конечно, она, богиня Голливуда – Мэрилин Монро.

Он был тогда совсем мальчишкой, учился в школе советского посольства в Вашингтоне, и пребывание в Америке стало для него одним из самых ярких и счастливых впечатлений жизни. Отец работал в посольстве, был вечно занят, и они с матерью каждый раз с напряжением и тревогой ожидали его возвращения домой после трудового дня. Кругом были враги, и расслабляться не стоило: мать ужасно боялась, что отец поддастся «прелестям капиталистической жизни» и как-то скомпрометирует себя – либо свяжется с девицей легкого поведения, либо его завербует ЦРУ. Об этом мать однажды сказала ему шепотом, когда он спросил, почему мама ходит заплаканной уже с утра. Но все тревоги и страхи матери он понял гораздо позднее, а тогда просто наслаждался тем, что вел не такую жизнь, как большинство его сверстников в Советском Союзе.

В доме были журналы, которые он мог часами рассматривать – все было незнакомым, ярким, веяло другой жизнью: шикарные автомобили, небоскребы, улыбчивые крепкие мужчины… А девушки! Каждая из них была богиней, достоянной внимания и преклонения. И жгучие брюнетки – решительные, смелые, как Ава Гарднер. Или сладкие карамельные блондинки – как Мэрилин…

А музыка! Джаз…

Эти золотые ноты блюза, которые выводил Би Би Кинг… Они заставляли больно и сладко сжиматься сердце, обещая что-то волшебное и несбыточное. Повзрослев, он не утратил любви к джазу, до сих пор любил его слушать, особенно когда оставался один…

Впервые он услышал имя Кеннеди, когда однажды отец вернулся домой и сказал:

– Джон Кеннеди выдвигается на пост президента США. Этот парень еще даст всем прикурить!

– О чем ты? – откликнулась мать.

– О Кеннеди! Он еще задаст всем шороху. Парень ворвался в политику, растолкав всех локтями. И нажил себе немало друзей и врагов. Он слишком высоко взлетел, а этого не прощают. Но нам вроде бы бояться нечего. С СССР он ссориться не станет, у него куча внутренних проблем, которые он должен решить в первую очередь.

Хотя дети сотрудников посольств и росли в относительной изоляции, все же веяния мира доходили и до них. Иногда он читал газеты, которые приносил отец. Это было так странно – знать, что твоя родина – лучшая страна в мире, страна победившего социализма, а на страницах газет читать о «русской угрозе», о том, что «Советы мечтают установить коммунистические режимы по всему миру», и о чем-то в том же духе.

Отец, к которому он однажды обратился за разъяснениями, ответил:

– Тебе еще рано задумываться о таком. Поговорим позже. Большинство тех, кто пишет на эти темы, никогда не был в СССР и не разбирается в истории и вообще мало в чем разбирается. Журналисты пишут так потому, что это редакционное задание, спущенное сверху. Вот и все.

– А у нас? – шепотом спросил он. – Тоже пишут по заданию сверху?

Отец нахмурился и строго сказал:

– Чтобы я такого больше от тебя не слышал! Никогда!

Вопросы и осадок остались, но спорить с отцом он не решился.

Читая американские газеты и журналы, он словно погружался в другой мир. Впрочем, так оно и было. Этот мир был расцвечен всеми красками, как радуга: красивые девушки, музыка, кайф, легкость и необременительность… Свобода, которая в то время казалась таким сладким и запретным плодом.

Потом он понял, что все имеет и обратную сторону, но тогда об этом не знал…

Он любил смотреть телевизор, когда в кадре появлялся Джон Кеннеди: тот, казалось, сразу занимал собой все пространство. Лучезарная улыбка, взгляд человека, который уверен в себе и лихо обходит на поворотах других, но делает это с такой милой мальчишеской гримасой, что невозможно не поддаться его обаянию… «Я – хороший парень, и, выбрав меня, вы не прогадаете, вы сделаете лучший выбор в своей жизни», – говорил весь его облик.

Он не сразу понял, что влюбился в Кеннеди – точнее, в его образ. Джон Кеннеди выглядел как принц из волшебных сказок. Все развивалось по сказочному сюжету: большая дружная семья, красавица-жена – необычная, с диковатым взглядом, но вместе с тем утонченная аристократка. Они хорошо смотрелись рядом. На него работал весь клан Кеннеди, и Джон обязан был выиграть. Это семейство шумных напористых ирландцев – будто выпавшие из одного гнезда прожорливые алчные птенцы, которым всего было мало – славы, богатства, влияния. Они всерьез намеревались завоевать Америку и шли к своей цели.

Отец непонятно почему ходил то мрачным, то веселым. Эти перемены настроения угадать было трудно. Как он понял, на работе у отца были трудности, связанные как раз с предвыборной кампанией. В Москве думали, чего ожидать от нового кандидата, делали прогнозы, просчитывали ситуации.

Однажды отец сказал, что они едут в Нью-Йорк. Всего на один день.

Он помнит до сих пор этот изумительный Централ-парк в Нью-Йорке, знаменитый мостик, воспетый художниками, темно-синюю гладь озера…

Была осень. Яркая, огненная, по-летнему тихая и солнечная. Листья всевозможных расцветок окрасили город в разные тона, и от этого Нью-Йорк выглядел не высокомерным мегаполисом, а каким-то свежим, юным. Они с отцом сидели на скамейке в парке, открывался прекрасный вид на озеро и город. Отец повернулся к нему и сказал:

– Сейчас я познакомлю тебя с одним человеком. Он очень хороший журналист. Один из лучших в нашей стране. Настоящий профессионал своего дела.

Мальчик с трудом оторвал взгляд от двух девушек, бегавших наперегонки. Девушки весело смеялись, и взрывы смеха доносились до них. Одна была одета во что-то ярко-желтое, другая – в клетчатую юбку и серый пуловер.

– Да? И кто он?

Отец немного помедлил, а потом проговорил:

– Журналист Валерий Корин.

Мальчик сдвинул брови.

– Ты часто говорил о нем. Теперь я вспомнил.

– Да. А теперь пора познакомиться вживую. Он очень занятный человек.

Что имелось в виду под этим словом, отец уточнять не стал.

– Постарайся произвести на него положительное впечатление. Это единственное, о чем я тебя прошу.

– Я понял, пап. – Ему было даже странно, что отец так волнуется. Тогда он не придал этому никакого значения. И только потом понял, почему произвести впечатление на журналиста Корина было важно.

Валерия Корина они увидели издалека. Мужчина шел быстрым шагом, сутулясь, как нахохлившаяся птица, а его серый плащ от порыва ветра напоминал распростертые крылья. Он поднимался к ним на холм, отец еще издалека помахал ему рукой, а тот, приложив руку к глазам козырьком, помахал в ответ. Когда Корин подошел ближе, мальчик поразился: какие у него крупные руки, и лицо, как будто бы его лепил скульптор. Чуть скошенный подбородок и странный взгляд. Чем-то глаза журналиста напоминала рыбьи – в глубине их мерцала сонливость. Но это впечатление было напускным и обманчивым. На самом деле Валерий Игнатьевич ничего не упускал из вида, просто у него был такой имидж: спокойного равнодушного человека, но в реальности он быстро все присекал и моментально анализировал со скоростью лазера. Что со стороны было не видно и не заметно и позволяло ему наблюдать за людьми, не обнаруживая своего интереса.

Корин подошел к ним и вскинул руку вверх.

– Привет, пионер!

– Он уже комсомолец, – сказал отец, чуть ли не заискивающим тоном.

Мальчика это удивило: обычно отец говорил быстро, четко, как диктор на телевидении.

– Как дела?

– Хорошо, – ответил он.

– Чем увлекаешься?

– Дельтапланеризмом. Хочу стать летчиком. Или историком, – немного подумав, добавил мальчик.

– Историк – это хорошо. А журналистом?

– До этого еще далеко, – вставил отец. – Выбор профессии – дело ответственное. Тут нужно с умом подойти, чтобы не ошибиться. Как говорится: семь раз отмерь, один – отрежь. Так что нам торопиться некуда.

– Тоже верно, – кивнул Корин. – Ошибаться нельзя. Вот я знал с детства, что стану журналистом. Нравилось писать: ярко, остро, обо всем, что вокруг нас. Обозначать проблемы, помогать их решать, воспитывать и прославлять человека труда, нашу социалистическую родину. Я всегда знал, что врагов у нас много и с ними нужно беспощадно бороться. Не расслабляться. Мы ведь здесь находимся в стане врага. – При этом глаза ощупывали собеседников. И вдруг без всякого перехода Корин спросил: – А Америка нравится тебе?

– Да. – Но, перехватив укоризненный взгляд отца, мальчик поправился: – Но наша страна лучше.

– Правильно. Так и должно быть. И всегда помни об этом. Не забывай. Впрочем, твой отец и не даст тебе забыть, – сказал журналист с легкой усмешкой.

Мальчику эта усмешка не понравилась, а вот отец отнесся к ней серьезно, даже слишком: он покраснел и странно дернул головой – не то в знак согласия, не то в знак отрицания.

– А кто, по-твоему, победит на выборах? Кто станет президентом США?

Не задумываясь, он выпалил:

– Джон Кеннеди.

– Да ты хорошо в политике разбираешься. Молодец! Ну-с, молодой человек, – теперь Корин смотрел на него насмешливо, – может быть, оставишь нас с отцом наедине? Двум взрослым людям нужно потолковать между собой о взрослых делах. Без свидетелей.

Без свидетелей, резануло его. Как будто бы он был ябедой или стукачом. Он умел хранить секреты и никогда не выдавал их. И прекрасно понимал, что такое настоящий секрет. Иногда отец подходил к нему и говорил: «Я знаю, что ты мужчина и умеешь хранить секреты, я уверен в этом и поэтому могу тебе доверять. Ты же все понимаешь…» Эти слова наполняли его гордостью. Он был нужен отцу, тот доверял ему… Мальчик, как парус, сразу надувался ветром собственной значимости. Отец никогда бы не отослал его. Он знал, что его сын – не предатель. Легкая обида кольнула в сердце. Но отец ласково потрепал его по плечу:

– Иди!

– Да, конечно.

Он побежал по склону холма чуть ли не наперерез двум девчонкам, по-прежнему заразительно смеявшимся. Они мельком посмотрели на него и побежали дальше. У одной из девушек были чуть раскосые глаза и ямочки на щеках. А волосы – рыжие и на солнце казались еще рыжей, как будто кто-то плеснул на них из ведра с краской цвета меда. Он покраснел и отвернулся, а потом сел прямо на траву. Пахло теплом и скошенными травами. Мальчик обернулся и посмотрел на отца, беседовавшего с Кориным. Отец выглядел озабоченным, серьезным, а журналист махал руками, словно разговаривал с глухонемым.

«Странный какой-то, – подумал он, – вроде бы дядька неплохой, но как посмотрит, не по себе становится. Взгляд как иглой протыкает. И почему-то отец его… побаивается. Да-да, несмотря на свой возраст, я вижу, что побаивается. Чудно как-то!»

Он сидел на траве и вдруг неожиданно подумал о своем будущем. В последнее время он стал думать о будущем не отвлеченно, а вполне конкретно, реально. О том, кем он станет, что с ним будет… Больше всего хотелось стать летчиком и смотреть в небо твердым взглядом, прикрывая ладонью глаза от солнца. Летчики – это класс. «Им покоряется стихия» – вспомнил он какой-то плакат из журнала. Но… если совсем честно, и под ложечкой как-то странно засосало… хотелось бы остаться в Америке, в Нью-Йорке. Этот город ошеломлял, он был как пестрый наряд клоуна – яркий, разноцветный… Небоскребы, как огромные карандаши, своими остриями касающиеся неба, жители такие разные: и работники контор – строгие, в галстуках и костюмах, и молодежь в модных джинсах, и девушки на каблучках с пухленькими губами, и негры, которые были ему в диковинку. Один из них играл на саксофоне, он остановился послушать, но отец дернул его за рукав, и они пошли дальше. А жаль! Такая классная музыка лилась из-под пальцев этого старого опухшего негра в пестром балахоне и вязаной шапочке на голове. Мальчик еще раз посмотрел на отца и Корина: все разговаривают. А если все-таки… остаться здесь, в Америке. Но как?

Он выплюнул пожухлую травинку и растянулся на траве. Осеннее солнце было расслабленным, ленивым и грело как бы нехотя. Незаметно дрема сморила его, и он не сразу услышал, как подошел отец.

– Просыпайся, нам пора.

Он открыл глаза и сел, отряхивая брюки.

– Ты один? А где…

– Валерий Игнатьевич уже ушел. Тебе привет передал. Как он тебе? – внезапно спросил отец.

– Нормально. Мы с ним еще увидимся?

– Конечно, хотя, может быть, лучше… – но свою мысль отец не закончил.

А через несколько месяцев всю Америку охватило ликование – президентом стал человек, который обещал перемены. Джон Фицджеральд Кеннеди. 35-й президент США.

Волжский город. Наши дни

В поезде народу было немного. Рядом были свободные места. Маруся поставила переноску с котом на кресло справа. Кот глухо, недовольно поворчал. Маруся наклонилась к нему и шепнула:

– Потерпи, товарищ Фалерский. Скоро будем на месте.

В поезде Маруся подремала, потом проснулась, посмотрела в окно: зеленые деревья, синее небо без облаков – ровная яркая синева… Вспомнила про бумаги, найденные в тайнике, и решила почитать, чтобы скоротать время.

«Вести дневник мне посоветовала моя русская переводчица Римма. То есть не посоветовала, а просто мимоходом сказала, что многие русские писатели вели дневники, и при этом как-то странно посмотрела на меня. В мозгу что-то щелкнуло, и я подумал – почему бы нет? Это мне поможет избавиться от чувства страха. Я знал, что все будет так, как я захочу, но иногда меня терзали сомнения, и я казался самому себе слишком самоуверенным.

Но, наверное, стоит начать с самого начала – с моего детства. Хотя оно было ничем не примечательное. Я даже не могу вспомнить какие-то особо счастливые моменты. Или их не было? А может, они стерлись из памяти. Но так быстро? И что со мной происходит? У меня было два брата? Или один? Вроде с одним я поссорился… Или он умер? И куда деваются люди, которые исчезают из нашей жизни? Но начну строго по порядку. Хотя всю жизнь разрывался между порядком и анархией. Меня принуждали быть как все, вписаться в существующую жизнь, а мне хотелось ее разрушить…

Я родился в Новом Орлеане 8 октября 1939 года. Кроме меня, в семье было еще двое детей – Роберт и Джон. Джон был сводным братом от первого скоротечного брака матери, о котором она практически никогда не говорила.

Самое первое воспоминание моего детства – озабоченное лицо матери, склонившейся надо мной. Она не улыбалась и не выглядела счастливой, а смотрела именно сосредоточенно-озабоченно, словно мать ожидала увидеть кого-то другого вместо меня. А может быть, она была не рада моему рождению? Ведь отец умер, когда я еще не появился на свет. И скорее всего, она уже тогда хотела избавиться от меня, но было уже поздно. Вряд ли ей доставило радость мое появление. Лишняя обуза, лишние хлопоты….

Так мы и смотрели друг на друга. Я – на мать, она – на меня, как будто бы примерялись друг к другу, оценивали и думали, как нам жить вместе. Смешно сказать, но почему-то я думаю, что все было именно так. Говорят, что младенцы мало что соображают – это неправда, просто они не могут выразить словами. А потом случилось и вовсе не понятное – горячая слеза упала мне прямо на лицо, и я недовольно поморщился. Мать смотрела на меня с тревогой, и я было собирался заплакать, но почему-то затих. Я вдруг понял свою глубочайшую ненужность никому. Я не мог это выразить ни словами, ни чувствами, наверное, только чувствовал кожей. Да, именно так, нутром и кожей я понял это. И понял, что так будет всю мою жизнь. Наконец робкая улыбка появилась на лице матери, а я закрыл глаза. Я ей не верил, мне хотелось остаться одному. Если бы кто-то прочитал мой дневник, но я знаю, что этого никогда не будет, он бы сказал, что я крейзи, сумасшедший, и мое место в психушке. Или что я все придумал. Но клянусь: все было именно так.

Позже я понял, почему плакала мать и почему я закрыл глаза. Это было неосознанным движением – стремлением отгородиться от всего мира, которому я был не нужен.

Мать воспитывала детей одна и меня, двухлетнего, была вынуждена отдать в детский дом, где я провел тринадцать месяцев.

Я был там совсем один в чужом пространстве и с чужими людьми. И руки, которые прикасались ко мне, были холодными. И этот холод от прикосновений я запомнил навсегда. На всю жизнь.

Потом мы колесили по Америке, постоянно переезжая с места на место, нигде не задерживаясь и не пуская корни. У меня не было своего дома, дома, о котором я мечтал. Я ненавидел окружающую действительность, раз уж она не дала мне того, что я хотел.

Мать работала как каторжная, чтобы прокормить семью, и у нее не было времени на то, чтобы общаться с нами, своими детьми, разговаривать по душам… Но вряд ли мать вообще была на это способна. Она была яркой, сильной, волевой, принимала решения импульсивно, не задумываясь о последствиях. И еще она очень хотела выбиться из нищеты, но у нее плохо получалось. Она любила моего отца, но семейное счастье длилось недолго… Словом, она была невезучей женщиной, хотя упорно не хотела признаваться в этом.

Ей даже удалось выйти замуж в третий раз, но и новый брак был обречен. Яркая умная женщина, она не могла найти себя ни в личной жизни, ни в работе. Что могла предложить Америка в те годы женщине? Практически ничего. В то время царил культ домохозяйки, воспитывающей детей-ангелочков, когда муж был на работе и зарабатывал деньги, необходимые семье. А если мужа не было и женщина не обладала престижной профессией, то дела ее шли совсем плохо. Как у моей матери.

Мои старшие братья учились в военной школе, и когда ее окончили, вернулись к матери, мы снова жили вместе. Учился я неплохо, но терпеть не мог математику, лучше дело обстояло с гуманитарными предметами.

Я научился обходиться без людей и привык к одиночеству. Меня не тянуло в общество. Пример моей матери доказал: надеяться нужно только на себя. Люди всегда подведут. Когда ты постоянно переезжаешь с места на место – лучше ни к кому не привязываться, так ты не будешь потом переживать».

Маруся задумалась. Повертела листы бумаги. Интересно, что это? И почему бабушка спрятала эти записи? Она наморщила лоб. Возможно, это книга? В то время интересную запрещенную литературу перепечатывали и отдавали друг другу под страшным секретом. Были диссиденты, которые хранили запрещенную в СССР литературу, например, «Архипелаг ГУЛАГ». Может быть, это запрещенный текст? Но СССР уже давно не было, а бумаги оставались в тайнике. Бабушка могла забыть о них? Хотя она на память никогда не жаловалась. Непонятно…

Маруся еще раз пробежала глазами текст – писавший утверждал, что он родился в Новом Орлеане в 1939 году. Можно попробовать задать поиск в Интернете. Маруся вынула из сумки телефон. Но Интернет в поезде ловился плохо. После нескольких безуспешных пыток поймать Сеть Маруся решила пока отложить этот вопрос.

Она засунула листы в боковой карман чемодана. Поезд уже подъезжал к городу…

На вокзале Маруся поймала такси и попросила отвезти ее в центр. На первое время она собиралась снять гостиницу. А потом посмотреть, что и как.

Деметрий недовольно пробурчал, когда перевозка была втиснута между ее боком и сумкой. Маруся из-за кота села на заднее сиденье.

– Потерпи! – шепнула она. – Скоро будем на месте.

Недовольный взгляд кота был ответом.

– Ну что, поехали? – спросил шофер, смотря на нее в верхнее зеркальце.

– Поехали!

Мимо проплывал город: высотки окраин сменились историческими кварталами: двух-трехэтажная постройка, нежно-голубые и бледно-желтые домики, лепнина, балкончики….

– Вы тут впервые?

– Впервые….

– По делам или как?

– Пока не знаю.

– Это как? – удивился шофер.

Она рассмеялась.

– А вот так… – Ничего объяснять не хотелось.

Между двумя домами в глубине за зеленой оградой показался одноэтажный домик с пышной красной геранью на окне. Рядом с геранью стояла плетеная корзинка, а в ней – мотки пряжи: голубые, желтые, бордовые… Такая же корзинка была у ее бабушки Елизаветы Федоровны….

– Стойте! – крикнула она. – Остановитесь.

– Мы еще до центра не доехали.

– Не надо. Остановите здесь. Я выхожу…

Шофер недоуменно пожал плечами.

– Нужно крюк сделать, тут и парковаться нельзя.

– Ну так сделайте….

Машина остановилась недалеко от чугунной ограды.

Чемодан был вынут из багажника, одна сумка через плечо, в руках переноска.

– С вас – триста рублей. Вот телефончик, если что, звоните… – Шофер был немолодым, с обвисшими усами и выщербленным зубом спереди.

– Спасибочки.

Машина уехала, а Маруся сделала два шага вперед.

– И что нас там ждет, Деметрий? – спросила она вслух. Мимо прокатил мальчишка на велосипеде. Он вильнул и чуть не выпустил руль из рук.

Маруся опустила глаз и увидела, что Деметрий прижался мордой к решетке и открыл рот. Как в фильме ужасов.

Мальчишка загляделся на кота…

Маруся толкнула калитку и оказалась в небольшом красивом дворике с двумя клумбами. Зеленая травяная дорожка, весело петляя, шла к дому. Она поставила чемодан на газон и направилась к домику. Дверь распахнулась; пожилая женщина, возникшая на пороге, ничем не напоминала ее бабушку: высокую, худую, с аккуратно уложенными волосами. Нет, старушка, стоявшая перед ней, была плотной, низенькой, с круглым лицом, на щеках две ямочки. Одета в пестрое платье, а в правой руке держала половник.

– Вы к кому?

– К вам. Вы жилье не сдаете?

– Нет.

– Жаль, – вздохнула Маруся. – Я хотела у вас остановиться. Мне очень домик понравился.

– Приезжая?

– Да.

– Надолго?

– Пока не знаю.

– Заходи, чай попьешь, а там видно будет.

– Я не одна.

– А с кем? – не поняла женщина.

– С котом. Деметрием.

– Да ну! А что за кот?

Маруся выпустила Деметрия из сумки, и тот некоторое время сидел, недовольно щурясь от света, потом чихнул и, задрав хвост, прошелся.

– Красавец!

Рыжая шерстка блестела, переливалась на солнце.

– Пусть он пока у вас погуляет.

– Да пусть гуляет. Не жалко.

Домик внутри был волшебный: печка с изразцами, огромный самовар в углу, на стенах декоративные тарелки с видами города и большой сотканный из лоскутков петух.

Чай был горячим, с баранками и пирогами. Маруся пила чай, обжигаясь, дула на кипяток.

– Ну рассказывай теперь. Зачем к нам приехала?

Маруся неожиданно для себя рассказала Капитолине Михайловне – так звали старушку – практически все. И про подлеца Константина, и собственное отчаяние, и бесперспективность жизни. Она так и выговорила, без запинки, два раза: «бесперспективность»… И заплакала, хлюпая носом. Стало себя жалко.

– Ох, какие же вы все глупые, – протянула Капитолина Михайловна. – Глупые-преглупые. Раз любовь кончилась, так и жизнь закончилась. Так, что ли?

Маруся заревела в полный голос.

– Ладно, допивай чай, отдохни, а потом решим, что с тобой делать. Сейчас пообедаем с тобой.

– Да я не хочу, аппетита нет никакого.

– Как это нет? А картошечка рассыпчатая, огурчики малосольные, грибочки маринованные, рыбка свежая… Борис Семеныч принес. А ты – аппетита нет…

Капитолина Михайловна расставляла тарелки с едой на столе: все лоснилось, пахло, источало ароматы, выглядело, как на голландских натюрмортах… И – да: картошечка таяла во рту, огурчик хрустел на зубах, от грибочков текли слюнки, а рыбка….

– Можно еще рыбки? – попросила с набитым ртом Маруся и смутилась. – Ой, я, наверное, что-то не то сказала. Снахальничала…

– Все нормально. Рыбки ешь сколько сможешь. Борис Семеныч еще наловит.

Маруся не помнила, как она дошла до кровати, а потом рухнула во что-то мягкое, пышное и уснула…

Проснулась она от того, что отчаянно мяукали. Маруся открыла глаза. На подоконнике сидел Деметрий и издавал истошные звуки.

– Ты как? – спросила Маруся и, вскочив с кровати, подошла к подоконнику.

За окном был сад. Маленький, но настоящий. Две огромные яблони, одна из которых своей тяжелой веткой с налитыми зелено-красными яблоками почти дотягивалась до подоконника, другая росла поодаль. Стояла еще ива с плакучими ветвями и декоративный прудик с искусственными утками.

– Маруся! С добрым утром! Проснулась? – услышала она голос Капитолины Михайловны. – Тогда сейчас чайник поставлю.

За чаем Маруся сидела, сжавшись: было жаль покидать этот домик.

– Деметрий вас не беспокоил?

– Кот-то? – откликнулась хозяйка. – Нет. – И улыбнулась: ямочки на щеках обозначились еще сильней. – Он всю ночь гулял. Пришел под утро, весь в росе. Кофе или чай?

– Кофе, если можно.

– Можно, отчего ж нельзя.

Когда завтрак был закончен, Маруся встала.

– Спасибо, сколько я вам должна?

– Нисколько, сядь. В общем, так, – протянула Капитолина Михайловна. – Живи пока у меня. Правда, комнатка, как ты видела, маленькая. Особых удобств нет. Так что, если вдруг захочешь в гостиницу или в более современные условия, обижаться не стану. Плата моя – десять тысяч рублей в месяц. Вместе с едой – пятнадцать. Но особых разносолов не жди. Выбирай! Подумай, что тебе подходит: мой дом или гостиница.

– Я согласна, – закивала Маруся. – Мне у вас очень нравится. А кот?

– Пусть живет… Ничего страшного. Он – парень, судя по всему, самостоятельный.

Маруся провела ладонью по волосам. Пора приступать к новой работе. Она вспомнила про бабушкины бумаги. «Новый Орлеан, 1939 год», – всплыло в памяти.

Новый Орлеан, 1939 год.

Маруся прошла в свою комнату и, взяв в руки телефон, забила в поисковике, и ей высветилось: Освальд Ли Харви – убийца президента Кеннеди…

Как странно! Почему у бабушки хранился его тайный дневник? Как он к ней попал? И почему бабушка никогда о нем не упоминала? Она его переводила?

Маруся взяла блокнот и сделала там пометку, написав: бабушка, Освальд Ли Харви. Как все это странно! И ничего на ум не шло! Какая-то непонятная загадка!

Она тряхнула головой и решила сосредоточиться на сегодняшнем дне и работе.

Маруся нашла в списке контактов телефон секретаря Королькова и набрала номер.

Двухэтажный особнячок – здание начала прошлого или конца позапрошлого века, выкрашенное в бледно-голубой цвет, – прятался в глубине двора за раскидистыми кустами сирени. Крылечко было оформлено затейливым козырьком с завитушками. Дверь закрыта. Маруся нажала на кнопку звонка-домофона, но не успели ей ответить, как дверь распахнулась, и выскочила тоненькая заплаканная брюнетка с распущенными волосами. Мелькнула короткая черная юбка и белая блузка. Маруся стояла и смотрела ей вслед.

Выбежав за ворота, девица повернула направо и скрылась с Марусиных глаз.

– Где она? – услышала Маруся позади себя зычный рык.

Она обернулась.

Прямо перед ней высился охранник.

– Там, – махнула рукой Маруся, – побежала направо.

– Ясно дело. А ты куда?

– К вам.

– К «вам» не бывает, – назидательно сказал охранник. – Конкретно к кому.

– Ну… к Королькову.

– К самому ПашСергеичу?

– Да.

– А от кого?

Марусе стало смешно.

– Можно пройти и все объяснить самому Королькову? А то я здесь стою и теряю время. Меня направили из Москвы, по договоренности.

– Так бы и сказала. Проходи, – и охранник отошел в сторону, освобождая путь.

В особняке пахло кофе и еще чем-то сладким, похожим на ваниль.

– Вторая дверь слева, – крикнул охранник. – Не ошибешься.

В комнате, куда вошла Маруся, находились трое. И, судя по всему, они о чем-то спорили, потому что из-за двери она услышала голоса на повышенных тонах, но стоило ей войти – все стихли.

За столом сидел Корольков, Маруся узнала его, утром она нашла фото в Интернете – светло-русые волосы зачесаны назад и открывают высокий лоб. Серые глаза, чувственные губы, на подбородке ямочка.

Он был генеральным директором строительной компании «АМТЕК», президентом банка «Волжский купец», а также был председателем культурного фестиваля «Волжские зори», кроме этого, в его ведении имелся еще ряд компаний и предприятий. И вот теперь Корольков выдвинул свою кандидатуру в мэры.

Другой мужчина сидел, положив ноги на стол, спиной к Марусе. И при ее появлении даже не повернулся. Третьей была женщина – лет тридцати пяти, плотная блондинка в синем костюме. С тяжелым взглядом, она была довольно красива, но вся ее красота казалась тяжелой, и сразу бросалось в глаза, что ей приходится бороться с весом. Волосы забраны в пучок, глаза подведены синими стрелками.

– Вы к кому, девушка? – обратилась к Марусе блондинка.

– К Королькову. Из Москвы.

– А, вы… новая помощница, – улыбнулся Корольков. – Прошу в нашу команду.

Когда Корольков улыбался, то улыбка вспыхивала и освещала лицо: она играла-порхала на губах, таилась в глазах… Эта улыбка манила и притягивала людей, они ныряли в море обаяния, не в силах оттуда вынырнуть.

Парень, сидевший в кресле, резко крутанулся и уставился на Марусю. Ему было двадцать три – двадцать четыре года. Тонкие черты лица, тонкие губы, торчащий кадык и язвительный взгляд светлых глаз.

– Паш! А кого нам прислали? – громко задал он вопрос, словно Маруси и не было.

– Дэн, не придуривайся, нам кого попало порекомендовать не могли. Это во-первых. А во-вторых, так говорить при даме невежливо. Риточка, организуй чай… Вас как зовут?

– Маруся, Мария…

Дэн посмотрел в потолок и фыркнул, словно видел там что-то смешное.

– Ма-ру-ся! Что за имя! Боже мой! – воскликнул он, воздевая руки вверх.

– Дэн, брось! Не паясничай. Не обращайте на него внимания. – Корольков снова блеснул-сверкнул ослепительной улыбкой. – Он – парень хороший, но немного… хулиган.

Взяв со стола стрелу дартса, Дэн запустил ее в круг. Стрела точно попала в яблочко.

– Браво! – захлопал Дэн самому себе.

– Вам кофе? Или чай? – поднялась со стула Маргарита. – С молоком? Без? С сахаром?

– Кофе. Без сахара и без молока.

Когда-то она прочитала, что, если хочешь произвести впечатление, то нужно заказывать кофе без молока и без сахара, тогда у людей о тебе складывается впечатление как о решительном и волевом человеке.

– Опа! – захлопал в ладоши Дэн. – Крутая женщина. Респект. И уважуха.

«Шут гороховый» – говорила про таких бабушка. Но шут играл свою роль сознательно, напоказ…

Маргарита, слегка вильнув бедрами, направилась в соседнюю комнату, где, очевидно, была кухня.

– Ну что, – Павел Эдуардович протянул руку, – будем знакомы, Маруся.

После того как Маргарита принесла кофе, кстати превосходный, Марусю подвергли перекрестному обстрелу. Но она выдавала ровно столько информации, сколько было нужно. Корольков одобрительно кивал, Маргарита что-то все время высматривала в айпаде, а Дэн крутился в кресле, изредка вскидывая на нее глаза.

– Ну что ж, – сказал Павел, когда она закончила, и после этого начались вопросы с подковыркой. Замужем или нет? – это Дэн. Работала ли она когда-нибудь с политиками и вообще с политической рекламой – это Корольков. Какая у нее концепция предвыборной кампании – это Маргарита.

На все вопросы Маруся ответила подробно и обстоятельно. Ее ответы вызвали разную реакцию. Корольков слушал внимательно, слегка постукивая карандашом по столу. Дэн сидел, глядя прямо перед собой, сложив руки домиком. Маргарита покусывала губы.

– Ну что ж, – проговорил Корольков, когда она закончила. – Все вроде логично и правильно. Наш человек. Из нашей команды, – подчеркнул он. – Такие люди нам нужны. А что ты скажешь, Дэн?

– Ну… – Дэн крутанулся в кресле, сделав полный оборот. – Поживем – увидим.

– Маргарита?

– Пока вопросов нет.

– Тогда Маргарита введет вас в курс дела, а мы с Денисом поедем по делам. А у вас ко мне вопросы есть? – Светлые глаза Королькова встретились с ее глазами. На секунду Маруся окунулась в этот ласковый манящий огонек и тут же судорожно сглотнула.

«Нет уж, голубушка, второй раз не обжигайся! Ты только что получила нокаут. Приди в себя, а потом, это твоя работа, ты откомандирована сюда для дела»…

Она помедлила, а потом спросила:

– С каким перевесом голосов вы планируете победить?

Вопрос был явно провокационный. Ее шеф учил так: подобные вопросы немного выбивают человека из колеи. Он ерзает, пытается обрести опору… Может подумать, что перед ним провокатор чистой воды… Но главное – задать вопрос и увидеть реакцию. И получить ответ. Или не получить. Из чего тоже можно сделать выводы.

Брови Королькова взлетели вверх.

– Мы не занимаемся гаданием на кофейной гуще, – сухо сказала Маргарита. – Мы – серьезные люди, а не всякие пустышки.

– Тише, Маргарита! – улыбнулся Корольков. – Победа нам, конечно, нужна. Это наша цель. А цифры…

– Мы нарисуем любые, – подхватил Денис и улыбнулся Марусе. – Разумеется, с вашей помощью.

– Дэн! – кратко бросил Корольков. – Поехали!

Он встал, Маруся тоже поднялась.

После обмена рукопожатиями, то есть руку пожал только Корольков, Дэн просто отсалютовал, мужчины вышли, и Маруся с Маргаритой остались одни.

– Теперь можно расслабиться, – улыбнулась ей Маргарита. – Ну что, хлопнем по стопочке!

«Если тебя вовлекают в неформальную обстановку – подумай, зачем! Так проще всего установить контакт и втянуть в доверительные отношения. Только ты расслабишься, так тебя и съедят. Сразу и даже не поморщатся» – так ее учил шеф, Владлен Сергеевич.

– Я пью умеренно.

– У каждого своя умеренность, – подмигнула Маргарита. – Главное – определить ее границы.

За столом Маруся узнала много нового и интересного: оказывается, город – гадюшник, где сцепились разные группировки и влиятельные силы. Завод по производству иномарок собирались банкротить, а такой лакомый кусочек, как алюминиевый завод, – выставить на продажу. Как только Корольков объявил о выдвижении своей кандидатуры на предстоящих выборах, так и понеслось, сказала ей Маргарита. Понимают, что в случае победы грядет крупная перестановка сил, ну и передел собственности, понизив голос, добавила она, словно их могли услышать. Маруся, странное дело, почти не пьянела. Пару раз ей показалось, что Маргарита смотрит на нее внимательным, изучающим взглядом.

Несмотря на попытки Маргариты ее прощупать, Маруся не поддавалась. Насчет своей личной жизни и работы не распространялась, и, похоже, Маргарита осталась раздосадована.

– По домам! – скомандовала Маргарита. – Завтра приходишь сюда к девяти.

– Буду вовремя, – пообещала Маруся.

Маруся вышла за дверь, потопала каблуками, потом сняла туфли и прокралась к двери. Маргарита с кем-то разговаривала по телефону, довольно громко. Видимо, она была уверена, что Маруся уже ушла.

– Девица вроде чистая, но кто ее знает… Во всяком случае, глаз лишний не помешает. На нас сейчас все прут как танки. Надеюсь, ты понимаешь. Я сейчас никому не верю. Ни-ко-му, – подчеркнула Маргарита. – А потом, ты же знаешь, у нас есть информация, что к нам в штаб подошлют «крота». Так что мотай на ус. Неизвестно, кто за ней стоит и зачем она подослана…