Читать книгу Такая роковая любовь. Роман. Книга 2 - Елена Поддубская - Страница 5

Заседание, продолженное через тридцать минут, без сомнений должно было нести характер всё той же упорядоченной борьбы между двумя адвокатами, при которой каждый старался бы дожать свою версию до конца и быть наиболее убедительным. На тот момент, когда главный судья объявил перерыв, положение Рябова являлось более надёжным, а его доводы более обоснованными. Во время перерыва Рябов объяснил своему подзащитному, что без видимых доказательств его вины суд, скорее всего, согласится на прекращении дела за отсутствием состава преступления, и на этом мучения Николая закончатся.

– Потерпите, Николай, – попросил Рябов и ободряюще сжал руку Кравцова выше локтя, – Осталось недолго. Я думаю, что сегодня же всё и закончится, и вас освободят.

– Вы действительно так думаете? – Кравцов не верил словам адвоката. Прошло уже более полгода с тех пор, как его взяли под стражу и держали в камере предварительного заключения. Жизнь в тюрьме была не только серой и безрадостной, но и опасной. До того как попасть туда, Николай несколько раз слышал, как обращаются с заключёнными и персонал заведения, и преступные обитатели. Все эти разговоры подтвердились на практике в первые же дни, облачив перед Кравцовым грубость и человеконенавистничество как одних, так и других. И если злость и безжалостность урок и бандитов могла быть хоть как-то объяснена, то пренебрежение и неуважение работников тюрьмы: от начальников до поваров, были совершенно необъясняемыми и неприемлемыми. И всё-таки, как позже понял Николай, приспособиться к существованию за решёткой, как-то свыкнуться и примириться с окружающими жестокими, безучастными лицами можно было и при таких отношениях. Гораздо невыносимее казалось выдерживать бытовые условия заключения. Открытые публичные туалеты и души, где любой мог осматривать тебя и потешаться над твоими естественными нуждами, засаленные, испачканные испражнениями матрасы, повсеместно кишащие вшами, громоздкая, безликая столовая посуда, а вместе с ней и подаваемая безвкусная еда – всё это вместе взятое заставляло Кравцова страдать гораздо существеннее. К этому привыкнуть было нельзя. Вот почему, когда однажды Рябов спросил о том, чего ему больше всего хочется, Кравцов прямо ответил:

– Спокойно посидеть на толчке при закрытой двери.

– На унитазе, – мягко поправил адвокат, глядя на Николая с пониманием. Затем, заметив смущение мужчины, добавил, – Прошу вас, Николай, говорите: «посидеть на унитазе». Не надо причислять себя к тем, с кем вам приходится временно проводить свои дни. Вы – не преступник. А поэтому не уподобляйтесь прочим.

– Извините.

Кравцов опустил глаза и силился сдержать дёргающиеся губы. В тот день он впервые почувствовал, что ему нельзя отчаиваться. Рябов был прав: он должен был верить в удачный для себя исход дела. Он знал, что есть ещё на свете дела и люди, которые ждут его. Он понимал, что ни за что не имеет права забывать о них. И вот теперь, услышав слова Рябова о возможном скором освобождении, с трудом силился это представить.

– Вы действительно так думаете? – переспросил Кравцов адвоката.

– Да, – коротко ответил Рябов, – У них нет никаких прав обвинять тебя. Поэтому не сегодня – завтра тебя освободят. Если, конечно, в ближайшие часы не всплывёт что-то такое, что было упущено из виду.

Рябов сморщил лоб, впадая в обширную мысленную яму обособленности. Он знал, о чём говорил. За время адвокатской практики он научился выжидать до конца и привык к тому, что при любом, даже самом стопроцентном алиби, всегда по ходу процесса могли найтись какие-то непредвиденные показания, свидетели, улики, ставящие весь ход дела совсем в другое русло и меняющие роли обвиняемых и обвинённых. Пройдя в зал после перерыва и с первого же мига услышав торопливую просьбу Соева взять слово, Рябов напрягся, предчувствуя то самое недоброе. Внимательно всматриваясь в довольное, одухотворённое лицо оппонента, Рябов мучительно напрягся, пытаясь понять что же за доказательства тот успел раздобыть за те тридцать минут, что длился перерыв.

Получив от судьи разрешение, Соев вновь сорвался с места, сопровождая свою двигательную активность высоким фальцетом обращения.

– Уважаемые господа! – раздвинул он руки, словно желая охватить ими всё пространство зала вместе с сидящими в нём слушателями и судьями, – Я хотел бы представить вам свои соображения, которые, как вы понимаете, тоже базируются исключительно на фактах. Так вот, не далее как полчаса тому назад, мой оппонент и коллега господин Рябов доказал нам при помощи психоанализа, что Лариса Фёдорова никак не могла лечь спать, не допив оставшееся вино. Господин Рябов, добросовестно выполняя свою роль защитника, постарался отвести все подозрения от личности своего подопечного. Я, хотя и не был согласен с ним, преклоняюсь перед его трудом. Его мысль широка. Настолько, что питает не только самого господина Рябова, но и окружающих. Помните, в момент начала его рассуждений о том, почему Лариса Фёдорова не допила отавшееся спиртное, первое, что он сказал вслух, было: «что-то помешало ей…». Это замечание явилось очень ценным для меня. Что ж, бывает так во время суда, что две противоположные стороны – обвинение и защита, своими действиями помогают не только себе, но и подсказывают противнику. —Соев кинул мимолётную слащавую улыбку в сторону стола защиты. Никто не мог теперь упрекнуть его что он, когда этого требовалось, избежал панегирика и не захотел источать из себя хвалебной речи. Теперь они были с Рябовым квиты. Промашка каждого из двоих не проскочила незамеченной для оппонента. С опозданием Рябов дал отчёт последствиям своих слов. Он знал теперь, что Соев ни за что не упустит возможность помусолить тему о наличии помех. И даже если до этого времени у него не было какой-то определённой линии, то теперь подобный стимул вполне может вывести его на какой-то новый след. Возможно именно на тот, что вызвал странный блеск глаз Николая при опросе в первый день.

Чем больше Соев развивал теперь свою мысль, тем сильнее росло в Рябове прежнее убеждение в собственной неосведомлённости по ряду вопросов. Адвокат оказался прав: уже в следующий момент Соев предложил версию о том, что не что-то, а кто-то помешал Ларисе допить вино.

– Господин судья, я требую более конкретного подхода к делу, – выкрикнул Рябов с места, – Не кажется ли вам, что господин Соев опять пытается навязать суду свои пространственные догадки, используя всецело лишь оговорки коллег?

– Которые вполне могут превратиться в весьма щекотливые предположения, не правда ли? – воспротивился вмешательству Соев, тоже глядя на судью. Тот поспешно усадил Рябова жестом:

– Протест отклонён. Продолжайте!

На лице судьи впервые, с момента начала процесса, появилась профессиональная заинтересованность, вызванная на сей раз созревающей сенсацией, подготовленной Соевым. Будучи неоспоримым специалистом, судья, получив в своё распоряжение дело, с самого первого дня процесса откровенно скучал. Редкие моменты, заставляющие его напрягать внимание и сосредотачиваться, не доставляли ему истинного удовольствия и казались всё-таки неинтересными. Пропитавшись духом правосудия и жаждуя дел, требующих полного профессионального чутья и компетентности, в данном деле судья не видел для себя каких-либо сложностей. Судить подобные дела мог бы какой угодно дебютант. Пока, до сего момента, весы правосудия находились в равновесии, при котором чаша невиновности подсудимого незначительно перетягивала чашу его вины. После того, как Рябов привлёк объяснения Зеленцова, судья действительно уже готов был к прекращению ведения дела за отсутствием состава преступления. Теперь же он почувствовал, что сюжет, закручиваемый Соевым, может вылиться в громкий неожиданный скандал. Тогда разворот этого скандала ляжет на его судейские плечи, а правильно принятое решение добавит почестей и, возможно, повышения.

«Вряд ли Соев, с его опытом в делах, стал бы так просто интересоваться у специалиста о лимитах разброса данных анализа крови», – предположил судья. В предвкушении возможности поразмять застоявшееся чувство дидактического мышления, утерянное в вязкой трясине множественных банальных дел, он нетерпеливо устремил взор на адвоката потерпевшей стороны.

Рябов, почувствовав раздражение судьи, тяжело сел в кресло и затих. Его руки, сложенные горкой, принялись теперь тревожно шевелиться, сжимая пальцы и переминая кисти.

В противоположность ему, Соев, окрылённый вниманием, продолжил опрос, возбуждаясь при этом всё больше и больше. То отскакивая от стойки, за которой сидели присяжные заседатели, то вновь приближаясь к ней энергичными шагами, похожими на скачки, он ввинчивался голосом в каждую новую фразу. На его лице повисла улыбка, контрастирующая с острым взглядом хищника. Голос Соева перешёл на высшую ноту:

– Господин судья! Принимая во внимание просьбу моего коллеги придать делу конкретную форму, я хотел бы испросить у вас дозволения публично допросить присутствующую здесь гражданку Керман.

Судья удивлённо поднял бровь и перевёл взгляд на Анну, сидящую в первом ряду.

– В этом есть необходимость?

Соев активно закивал:

– Если учитывать, что три таблетки «Барбамила» в стакан Ларисы подсыпал не Кравцов, то это мог сделать кто-то другой. Почему? Судите сами. – Соев вернулся к столу и, взяв там протокол записи процесса, стал зачитывать, – «Обнаружив жену без признаков жизни, я тут же позвонил в скорую помощь, а затем в милицию. Ожидая их прибытие, я прошёл в спальню, чтобы убедиться, что Лариса взяла ту самую пачку „Барбамила“, что лежала у меня в дипломате. Я открыл дипломат и увидел, что снотворного там нет.», – теперь Соев не улыбался. Напротив, выражение его лица спрессовалось в повышенную концентрацию: нос заострился, губы подтянулись, брови сошлись к переносице, – На вопрос, заданный мною, господин Кравцов утвердительно заявил, что ключ от дипломата он нашёл на привычном месте в пиджаке. Откуда такая педантичность? Ведь мы уже знаем, что Лариса в жизни была крайне неряшлива, а в тот вечер очень сильно пьяна. Много ли аккуратных пьяниц знаете вы? Я – нет. И тут я припомнил о том, как господин Кравцов подчёркивал нам контрастирующую аккуратность первой жены. Анна Керман, по уверениям подозреваемого, всегда была опрятной хозяйкой. Вот тогда-то я и задал себе впервые вопрос: а не присутствовала ли она на месте преступления?

Соев замолчал. Объяснив причину, вынудившую его прибегнуть к допросу Анны, он спокойно дождался того, как главный судья вызовет её и как она пройдёт к стойке допроса. Адвокат видел, как молодая женщина побледнела, представая перед всеми не в роли незаметной слушательницы, а в роли подозреваемой свидетельницы.

Очутившись лицом к залу, Анна крепко вцепилась в деревяшку барьера. Николай издалека заметил, как побелели от этого её тонкие пальцы. Кравцову захотелось выйти из-под стражи, подойти к бывшей жене, разжать её кисти и подышать в них.

«Даже в такую жару пальцы у Анны наверняка холодные, – ласково подумал он. Тонкие линии вен, напрягшиеся на руках женщины, вызвали у Николая острую боль в сердце, – Её-то зачем пытают? Она тут совсем не при чём. Моя вина во всём. Только моя.»

Пока Кравцов раскаивался и бичевал себя, Анна Керман внимательно осматривала Соева.

Адвокату обвинителю было за пятьдесят. Если не учитывать его сухощавость, то во всём остальном он был внешне приятным. Соев являлся представителем смешанных кавказских кровей. Его смуглая кожа не походила по цвету на загар. Черты лица, выделенные габаритным носом и твёрдым подбородком, смотрелись волевыми. Две толстые, почти чёрные полосы, горизонтально прочерченные на месте сбритых усов, вместе со складками щёк и подбородком, зрительно очерчивали квадрат нижней части лица. Это утяжеляло его и без того широкий овал. Упругие щёки адвоката при малейшей улыбке смешно сжимались вдоль пазух носа в два резиновых комочка. Они нависали над складками щёк, делая похожим Соева на ёжика.

Крупная голова венчалась обильной сединой, зачёсанной прямо наверх и разметанной по сторонам двумя обширными залысинами. В противоположность лицу, фигура Соева была настолько аскетичной, что выглядела ссохшейся. Широкая рубашка, вправленная в светлые летние брюки, не прятала худощавость, а, прокручиваясь вокруг тела, наоборот подчёркивала её, почти бросалась в глаза. Впрочем, такие люди как Соев, никогда не оставались незамеченными. Высокий рост и глаза необыкновенной живости притягивали к нему взгляд. Энергичная походка и чёткие манеры Соева абсолютно вписывались в его яркий образ.

И вместе с тем, он был неприятен Анне. Неприятен не только его положением обвиняющего. Мужчины такого плана: уверенные в себе и не признающие в людях никаких слабостей, пугали женщину. Бесспорно, Соев являл собою сильную личность. Анна, не всегда способная ответить таким, как он, предпочитала их избегать, отчего легко попадала под их осуждение. Оказавшись перед Соевым на процессе, Анна поняла, что он сможет выпотрошить её наизнанку. Женщина напряглась. Деваться было некуда. Во все глаза на неё смотрели Надежда и Верка Латыпова, бросившие в деревне все дела. Хмурил брови Иван: он не пропускал ни одного заседания. Далеко в зале сидели Егор – старший сын Белородько и Татьяна – дочь Верки. «Красивая пара», – не ко времени подумала Анна, вспоминая молодых пацанами: Таньку – тонконогой девчонкой с косичками, Егора – серьёзным пареньком на голову ниже подружки. Теперь перед ней сидели современная молодая девушка со стильной причёской утопающего каре и столичный парень-интеллигент в полупрозрачной оправе на носу. Анна вздохнула. Из всех присутствующих в зале, она могла надеяться только на Николая. Но он, при нынешнем положении, вряд ли смог бы помочь ей. Чтобы выпутаться самой и вытолкнуть на свободу бывшего мужа, Анне приходилось рассчитывать только на себя. Размышления женщины прервал голос Соева:

– Госпожа Керман, скажите нам, когда перед смертью вы видели Ларису Фёдорову в последний раз?

Анна помедлила, пытаясь понять суть вопроса.

– До свадьбы, – наконец произнесла она тихо, призывая себя оставаться спокойной.

– Я прошу уточнить до какой именно свадьбы?

Соев говорил сухо, почти жёстко. В его лице не проскальзывало никакого участия к робости опрашиваемой.

– До нашей свадьбы с Николаем, – произнесла Анна ещё тише.

Избегая смотреть на неприятного адвоката, она коротко глянула на судей. Соев, не претендуя до этого быть в поле зрения допрашиваемой, сейчас подошёл к её стойке:

– А у меня есть показания свидетеля, который видел вас в день убийства Ларисы Фёдоровой в подъезде её дома, – по-прежнему жёстко произнёс Соев, дожидаясь пока Анна посмотрит на него. По залу прошёл ропот возмущения. Кто-то громко охнул. Кто-то вслух обозвал молодую женщину неприличным словом. Судья был вынужден призвать зал к спокойствию. «Нет, только не это!» – безнадёжно взмолился Кравцов. Он впился глазами в смертельную белизну лица Анны. Ничего в нём не выражало возмущения или поражения. Женщина беспрекословно соглашалась со сказанным, не протестуя против этого. Она словно спала с открытыми глазами и ничего не слышала. Николаю так захотелось, чтобы Анна проснулась.

Медленно переведя на обвинителя обречённый взгляд, опрашиваемая промолчала. Соев испепелил её презрительным взглядом. Ему больше не нужно было настаивать на её ответе:

– Ваша честь, я прошу вас разрешить мне допросить соседа Ларисы Фёдоровой, пенсионера Владлена Сергеевича Каменева.

Скользнув взглядом по Керман, судья повернулся в сторону милиционера на входе:

– Госпожа Керман, вернитесь на своё место. Введите свидетеля Каменева!

Спускаясь, Анна неловко оступилась.

– Погодите раньше времени падать в обморок. Вы пока ещё только свидетель, а не подозреваемая, – недобро пошутил над этим Соев.

– Спасибо, – поблагодарила Анна, совершенно не к месту.

По правде сказать, она не обратила внимания на реплику адвоката. Ей поскорее хотелось спрятаться от людских глаз, в этот момент алчных, возбуждённых разгорающимся действием. Торопливое желание повернуться к залу спиной вылилось в невнимательность при спуске. Чертыхнувшись про себя, Анна захромала на своё место. Все чувства были поглощены досадой на себя. Глупо было не предвидеть возможность осведомлённости Соева о её визите к Ларисе.

«Наверное, он вынюхал обо мне многое. Осталось только узнать что именно», – подумала молодая женщина, проходя мимо адвоката.

В вызванном свидетеле Анна без труда узнала старичка, ехавшего с ней полгода назад в лифте дома Ларисы.

Было бы странным, если бы он не приметил её: до сих пор Анна помнила на себе его вислый взгляд. Такой, Анна замечала это, нередко появлялся у старых мужчин. Взгляд, выражающий восхищение женщиной, и в то же время разочарование от неспособности стать предметом её внимания.

Без всякого интереса прослушав обстоятельное заявление Каменева о том где, когда и при каких обстоятельствах видел он Анну Керман, Соев подвёл показания свидетеля к нужному рубежу:

– Скажите, Владлен Сергеевич, в своём предварительном рассказе вы нам заявили о том, что ехали в одном лифте с этой женщиной двадцать второго января в районе шестнадцати часов. Так ли это было на самом деле?

– Я сказал? – удивился Каменев, но тут же спохватился, – Ах, да! Я сказал именно так. Это было после обеда. На улице уже начало смеркаться.

– Начало смеркаться или уже было темно? – Соев подкрался к Каменеву почти на цыпочках. Голос его сейчас был тихим, ласковым. Он смотрел на старика с улыбкой, всем своим видом выказывая предрасположенность.

Потребность в уточнении показания привела Каменева в нерешительность. Он принялся вспоминать, бормоча себе под нос:

– Темно? Нет, вроде бы только начало темнеть. Хотя, зимой на улице темнеет рано. Так что, может быть, уже и было темно.

Соев, терпеливо выждав пока старик проговорится, попросил его припомнить час встречи с Анной в лифте поточнее.

– Час? Господи-боже, какой же это был час-то? Погоди, кажется это было всё-таки около четырёх, – совсем неуверенно повторил свидетель.

– А может позже? – в голосе Соева проскользнула настойчивость.

Услышав её, Каменев поторопился согласиться:

– Может и позже. Я, честно признать, не помню.

Старику совсем не хотелось расстраивать Соева. Вызванный адвокатом для столь серьёзного дела, Каменев больше всего был озабочен тем, чтобы не подвести столь уважаемого человека, каким был представитель правосудия.

Соев, меж тем, повторил вопрос, поставив его иначе:

– Владлен Сергеевич, если вы говорите, что не совсем отчётливо помните время, когда вы ехали в лифте вот с этой молодой женщиной, – он указал на Анну, – значит ли это, что вы могли ехать с ней, скажем, не в четыре часа, как вы это думали ранее, а чуть позже: часиков так в семь, в восемь? – снова мягко спросил Соев.

– В семь-восемь? – переспросил Каменев и глянул на Анну. Ему очень хотелось помочь девушке. Старик не знал чьи интересы представляет на процессе адвокат Соев. Почему-то ему показалось, что желание Соева услышать нужный ответ будет полезным для девушки. Именно из этих соображений Каменев не стал упорствовать с отрицанием. Теперь, подумав, он с ужасом понял, что кроме того, что он сомневался во времени, он совершенно не был уверен в том, что на улице было темно. Страх, что ему придётся отвечать за свои выдумки, парализовал старика.

Появление Каменева на процессе было добровольным. Прочитав на днях в газете статью о предстоящем суде по делу соседки, старик сам позвонил в милицию. Он очень хотел быть полезным, поэтому без всяких колебаний заявил о том, что в день смерти Ларисы видел у неё гостью. В милиции, куда его пригласили, старик настолько красочно описал девушку, с которой ехал в лифте, и которая и была той самой гостьей, что ему тут же показали фотографию Анны Керман. Несмотря на то, что Владлен Сергеевич видел девушку всего один раз, и, что с момента этой встречи прошло почти полгода, он опознал её без труда. Он даже припомнил во что Анна была одета. Милиционеры записали все его показания и поблагодарили за подробности. Это было позавчера. А вчера, во второй половине дня Каменеву позвонил адвокат, представившийся Соевым, и попросил его ещё раз срочно явиться в милицию.

С первых же минут Соев вызвал у Каменева симпатию. Он с улыбкой расспрашивал старика о жизни, интересовался его карьерой бывшего строителя и, как бы про между прочим, задавал вопросы, касающиеся соседки Ларисы. Сам того не заметив, через час беседы с адвокатом старик выложил Соеву массу информации о жизни погибшей.

«Хорошо, что ребята подкинули его мне, а не Рябову, – утёрся Соев после ухода старика. Моральный облик соседки Ларисы до замужества с Николаем, описанный Каменевым со многими интимными подробностями, мог бы сослужить оппозиции неплохую службу, окажись он в протоколе допроса следователя. Соев же эти детали быта погибшей, интересующие его постольку, поскольку он представлял в данном деле интересы потерпевшей стороны, оставил в устном виде. На бумаге он чётко пометил только главное: Анна была в доме Фёдоровой в день смерти последней.

Сопоставив все имеющиеся у него до этого данные, Соев стал подозревать Анну в соучастии в преступлении ещё до начала сегодняшнего слушания. Предположение Рябова о том, что что-то помешало Ларисе допить вино, было лишь конечным убеждением Соева в собственной правоте. Идя по новому свежему следу и оперируя показаниями Каменева, сегодня, ещё до начала процесса, Соев добился у прокурора повторного обыска на квартире погибшей. С момента смерти хозяйки квартира стояла опечатанной. Отправляя бригаду на обыск, адвокат обвинения клятвенно молил старшего лейтенанта, возглавлявшего группу, найти ему во что бы то ни стало какие-нибудь улики против Керман. Теперь, когда у Соева были не просто подозрения против Анны, но и показания соседа, адвокат обвинения мог, в каком-то роде, диктовать поисковой группе свои условия. При первоначальном обыске на экспертизу были взяты лишь видимые улики: отпечатки пальцев на посуде, оставшейся на столе в зале и на кухне, пачка от таблеток, несколько предметов из обихода жильцов, какие-то фотографии, записные книжки погибшей и её мужа, документы. При повторном обыске Соев попросил перевернуть всю квартиру кверху дном. Чутьё подсказывало адвокату, что повторный обыск может дать кое-что интересное. Интуиция не обманула его: всего за несколько минут до начала второй части сегодняшнего заседания, Соеву передали сообщение, полученное по факсу. Это были результаты повторного обыска.

Проглотив написанное одним махом, адвокат обвинитель возбуждённо вскрикнул. Теперь можно было не торопиться с выходом на сцену. Что бы там не говорил теперь Рябов и как бы жалостливо он не разыгрывал сцены любовного треугольника, Соев знал, что всё равно, в конечном итоге, победа будет на его стороне. Улика, найденная во время второго обыска, была не просто обвиняющей, она была уничтожающей. Недостающая деталь из картинки пазлей, не позволявшая Соеву до этого чётко видеть весь рисунок, теперь встала на своё место. Для полного разгрома противника не хватало только правильных показаний Каменева. Добиться их Соеву было несложно: старик легко шёл на контакт и поддавался любым сомнениям. Значит, его можно было уговорить в нужном для обвинения направлении.

– Итак, Владлен Сергеевич, остановимся с вами на том, что вы не помните в какое точно время вы ехали в лифте с Анной Керман. А также на том, что вы не отрицаете того, что возможно это было не днём, а вечером, – подвёл Соев итог опросу Каменева.

Подслеповато моргнув глазами, старик согласился с адвокатом и вышел из зала. Напоследок он приветливо улыбнулся Анне.

«Ты-то тут никакой роли не играешь, дорогой товарищ сосед», – ответила Анна старику грустной улыбкой. Манипуляции Соева были очевидными. Осталось только дожидаться чем они выльются для самой Анны и, через неё, для Николая.

Впрочем, гадать всем пришлось недолго. Едва дождавшись, пока выведут Каменева, Соев стал медленно и внушительно излагать новую версию смерти Ларисы Фёдоровой. На этот раз материала для обвинения у него было больше. Теперь Соев упорно настаивал на том, что в квартире, кроме супругов, на момент преступления была ещё и Анна. Зная, что собрание на работе закончилось в начале восьмого, было легко предположить, что в гостиницу «Россия» Кравцов и его бывшая жена могли прибыть уже к половине восьмого, в крайнем случае без пятнадцати восемь. Поднявшись наверх в комнату, где жила Анна, они поговорили с дежурной по этажу, затем спустились в ресторан и заказали ужин для женщины и шампанское. Опять же, привлекая к себе внимание официанта, обслуживавшего их, парочка, таким образом, обеспечила себе алиби. К сожалению для обоих подозреваемых, в своих показаниях ни дежурная, ни тем более официант, никак не могли припомнить точного времени появления сообщников в гостинице. Зато оба однозначно заявили, что видели Николая и Анну недолго. На этаже они лишь поинтересовались есть ли у дежурной свежая пресса. В ресторане тоже не задержались: заказанная бутылка с шампанским осталась не выпитой более, чем наполовину. Это официант помнил отчётливо: подобные расточительства в их ресторане бывали большой редкостью. На основании этого, можно было предположить, что Николай и Анна торопились. Здесь очень важно было подчеркнуть то, что дежурная по этажу больше в этот вечер не видела ни девушку, ни её спутника. Правда, она оговорилась, что какое-то время отсутствовала на посту, отчего, возможно, упустила момент возвращения проживающей в свой номер. Но зато потом, в течение всего оставшегося времени, дежурная была на посту. В номере, где жила Керман, было тихо. В районе половины двенадцатого дежурная ушла в отведённый ей для ночлега служебный номер. Всё это могло предполагать что, посидев в ресторане, Николай поспешил покинуть отель для того, чтобы вернуться домой. Приехав, он, зная слабость жены к спиртному, под любым предлогом мог предложить ей выпить. Вино должно было помочь Николаю расположить жену к предстоящему визиту Анны. Последняя, доужинав в ресторане в одиночестве, вслед за этим села в такси и поехала на квартиру Фёдоровой. В лифте с соседом Ларисы Каменевым, она могла, таким образом, оказаться не в четыре часа, а после восьми. В своих показаниях Каменев не отрицал того, что мог перепутать время.

Итак, Анна приехала к Кравцовым. Лариса, уже «размятая» к этому времени вином, встретила её дружелюбно. Под предлогом чествования трудоустройства Анны на фирму Ларисы, бывшие супруги, а ныне сообщники, напоили хозяйку квартиры. В районе одиннадцати Кравцов принял снотворное и заснул. Анна Керман осталась с бывшей подругой. Обстановка была располагающей к откровенной беседе. Скорее всего, женщины продолжили пить, чем вполне можно объяснить недостающие при экспертизе триста пятьдесят граммов спиртного. И вот здесь-то Анна, судя по записке, могла признаться Ларисе в том, что Николай до сих пор является её любовником. Каковой была реакция Фёдоровой, догадаться нетрудно: всё-таки она любила своего мужа; пусть по-своему, но любила. Оказавшись в состоянии сильного возбуждения, Лариса, возможно, снова набросилась на вино. Это было как раз то, что нужно сообщникам; улучив момент, гостья незаметно бросила в бутылку три первых таблетки «Барбамила». Убедившись, что последняя опустошила бокал больше, чем наполовину, гостья растворила с бутылке оставшиеся две таблетки и поспешила уехать в гостиницу. Ей было очень важно, чтобы Лариса, до того как уснуть, успела закрыть за ней дверь. Николай в это время уже спал крепким сном. Уходя, гражданка Керман была уверена, что Лариса тут же свалится и заснёт. Она никак не могла предполагать, что у отравленной ею подруги найдутся силы для того, чтобы написать предсмертную записку, в которой она разоблачит своих истинных убийц.

Завершив свой трепетный рассказ, адвокат Соев многозначительно посмотрел на зал. Из сказанного им следовало, что Николай Кравцов являлся если не прямым, то косвенным убийцей своей жены Ларисы.

Соев строил логичную линию, не прибегая пока к той самой последней сражающей улике, что явилась бы, при доскональной проверке фактов, уликой номер один. Для проверки нужно было во-первых, время, во-вторых, навлечение ещё больших подозрений на Анну Керман. В идеале, Соева сейчас очень усторил бы её арест. Столь жестокая мысль была дла адвоката защиты всего лишь одним из ходов его игры. О жизни и судьбе возможно невинного человека он даже не думал. Вот почему закончил речь с обращением к суду:

– Господин судья, при сложившихся обстоятельствах, и учитывая, что гражданка Керман обманула суд, я настаиваю на немедленном её помещении под стражу.

– Что-о-? – сорвалось сразу с нескольких уст.

Противясь подобной формулировке, Рябов сорвался с места с криком:

– Господин судья! Это невозможно. У вас нет повода принимать подобное решение.

– Господин защитник, – судья важно выпрямился, – я напоминаю вам, что решение любого рода принадлежит в этом зале исключительно мне. И я сам буду решать, что для суда возможно, а что нет.

Судья был ущемлён замечанием, но адвокат не сдавался:

– Ваша Честь! Мне кажется, что прежде чем выносить столь серьёзное предположение, мой коллега Соев мог бы сначала более тщательно допросить подозреваемую им Анну Керман. Возможно, ему тогда не пришлось бы напрягать своё воображение попусту, так как она сама рассказала бы нам, что делала в доме Ларисы в день смерти последней. Неточность показаний официанта или дежурной по гостинице, не могут всё-таки являться доказательствами вины. А свидетель Каменев, на мой счёт, вообще не сказал ничего определённого относительно времени встречи с Анной Керман в лифте. В таком случае, стоит, как мне кажется, спросить об этом саму подозреваемую. Она-то должна знать точнее в каком часу она была в гостях.

В голосе Рябова кроме недовольства звучала явная тревога теперь ещё и за Анну. Как и оппонент, он догадывался какую формулировку событиям могут вынести присяжные, если им оставить на рассмотрение новую версию Соева. Рябов, яснее чем когда-либо, понял, что явно не владеет какой-то информацией. Ему совершенно необходимо было выиграть время, чтобы допросить Анну наедине.

После его слов судья задумался. Сказанное Рябовым было очевидным. Никаких прямых улик против Анны Керман пока у суда не было. Но и отказываться рассмотреть версию Соева суд не имел права. Проще всего при сложившихся обстоятельствах было закрыть заседание и перенести его до выяснения новых подробностей. Требование Соева казалось судье преждевременным. А с другой стороны, если обвинитель был прав? Судья молчал.

Рябов ожидал его решения. Соев, по мнению Рябова, позволял себе больше, чем это было предусмотрено положением. Уступить ему – означало заранее согласиться на проигрыш. Рябову это казалось совершенно недопустимым. Еще час назад позиции защиты были намного выше. Простые подозрения или рассуждения, основанные на неточных показаниях, не могли так просто заставить Рябова смириться с самовольством Соева. И пусть даже Рябов видел, как налились негодованием глаза противника, он совершенно не собирался отступать.

Выслушав критику Рябова со злым прищуром во взгляде, Соев ответил ему прежде, чем судья успел что-то сказать: