Читать книгу Баба Яга - Екатерина Шитова - Страница 1

Глава 1

Оглавление

Наталья бежала по лесу, обливаясь слезами. День был тёплый, тихий и благостный. Птицы перекликались и беззаботно щебетали в кронах густых елей, весенний воздух пах пряной свежестью после ночного дождя. Но Наталье было все равно до того, что творится вокруг. Она размазывала по опухшим щекам солёные слезы и то и дело горестно вздыхала.

К своей груди Наталья прижимала младенца. Это была её дочь Аннушка. Аннушка спала и не слышала ни птичьего щебета, ни всхлипываний матери. Она сосала во сне большой палец и морщила маленькое личико, когда на него попадали солнечные лучи.

Наталья плакала, она чувствовала себя страшно виноватой перед дочкой. То, что она намеревалась сделать с ней сегодня, было ужасным. Но она так долго копила силы, что уже смирилась и настроилась на то, что скоро жизнь её станет легче, ведь она освободит себя от обузы. А обузой для женщины была именно она – девочка, завернутая в пеленку, ее маленькая дочь.

Наталья бежала в лесную чащу, чтобы оставить там Аннушку. Оставить и уйти… Наверное, поэтому ноги ее путались в сухих корнях, колючих сучьях, скользили по влажному мху. Наверное, поэтому кусты и деревья цепляли ее волосы, царапали острыми ветвями лицо и руки. Сама природа предостерегала Наталью от зла, которое она собиралась сотворить.

– Ты прости меня, Аннушка, но так надобно… – прошептала Наталья, прижавшись мокрой щекой к головке девочки, – просто уж сил моих больше нет…

***

Аннушке было три месяца от роду, но она была такой крошечной, что больше напоминала новорожденную. Девочка появилась на свет раньше срока, да к тому же с нечистой отметиной на лице. Старая повитуха Устина, принимавшая у Натальи роды, испуганно вскрикнула, взглянув в сморщенное личико выродившегося младенца. Нечистая отметина представляла собой большое, темное пятно на щеке девочки. Словно на личико ее случайно капнули чернилами, и от них остался неровный, темный след.

– Ты чего, Устина? Что там с моей девочкой? – спросила Наталья, испуганно глядя на повитуху.

– Отметина у неё, Наталья. Видишь? – старуха повернула к ней ребенка и обвела толстым указательным пальцем темное пятно.

Наталья все еще тяжело дышала, отходя от родовых потуг. В комнате было жарко, но внутри у нее все неприятно похолодело в этот миг.

– А чего это означает? Что за такая отметина, не пойму? – снова спросила она.

– Нечистая отметина, как изъян на теле. Когда ребёнок не таким, как обычно, рождается, а с пятном или с шишкой какой, значит, он меченый нечистой силой. Бывает, что пальцев у ребенка больше или верхняя губа дырявая, зубы в два ряда или вовсе руки-ноги нет.

Старуха склонилась к уху Натальи и зашептала, страшно округлив глаза:

– Было при мне такое, что в соседнем селе двухголовый младенец родился. Тоже меченый был. Да, к счастью, помер сразу. Уж я тогда страху натерпелась!

– И что же мне теперь с ребенком делать, Устина? – едва сдерживая слезы, спросила Наталья.

– Не реви, скажу я тебе, что делать надобно. Теперича в это уж никто не верит, а раньше-то таких младенчиков у нас в деревне сразу в лес несли, да подальше, в самую чащу – туда, где Баба Яга живет. Уносили да и оставляли там.

– Насовсем что ли? – растерянно спросила Наталья.

– Конечно. Баба Яга младенчиков таких в печь кидает, жарит, да ест, косточками не давится.

– Да как же это? Жалко же, – прошептала Наталья, и на глаза ее навернулись слезы.

– А как не жалко? Жалко! Да только ребенок с отметиной – то же самое, что выродившееся зло. А зло лучше отправлять туда, где ему место.

Наталья сжала зубы и шумно вздохнула.

– Дай мне ее, – сказала она, – я в эти глупости верить не собираюсь. Вон у Егора Мельника шесть пальцев на ноге, да что-то его жена не жалуется, что он больно зол и беду приносит!

Повитуха усмехнулась, ее обвисшие морщинистые щеки задрожали.

– Да ты просто про то не знаешь! Егор Мельник всю жизнь хворает, и нога у него с шестью-то пальцами, гниет. Как портянку-то он свою развернет, так и вонь повсюду стоит – страх! Ох, Наталья, куда мир-то катится? Теперича никто в это не верит, а зря…

Устина остановилась на полуслове, замолчала, задумчиво посмотрела на новорожденную девочку и протянула ее Наталье.

– Бойся этого ребёнка, она беду тебе принесёт, и не одну. Если, конечно, выживет. Уж больно мала, – сказала старуха.

Наталья с опаской взяла дочь на руки и стала внимательно рассматривать её красное, опухшее личико. Она была не похожа ни на Наталью, ни на её мужа Акима. Кареглазая, черноволосая – что-то было в ней чужое, словно не родное. А ещё девочка была до того крошечная, что казалась мягкой и бескостной, и женщина боялась ее прижимать к себе.

– Жми, жми ее пуще к себе. Не бойся, грей своим телом. Ей сейчас тепло нужно, – сказала повитуха и, торопливо собрав с пола грязное тряпье, ушла восвояси.

***

Следующие два дня Наталья пребывала в странном, подвешенном состоянии – родить родила, а матерью себя не чувствовала. А на третий день к ней пришло молоко, грудь налилась, стала тяжелой. И вот тогда, вложив в маленький ротик девочки свой пухлый коричневый сосок, Наталья ощутила, что держит в руках свою дочь, пусть с изъяном, но родную. Девочка, наконец, почувствовав на губах сладость материнского молока, перестала плакать и принялась жадно сосать. И все внутри молодой матери, наконец-то, наполнилось теплом и нежностью.

А через неделю после рождения Аннушки, Акима, мужа Натальи, поймали на воровстве и тут же повязали, отправили под суд. Он толком и не видел свою новорожденную дочь, так как всю неделю где-то пропадал и пьянствовал.

Мужчина и до этого был не надежен и не чист на руку, но никогда прежде на своих нечестных делишках не попадался, а теперь вот попался. Узнав об этом, Наталья искусала губы в кровь, переживая о том, что сейчас ей предстоит одной растить дочку. Женщина рыдала в голос несколько дней, а потом пришла с Аннушкой к старой повитухе Устине и сказала:

– Акима моего в тюрьму отправили. Думаю, это девочка во всем виновата.

– Вот и начались твои беды, Наталья. А я ведь предупреждала тебя! – ахнула Устина, округляя глаза, – неси скорее девчонку в лес, пока следующая беда не случилась.

– Да как нести-то? Она грудная, каждый час титьку просит! Как же я оставлю ее одну в лесу? Кричать ведь будет, – растерянно ответила Наталья.

– Ну и пусть кричит. Что ж теперь, вечно из-за неё страдать? Ведь ты молодая ещё! – возмущенно воскликнула повитуха, уперев кулаки в толстые бока, – не ты виновата в том, что она такая родилась!

Наталья и тогда не понесла дочку в лес, снова пожалела ее. Но спокойствия в её душе не было. Каждый день она думала о том, что надо все-таки было сделать так, как велела Устина. Во всех неудачах и мелких неурядицах она винила дочь. И, как назло, эти неудачи сыпались на Наталью одна за другой.

А потом к Наталье пришла настоящая беда – у нее сгорел дом. Переночевав первую ночь после пожара в бане, она решилась отнести Аннушку в лес, как учила Устина. Вот только никак не могла собраться с духом.

– Это ж какое холодное сердце нужно иметь, чтобы родное дитя оставить в лесу? – то и дело вслух спрашивала саму себя Наталья, глядя в маленькое лицо дочери.

Но в своей голове она уже не раз прокручивала то, как оставляет Аннушку в лесной чаще совершенно одну и уходит прочь, не оглянувшись. Поначалу эти мысли так сильно пугали её, что она гнала их от себя. Но постепенно она все больше и больше свыкалась с ними, и в конце концов, они стали привычными.

От осознания того, что она все-таки может оставить дочь в лесу, Наталье становилось стыдно. Тяжелый груз вины давил на плечи. В какой-то момент женщине стало казаться, что она сходит с ума. Запутавшись в паутине собственных противоречивых мыслей, устав от бесконечных сомнений и безутешных страданий, пребывая в тоскливом одиночестве маленькой, темной бани, она начала пить.

Сначала жгучий, пробирающий до слез, самогон, бодрил и приносил облегчение, страдания и боль отходили на второй план. Но эффект был временным, и с каждым днем количество выпиваемых рюмок увеличивалось. Очень скоро Наталья стала напиваться до беспамятства. Она просыпалась утром с чугунной головой и с огромным чувством стыда. Но стыд этот улетучивался уже к обеду, тогда на столе снова появлялась бутыль с мутной, остро пахнущей жидкостью, и все начиналось снова.

Наталья перестала следить за тем, чистая ли Аннушка, не пора ли сменить пеленки, она часто забывала ее покормить. А когда в один из дней, проснувшись утром на полу с ужасным похмельем, Наталья увидела девочку, лежащую на ледяном полу рядом с ней – голую, грязную, худую и побелевшую от холода, ей стало так мучительно стыдно перед ней, что глаза защипало от подступающих слез.

Она снова пришла к повитухе Устине.

– Вижу, после пожара-то к тебе очередная беда привязалась, – проговорила старуха, внимательно глядя на Наталью.

– Откуда знаешь? На селе уже болтают что ли?

Устина покачала головой, хитро прищурилась.

– От тебя, Наталья, такой дух идет, который ни с чем не спутать!

Наталья опустила голову.

– Ты права, Устина, беда это. И я никак с ней справиться не могу. Утром так плохо, думаю – все, хватит! А вечером уже снова пьяная.

Устина подошла к Наталье ближе и заглянула в лицо Аннушки, спящей у нее на руках.

– А чего удивляться? Коли ты своими руками к себе зло прижимаешь! – тихо, чтобы не разбудить девочку, сказала повитуха, – пятно-то у нее все чернее и чернее.

Наталья это тоже заметила – нечистая отметина на щеке девочки как будто ещё больше выросла и потемнела. Поэтому она никуда не ходила с дочкой, гуляла с ней лишь вокруг дома. Ей не хотелось, чтобы все перемывали ее дочери косточки. Хотя бабы уже и так шептались и показывали пальцем в ее сторону. В деревне невозможно иметь секреты, так или иначе, все кругом обо всем узнают.

– Я решилась, Устина, – тихо проговорила Наталья, – отнесу Аннушку в лес. Прямо сегодня отнесу. Прямо сейчас. Не могу больше. Все у меня с ней не так.

Старуха ободряюще похлопала Наталью по спине.

– Вот и хорошо! Вот и умница. Наконец-то дотумкала. Нечего себе жизнь портить, ты молодая, нарожаешь еще детей! – воскликнула она.

– Да, наверное, ты права, – задумчиво сказала Наталья.

– Раз решилась все-таки, то иди, не медли!

Устина подтолкнула женщину к калитке. Наталья тяжело вздохнула, развернулась и медленно побрела со двора Устины к лесу, мрачно темнеющему вдалеке. Чем дальше она отходила от деревни, тем быстрее становился ее шаг. А когда она вошла в лес, то и вовсе перешла на бег. Наталья рыдала, дав волю слезам – здесь ее никто не увидит, не осудит. Лес стерпит все.

– Ты прости меня, Аннушка. Но так надобно… – то и дело повторяла Наталья.

Она бежала вперед, не разбирая дороги, не глядя по сторонам, тяжело дыша. И вот, добравшись до чащи, куда почти не проникал солнечный свет, она в последний раз взглянула в личико Аннушки, а потом положила свёрток с ребёнком на землю, резко развернулась и, не оглядываясь, пошла прочь.

***

Какое-то время девочка спала, лежа на мягком ковре из мха, туго укутанная в пеленку. А потом она проснулась, закряхтела, завозилась внутри своего кокона. И вскоре звонкий младенческий крик разнесся по лесу. Девочка плакала, отчаянно и громко, зазывая голосом мать, которая может перепеленать её в чистую пеленку, согреть у груди и напоить молоком.

Девочка плакала, и лес тревожно шумел.

Девочка плакала, и птицы испуганно вскрикивали, взлетали с насиженных гнезд.

Девочка плакала, и небо темнело, предвещая близкую грозу. И вот уже первые раскаты весеннего грома пронеслись над лесом, заставив содрогнуться и задрожать вековые ели.

А девочка все плакала и плакала, чувствуя предательство матери…

И тут из-за деревьев появилась темная, сгорбленная фигура. Старуха, хромая, медленно подошла к кричащей девочке и долго смотрела на нее, склонив голову набок. Ее длинные седые волосы были заплетены в две тугие косы, свисающие до самой земли, а лицо скрывал большой темный капюшон.

Не говоря ни слова, старуха подняла девочку с земли, прижала к своей впалой груди и понесла ее в темную глубину леса…

Баба Яга

Подняться наверх