Читать книгу Вирь - Елена Сафронова - Страница 3

* * *

– Презирать людей за их слабости – все равно, что плевать против ветра, – витийствовал модный писатель Роберт Гриф в ресторане, где приятнейшим образом завершалась презентация его новой книги «Мыло». Сама-то презентация, многолюдная, как кровавая Ходынская церемония, проходила в Доме Художника на Крымском валу, и доставила Грифу массу сладких ощущений – он, будто в энергетической ванне, искупался в восхищенных взглядах, хвалебных речах, признаниях в любви (в том числе и плотской, питаемой к любимому автору как к мужчине своей мечты) и рукоплесканиях. Но толпа, даже самая благожелательная к тебе, все же утомляет, – и вот, благополучно закончив мероприятие, распродав с автографами среднюю домашнюю библиотеку российского обывателя и испив до легкой изжоги чашу всеобщего преклонения, Роберт Гриф отправился в ресторан, название коего держалось в строгом секрете. С женой, издателем, представителем книготорговой сети и близкими друзьями, перед которыми можно было расслабиться, перестать на время корежить из себя демоническую личность Роберта Грифа, а побыть хоть чуть-чуть Романом Малиновкиным. Как в паспорте записано. А еще милее – почувствовать себя мальчиком Ромой. Одно время Гриф мечтал поменять паспорт и украсить его своим чеканным псевдонимом. Дело бы выгорело, так велика была его писательская популярность в обществе, в том числе и у работников паспортно-визовой службы, но воспротивилась – кто бы мог подумать! – старая мама, гордившаяся фамилией Малиновкина, будто она была Трубецкая. Рома послушался маму, и вдруг, спустя еще лет семь шального успеха и прогрессирующего обожания, понял, как старушка была права. В теплую, уютную личину Ромы Малиновкина, домашнего воспитанного ребенка, было так здорово «заныривать» временами, точно улитке в домик, отдыхая от инфернального Роберта Грифа, набираясь сил для своих новых романов.

Но сегодня в шкуру модного писателя, чародея, чей волшебный талант, возможно, был происхождения мефистофельского, растроганного Рому Малиновкина все время возвращала одна из участниц узкого застолья. Совершенно левая девица, очередная жертва душевного Роминого приятеля Пашки Сизова. Ветреный красавчик Пашка приводил в компанию приблизительно по девчонке раз в два месяца. Вопреки распространенному мнению, что мужчина, даже завзятый ходок, предпочитает один женский тип, Пашка устраивал такой калейдоскоп девичьих фигур, причесок, манер и стилей поведения, что тесный круг давно и безнадежно женатых товарищей исходил потайной завистью и смаковал под языком слово «свобода», употребляя его в самом запретном смысле. Неизменным было лишь одно – все Пашкины девицы слегка опережали интеллектом волнистого попугайчика, и про них его приятели снисходительно отзывались: «Прелесть, какая дурочка!». Всего один раз Пашка, не разобравшись, нарвался на несостоявшегося кандидата наук, и та испортила ближнему кругу славный вечер в ресторане, читая лекции по политологии – как она видела сию науку. Ей вердикт вынесли единодушно: «Жуть, какая дура!» – и случай Пашкиной промашки постарались забыть, как страшный сон.

Сегодняшняя пассия Сизова была прекрасна с виду – Пашка похвалился другу, что нарочно искал совершенный экземпляр для появления с ним на презентации, – но загадочна внутренним миром. На первый взгляд, обычная осветленная златовласка, досконально знающая все законы гламурной тусовки, правильно одетая и в меру напитанная банальной эрудицией, оказалась пугающе привязчива – и уже второй час посиделок в ресторане мучила героя дня вопросами, по сути, бесконечной вереницей вариаций одного и того же: «Как вы можете писать такую гадость?!».

Постепенно девушка Дашенька смертельно надоела компании. Она уже успела пять раз поведать, как ее затошнило посередине презентации, когда стали показывать слайды, и как она сбежала в туалет, но заблудилась в коридорах ЦДХ, и как вызывала своего кавалера навстречу себе по мобильнику, и как они сидели в коридоре, дожидаясь, пока прекратят демонстрацию «мрачных слайдов, реального трэша»… Никто не мог понять, она пробитая моралистка, или прикидывается таковой, или просто дура истероидного типа, которой жизни нет без привлечения к себе внимания. На осторожные «прощупывающие» вопросы Дашенька не отвечала, а с удвоенной энергией кидалась на Роберта Грифа (ее никто специально не предупредил, что Роберт – на самом деле Роман):

– Роберт, нет, ну вы скажите!.. Ну вы скажите, почему вы так страшно пишете! Роберт, это же улет реальный, это хуже грибов – то, что вы показали!.. Зачем оно вам?

Что Роберт Гриф преподнес доверчивой восторженной публике – о том следует сказать особо. Роман с лапидарным названием «Мыло» был очередным в цикле «Субстанции жизни», где уже фигурировали гордо «Плесень», «Жиры», «Сыры», «Молоко», «Сыворотка» и сборник коротких новелл «Антибиотики». Естественно, эти названия не следовало трактовать буквально. Разве что «Плесень», повествующая о буднях внутри склепа, более или менее прочитывалась по названию, а все прочие темы и сюжеты, интересующие Роберта Грифа, к гастрономии имели отношение примерно такое же, как несвежий продукт, невзначай проглоченный в кафе – к нормальному пищеварению; проще говоря, скорее рвотное. Антология детально рассмотренных и увлеченно живописанных Грифом мерзостей жизни близилась к концу, и «Мыло» стало ее достойным завершением. Кстати, Роберт Гриф опять позволил себе, как и в первом романе, говорящее заглавие. Речь в книге шла о трудностях однополого секса, сложностях педофилии, неурядицах скотоложства и, если можно так выразиться, птицеложства, а мыло играло важнейшую роль в преодолении этих препон. Слайды же, изготовленные по специальному заказу, иллюстрировали все процессы, затронутые Грифом, в подробностях. Гриф втайне очень гордился этими слайдами, художнику долго жал руку и отвалил нехилый гонорар. Публика стонала от счастья приобщиться к таким более чем интимным, к таким тщательно скрываемым тягам отдельных представителей человечества. Многие зрители – обоего пола! – высказывали Грифу благодарность за то, что он не побоялся выставить такую любовь на всеобщее обозрение, а то, мол, они бы из ложной скромности, граничащей с ханжеством, и не познали бы самого сокровенного…

Гриф был доволен единодушием аудитории (хотя и тщательно скрывал свое удовольствие под нахмуренным вечно, согласно имиджу, челом). В бурлящем котле положительных эмоций он не уловил ни одного голоса «против». И вот вам пожалуйста! Какая-то блондинка, оказывается, выскочила из зала, потому что ее замутило!.. Могла бы испортить презентацию! Вот ведь дура! И Пашка хорош со своим гаремом! Не успел, что ли, предупредить свою красотку, на какое мероприятие они идут?.. Друзья и их интересы должны быть на первом месте, девушки – потом. А теперь выяснилось, что Пашка, из-за слабых нервов и желудка своей спутницы, пропустил самую интересную часть презентации, слайды до конца не просмотрел…

Впрочем, решил писатель, это поправимо: через месяц-полтора (если не раньше!) Дашенька утомит Пашку, а в промежутке между нею и какой-нибудь брюнеткой, шатенкой или даже бритоголовой Рома пригласит друга домой одного и покажет ему все слайды тет-а-тет на своем домашнем кинотеатре. Роберт Гриф негодовал, потому что в его стадо прокралась – с помощью лучшего друга! – паршивая овца, а мягкосердечный Рома Малиновкин искал оправдания любвеобильному Пашке и даже чувствительной Дашеньке. Именно «Ромина» ипостась писателя побуждала его вести сейчас затяжную разъяснительную беседу, адресованную непробиваемой Дашеньке – но делать это приходилось под маской Грифа, для солидности. Его, впрочем, радовало, что, кроме Дашеньки, у него был целый стол благодарных слушателей, и речь его не пропала бы втуне.

– Ну что вы, милая Дашенька, – самую чуточку свысока, как и положено маститому писателю, вещал Гриф, – то, что мы показывали на презентации, – вовсе не страшно. Это как раз те маленькие слабости людей, о которых мы уже говорили. Понимаете, есть люди, предпочитающие во всем традиционализм, в том числе и в этой сфере – мы же не ханжи, Дашенька, мы же понимаем, что все люди делают это, верно? Другой вопрос, как они это делают и с какими партнерами. Но если человеку нравится делать это, допустим, с козой, то мы, хоть и не разделяем его убеждений, неужели имеем право дискриминировать его по этому признаку? Нет, конечно, он такой же, как мы, и даже немного более интересный, потому что в его жизни есть яркие страницы, которых мы с вами, дорогая Дашенька, лишены. Так почему бы не удовлетворить любопытство тех, кто хочет «проследить» за этим процессом, не принимая в нем непосредственного участия? Это – прямая задача писателя – показать читателю то, что он без нас, писателей, никогда бы не узнал. А более всего люди хотят узнать, уж поверьте моему опыту, дорогая Дашенька, о тайнах своих ближних, о деталях их частной жизни. Это маленькая слабость большей части человечества! И опять же – можем ли мы презирать их, отталкивать их, за то лишь, что они обладают такой слабостью – любопытством? А может быть, это уже не любопытство, а его следующий уровень – сопереживание, сочувствие?.. Может быть, мой читатель хочет мысленно перевоплотиться в человека, одержимого слабостью… ну, допустим, к маленьким мальчикам… или к трупам… зачем же мне, большому, без ложной скромности писа…

– Роберт, меня опять затошнило, как только вы сказали про трупы! – перебила Дашенька безо всякого пиетета. Она и правда стала белесая с лица, у нее даже глаза выцвели. Все, сидевшие за столом, переглянулись. Пашка надулся и завозился на месте, стараясь побыстрее запихнуть в рот все, что лежало перед ним на тарелке. Он чувствовал, что пора уводить свою безмозглую подружку, пока она не оскандалила вконец такое благостное поначалу застолье.

– Попросите у официанта воды с лимоном, помогает от тошноты, – тихо и неприязненно посоветовала супруга Грифа, заранее не любящая всех Пашкиных девиц, оказывающихся в непосредственной близости от ее мужа.

– Да нет, у меня прошло, – порадовала пирующих Дашенька. – Просто если Роберт опять что-нибудь такое скажет, меня опять может… ну, ладно. Я еще что хотела спросить: у вас же не только это в книгах. Ну… вы поняли… секс… нетрадиционный… У вас же разные ужасы! Вообще полный трэш! Я одну вашу книгу в туалете так и читала, – так-так, удивился Гриф, значит, барышня обо мне и наслышана, и начитана, так что же она юродствует? – Все боялась, что завтрак наружу выйдет…

– Даша, эти подробности можете оставить при себе, – еще суше обронила жена Грифа Виолетта.

– Но почему? – безмерно удивилась девушка. – Я же правду говорю, у меня была такая реакция. А какая она могла быть, если в книге «Сыры» вы пишете, как трупы едят, а в «Молоке» – это самое… ну, какашки… простите, – после краткой паузы добавила она, и Виолетту перекосило. – А про «Антибиотики» – вообще страшно! Как вы там с людьми обращаетесь? Кого режут, кого жарят, кого воздухом накачивают, кого водой… Зачем вы про это пишете? Как вам самому не противно и не страшно?

– Дашенька, – с величайшим терпением заговорил Гриф, внутренне скрежеща зубами и представляя себе белокурую овцу прототипом героини будущего романа, к которой будет применен комплекс мер, так напугавших читательницу. – Мне не противно и не страшно. Это моя работа. Я выполняю свой писательский долг. Удовлетворяю интересы своих читателей, которым иногда нужна добрая порция адреналинчика. Понимаете? Нервная встряска, шок, из которого мой читатель выйдет обновленным, свежим, ободренным! Ведь какой основной бич цивилизованного общества? Скука, Дашенька! Скука! Благополучные люди, лишенные тягот борьбы за существование, за выживание, либо, наоборот, люди небогатые, устающие от своей каждодневной рутины – все они внутренне очень сильно скучают. Им хочется изменить свою жизнь. Лучше, конечно, в реальности. Но не всегда и не все это могут себе позволить. Тогда остается что? – художественные средства имитации изменения мира. Представьте себе, как работяга приходит домой, он устал, он вымотан физически, у него пустота в голове, ему ничего не хочется… кроме как развеяться, отдохнуть. И он открывает мой томик. И там его ждет такой заряд адреналина, он так пугается, читая мои строки…

– Ах, значит, он пугается! Ну вот! А зачем вы его пугаете?

– В благих целях, Дашенька. В благотворительных целях, если хотите. Он же пугается не в самом деле, а понарошку! Ему ничто не угрожает, он жив, здоров, завтра пойдет на работу… Но его испуг… а у кого-то это не испуг, а откровение, или удивление, или просто радость, что он узнал такие интересные вещи… будто подсмотрел в замочную скважину… Дашенька, люди это просто обожают – подглядывать за ближними, и фигурально, и буквально! – вот эта радость останется при нем и на следующий день, и после… И я этим фактом горжусь! А вы говорите – страшно, противно. Мне приятно и лестно, что я отвлекаю людей от повседневности!

– Не может быть, – скуксилась Дашенька. – Вы не можете это всерьез говорить! Вы пишете очень страшные вещи. Или противные. Я не верю, что они помогают людям отвлекаться. Или развлекаться.

– Вы можете, конечно, не верить, Дашенька, но вы сами видели, сколько народу было на моей презентации, сколько книг читатели у меня купили, слышали, сколько хороших слов они мне сказали… Поэтому вы, кажется, здорово ошибаетесь, подменяя своим мнением мнение всех читателей…

– Но ведь…

– Ну, хватит, – нервно сказал дожевавший Пашка. – Нам пора, Дарья. Пойдем отсюда! Роман, спасибо за приглашение! Вечер был прекрасный, а ужин – выше всяких похвал.

– Спасибо, что принял мое приглашение, – со всем отпущенным ему Господом сарказмом ответствовал Гриф. Пашка уловил сарказм и засопел.

– А кто это – Роман? – изумленно спросила Дашенька. Пашка схватил ее за руку и поволок из-за стола, как нашкодившего ребенка.

– Пойдем! Я устал и хочу спать! Пойдем, дома я тебе все объясню!

– А вызвать такси? – вяло противилась деморализованная изумлением Дашенька.

– У ресторана возьмем, их там много. Или поймаем. Пошли!

– Совершенно невоспитанная девица! Просто тундра! – сказала Виолетта, потрудившись, чтобы дверь отдельного кабинета за парочкой не успела закрыться, а то вдруг до Даши не долетит ее оценка.

– Вот тебе и непосредственный читатель, Рома! – затрясся от смеха представитель книготорговой сети.

– К счастью, у нас таких, с Урала, читателей немного, – урезонил его издатель. – Рома, ты не вздумай слушать эту дуру. Ты на правильном пути! Когда девять лет назад я тебе советовал идти наперекор замшелой общественной нравственности, я и помыслить не мог, что ты это сделаешь так бойко и так талантливо! И так психологически верно! Так держать, Рома! Цикл про субстанции жизни ты завершил, теперь что у нас на очереди? Когда новый контракт подпишем?

– Иван, явно не сегодня, – вяло отмахнулся Роберт Гриф. – Заеду к тебе на днях на работу. Все и обсудим. Дай мне маленькие каникулы…

– Все, все, понял! Сдаюсь! – поднял руки директор издательства. – Отдыхай! Ты заслужил каникулы! Но – недолгие, слышишь, Рома? Публика на тебе сидит, как на игле, не могу же я без дозы ее оставить? – и сам загоготал, как двумя минутами раньше распространитель.

Так, с шутками и прибаутками, завершился вечер в ресторане, и дорогие Грифу (во всех смыслах) гости разъехались по домам, кто вызывал такси, кто личного шофера.

* * *

Чета Малиновкиных прибыла в свой комфортабельный дом с видом на Москва-реку, где с недавних пор занимала весь пентхаус, глубокой ночью. Естественно, в домах такого класса консьержки ночами не спят. Не была исключением и пожилая деятельная Марья Алексеевна, – она не только поздоровалась со звездой отечественного трэша из своей каморки, но и выкатилась к нему навстречу с видом таинственным и возбужденным:

– Здравствуйте, Роман Львович! Ну, как презентация? Успешно?

– Да, конечно, – расслабленно обронил Гриф, одновременно шаря рукой в кожаном рюкзаке, своей элегантной прихоти. – Я оставил вам книгу, Марья Алексеевна… сейчас, сейчас…

– Да что вы?! – расцвела пожилая дама. – Боже, как любезно с вашей стороны! Я не смела и просить!.. Но, знаете, так мечтала об этом! У меня ведь все ваши романы есть… последнего… ой, что я говорю? – крайнего только недоставало! Такое счастье!

– Пожа-алуйста, – еще более томно протянул Гриф, подставляя к дрожащим от нетерпения рукам томик. – Автограф на фронтисписе…

– Ой, с автографом?! Это бесценный подарок, Роман Львович, бесценный! Она, наверное, очень дорогая? Давайте, я заплачу вам…

– Как можно, вы нам так помогаете… Берите, берите! Простите, Марья Алексеевна, я все-таки устал, мы пойдем, до завтра!

– Минуточку, Роман Львович! – спохватилась консьержка. – Пока не ушли. Вам сегодня принесли конверт. Просили передать лично в руки. Вот он!

Конверт был – как конверт, разве что крупноватый, формата А4. На месте марки красовалось стилизованное изображение крупной хищной птицы в полете, на месте адреса отправителя стояло непонятное «Общественный фонд «Твори, выдумывай, пробуй!»», а на месте адреса получателя – невозможно красиво вырисованное имя «Роберту Грифу» и ниже столь же каллиграфическая приписка «С почтением». Внутри угадывалась не толстая, но плотная бумага. Грифу мельком бросилось в глаза, что конверт был тщательно заклеен.

– А кто принес письмо? – с подозрением вопросила Виолетта.

– Курьер. Очень приятный молодой человек, собранный, аккуратный, почтительный. Не пошел шарить по этажам, сразу ко мне обратился. Ноги долго вытирал, – чистота в подъезде была пунктиком Марьи Алексеевны. – И очень просил передать вам лично, в собственные руки. Я советовала в ящик бросить, говорила, что у нас приличный дом, ящики не взламывают, но он сказал, что в руки – надежнее и достойнее вас. Вот как! – с гордостью закончила вестница.

– Вот как, – откликнулся и Гриф, но с другой интонацией – с чувством глубокого удовлетворения. – Действительно, очень приятный курьер. Наверное, работник этого фонда. Обычно курьеры из службы доставки наглые, хамоватые…

– Да уж, и грязь носят вечно, не успеваешь пол протирать, – поддакнула Марья Алексеевна.

Дома Гриф осторожно взрезал конверт специальным ножичком для писем, изготовленным под дамасский кинжал, – подарком того же злодея Пашки, который сегодня так отличился, на минувший день рождения. Из конверта выпала одинарная открытка почти такого же размера. На ней были по углам все те же реквизиты – птица, в которой Гриф по некотором размышлении опознал кондора, название фонда «Твори, выдумывай, пробуй!», а посередине следующий текст:

«Глубокоуважаемый господин Роберт Гриф!

Благоволите принять скромное приглашение почитателей Вашего таланта на небольшую тематическую вечеринку, посвященную Вашему творчеству и Вашим успехам!

Наш Фонд «Твори, выдумывай, пробуй!» хотел бы поздравить Вас с выходом очередной книги.

По ряду причин встречу удобнее проводить на территории Фонда. Надеемся, что, познакомившись с представлением, которое мы приготовили специально для Вас, Вы простите невольную настойчивость нашего приглашения по адресу… (адрес был очень респектабельный) … числа (имелось в виду завтра, то есть уже сегодня) в … часов (время было самое подходящее для вечерних развлечений).

Вечеринка закрытая. Никто и ничто не потревожит Вашего отдыха.

Ожидается узкий круг ВИП-персон. Приносим извинения за то, что дамы не приглашаются.

Форма одежды вечерняя.

Почтем за честь предложить Вам наш транспорт, который доставит Вас в Фонд и обратно по окончании всех мероприятий.

Завтра, … числа, в … часов, Вас у подъезда ждет лимузин «Lincoln».

С неизменным уважением Президент Фонда (закорючка)».

– Слушай, почему я о них не слышал? – недоуменно сказал Роберт Гриф жене. – Вроде, контора серьезная. Ты смотри, как выражаются, а, собаки!.. «Благоволите», «почтем за честь»… несовременно и очень красиво. Лестно получить такое приглашение!..

– Ты бы справки навел, прежде чем туда ехать, – скептически ответила Виолетта. – Может, мошенники какие, может, вообще прощелыги. Или, может, кто-то издательство новое открыл и хочет тебя от Ивана переманить… Мне, например, уже то не нравится, что жен не приглашают. Это неприлично, если хочешь знать! Небось, обычная пьянка с девицами намечается… мальчишник… Ты мне смотри!

– Веточка моя! – засмеялся польщенный Роберт Гриф. – Как мне нравится, когда ты ревнуешь! Не волнуйся, дорогая, мне никто не нужен, только ты! И вся культурная Москва об этом знает и завидует нашему гармоничному браку!

– Но ты мне смотри там! – с подспудной угрозой повторила Виолетта. Но, поскольку весь ее пыл сегодня был растрачен на ненависть к Дашеньке, она не придумала с ходу, как еще прижучить гениального мужа, и, махнув рукой, прошествовала в спальню, где приходящая домработница с вечера постелила постель. Супруги Малиновкины с ног валились от впечатлений, бремени славы и самую малость – от сытно-пьяного ужина.

* * *

Назавтра к указанному времени Гриф выглядел так прекрасно, что не мог отойти от зеркала. Уложенная парикмахером богатая шевелюра, надушенные усики и лиловый смокинг в талию. Гриф соригинальничал с цветом вечернего туалета, разумеется, намеренно и просто улетал от немудрящей шутки, связанной с ним. Любил всеми способами навести разговор на цвет его облачения, и, вызвав вопрос или, по крайней мере, всеобщее внимание, торжественно пояснить, что в средневековой Италии цветом траура был лиловый, и знатным мертвецам нарочно изготавливали одеяния этого цвета, а иные потенциальные покойники заранее шили себе роскошный погребальный наряд в лиловой гамме…

Для Грифа это высказывание было так себе, невинным, но почему-то публика от него спадала с лица с завидной регулярностью – вот писатель и полюбил пускать его в ход. Он, чтобы не терять даром времени, стал оттачивать фразы, которыми наведет сегодняшнее незнакомое собрание на свой любимый прикол… и так увлекся, что едва не пропустил звонок мобильника. Номер на нем не определился, но Гриф снисходительно и даже польщенно хмыкнул, верно истолковав скрытый номер как принадлежность его владельца к кругам безусловно привилегированным. Невероятно благопристойный бас из трубки доложил, что транспорт для господина Грифа подан – лимузин «Lincoln», стоит прямо у подъезда, номер такой-то. Номер у автомобиля сообщил Грифу ту же информацию, что и номер – вернее, отсутствие последнего – у мобильника. Гриф расплылся в улыбке, подумав, что лишь сегодня, лишь сейчас по-настоящему взошла его звезда.

Несмотря на то, что лимузин «Lincoln» во дворе Грифа был один, и на то, что он стоял прямо напротив подъезда, и на то, что Гриф не страдал ни рассеянным склерозом, ни топографическим кретинизмом, ни куриной слепотой, лишь только писатель появился из подъезда и шагнул в дивный, опаловый августовский вечер, ему роскошная черная машина длиной с трамвай мигнула фарами. Затем из нее выскочил шофер и открыл перед Грифом заднюю дверцу, одновременно протянув руку за кожаным рюкзаком – естественно, любимая торба Грифа совершенно не подходила к смокингу, но должен же он был куда-то сложить подарочные экземпляры новой книги!.. А водитель, как мило, моментально оценил туалет Грифа и забрал у него ношу, сбивающую стиль. Все это безгранично понравилось Грифу.

Как и то, что по приезде шофер взял рюкзак Грифа и сам понес его.

Хотя идти было от машины вовсе недалеко – пересечь узкий тротуар замоскворецкой улицы и войти в особнячок, от крыльца которого открывался идиллический вид на плавное течение главной реки страны. Снаружи особняк выглядел просто великолепно приведенным в порядок памятником архитектуры начала XIX столетия…

…зато внутри, куда Грифа пропустил швейцар в униформе, напоминающей вечерний костюм джентльмена, почтительно и вместе с тем достойно поклонившийся ему, обстановка оказалась такой, что Гриф внутренне ахнул. Роскошью его давно уже было не удивить. Но тут была не просто роскошь. Тут была убедительная имитация средневековья. Правда, средневековья, вряд ли имевшего отношение к конкретной стране либо эпохе. Скорее, условного, декорации к историческому сериалу с солидным бюджетом – либо, возможно, постановки какой-либо пьесы Шекспира в богатом провинциальном театре, руководствующемся штампами о том, как должен выглядеть тронный зал и смежные помещения. И еще, на вкус Грифа, внутри было слишком много портьер и гобеленов. Даже обои гобеленовые, впрочем, эффектные…

На лестнице, идущей широким винтом, Грифа встретил еще некто в униформе и вежливо попросил отдать ему мобильник, так как, по правилам вечеринок Фонда, все гости пользуются средствами связи хозяев. Гриф пожал плечами и отдал. Некто, видимо, исполнял роль типа секьюрити – он выключил телефон, окинув его «рентгеновским» взглядом, и молниеносно, стараясь сделать это незаметно, обвел силуэт визитера портативным металлоискателем. Проверка показала, что Гриф чист, аки дитя перед первым причастием, и секьюрити перенял у шофера почетного гостя и его «багаж».

Грифа проводили в комнату, которая представляла собой имитацию тронного зала монарха средней руки – где пристроили рюкзак у стены. В этой комнате царил полумрак, пылал настоящими дровами камин, отсвечивали сдержанными бликами щиты и сабли по стенам, вперемежку со шпалерами, зиявшими пятнами бархатной темноты, у стены громоздилось высокое кресло, а посередине был накрыт овальный стол, окруженный стульями с готическими спинками. Все это было настолько продуманно-романтично… что человек в льняной рубахе навыпуск, демонстративно противоречащий обстановке, не мог быть ни кем иным, как президентом Фонда, «закорючкой», утаившей до поры до времени фамилию. Гриф полагал, что инкогнито ненадолго. С дружелюбнейшей улыбкой президент двинулся к нему навстречу, расставляя объятия:

– Дорогой Роберт! Какая честь для нас! Как мы рады, что вы почтили нашу вечеринку своим присутствием! Признаться, побаивались, побаивались, что не сочтете ее, так сказать, себя достойной!.. Или – что вы заняты, пишете новый роман, а мы тут отвлекаем… Тем более, что накануне пригласили, не дали вам, так сказать, опомниться… Но вы сами увидите – нам иначе нельзя… Понимаете, условия вечеринки таковы, что все должно происходить, так сказать, экспромтом… Сюрпризом должно быть, сюрпризом! Иначе ведь неинтересно, правда? Адреналинчику не хватает нам всем, вот что! Адреналинчику!..

– Я как раз тоже, – заговорил Гриф, на ходу выставляя голос, чтобы звучал глубоко и солидно, но президент Фонда, будто не услышав, что его гость готов перенять эстафету речи, продолжал:

– И ведь почему мы боялись вас приглашать? – теперь спрашиваю я сам себя! Спрашиваю – и не могу, так сказать, найти ответа! Да ведь вы чудеснейший человек! Душа компании! Любитель приятного времяпрепровождения! Шуток и розыгрышей! Кто-то, а вы, так сказать, в адреналинчике толк знаете! У вас ведь он – концепция всех книг, верно?..

Гриф был не настолько наивен, чтобы спрашивать себя, откуда незнакомая личность знает, что у него любимое слово – «адреналинчик». Тому было несколько объяснений, и самое приятное – что его привычки уже разошлись в культурных кругах, как некая модная установка.

– И мы полагаем… да нет, мы, так сказать, просто уверены, что вам понравится наша закрытая вечеринка, так сказать, рыбак рыбака видит издалека! Так не будем откладывать в долгий ящик! Начнем? По глазам вижу, что вы готовы! Позвольте представиться: Президент Фонда «Твори, выдумывай, пробуй!», для своих – ТЭВЭПЭ, тайных дел всеславный советник, Георгий Пандин!

Писатель недоверчиво моргнул, уставившись на президента, но лицо его визави было таким радужным, таким уверенным, что оставалось лишь принять на веру произнесенную абракадабру.