Читать книгу Не время для вечности. Роман - Елена Николаевна Кречман - Страница 3

«Ищущая» – пожалуй так она могла сказать о себе, если кто-то задал бы вопрос: «Какая ты на самом деле?».

Но ее не спрашивали, а она, красивая, смелая и совсем не похожая ни на кого из своих знакомых, умело разыгрывала разные роли, чтобы спрятать свою тоску.

Нет, была и еще была одна причина. Ей хотелось рассмотреть каждого человека попристальнее, как бы разузнать его: ну-ка, а чего он стоит на самом деле?

Чаще всего Иша обнаруживала лишь напыщенные оболочки, набитые простыми, человеческими желаниями.

Извечная жажда славы, денег, секса, легкой жизни и страх разговоров о смерти, о том что находится за пределами видимого мира, раздражали ее и в мимолетных друзьях и в старых знакомых.

Даже если кто-то, хватанув отменного виски в дорогом ресторане или же, выпив французского винца на облупленной скамейке, с охотой пускался в пламенные рассуждения на жгуче интересующие ее темы о духовности, любви и смерти, то сплетал этот кто-то собственные убеждения со столь разнообразными философиями, что в итоге получалась неудобоваримая куча, которая может быть и удовлетворяла ее улыбчивых красноротых и пьяненьких подруг, но Иша твердо про себя клеймила: это не то!

И говорить об этом нужно совсем не так… Не грубо, не уверенно, не так словно все уже понял, так и не поняв ничего. Однако, как именно правильно, она толком и самой себе не могла бы объяснить. Поэтому просто замолкала и даже уходила, чтобы не слышать эти тревожащие сердце речи.

Жаждущая обрести. Но что же? «Что ты так упорно ищешь, глупая девочка?», спрашивала она сама себя.

Смутные ощущения, туманной тайной окутывали это горячее, волнующееся сердце.

Слушая шуршащее нежное кипение набегающих на песчаный берег волн и глядя в безумные отблески бесконечно крутящегося стробоскопа, где-то там в очереди к задымленному бару «мне два рэд булла с водкой, пожалста!» и танцуя так, словно в этом танце все самое важное, сокровенное, спрятанное, в круге, образованном полупьяной толпой, Иша чувствовала это желание обрести нечто важное и большее, чем все то, что было «здесь и сейчас» в ее жизни.

И в такие моменты, когда большая компания сидит за одним столом, гудит, пьет и бренчит, но откровенно поговорить решительно не с кем.

И даже когда алкоголь неожиданно околдовал тело, а все движения, слова, порывы кажутся невероятно возвышенными, правильными, единственно истинными.

Сквозь банальность будней и сквозь урегулированное безумие выходных, прорывалась эта отчаянная жажда иной жизни.

И теплыми летними вечерами, стоя на балконе пятого этажа в одной только белой маечке и трусиках, вдыхая со всей силой невероятную, надвигающуюся со стороны ночи, свежесть, томительную и нежную, зовущую в сокрытую огнями даль.

И когда она всматриваясь в сонные, ночные фонари, проникновенно шепча себе под нос строчки из Бродского:

«Мы будем жить с тобой на берегу,

отгородившись высоченной дамбой…».

И в маршрутке усталой, с запотевшими стеклами, со сползающими разноцветными слезами по стеклу, а рукой проведешь – во влажности за стеклом различаешь с трудом силуэты города.

Всегда, всегда она на сердце ощущала особенную, тонкую, околдовывающую тоску, пьянящую и звенящую, похожую на иступленную танцовщицу, что завороженно двигается под звуки флейты времени.

С детства она искала ответы между строчек множества книг. Они длинными рядами пылись на полках в родительской библиотеке и, заходя туда, Иша брала очередную книгу, садилась на ковер цвета молодой, сочной травы и погружалась в чтение.

Достоевский раскрывал перед ней бездны человеческих сердец.

Такие живые и настоящие, искренние герои его книг, страстно проживающие свои жизни, заставляли ее очень остро сопереживать им. Все его книги она запоем прочитала еще в юные годы и затем перечитывала по-многу раз.

Пруст зачаровывал мерным плетением слов, которые в конечном итоге сливались в великую симфонию ускользающему времени.

Сартр впервые заставил ощутить тошноту существования, а Ницше с его наивным криком: «Бог мертв», смешил Ишу.

Бесстыдный Генри Миллер открывал природу безудержного вожделения, а Мураками саму суть жизни, забытую в старом отеле «Дельфин».

Искала она и в картинах великих художников. Ишу охватывал трепет в залах со старинными полотнами, на которых бушевала страстная, великая жизнь.

Герои выражали чувства через магию красок и ей иногда казалось, что полотна втягивают ее в эту особенную, столь наполненную, хотя и застывшую навечно, жизнь.

В литературном журнале, она однажды прочитала историю невероятной Фриды Кало, которая своим трагизмом, жаждой любить и быть любимой, своим безудержным и безумным талантом, глубоко поразила юное сердце.

С тех самых пор выбор стал очевиден: только рисование.

«В моей крови, в моих слезах, в моей жизненной силе – только ты».

«О, милая Фрида» думала Иша, держа на коленях журнал и глядя в засаленное окно шатающегося трамвая: «Мы с тобой чем-то похожи».

В центре города, родители сняли для нее небольшую двухкомнатную квартиру и в одной из комнат, отведенной под мастерскую, у правой стены стоял громадный холст.

На нем она изобразила сияющего человека со сложенными ладонями. Его глаза, наполненные любовью и состраданием, казалось смотрели в самое сердце и проникая в него, оставляли там светлое и легкое чувство.

Многим нравилась эта картина, а несколько забегавших к ней время от времени знакомых, даже хотели купить ее, но Иша отвечала категорическое «нет».

Бессмысленно было пытаться убеждать ее после слова «нет». Она всегда твердо стояла на своем.

Она считала себя ищущей. И об этом поиске было все в ее жизни.