Читать книгу Кто стрелял в президента - Елена Колядина - Страница 4

«НА джип! – коляска испуганно покосилась на накачанную спину дорогого внедорожника и сварливо предрекла: – Поматросит он нас с тобой и бросит».

«Ты не понимаешь, – не верила Люба, стараясь удержаться на мчащейся верхом на джипе коляске. – Это судьба! Это принц на белом… – она бросила взгляд на капот: – на вишневом коне, и он унесет нас за синие леса, за дальние моря. – Поразмыслив, куда именно мог мчать ее принц, Люба размечталась: – В студию звукозаписи!»

Джип затормозил:

«Эй, бабы! Совсем озверели?!»

«Получила принца?» – отшила коляска Любу.

«Кидаются уже на ходу!» – орал джип.

«Принцы принцесс безголовых за моря увозят, Любушки безногие им не нужны», – гнула свое коляска.

«А ну слезли и пошли отсюда! – драл глотку джип. – Некогда нам сейчас. Не до девочек – торопимся».

Машина сбросила скорость.

«Он сейчас выйдет… – почти плача от нахлынувшего предчувствия любви, прошептала Люба. – И все перевернется с головы на ноги!»

«С ног на голову, обычно говорят, – не утихала коляска. – Те, у кого есть голова, конечно. Мало того, что ног нет, так еще и голову потеряла». Эту последнюю фразу коляска произнесла мысленно.

«Начнется другая жизнь!» – шептала Люба.

«Другая, а как же – в коляске, да еще и на костылях. Потому что принц, как выйдет, первым делом по шее надает да колеса свернет!» – зашумела коляска.

«Надо запомнить это место, – закрутила головой Люба, – место, с которого…»

«Все встанет на свои места, – упиралась коляска. – Не сойти мне с этого места! Сейчас, погоди… Вылезет принц твой из машины, сориентируется на местности и все расставит по свои местам: Любу на коляску, коляску на дорогу, дорогу – в путь-дорожку до места следования по месту постоянного проживания».

Внезапно коляска затихла и, выдержав паузу, умоляюще произнесла:

«Любушка, ты забыла? Любит, или маньяк».

«Или полюбил, или маньяк», – так со смехом говорила Любина старшая и опытная подруга Света, с которой они вместе лечились в санатории, когда ходячий отдыхающий мужского пола оказывал внимание пациентке на коляске.

Света была спинальницей. Это слово она произносила с небрежным удовольствием, даже своеобразной радостью: спинальник, это не больной ДЦП. Это, можно сказать, здоровый человек с которым произошла временная утрата трудоспособности. Светино несчастье случилось, когда ей было двенадцать лет. Ухитрилась вывалиться из чердачного оконца в доме деда. Хотела схватить кошку, вылезшую на крышу, и не удержалась. Рухнув вместе с кошкой на землю, она не почувствовала боли, только в животе пекло, а потому совершенно не испугалась, но удивилась, что ноги не слушаются, словно она их отсидела. Кошка вырвалась и убежала, а Света осталась лежать.

– Деда, ну не плачь! – говорила она всю дорогу до травмпункта. – Сейчас в больнице укол сделают, витаминку дадут, и все пройдет. Ой, деда, попроси, чтоб укол самой тоненькой иголочкой сделали.

– Попрошу, внученька, попрошу. Ты лежи, не шевелись.

– Нет, не хочу укол. Пусть мазью помажут.

В больнице Свете скрепили сместившиеся позвонки металлическими пластинами и отправили домой. На поправку выписываем, подмигнул врач. И Света каждый вечер засыпала в твердой уверенности, что утром проснется здоровой. Встанет и выйдет в огород нарвать огурцов и клубники. Она просыпалась от шума воды, ударявшей в стекла веранды – мама поливала из шланга цветы в палисаднике. Веки просвечивали солнцем, ноги готовы были соскочить на пол. Света пыталась пошевелить ступнями. Но ноги избегали шевелиться. Осенью постаревший от вины перед внучкой дед – недоглядел, черт старый! – повез ее на машине в Ленинград. Света лежала на досках, втиснутых в дедов «Москвич» вместо боковых сидений, и смотрела в верхнее веко окошка. Сперва тянулось изношенное серое небо и величавые сосны, потом небо стало синим, словно мамины польские тени, потом показался закат, ярко розовый, как клюквенные пряники, и вдруг выскочил Ленинград. Когда Свету стали вынимать из машины, дед квакнул горлом и опять заплакал – пластины от тряски отошли и выперли из спины обтянутым кожей углом. После рентгеновского снимка выяснилось, что крепления тоже сместились и воткнулись в легкое. Через два года, после девяти операций, трех гипсовых корсетов и одного кожаного, твердого как хомут, дед повез Свету домой, в город на берегу Белого озера. Когда замелькали знакомые темные сосны в буром, как дешевая колбаса, закате, Света закричала. Дед в ужасе затормозил, чуть не съехав в канаву.

– Не поеду домой, не поеду!

– Внученька… Внученька…

– Все будут смеяться надо мной!

Они сидели – Света, конечно, лежала, – в машине до темноты. Лишь ночью она согласилась въехать в город и, не видимой никем, оказаться в тамбуре деревянного двухквартирного дома. Еще два года Света не выходила на улицу, боялась злорадства девчонки из соседнего барака, с которой когда-то ссорилась из-за важных вещей вроде очереди на покореженные качели или права трогать сухой нос бездомного котенка. Она была уверена, что мелюзга примется кричать вслед «безногая», «уродина». И не желала представать перед жизнью в убогом, как ей казалось, виде, как не хочет быть увиденной мужчиной несвежая, кое-как одетая женщина. Но блатной запах улицы, врывавшийся в двери, как вздохи за стеной возбуждающий молодой воздух, волнами плывущий за окошком, дрожащий в открытой форточке, извержение звуков – пьяные крики, эхо дискотеки в парке, веселые вопли, летящие, как пули из рогатки, сквозь бузину в палисаднике, выманили Свету. Однажды утром она долго завивала и «ставила» с помощью лака челку, красила ногти и веки, и выбирала джемпер. Собравшись, она вжалась в спинку коляски, выехала за калитку, судорожно преодолела дощатые мостки, перекинутые через выкошенную мамой канаву, и покатила по дороге. Попавшиеся навстречу женщины тихо перемолвились между собой, жалостливо взглянули на Свету и снова, еще более скорбно, переглянулись. Света налегла на ободья коляски, пытаясь скорее свернуть. Но колесо провалилось между прогнившими досками и лишь вспугнуло лопухи, прятавшиеся под мостками как пацаны, решившие тайком покурить. «Пошли отсюда!» – крикнула она двум кинувшимся помочь ей девчонкам, и забористо выругалась вслед водителю притормозившего грузовика. И опомнилась лишь после того, как швырнула чем-то в собаку, которая довольно приветливо мела хвостом – боялась, что дворняга побежит следом, кидаясь под колеса и заливаясь лаем, как обычно бегут брехливые псы за велосипедистами. Но собака отскочила в сторону и улеглась в траву под грудастой яблоней.

– Невоспитанная какая, – весело попенял Свете вывернувший из кустов парень. – Чуть Дозора не убила.

Он был, как говорили в городке, выпимши. Света с удивлением сообразила, что незнакомец предъявляет претензии не дурному Дозору, а ей, Светлане. Пеняет как обычному здоровому человеку, который обязан отвечать за свои поступки.

– Убьешь собаку-то, – сказал парень. – Чего злая такая? С женихом поссорилась?

«Не понял с пьяных глаз, что я инвалид. Думает, на скамейке сижу», – догадалась Света, услышав слово «жених».

– Дай на коляске проехаться? Да не бойся, не сломаю. У меня корочки есть, механизатор широкого профиля.

– А больше ничего не хочешь? – на всякий случай огрызнулась Света и только тогда поняла, что парень насчет нее не заблуждается и про коляску все сообразил.

Она хотела объяснить, что ездить нетрудно, если порогов, лестниц и гнилых мостков нет, и уже открыла рот, но парень, присев перед ней на корточки, вдруг расплылся в улыбке и сказал:

– Красивая ты какая! Как артистка.

Света вспыхнула и сжалась, в левое плечо воткнулся железный штырь, а мышцы ног судорожно втянулись и отвердели, как камень. Издевается над ней, смеется, скотина! Она хотела было послать доброхота в жопу, но с испугом прикинула, что довольно далеко уехала от дома. А вдруг этот алкаш стащит ее с коляски? И она будет лежать в пыли на дороге? Развернув колеса в сторону своего дома, Света быстро закрутила ободья.

– Давай, повезу? – пошагал рядом парень.

– Не трогай! – Света еще энергичнее, до жжения в ладонях, налегла на ободья.

– Тебя как зовут?

– Какая разница?

– Одна бежит, другая дразнится! Познакомиться хочу. Может, ты мне понравилась?

– Ну, Светлана. И что дальше?

– А меня Паша. Павел Квас. Смешная фамилия? Светик-Семицветик, Светланка, ты извини, что я пьяный.

– А мне-то что?

– В армию забирают. Повестка пришла.

– Счастливо отслужить.

– Светланка, я, конечно, понимаю, что у такой красивой девчонки…

Света повернула голову и недоверчиво поглядела Павлу Квасу в глаза. Он был совершенно серьезен.

– У такой девчонки, как ты, полно дружбанов. Ладно, прямо спрошу: будешь мне в армию писать?

Ночь шумела голосом пьяного дяди Коли за стеной. А Света слышала: «Красивая, красивая ты какая!», и все крутила и крутила ободья колес, мявших глупую траву.

На следующий день она выехала за калитку с кульком батончиков «Школьные» и раздала их ребятне, толпой носившейся по их улице. Ребятня наперебой хотела катать коляску. С бабушками, вывертывавшими в ее сторону головы, Света вступала в приветливые беседы на интересующие темы: «Пенсию ждете? Почтальонка к Ложкиным пошла. Скоро уж у вас будет». Бабушки не могли нарадоваться. Более долгой тренировки потребовало отношение к мужским взглядам.

– Когда парень на тебя смотрит, – учила Света Любу в санатории, – улыбайся улыбкой Джоконды. Вроде ты в его сторону и не глядишь, в упор вроде не видишь. А смотришь как бы внутрь себя. И таинственно улыбаешься, типа своим мыслям.

– Здорово, – восхищалась Люба. – А парень?

– Считай, что твой!

– Мой? Почему – мой? А ты как же?

– Ты про кого? – удивилась Света.

– Про парня, которому ты в армию писала.

– А-а! Пашка? Из армии вернулся и первым делом ко мне, – подняв согнутые в локтях руки, словно говоря «Отстань!», но на самом деле томясь приятным воспоминанием, сообщила Света. – Но я его отшила.

– Отшила? – Люба не могла поверить.

– Он мне не пара, – небрежно бросила Света. – Человек не моего круга. Простой, из рабочей семьи.

– А тебе из какой надо? Из нерабочей? Мать пьяница, отец в тюрьме? Тоже мне, столбовая дворянка нашлась, – весело возмутилась Люба. И уже серьезно спросила: – Ты не хотела ставить его в неловкое положение? Ему бы пришлось объясняться, что он не может гулять с инвалидом, тем более жениться? Ты сделала вид, что бросила его первой?

– Думаешь, я сказала: «Не хочу быть обузой»? Еще чего! Бросила, потому что не любила. Это он стал бы мне камнем на шее. Ну что бы я с Пашкой увидела? Печку, корыто и огород? Любка, ты в отношениях с мужиками не вздумай считать себя калекой! «Ой, лишь бы какой! Куда уж нам, убогим, выбирать!» Ты всерьез так думаешь?!

– Нет, – неуверенно сказала Люба. – Но все-таки Паша здоровый, а ты… а мы…

– И что, теперь я под каждого здорового ложиться должна? В рот ему смотреть, за то что смилостивился, обратил внимание? Я – не больная. Я – спинальник. И ты тоже.

– А ты уже… Ну… Спала с кем-нибудь?

– Не-а. Маньяки все попадались.

– Извращенцы? – ужаснулась Люба.

– Вроде того. Запомни: если ходячий мужик хочет спинальницу, значит, или действительно любит, или – маньяк!

– Откуда ты знаешь?

– Видела в столовой бабульку на коляске? Всегда при макияже, серьги-браслеты, из моды вон?

– Ага.

– Ангелина Васильевна. Три раза замужем была, официально.

– Ничего себе!

– Нынешний муж моложе на пятнадцать лет.

– Нет! – Люба театрально открыла рот и заморгала.

– Она мне про маньяков сказала. «Света, ты по молодости лет просто еще не представляешь, что именно может привлекать мужчину в женщине-инвалиде. Они хотят испробовать секс с безногой или с парализованной. И будут напор проявлять. Но любовью тут и не пахнет. Маньяки!»

– А как узнать, что любит? – тревожно перебила Люба.

– Я у Ангелины то же самое спросила.

– И что?

– «Первый муж выносил за мной утку», – это Ангелина, значит, мне говорит. – «Я сама с ним развелась, когда поняла, что не смогу родить ему ребенка. Второй… Ночью проснусь в луже. Вить, говорю, я опять рыбу ловила. Он встанет, мокрое все вытащит, снимет, постелет чистое белье, и опять со мной в одну постель ляжет».

– А почему же она за третьего замуж вышла? – еле слышно спросила Люба.

– Второй муж умер.

– Бедная!

– Как же, бедная, – Света усмехнулась. – Пошли, познакомишься.

Они выехали из комнаты, спустились по дощатому пандусу в холл. Близился ужин, и зал был полон принаряженных отдыхающих в колясках или с костылями. Все были оживленны, даже возбуждены – после ужина намечалась деловая игра «Действия молодого руководителя», и церебральники со спинальниками уже с утра интриговали по поводу выборов на роли эффективных менеджеров и секретарши. И, конечно же, каждому хотелось сесть в инвалидное кресло главы фирмы.

Вдоль образующих укромные уголки пролетов лестницы, в старых ведрах, кастрюлях и деревянных ушатах боролся за жизнь зимний сад – худосочные традесканции, малокровный хлорофитум. В убежище за фикусом или бочкой пеларгоний, выкрашенной уборщицей «под березку», обычно коротали время до обеда или полдника томящиеся парочки. Влюбленные сближали коляски валетом, держались за руки, и бросали взгляды, сулящие нарушение режима. Люба знала почти всех: из года в год колясочники встречались то в специализированном санатории, то в центре Дикуля, то в очереди к очередному травнику, целителю, пастору. Здесь, в компании таких же людей с ограниченными возможностями, большинство колясочников чувствовали себя раскованно. И потому приезжали вновь и вновь.

– Как только вылечусь – ноги моей здесь не будет! – грозила Света.

– Которой, правой или левой? – шутливо пеняла Люба.

Но, как обычно, не могла сдержаться, чтобы жарко не высказать свое мнение. – Светка, что за снобизм? Ты такая же, как и они.

– Сравнила меня и этот зоопарк.

– Рузвельт тоже на инвалидной коляске ездил.

– Ну, если миллионер, я согласна, – стрельнула глазами Света.

– Не миллионер, а президент США.

– О-о! Президент Америки? – ликовала Света. – Вот бы познакомиться. – Она поблудила языком в приоткрытых губах. – Ла-ла-ла!

– Ой, Светка, не могу, – захохотала Люба. – Он же умер давно. Еще известным инвалидом был Артдольф Фарфлер из…

– Тоже умер?

– Ага.

– Все, можешь не рассказывать, – отмахнулась Света. – Еще покойниками голову забивать! Я – спинальница, а не калека. Вот увидишь, замуж выйду только за ходячего.

Люба было категорически не согласна с высокомерным отношением Светы к своим товарищам по судьбе. Сторониться таких же, как ты, все равно что скрывать от гостей свою бабушку в платочке. Или стесняться своей страны. Но насчет «любит или маньяк» Света, несомненно, была права.

– А если ты встретишь человека на инвалидной коляске, который тебя полюбит? – пытала Люба подругу.

– Еще чего! Две коляски в квартире! Будем как слоны на танкодроме сталкиваться. А если я упаду? Кто меня поднимет?

– Ты ищешь в замужестве выгоды?

– А что я должна в нем искать?

– Любовь, – убежденно сказала Люба.

– Знаешь, Любка, в чем твоя ошибка? Ты хочешь спрятаться от жизни.

– Я? Спрятаться?

– Да! Среди этих, – Света изогнула руки в кистях, изображая церебральника – тебе легче быть первой. Стройная, красивая, почти здоровая, слюна не течет, говоришь внятно. А ты попробуй стать первой среди ходячих! Боишься?!

Папа точно так же говорил перед всероссийскими соревнованиями детей-инвалидов, вспомнила Люба.

– Если хочешь показать самый высокий результат, на который ты способна, вставай в пару с самым сильным физкультурником, – наставлял Геннадий Павлович. – Что толку тягаться с тем, кто слабее? Ну придешь первая чисто внешне, обгонишь черепаху, а время-то покажешь так себе. Первой среди слабых быть, какой интерес? Тянись за сильным противником, Люба!

Выходит, права Света?

Из задумчивости Любу вывел Светин толчок.

– Девочки, привет! – к ним ехала дама со стоп-сигнальным маникюром, вспененными химией волосами и надетой на лоб плетеной из лыка повязкой. Обесцвеченный курдюк на голове западал на один бок шапкой пивной пены.

«Ангелина», – смекнула Люба.

– Как с любовью? – словно подслушав их разговор, весело потребовала отчета троемужница и поправила браслет из бересты и бисера.

– Одни маньяки, – засмеялись Люба и Света.

– Ничего, все лучшее у нас еще впереди! – бодро заверила Ангелина и порулила к выходу. – Покурить не хотите?

– Я не курю, – призналась Люба.

– Зря! – крикнула от дверей Ангелина. – Там такой вохровец у меня сигаретку стрельнул у ворот! Пойду, назначу свидание, пока муж не видит.

После ужина они вернулись в свою комнату, нарядиться к вечеру.

– Света, ты права.

– Насчет Ангелины?

– Насчет того, что первой надо стать среди тех, кто сильнее тебя. Тогда это действительно будет победа.

– А я что говорю? Всех ходячих баб распинаем и выйдем замуж за крутых богатых мэнов!

– Кто про что, а курица про просо. А если богатый, но не крутой?

– Фермер что ли? Не-е! Навоз в какой-нибудь дыре месить?

– Света, а ты чем ходячих распинывать собираешься? Руками?

– Вот чем! – Света потрясла пышной, как восточная свадьба, грудью. – Впечатляет?

– Слов нет, – безоговорочно согласилась Люба, печально оглядев свои обезжиренные молочные железы. – А если твой богатый муж умрет?

– Чего это он умрет? Сплюнь!

– Я к примеру!

– Любка, давай без примеров. Тем более таких дурацких.

– А как ты думаешь, – не отставала Люба. – О чем мечтают те, кто может ходить?

– Полежать спокойно.

Люба фыркнула от смеха.

– Светка, я серьезно.

– Я тоже. Дай лак.

– Который? Ходячие, наверное, мечтают изменить мир в лучшую сторону?

– Сиреневый. Ага, спят и видят ноги до задницы топтать.

– Если бы я могла ходить, я бы подходила к каждому человеку и говорила: «Вы знаете, что очень счастливы? – Я?! – Да, ведь вы можете ходить. – Действительно! Что же мне теперь делать? – Идите и расскажите каждому, кого встретите, что он тоже уже счастлив».

– Люба, у тебя, случайно, не температура?

– Нет, ты послушай. Идите, и рассказывайте каждому, кого встретите, что он забыл о том, что счастлив. Человек ведь все помнит, просто иногда забывает. Он забыл, что родился счастливым…

– Любовь, попей водички холодной.

– Я так хочу помочь людям вспомнить, что когда-то давно они сунули свое счастье в комод, припрятали на черный день, чтоб никто не украл, и забыли про него. А ведь счастье может обесцениться, как спрятанные деньги. На нем будет слишком много нулей.

– Уймись, – попросила Света. – Хотя насчет денег ты права. Нечего их беречь, надо тратить! У тебя сколько? На бар хватит?

– Хватит, – задумчиво ответила Люба.

Холл встретил отдыхающих свежевскинувшимся лозунгом «Здоровый гражданин – здоровая страна!» Под лозунгом стояла воспитатель санатория. Судя по удовлетворенному лицу, лозунг был ее рук делом.

Люба и Света переглянулись.

– Видела праздничный призыв? – съязвила Света. – А парализованный гражданин – парализованная страна. Понимаешь, кто мы для ходячих? ДЦП на теле родины.

– Света, она ведь без задней мысли. Не имея в виду присутствующих. Это просто так говорится, – попыталась объяснить инициативу воспитателя Люба, но смолкла.

– Вот и иди к ней, проверяй свою теорию, забыла эта дурра о своем счастье или, наоборот, слишком хорошо помнит? И поэтому нам намекает: помните свое место, безногие?

Люба подъехала к воспитателю.

– Извините.

– Да?

– Вы счастливый человек!

– Возможно, – понадеялась избежать разговора с больной убогой девочкой воспитатель.

– Нет, вы – счастливая! Потому что можете ходить.

– Да-да, – вдруг обрадованно встрепенулась воспитатель, забыв про мужа, пропившего на той неделе ковер и электронный будильник.

– Вы можете прийти, уйти.

– Да-да, – просветленно сказала воспитатель, вспомнив про ковер и будильник. – Уйти от мужа.

– Или прийти к нему. А мы, инвалиды, нужны, чтобы все время напоминать вам о вашем счастье. Уже поэтому мы не обуза нашей стране.

Воспитатель вспыхнула и поглядела на лозунг.

– Я совсем не то имела в виду.

– А получилось – то, – с печальным вздохом сказала Люба.

– Но что же нам написать? Главврач распорядился наглядную агитацию…

– Санбюллетень можно, – встряла Света. – «Гонорея – болезнь грязных рук».

Люба сделала большие глаза. Но воспитатель не заметила иронии:

– Согласна, бюллетень можно. Только про венерические заболевания в кожном корпусе вешают. Что же у нас повесить?

– Колеса коляски – колеса фортуны? – предложила Люба.

– Как-то не совсем в ритме эпохи, – засомневалась воспитатель. – Особенно, фортуна. У наших граждан не фортуна, у них – судьба, общая со всей страной. Мы ж не в Америке какой-нибудь, да? А «колеса судьбы» получается, вроде как перемелют.

Воспитатель поморщилась.

– Ладно, я подумаю. А это транспарант уборщица сейчас снимет.

Люба победоносно поглядела на Свету и поехала искать, кому бы еще рассказать о его ходячем счастье?

До конца санаторной смены произошло много приятных событий. Люба съезжала по бетонной тропинке, специально залитой в море для спуска колясок. Съезжала не одна, а с Романом, парализованным после ранения. Он держал ее руку, она взвизгивала, когда коляски врезались в волны.

«Кому любовь, а кому ржавчина, – бубнила коляска, пугаясь соленой воды, но не перечила вслух. Пусть Любушка с мальчиком подружится, поцелуется разок. Пару раз, когда Люба чересчур уж страстно пела Роману свои песни, коляска не выдерживала. – Ты люби, Любушка, кто тебе не дает? Только не влюбляйся».

Роман, еще год назад бодро топавший в кроссовках, а затем в солдатских берцах, страдал от внезапного бездвиженья. Чтобы поддержать его, Люба придумала разучить на колясках танец. Что-нибудь латиноамериканское, ламбаду. Они репетировали две недели и на прощальном концерте самозабвенно станцевали «мамбу». Никто не знал, сколько раз Люба опрокидывалась на пол, прежде чем научилась ловкому па: она, Люба, с волнующим взглядом проезжает мимо Романа, резко возвращается задним ходом, отчего стремительно разворачиваются вперед малые колеса, и склоняет к нему полное страсти лицо и загорелые плечи.

Вечерами компания собиралась в комнате, и Люба пела под гитару свои песни.

– Дорога важна… Я вам не нужна-а…

«Какого рожна?», – бубнила коляска, а Роман смотрел на Любу значительным взглядом.

– Зачем стояли мы, обнявшись, у темного, стоячего залива-а! – звонко выводила Люба трагическим голосом. И тоже смотрела с обещанием в глаза Роману. Но любви не было. Не было любви, хоть тресни! Была дрожь в животе и тяжесть между ног. Был позор Романа, в котором он не хотел признаваться: желая переспать с Любой, он стыдился, что первой женщиной будет калека. Его ноги обездвижили так внезапно, так нелепо, что он по привычке полагал себя здоровым, как все. И самого себя в коляске видел со стороны, сочувственно наблюдая за другим человеком с неуловимо знакомой внешностью. Люба, конечно, хорошая девчонка. Но ведь он, Роман, не сегодня-завтра встанет на ноги, и пойдет по жизни – охранником в частной фирме или ментом. А Люба? Куда пойдет она? Нет, не по пути им.

– Ну чего, Люб, увидимся в следующем году? – лицемерно спросил Роман перед отъездом, в твердой уверенности, что это его лето на коляске – последнее. И Новый год он встретит рэпом и медляком на своих ногах. А, значит, с Любой уже никогда не увидится. И не понадобится тягостно объясняться, почему они не пара.

– На будущее лето, – бодро обещал Роман, словно намекая, что их главные чувства еще впереди. И мутил глазами.

– Рома, подожди, – остановила его Люба. – Я, наверное, не приеду.

– Почему? – лживо сокрушался Роман.

Люба набрала воздуху.

– Я тебя не люблю. Поэтому не хочу что-то обещать, обнадеживать.

– Не любишь? – горестно протянул радостный Роман. Но сообразив, что его отвергают, обиделся. – А чего тогда пела? – разозлился он. – Ты весь из ветра и дождя-а-а?

– Я, Рома, наверное, звала любовь. Но она не пришла. А так просто, лишь бы с кем, только из-за того, что я неходячая, а ты – практически здоровый…

Тонкий комплимент Любы воодушевил Романа.

– Нет, Люба, лишь бы с кем не надо. Но ты не переживай. Ты полюбишь, обязательно! И он тебя полюбит. На свадьбу пригласишь?

– Лучше на концерт.

– Ага, – плел Роман. – Увижу афиши: «Любовь Зефирова с новой программой «Ты весь из ветра». Буду интервью раздавать, рассказывать про наше лето на берегу моря. Фотки репортерам толкну.

– Нет, шоу будет называться «Колеса фортуны». Ой, я кажется, песню придумала: «Роман с Романом».

Польщенный Роман совершено смирился с вероломством Любиной любви, и они распрощались дружеским объятием.

Джип остановился.

Люба вздрогнула.

С лицом, сулившим мало хорошего, владелец внедорожника тяжело глядел на багажник. На багажнике стояла инвалидная коляска с тощей молодой девкой. Зад девки в джинсах провалился в разодранное дерматиновое сиденье. Сбоку, вялый и слипшийся, как старый гондон, свисал парашют.

«Не мало ли вас? Не надо ли нас?» – пробормотала коляска, надеясь разрядить обстановку.

«Хэ!» – ухмыльнулся джип.

«Тихо, не говори ничего!» – прошептала Люба коляске.

Хозяин джипа тяжело молчал. Люба приняла его молчание за сдержанное понимание.

– Вы н-не знаете, до Москвы отсюда далеко? – вжавшись в спинку коляски и явно плохо соображая, спросила Люба.

«Ну и чего сказала? Ни к селу, ни к городу!» – забубнила коляска.

Взгляд водителя стал еще более тяжелым.

– Как до Китая раком.

Разговор явно не вязался.

– А я Телец по гороскопу, – почему-то сказала Люба.

«Надо же! – съязвила коляска. – Это судьба!»

– А вы кто по знаку зодиака? – не слышала коляску Люба.

– Дева, – зловеще сообщил владелец джипа.

Люба, затрепетав, взглянула ему в лицо.

Как он красив!

«Вылитый тюлень недобитый», – поморщилась коляска. Но промолчала.

Как нестерпимо прекрасен! Невысокий, коротко постриженный, с золотым крестом величиной с тульский пряник в вороте черной рубашки. Черная кожаная куртка, черные джинсы, часы размером с сейфовую ячейку и сапоги «осень в Баку». Зуба одного нет – наверное, потерял, когда защищал незнакомую девушку. Шрам на щеке – господи, он потерпел аварию!

Люба бредила. Люба сошла с ума. Ну, конечно, ее стукнуло парашютом по голове.

«Любовь моя», – прошептала Люба.

«Любовь, ты – слепа! – трагически предупредила коляска. – Давай быстрее слезать, да убираться отсюда. Еще свалиться не хватало, детали переломать».

Внезапно коляску осенила другая, еще более кошмарная догадка.

«Что обо мне люди подумают? – драматическим голосом произнесла она. – Что это у вас с колесом? Сломала, когда с джипа слезала. Стыд какой!»

«Это он! Он…» – дрожа, прошептала Люба.

«Маньяк?!» – нарочито ужаснулась коляска, делая вид, что не понимает, о чем это Люба говорит.

«Девушка, у вас телефон есть?» – неожиданно спросил джип коляску.

«Какая я тебе девушка?» – возмущенно откликнулась коляска.

«Замужем что ли?»

«Вдова», – отмахнулась коляска.

«Затрахала, небось, мужа до смерти?» – подмигнул джип.

Коляска задохнулась от возмущения.

«Любушка, ну рассуди ты сама логически: может джип полюбить инвалидную коляску? Не может. Значит, маньяк», – она в ужасе закатила глаза.

«Может, прокатимся?» – не отставал джип.

«Оставьте меня в покое», – высоким голосом потребовала коляска.

«Во дает! Сама залезла и сама: оставьте в покое! – дерзил джип. – Сколько в час берешь?»

«Вы меня с кем-то спутали! Я – не такси, – испуганно гневалась коляска и голосила Любе: – Любушка, сама подумай – мы с тобой девушки простые, мы для них, джипов, тьфу, пыль под колесами. Изъездит он тебя, Люба, искалечит, и вся любовь».

«Куда уж меня больше калечить? – прошептала Люба. – Я чувствую, он очень хороший человек».

Коляска сникла.

– Дева!.. – просияла Люба. – Значит, ваша стихия – вода?

– Рыба, – процедил Николай. – Вода еще при Юсифе-бакинце устаканилась. Никакой стихийности. В воде давно полный порядок наведен: кто из какой водопроводной трубы берет, в какую тару разливает, лечебные свойства опять же утвердили.

Фамилия Николая была Аджипов. Но в пейджерных сообщениях в 90-е годы он подписывался Джип, за что в среде коллег и оппоментов, в смысле – оппонентов, за ним утвердилась кличка Коля Запорожец. Запорожец, как и его джип, был с Волги. Только джип из Ульяновска, а Николай – с Жигулей. Родители Николая работали в Жигулях в санатории: мать кладовщицей, отец шофером. Именно отцу Николай был обязан всем лучшим, что было в нем – любовью к порядку и добротой.

– Нет порядка! – сокрушался отец, апеллируя поднятым на вилке куском печени в соусе, давеча стоявшей в меню лечебного питания санатория. – Попробовала бы ты эту печенку при Сталине унести!

– У-у! – утвердительно вскидывала головой мать, одним этим звуком показывая развернутую картину ужасов, ожидавших кладовщицу, посмевшую посягнуть на печень рабочего класса (санаторий принадлежал обкому профсоюзов) десять-двадцать лет назад.

– Потому что порядок был.

– А я что говорю? – соглашалась мать. – А главные-то воры – кто?

– Начальство, известно кто, – с удовольствием констатировал отец. – Где ты бидон печенки семье, ребенку вон унесла, все одно ее отдыхающие не доели, там начальство шиферу два грузовика спионерит. И путевой лист выпишут, все чин чинарем, вроде как и не ворованное, вези, Аджипов.

– Тушу говяжью привезли, – торопилась мать. – Так ведь пока завпроизводством– как хоть морда у нее не треснет! – из дому не вызвали, да корейки ей не нарубили на гороховый суп, так щей на костном бульоне и не начали варить, даром, что в меню значились. Отдыхающие возмущались, мол, почему заместо щей – суп молочный с рожками? Так диетсестра с калькуляцией выбежала, дескать, щи по калорийности за нормы лечебного питания вышли. И вообще, говорит, кому молочный суп не по нутру, на бессолевую диету переведем: запеканки из вермишели, перловка паровая под мойвой.

Отец возмущено бросил вилку:

– Да будет ли хоть порядок когда?!

– Откудова ему быть-то? Тут возьмешь одну простыню несчастную семье, ребенку. А главврач пять одеял верблюжьих новых спишет в свой карман, и хоть бы хны.

– Если не все, а понемножку, то это не воровство, а дележка, – с сарказмом осудил воровскую натуру главврача отец.

Мать заколыхалась.

– Налить под печеночку-то? – участливо спросила отца.

– Давай.

Он взял в руку холодную бутылку портвейна.

– Привез, значит, этого самого вина для буфета полмашины ящиков. Вез – не дышал, чтоб, значит, не побить. Главврачу говорю: рассчитаться надо за безбойную доставку. А она мне: «Товарищ Аджипов, рассчитываются с вами два раза в месяц в кассе. Груз возить – ваша обязанность». Ах ты, думаю, лярва крашеная! Обязанность! Моя обязанность баранку крутить, а не ящики караулить. Вот дождусь, как к выездному партийно-хозяйственному активу коньяк КВВК нужно будет с базы везти, да и вспомню про обязанности. Боя у вас заложено две бутылки? Получай!

– Так и надо с ними! А то больно ты добрый.

– Может, хоть тогда порядок наведем, верно, Колюня? – обращался отец к Николаю.

Сегодня Николай мог с удовлетворением сказать, что в сфере розлива воды порядка достичь удалось. Но вот с рыбой геморрой. Большие предстояли дела в этой сфере отечественного производства. Взять сельдь. Ведь кто во что горазд! Солят в гаражах, в сараях, в подвалах, в прачечных. Сертификаты чуть не пальцем рисуют. А потом беспланово, не имея понятия о ценовой политике и маркетинге, везут свою сраную селедку в каждое встречное сельпо. С ценниками из-за этого свистопляска. Ты, если задумал сельдью заниматься, так приди, доложись по-человечески. Сделаем сертификат-подлинник, чтоб все цивилизованно, за подписью. Санитарный врач тоже человек, тоже селедку ест, если к нему, как полагается, так и он с пониманием. Если надо, так Николай и ученых подгонит. Объяснил же по ихней просьбе один академик народу, что от сухомятки возникает гастрит, поэтому очень важно есть в обед лапшу быстрого приготовления. И взял-то за это всего ничего – десять тысяч зеленых. А другой, доктор наук, известный кардиолог, за двадцать тысяч евриков, как два пальца обоссать доказал, что маргарин полезнее вологодского масла. Впрочем, сейчас Николая заботил другой продукт продовольственной безопасности страны – сушеный сущик. Именно ради него ехал Николай в город на берегу Белого озера.

– С сущиком у вас тут непорядок, – вдруг сокрушенно сообщил он Любе. – Ценнейший продукт бессистемно разбазаривается, не наполняя налогами бюджеты всех уровней.

Заслышав из уст Николая о бюджетах, коляска уважительно присмирела.

Это все вранье, что такие россияне, как Коля Запорожец, спят и видят, как бы налогов платить ноль целых цент десятых. Николай что ли не понимает, что нужно содержать ментов, школы, больницы для старух? Николай как раз таки очень заинтересован в порядке, Николаю тоже джипы и склады жгут. Николай понимает, что значит разделять и делегировать полномочия: зачем мелочиться с бабками, которые торгуют грибами, клюквой да газетами? Что с их клюквы возьмешь? Пусть себе стоят у метро с цветами и носками и в дождь, и в жару, развивают мелкий бизнес. Николай лучше налоги отчислит и «Единой России» на нацпроекты, сколько надо, даст. Чтоб порядок был: менты бабок стерегли, учительницы сорванцов за партами держали, федералы паспорта у черножопых проверяли. А вот некоторые пожидились на добрые дела отстегнуть, так теперь шьют на зоне рукавицы.

– Вы знаете, сколько у нас сущика! – обрадовалась Люба. – Иной весной столько его в озере добывают, что высыпают прямо на берег, рыбаки по колено в серебре ходят. Сушить мест не хватает, люди все крыши сущиком засыпают: сараи, дома, коровники. Представляете, если сверху на город посмотреть? Все крыши из серебра. Столько сущика!

– Ну? – повеселел Николай.

– Мама рассказывала, раньше они в клуб на танцы полные карманы сущика набирали и ели вместо семечек. Бесплатное угощенье. Здорово?

– Чего здорового? – нахмурился Николай. – Бесплатное – начало беспорядка. Ничего не должно доставаться бесплатно.

«Вот мироед!» – толкнула Любу коляска.

– Иначе в чем смысл корячиться? Быдло только приучи к бесплатному – никто работать не станет, все забьют по пояс. Кто тогда кредиты будет брать? Главная цель зарплат и пособий – чтоб народ за кредитами шел. Если народ банкам не будет последний рубль каждый месяц приносить, вся система рухнет. Банки – основа государства, а денежные потоки – его артерии.

Николай каждый день исправно смотрел канал РБК, поэтому разбирался в экономике. И почему он вдруг разговорился с Любой? Но упоминание о бесплатном сущике так огорчило, что он не мог остановиться.

– А все потому, что какой-нибудь рыбколхоз квотой на улов владеет, а значит – никто. А без хозяина какой может быть порядок? Там у вас что, акционерное общество? Баркасы, холодильники, коптильни – чьи? Акционировано предприятие?

– Да, – неуверенно ответила Люба. – Вроде. Кажется, акции трудовому коллективу принадлежат.

«Во страна немереная, – расстроился Николай. – Выкупаешь у алкашей предприятия, выкупаешь, и все ни конца, ни края. Представляю, как эти трудящиеся акционеры дела ведут. Рыбу, небось, за копейку продают, лишь бы на бухло хватило. А те алкаши, которые ее покупают, тоже работать не хотят: чего горбатиться, когда закуска почти даром в ларьке лежит? А быри всякие недобитые, политологи хреновы, еще орут перед каждыми выборами, что цены на продукты должны быть низкими. Ну будем хлеб и селедку бесплатно раздавать, так налог на добавленную стоимость какой в бюджет поступит? Так вред или польза от дешевых цен стране?»

Кипуче поразмышляв теоретически, Николай сделал быстрые мысленные прикидки по конкретному сущику: «Если все акции у алкашей – дело сделано. Завтра откроем предприятие «Партнер» по скупке акций. Работяги денег толковых давно, небось, не видели…»

– А сколь велика зарплата у переработчиков сущика насущного? – спросил Николай.

«Четыре тысячи, – подсказала Любе коляска, имевшая беседу со складской тележкой. – В сезон – пять-шесть, или семь».

– Нет? – не поверил Николай.

«Значит, акции не просто понесут, а ночами дежурить у дверей будут. А упрутся, предъявим протокол собрания. Нотариус есть, – Николай представил даму в строгом костюме с ноутбуком в сумке «Биркин»: – Ей протокол налабать, что раз плюнуть. Найдем сокрытие налогов. Надо будет, наверное, завтра-послезавтра в Москву смотаться, деньжат подстоговать. За неделю, пожалуй, трудящиеся от акций счастливо избавятся, с облегчением вздохнут. А там – по обстоятельствам. Если долгов немеряно, придется банкротить, назначим временного управляющего. В первый раз, что ли? Пусть себе управляет, не торопясь. Пока долги за газ не ре-стру-кту-ризируют. Во! С выплатами по картотеке разберемся индивидуально: по исполнительным листам, мамашам-одиночкам – все как полагается, дети – наше будущее. А с долгами по зарплате, уважаемые работники, рекомендую обратиться в суд. Государство вас в этом вопросе защищает всеми силами, трудовые споры в российских судах рассматриваются бесплатно. Вы же в правовой стране живете, должны разбираться в таких вещах?»

От мысли, что захват и передел сущика прошел так удачно, и в этом секторе рыбопереработки им, Колей Запорожцем, наведен наконец-то порядок, Николай повеселел. И довольно добродушно взглянул на Любу.

– Ну чего?

– Что? – смутилась Люба.

– Слезать думаешь?

– Думаю.

– Давай, слезай, пока я добрый.

– Вы всегда добрый, – серьезно ответила Люба.

– Точно, – согласился Николай. – У меня батька такой же был. Мать ему все говорила: «Не доведет тебя, отец, твоя доброта до добра».

– И что?

– Не довела.

– А что случилось?

– Долго рассказывать.

– Извините, вас как зовут?

– Николай.

– Николай, вы мне не поможете, я боюсь с коляской свалиться?

– Так ты что – не ходишь?

– Нет.

– С ногами что?

– Ага.

Николай взглянул на парашют.

– Смелая! При прыжке переломала?

– Такой родилась. Моя мама… Все торопились на первомайскую демонстрацию.

– В колонне затоптали? – поразился Николай.

– Нет.

– За вином в толпе покалечили? Тогда ведь порядка за вином не было ни хрена.

«Ой, Любушка, он матерится!» – возмутилась коляска.

«Коля не виноват, что жизнь кругом такая, что даже культурные люди срываются», – неожиданно встала на сторону Николая Люба.

Коляска растерянно замолкла.

– То и обидно, что толпы никакой не было, – сообщила ее Люба. – Я одна. И вот.

Николай обхватил Любу вместе с коляской:

– Держись за меня.

Люба прильнула к Николаю, как мокрый подол к ногам тонущего, и вдохнула мужской запах. Ее ладонь скользнула по щеке и плечу Николая: залысина, родинка, шрам, мочка уха, щетина, кадык, цепочка. Все это Люба ощутила пальцами, словно слепой, читающий по шрифту Брайля. Сколько можно украсть за мгновение, по истечении которого Люба вместе с коляской оказалась возле машины? Смотря, что красть. Бумажник завалит счастьем на неделю. А отпечаток родинки на пальце? Вмятина запаха в сердце? От них не избавишься и через семь жизней, даже когда так устанешь любить, что захочешь ненавидеть. Но Люба не знала, что любовь дает метастазы, и жадно вдыхала ее губительный запах.

Она, вздрагивая, смотрела на Николая.

– Может подвезти? – без энтузиазма предложил он.

Люба не заметила, что без энтузиазма. Она уже не различала оттенков в голосе любимого – метастазы!

– Не надо, – ответила она, имея в виду: «Ну, предложи еще раз! Скажи: никуда я тебя не отпущу».

– Тогда, пока!

И Николай уехал. Он был добрым, но отходчивым.

Люба положила руки на ободья колес и поехала в сторону города. За коляской молча волочился парашют.