Читать книгу Такой долгий и откровенный день (сборник) - Елена Ронина - Страница 9

– МАДАМ Станюкевич, к вам дама.

Ядвига снимала с лица остатки грима после спектакля. Уборные были необыкновенно удобными и просторными. И об этом тоже небезызвестный Гарнье позаботился еще в прошлом веке. И вот поди ж ты, что хорошо сделано, то и сегодня переделывать не нужно! Большие окна, много света, хорошо подсвечены зеркала.

– Лелька, какая еще дама? Мы кого-нибудь ждем?

Подруги делили грим-уборную на двоих.

– Я не жду никого, а ты у нас всегда в приключениях.

Дверь открылась, и вошла весьма пожилая женщина. Аккуратно и дорого одетая, правда, во все темное, – это сразу бросилось в глаза.

– Ядвига Станюкевич – это вы?

Она обратилась правильно, хотя несколько раз перевела взгляд с Оли на Ядвигу.

– Да, я.

Ядвига вдруг страшно напряглась, побелела, Ольга никогда ее такой не видела.

– Позвольте, я сяду, знаете, в моем возрасте стоять уже тяжеловато, мерси, – это она уже обратилась к Оле, которая, вскочив, пододвинула женщине стул. Ядвига сидела не шелохнувшись. Дама присела, продолжая ровно держать спину. Оля про себя восхитилась ее осанкой. Было видно, что женщине сильно за семьдесят, но у нее была хорошо сохранившаяся стройная фигура. На лице ни грамма косметики, одета строго, соответственно возрасту, в ушах – тяжелые старинные серьги, повязан красивый шейный платок. По виду – чистая француженка, а говорит по-русски.

«Эмигрантка», – пришло в голову Оле.

– Извините за такое вторжение. Но если позволите, мне нужно задать вам несколько вопросов. Вы не против? – дама вопросительно взглянула на Ядвигу. Не получив ответа, она продолжила: – Скажите, пожалуйста, как зовут вашу мать? – вновь обратилась она к Ядвиге. Ядвига не отвечала. – Ее ведь зовут Зоя? Почему вы молчите, вам неприятно, что я вас об этом спрашиваю?

Женщина вытащила красивый вышитый носовой платок из старинного ридикюля и, к удивлению подруг, шумно высморкавшись, промокнула глаза и продолжила:

– Меня тоже зовут Ядвига. Ядвига Перель, но это по мужу, а девичья моя фамилия Яновская.

Оля тихо охнула. Она хорошо знала, что Яновская – девичья фамилия мамы Ядвиги, Зои Борисовны. Случайно зашел об этом разговор, и Зоя Борисовна с сожалением рассказывала, как жаль было менять такую роскошную фамилию, да и на афишах бы она смотрелась значительно лучше. Но какая-то там давняя история не дала молодой Зое сохранить красивое имя. Пришлось взять фамилию мужа. Может, перед ними сейчас как раз и сидела та давняя история? Оля ничего не понимала, а Ядвига все так же сидела, вжав голову в плечи.

– Все это время я искала сестру, но это очень сложно сделать отсюда. – Женщина говорила по-русски хорошо, но уже с акцентом и с грассирующим французским «р». – Ваша мама поменяла фамилию. Но имя! Когда я увидела афишу, я поняла, что такое совпадение невозможно. Имя Ядвига пишется через «Е». От польского Гедевига. Меня записали неправильно, но Зое всегда это имя нравилось. Мы с сестрой друг друга обожали. Родители решились на Зоечку поздно, у нас разница десять лет, но это не мешало нам быть очень и очень близкими. Для меня Зоя была и сестрой, и дочкой, и куклой. А я для нее была скорее мамой, я знаю. Потому что у мамы времени на Зою вечно не хватало, а я с ней была постоянно. Столько восхищения в ней было. Зоя была готова часами сидеть у моих ног, когда я занималась вышиванием, и просто смотреть на меня, иногда целуя мне руки. Меня никто не любил в этой жизни, как Зоя, даже мама. – Дама постоянно подносила платок к глазам. Было видно, что хотя слезы по этому поводу и были выплаканы давно, но все равно боль потери осталась с ней на всю жизнь.

– Мы уехали из России в семнадцатом году, мне было двадцать, и я уже к тому времени два года была замужем. Мужу нельзя было оставаться, он был офицером царской армии. Имел высокий чин, и было принято решение об эмиграции. Зое было десять. Ей не сказали, что я уезжаю навсегда. Мы не знали, как ей об этом сообщить. Просто не представляли, как отнесется к этому маленькая девочка, не хотели Зою травмировать. Родители обещали, что приедут вскоре. В стране творилось что-то невообразимое, терпеть это было невозможно. Если бы мы не эмигрировали, мужа расстреляли бы большевики. Я знаю, вам, скорее всего, сложно сейчас воспринимать все, что я говорю. Про большевиков, про наши трудности. Вы, наверное, видите во мне врага? – говоря это, дама теребила в дрожащих руках платок. Воспоминания нахлынули, и ей сложно было справиться с ними.

– Посмотрите на меня, ну какой я враг? И потом, прошло столько времени.

Подруги ни о чем таком и не думали. Просто все было, как обухом по голове. Во всяком случае, для Оли. Реакция Ядвиги все так же оставалась непонятной.

Дама продолжила:

– Нам было уехать легче. А у родителей был дом, Зоя, папа работал управляющим на заводе, он не мог вот так все бросить, и без того все начало разваливаться на глазах. А он посвятил работе большую часть жизни. Завод для него был третьим ребенком. Или даже, скорее, первым. Сначала я получала от мамы письма, а потом все, закрыли все каналы, и мы окончательно потеряли друг друга. Для меня это была катастрофа. Не могу сказать, что я не любила своего мужа. Просто тогда замуж выходили по-другому. Родители выбрали мне достойную партию, я выполнила их волю. Но по большому счету, муж был абсолютно чужой мне человек. Мое сердце осталось в моей семье, а здесь мне ко всему пришлось приспосабливаться. К мужу, которого, как оказалось, я совсем не знала, к чужой стране. Все это время я не теряла надежды. Чего только не предпринимала, чтобы вас найти. Но сами знаете, железный занавес, все мои усилия были бесполезными. И вот – эта афиша. Я знаю, что не ошиблась. Ты ведь даже не на Зою похожа, на меня в молодости.

Наконец, Ядвига очнулась, она закрыла лицо руками и разрыдалась. Оля вдруг поняла, что подруга банально боится, и боится в том числе и ее, свою лучшую подругу. На дворе стоял 1974 год. И их перед поездкой всех собирали и предупреждали, и человек из КГБ, естественно, был с ними в поездке.

Оля подбежала к Ядвиге, обняла ее за вздрагивающие плечи.

– Ядька, ну ты что? Не сомневайся, глупая, все останется между нами. Что ты, меня не знаешь, что ли? Если это действительно твоя родственница, это, наверное, счастье. Или нет? Вы извините нас, – Оля обращалась уже к неожиданной посетительнице, – мы в немного другой стране живем, все непросто, нас, знаете, как перед этой поездкой муштровали: «Ходить только по двое, с иностранцами не разговаривать», – и так далее. Ядвига сейчас отойдет, шутка ли дело, такое услышать, может, она и представления о вас не имела. Я, например, в первый раз о сестре Зои Борисовны слышу, хотя и общаюсь с ней регулярно.

Ядвиге удалось взять себя в руки.

– Да, все так. Мою маму зовут Зоя, и она – ваша сестра. Я про эту историю узнала несколько лет назад, незадолго до ухода из жизни бабушки. Мама с бабушкой всю жизнь были так напуганы, что хотели все от меня скрыть навсегда. Надеялись, что без этих знаний жить мне будет проще. Все равно все раскрылось. – Ядвига задумалась. Немного помолчав, она продолжила: – Мама всегда очень любила вас, это правда, и меня назвала так в надежде, что по имени вы меня и найдете. Ну что хоть какая-то возможность останется. Только сейчас это все уже слишком поздно. Маме шестьдесят семь, сердце больное, она просто не выдержит такого известия. Она вас всю жизнь ждала, понимаете, всю жизнь. Вы для нее каким-то эталоном были. С бабушкой очень вас вспоминать любили и мечтать, как ваша жизнь сложилась. В том, что живы, они не сомневались, а вот счастливы ли? Да нет, все сумбурно так. А если по порядку, – Оль, ты тоже сядь, слушай, – прости, я тебе никогда не рассказывала, мама запретила говорить об этом с кем бы то ни было, и Лева, естественно, тоже ни о чем не догадывается. Я всегда знала, что у мамы была сестра, старшая, и что она погибла. Что? Как? Мама не рассказывала, а я маленькая была, не очень и спрашивала. У мамы комод запирается, там документы хранятся, украшения. Ну, это громко сказано, все мамины украшения – это сережки с нефритами, по-моему, серебряные, невидные такие.

– Это сережки нашей бабушки, я их помню, изумруды в платине, камни там еще очень редкие. Серьги старинные, ручная работа, – вставила Ядвига-старшая.

– Да нет, вы путаете, там камни для изумрудов большие очень, да и мутные.

– Да-да! Именно большие и мутноватые, это достаточно редкие изумруды. На одном изумруде еще скол небольшой был, бабушка все время расстраивалась по этому поводу и надевала их не очень часто.

– Верно, – Ядвига помедлила, – скол там действительно есть. Изумруды, говорите? Странно как… Нуда ладно, собственно, я не о том. Так вот, комод. Как-то я сидела рядом, еще маленькая была, мама разбирала документы в комоде, и я увидела старую фотографию. Молодая девушка с веселым лицом и длинной косой. Такая задорная, с открытой улыбкой и россыпью конопушек. Вот тогда-то мама и рассказала про сестру и про то, что назвала меня в вашу, – Ядвига немного запнулась, – честь. Фотография эта так и хранилась в комоде. Мне как-то в голову не приходило удивляться, почему все фотографии в семейном альбоме, а эта одна хранится отдельно, взаперти. Оль, налей воды, – попросила Ядвига-младшая. – Вам тоже? – обратилась она к гостье.

– Нет-нет, не беспокойтесь.

– О том, что я знаю часть правды, мне рассказали не так давно. Может, и не узнала бы никогда, если бы не стала нечаянной свидетельницей разговора мамы и бабушки. Из него выходило, что никто, собственно, и не умирал, а просто уехал. Обеим было неловко от того, что я этот разговор услышала. Пришлось мне все рассказать. В том числе, что и дом, в котором, мы сейчас живем, принадлежал нам весь, а не вот эти две комнаты в коммунальной квартире. Я была просто поражена. Но больше всего тем, насколько напуганы мама и бабушка. Они взяли с меня клятву, что я никому и никогда не расскажу об этом и сама думать не буду. Испуг передался мне, вот я и молчала. Действительно, мало ли что. Хотя, конечно, задумываться начала. И когда в подъезд входила, мысли меня одолевали, а почему, собственно? Вот почему мне сейчас нужно подниматься в маленькую мансарду под самой крышей, а не входить в богатую резную дверь, за которой жили Фельцманы? И жаль было, что тех времен я уже не застала.

Ядвига отпила воды. Рассказ давался ей с трудом. Она привыкла держать эти мысли в себе. Может, и вся ее ожесточенность объяснялась существованием вот этой тайны и вынужденным молчанием. Оля задумчиво смотрела на подругу. И может, даже сама Ядвига не отдавала себе в этом отчета. В том, почему и за что выливала столько желчи на окружающих. Оле стало страшно. Как же мы порой невнимательны к нашим близким. Почему никогда не задавала Ольга себе вопрос: «Все ли у подруги в порядке?» Почему никогда и ничего ее не настораживало? А Ядвига, значит, живет долгие годы с тяжестью на сердце, не имея возможности поделиться, рассказать.

Ядвига смотрела себе под ноги.

– Им обеим стало легче, когда я все узнала. Бабушка и мама теперь не боялись вести со мной разговоры о прежней жизни, размышлять о судьбе старшей сестры и дочери. Только они думали, что вы в Вене. Письма же приходили оттуда, – она подняла глаза на Ядвигу-старшую.

– Да-да, это так, в Париж мы перебрались спустя несколько лет, – кивнула та.

– И всегда говорили, что я на вас необычайно похожа. Балетом, мол, занималась и Ядвига в детстве.

– Да. Все так, – Ядвига-старшая улыбнулась. – Конечно, на любительском уровне. Но на всех премьерах бываю обязательно, а уж если кто гастролирует, тем более.

– Ну, вот видите, судя по всему, вы моя тетка. Да, парижская тетка. И что мы теперь со всем этим будем делать?

– Деточка моя, – пожилая женщина подошла к Ядвиге и взяла ее за руки, – прежде всего, мы друг друга нашли. Я искала вас столько лет, и наконец такая встреча. Это чудо, это счастье. Мы не будем говорить на ходу. Когда вы уезжаете?

– Через три дня.

– Боже, как мало у нас времени, как бессердечно мало. Мы не будем терять ни минуты. Сейчас ты пойдешь к нам домой, и мы обо всем подробно поговорим. Ты мне расскажешь о Зое, мы закажем телефонный разговор с Москвой. Посмотришь, как мы живем. Ты даже не представляешь, какая это радость. Я ждала этого дня пятьдесят семь лет!

– Ну как же, мне, наверное, нельзя? Оль, что скажешь?

– Не знаю, – она в растерянности смотрела на двух женщин, которые смутно походили друг на друга. Тут они обе одновременно удивленно приподняли левую бровь и посмотрели на Ольгу с надеждой. Она должна была что-то придумать, чтобы Ядвига уехала в гости.

– Давайте сделаем так. Скажем Петру Ивановичу, что вы просто поклонница русского балета. И что мы идем пройтись. Я поеду в гостиницу, а ты, Ядь, приедешь завтра, на первую репетицию. Только не подведи. Встретимся у театра пораньше, зайдем вместе, никто ничего не заметит.