Читать книгу Битва за хлеб. От продразверстки до коллективизации - Елена Прудникова - Страница 8

Невнимание советских историков к крестьянскому сословию позволило нынешним агитаторам утверждать, что крестьяне были лояльны властям Российской империи. Мужики, мол, богобоязненны, царелюбивы и революции не хотели. Учитывая вышенаписанное – они что, могли ее не хотеть? Могли, да, – те, кому выпало счастье стать жертвой «пьяного зачатия» и родиться умственно отсталым. Прочие же, судя по тому, с какой готовностью деревня отзывалась на любые революционные потрясения, спали и видели долгожданную перемену участи.

Завороженные Марксом, российские революционеры начала ХХ века все революционные движения привязывали к рабочему классу. Да с рабочими и проще было. Стиснутая на фабриках аморфная масса растерянных маргиналов была глиной в любых руках: лепи что хочешь, организуй как душе угодно, объясняй им их интересы и формируй в любые движения. Едва начались первые стачки, как самые разные политические силы – от эсдеков до правительства – принялись перетягивать рабочих на свою сторону.

С крестьянами же вышло с точностью до наоборот. Во-первых, они изначально были организованы гораздо лучше, чем рабочий класс. Первые рабочие организации появились в начале 90-х годов XIX века, а истоки общины теряются во тьме веков. Во-вторых, они, в отличие от рабочих, очень хорошо знали, чего хотят. Поэтому политики не могли привлечь крестьян на свою сторону: если они хотели заручиться их поддержкой, то должны были не приспосабливать крестьян к своим идеям, а защищать их интересы. Так, кстати, и поступили эсеры: они не могли привлечь мужиков к выполнению задач своей партии, зато дали политический лозунг крестьянским выступлениям – но не более того…

Ну и, в-третьих, касательно революционного элемента. В городах определяющую роль играли все же интеллигенты: пропагандисты рабочих кружков, учителя воскресных школ, авторы прокламаций. В деревню же революционных пропагандистов… посылало правительство, и были они плоть от плоти мужика и кровь от крови.

Дело в том, что крестьяне, ушедшие в города, формально считались членами общины: получали временные паспорта в родной деревне и платили налоги по месту «прописки». Поэтому после очередной стачки, демонстрации или драки с полицией тех активистов, кто был родом из деревни, отправляли «на родину». Успокаивались ли высланные – вопрос даже не риторический, а попросту бессмысленный.

Так что революционной работой на селе начиная с 90-х годов XIX века занимались не интеллигенты, которым там не доверяли. Ею занимались едва прикоснувшиеся к революционному учению молодые крестьяне с фабричным опытом, понимавшие идеи Маркса и прочих учителей весьма прямолинейно, а слово «закон» лишь в том смысле, что судить следует не по закону, а по совести. Они, репатрианты из городов, принесли деревне то, чего ей так не хватало, – идеи социальной революции, адаптированные для простого народа. В сочетании с многовековым опытом самоорганизации, старыми счетами с помещиками и народными представлениями о справедливости эти идеи образовали гремучее вещество, коему позавидовал бы не только монах Шварц, но и изобретатель динамита Нобель.

Впрочем, поначалу еще не рвануло. Адская смесь должна была как следует перемешаться, пропитаться горечью социального унижения, кровью столыпинских судов и холодной жестокостью Столыпинской реформы, дойти до точки кипения в огне войны – и лишь тогда…

Пока что она еще горела, а не взрывалась. Но и огонь сей достоин внимания. Огонь пролетарской революции был совсем другим…