Читать книгу Дом с драконами. Пластилиновая собачка - Екатерина Велесова - Страница 9

– Ах ты свинья, опять напился! Сволочь, куда ты прёшься, не пущу в дом, – Валентина верещала так, что все окрестные дома были в курсе: Толик опять пьяный.

– Напился, ага, хочу и пью! Ты хотела, чтобы я вернулся? Вот он я, чего тебе ещё надо, змеюка ты подколодная? Уйди прочь, стерва, а не то зашибу! – еле держась на ногах, Толик, как был в грязных, после дождя кирзовых сапогах, с комьями грязи на брюках, так и вошёл, шатаясь в старый домишко. Сел возле поддувала печки и закурил, – О, Маринка, дочка, папка грязный? Ага, вот такой вот твой папка плохой. А знаешь почему? А потому что трус, подлый трус. Вот дед твой, ради победы, голову сложил, а я струсил.

Глаза закрылись, голова упала на грудь, и он захрапел, выронив папиросу.

Валентина убрала окурок, разула мужа, вымыла пол вокруг и отправилась к соседке жаловаться, забрав детей.

Сколько ни ругала её тётя Шура, а посоветоваться было не с кем.

С сёстрами давно уже не задалось. Общались редко и на общие темы. Валентина и не скрывала, что они ей не ровня. Сидят там в своём навозе и в ус не дуют.

Маманя на дух не выносила её жалобы, да ещё и побить вдогонку могла за слёзы, которые любила пускать Валентина, когда возила к родителям Маринку и Славика на месяц – другой.

А соседка, хоть и своенравная была, но Валентину привечала. Поучала, ругала, но никогда не гнала прочь. Да и внучка её Людка, девица шестнадцати лет, нянчила детей, пока Валя была на работе. Не за бесплатно, конечно, но, как считала Валентина, всяко лучше, чем в детском саду на казённых харчах.

Александра Никитична встретила во дворе, сидя в тенёчке на завалинке. Тяжело поднялась, засунула вязание в карман передника и поправила узелок платка, которым была покрыта седая голова.

– Что, голуба, опять пьяный? Пусть дети тут поиграют. Мои вишь, песка привезли. Хотят стены мазать да белить, пока жара стоит. А я смотрю, ты всё «краше и краше» с каждым днём? Одно лицо зелёное чего стоит! Счастьем, на аркане притянутым, небось никак не «налюбуешься»?

Валентина огрызнулась и напустила на лицо маску равнодушия, махнув театрально рукой

– Ничего, потерплю. Перебесится и шёлковый будет. Пусть пьёт, руки не распускает и ладно.

Соседка кивнула в сторону входа в дом

– В сенцы пойдём, посвежее там. Пока не распускает! Горькая —она и не таких ломает в щепки. А дети то всё видят – им то как потом это забыть?

В просторной комнате, которая служила летней кухней, и правда было прохладнее. Валя присела на табуретку и скрестила ноги, опираясь ладонями на сидушку

– Да что они видят то? Отца, как свинью пьяного? Так это не моя беда. Вот пусть потом сам и винится перед детьми. И за водку, и за «маруху» на стороне. Всю жизнь теперь прощения молить будет!

Тётя Шура прошла в дом, вернулась и позвала ребятишек. Вручила по конфетке и отправила обратно на кучу с песком.

– Ой, Валька! Дура ты, дура! Себе жизни не даёшь, его в запойную толкнула и детям детство калечишь! Стоит ли овчинка выделки?

– Стоит, тёть Шур, стоит! Зато у меня семья полная, и отец, какой никакой, а при детях! А то тыкали мне все, что замужем мне долго не быть, а я нос то всем утёрла! Все теперь знают, что к полюбовнице сбежал и назад приполз. Значит я лучше? А горькую пьёт, потому что не простила ещё!

Соседка вздохнула, достала вязание и присела на низенькую лавочку напротив

– Так не правда же это, Валь! Всю жизнь напоказ то не проживёшь. Правда то всё одно выйдет на свет божий.

Но молодую женщину переубедить было невозможно. Она в советах не нуждалась. Всё, что нужно было сейчас, так посидеть в тишине и спокойствии, да озвучить то, что другим она сказать не смела.

– А кто правду то знает? Какая правда мне нужна, такую и будут знать!

– И не жалко тебе его нисколько? Ну так себя пожалей и детей. Ведь аукнется.

– А меня никто не жалел. И я никого не собираюсь!

Первый месяц Толик пил, будучи в отпуске. На второй старался пить только после работы, но срывался и уходил в многодневные запои. На заводе его пытались прикрыть больничным и отгулами. Но, к последнему летнему месяцу, терпение у всех закончилось и Толика попросили уволиться по собственному желанию, чтобы не портить трудовую статьёй.

– Опять нажрался, сволочь. Когда ж ты напьёшься то уже? Вот зря я детей к своим отправила. Пусть полюбовались бы на скотину пьяную. Тебя же с работы попрут за прогулы!

Толик демонстративно наливал стакан до краёв и пил, не закусывая. Жидкость цепляла горло, жгла огнём желудок, рвалась наружу, но он пил, как не в себя

– Уже попёрли! Вон она, трудовая передовика производства! А ты не переживай, недолго осталось. Допьюсь скоро. А вот почему это дети только у твоих гостят? Молчишь? А я знаю! Моя ж мать то тебе не ровня! И я не ровня, и сёстры твои. Ты ж у нас – владычица морская, а мы вокруг, так, пескари на жратву скотине. Дух от нас плохой. А ты сама то давно из навоза вылезла?

Валентина смотрела на мужа и ей становилось страшно. Глаза его горели, наливаясь злостью, губы скривились в жутком оскале, но она точно знала, что он её не тронет. Не посмеет. Поэтому даже не пыталась остановиться и продолжала ругаться.

– Ты допьёшься. Сдохнешь под забором!

Но Толик, вдруг, зажал горлышко бутылки рукой и резко саданул её о печку. В руках остался острый осколок, а по руке побежал кровавый ручеёк. Он спокойно поднёс «розочку» к своей шее и надавил

– Хочешь? Вот прямо сейчас – раз и всё? Тебе же только это надо? Или лучше тебя? Чик, и нету паскудины. Посадят, отсижу! Зато, сколько народу мне спасибо скажут! – он протянул окровавленную руку с осколком в сторону жены и дико рассмеялся. Та вскрикнула и кинулась прочь из дома.

Нужно было что-то решать с затянувшимися пьянками мужа и Валентина сделала первое, что пришло на ум, решительно направившись на завод, откуда его турнули.

Она бушевала в кабинете директора завода, переходя на крик и не теряя надежды на решение в свою пользу. Потому что без работы муж сопьётся совсем и то зыбкое благосостояние, которое уже было выстроено, рухнет ей на голову так же, как и мечта войти в новый дом уже этой осенью.

– И по какому такому праву, вы его уволили? Ну, оступился человек, так вы на то и коллектив, чтобы воспитывать. Всё задницы свои прикрываете, а о людях и не думаете! Разожрались тут, а мне детей чем кормить? Я на вас управу то найду, всем ваши делишки известны! Я напишу, куда следует, я так нажалуюсь, что вы пятый угол искать будете!

Директор попытался остановить женщину и поговорить по – хорошему, – Валентина Александровна! У нас тут…

– Да вы мне рот то не затыкайте! Устроили тут семейную лавочку! Я же про вас всё знаю и про шашни с бухгалтершей и…

Женщина перешла все рамки дозволенного и мужчина, изрядно уставший от её воплей, встал с налившимися кровью глазами, хрястнул по столу кулаком и рявкнул так, что в окнах задребезжали стёкла

– А ну молчать, дура! Да была бы у меня такая жена, я не пить и гулять стал, а повесился бы сразу! Вон отсюда! И скажи спасибо, что не по статье уволили! Писальщица хренова!

Валентина перепугалась и рванула на выход, перевернув по пути стулья и больно столкнувшись с секретарём, которая распахнула дверь в кабинет и стояла на пороге, испуганно хлопая ресницами.

О том, что жена устроила скандал на заводе, Толик знал и был бы рад вернуться на прежнюю работу, только вот пить он уже бросить не мог. Потому что тоска по трезвому душила так, что хотелось залезть в петлю. Но и без работы нельзя было оставаться. Статью за тунеядство никто не отменял. Поэтому выход нашёлся в виде ремонтной мастерской на небольшой автобазе. Выпивали в бригаде слесарей все, прямо в обеденный перерыв. А вечером «догонялись», потому что работа была «не бей лежачего» и зарплата ей под стать.

Денег теперь хватало, только концы с концами свести, чтобы детей прокормить. А шабашки Толик пропивал. И Валентина решилась пожаловаться на несчастную судьбу своим родителям. Позвала погостить, чтобы те сами убедились, в кого превратился их зять.

Старики приехали.

Тёща пыталась успокоить дочь и приголубить внуков, а тесть старался облагоразумить зятя, устроив вечерний перекур на завалинке нового недостроя:

– Ты думаешь я тебя не понимаю, сынок? Ох как понимаю! Я с ейной матерью, почитай, больше сорока годков живу. Баба она сволочная, а смирился да терплю, потому что мужик. И ты мужеского пола. В узел душу завяжи и терпи. А не утерпишь, так вожжами ей по хребту. С неё не убудет, так хоть остепенится, на время какое. Учить надо бабу – дуру, учить. Бабий век то короткий. Это она сейчас хвостом крутит, а ещё лет с пяток и шёлковая станет. Уж тридцать лет скоро дуре. Куда ей мыкаться? А у вас дети. Их растить да поднимать надо! Домина то вона какой стоит недоделанный. Непорядок. Задумку задумал, так завершить надо?

– Бать, да как завершить то? Заработок теперь с гулькин нос. Хоть бы на еду хватило. Какой там дом! Я ж, батя, струсил и всё просрал: и любовь настоящую и работу, на которую, как на праздник шёл. Всё «псу под хвост»! Тоска гложет так, что сдохнуть охота. Как жить то?

– Ты нос не вешай. С домом поможем. В долг дадим. Отдашь потом, потихоньку. А с горькой завязывай. Так и до беды недалеко. А тоска гложет – бабёнку какую заведи тайную. Только остерегайся, детей не настрогай на стороне. А так, мужику погулять, что воды чистой попить. Глотнул из родника и обратно к ведру помойному. Что ж, раз жизнь такая!