Читать книгу Есть что скрывать - Элизабет Джордж - Страница 3

Мазерс-сквер Нижний Клэптон Северо-восток Лондона

Марка Финни разбудил голос Пьетры. «Милый, милый, милый», – шептала она, и эти слова проникали в его сон: ее тело, наконец ставшее податливым, под ним, а он настолько возбужден, что чувствовал тянущую боль в паху. Но сбросив остатки сна, Марк понял, что причиной боли была всего лишь утренняя эрекция, а слова Пит доносились из детского монитора – она разговаривала с Лилибет в соседней комнате. Он лежал на боку, укрытый одной простыней – тонкое оделяло было сброшено ночью из-за неослабевающей жары, – и слушал тихое пение Пит. У нее был талант превращать все в песню. Мелодия всегда была новой, а рифмы она придумывала на ходу.

По звукам, доносившимся из динамика, он мог определить, чем занята Пит: меняет Лилибет кислородный баллон, после чего проверит подгузник. Марк лежал, пока не началась «песня подгузника», потом отбросил простыню и встал. Пит весело пела: «Ой какие мы грязные, ой как пахнет, да, да, да…»

Марк не мог сдержать улыбку. Он восхищался женой. Ее преданность Лилибет ни на секунду не ослабевала на протяжении всех десяти лет жизни девочки. Она была внимательной, умелой и все время старалась помочь дочери, сделать ее жизнь более разнообразной, чем та, на которую ее обрекли неудачные роды. У него на сердце скребли кошки, когда он думал о том, насколько сам предан девочке.

Звякнул лежавший на прикроватной тумбочке телефон. Сообщение от Поли: «Может, вечером по пивку, Бойко?» Интересно, что брат подразумевал под «пивком»? «Должен быть здесь. Но спасибо», – ответил он. Поли прислал эмодзи – поднятый вверх большой палец.

Марк слишком долго смотрел на экран смартфона. Потом понял: верни он телефон на тумбочку, ничего не случилось бы. Мысли не увели бы его в опасном направлении, и он избежал бы искушения. Но он промедлил. И они не замедлили явиться – мысли и искушение. Марк пролистал список контактов до трех номеров без имени. Потом набрал сообщение: «Думаю о тебе». И стал ждать ответа, хотя, наверное, еще рано. Но через минуту телефон тренькнул снова, и Марк увидел присланную ссылку. Он нажал на ссылку и услышал их песню, прекрасно осознавая безумие даже мысли о том, что у них есть своя «песня». Разве что… этот рефрен попадал в точку – «Нет, я не хочу влюбляться… в тебя». Голос был таким глубоким и нежным, что песня больше походила на медитацию.

Марк понимал, почему она отправила ему эту запись. Душа у нее болела, как и у него, и их страдания отражали абсолютную безнадежность ситуации. Он закрыл глаза и слушал песню, прижав телефон к уху. И размышлял над ответом, когда услышал голос жены.

– Это по работе, Марк? – спросила Пьетра с порога спальни.

Он повернулся к ней и увидел, что она уже давно встала, потому что была полностью одета: синие джинсы, кроссовки без носков, белая футболка. Марк называл это ее униформой, которая менялась только в прохладную погоду – белая футболка сменялась белой рубашкой, обычно с закатанными рукавами. Марк уговаривал ее купить что-нибудь новое, другое, но в ответ всегда слышал одну и ту же фразу: «Ничего другого мне не нужно, милый». Скорее всего, так оно и было, потому что Пит редко покидала квартиру, да и то с Лилибет в тяжелом инвалидном кресле, за спинкой которого был установлен кислородный баллон. Если речь заходила о том, чтобы поужинать в ресторане или сходить в кино – вдвоем, ведь Грир может побыть с Лилибет пару часов, правда? – ответ тоже был всегда одинаковым: «Я не могу ее просить, Марк, она и так очень много делает».

– Марк, это по работе? – повторила Пьетра, и он понял, что в первый раз не ответил.

– Сегодня встреча в Вестминстере. – Это было правдой, но он предпочел объяснить: – Кто-то думает, что я нуждаюсь в напоминаниях.

Пит ласково улыбнулась.

– Будет трудный день, да?

Когда она повернулась, чтобы выйти из комнаты, Марк увидел пятно от подгузников Лилибет на футболке. Окликнув жену, он кивком указал на грязь.

– Боже, какой ужас! – со смехом воскликнула Пит и поспешила в ванную, чтобы застирать пятно.

По детскому монитору он слышал, что происходит в спальне Лилибет. Она нажимала кнопки мобильного телефона, висевшего над ее кроватью. Через секунду включился телевизор. Девочка испуганно вскрикнула.

– Я за ней присмотрю, – крикнул Марк жене, схватил брюки и пошел в спальню дочери.

Комнату следовало проветрить, и он открыл окно. Мазерс-сквер имела овальную, а не прямоугольную форму и напоминала очень дешевую копию улицы под названием Королевский полумесяц в Бате. У одной из машин, припаркованных в центре овала между беседками, затарахтел двигатель, и из дома выскочила миссис Невилл, размахивая коробкой для ланча, забытой мужем. Она подбежала к машине, стекла которой были опущены, потом вернулась в дом, придерживая халат у горла.

Марк отвернулся от окна. Почти все пространство комнаты занимали больничная кровать, громоздкое инвалидное кресло Лилибет, кислородные баллоны, комод и старое кресло-качалка его отца – повернуться тут было практически негде. Свободное место занимали упаковки подгузников, ведро для использованных подгузников и всякие аксессуары для ухода за младенцами. Вот только Лилибет была не младенцем, а ребенком, который все время рос, – единственная постоянная величина в жизни ее родителей. Она не говорила, хотя могла видеть и слышать. Она не ходила, хотя могла двигать ногами. Марк понятия не имел, понимает ли она его, когда он говорит с ней, и поэтому каждый день удовлетворялся тем, что она, похоже, его узнавала.

Когда он подошел к кровати, Лилибет замычала. Он склонился над дочерью и вытер ей лицо чистой салфеткой.

– Поднять? – спросил Марк, и из ее горла вырвались булькающие звуки. Он поднял спинку кровати. – Какие планы на сегодня, малыш? День рождения? Поход в зоопарк? В музей мадам Тюссо, посмотреть восковых людей? В библиотеку? В магазин за нарядным платьем? Девочки в твоем возрасте устраивают вечеринки на день рождения. Тебя уже приглашали? А кого ты хотела бы пригласить на свой? Эсме? Она бы с удовольствием пришла.

Нечленораздельные звуки в ответ. Он заправил ей за уши тонкие волосы и позволил себе помечтать. Это гораздо приятнее, чем думать о будущем. Мечты были грустными – впрочем, как всегда. Мысли о будущем пугали.

– Мне очень жаль. – В дверях стояла Пит, прижимая полотенце для рук к тому месту на футболке, где было пятно.

Марк перевел взгляд на жену и по ее лицу понял, что она слышала его слова, обращенные к дочери.

– В этом никто не виноват, – сказал он.

– Только она – не «это». Во всяком случае, для меня.

Марк выпрямился.

– Ты же знаешь, что я не имел в виду Лилибет.

Пьетра посмотрела на дочь, потом на мужа.

– Знаю, – признала она и опустила руку, плечи ее поникли. – Прости. Иногда мне просто хочется сказать какую-нибудь гадость. Не понимаю, откуда это берется…

– Тебе тяжело. Ты измучилась.

– Это ты измучился. Я утратила то, что ты во мне любил.

– Неправда, – возразил Марк, хотя они оба знали, что она права. – Нам выпал трудный путь, Пит. Вот и всё. Никто не виноват.

– Я бы не винила тебя, даже если бы было за что. – Она вошла в комнату, встала рядом с ним у поднятого поручня больничной кровати, накрыла ладонью его пальцы и посмотрела на дочь. Лилибет как будто изучала их, хотя взгляд у нее был несфокусированным. «Интересно, что она видит?» – подумал Марк. – Мы обе висим на тебе тяжким бременем.

Он слышал эту фразу уже много раз. Ответить на нее можно было сотней разных способов, но Пьетра хотела слышать только один.

– Не знаю, что я делал бы без двух моих девочек, и больше не будем об этом, ладно?.. Ты завтракала?

– Нет еще.

– Может, что-нибудь поедим?

Ее взгляд автоматически переместился на дочь. Марк подавил раздражение и постарался, чтобы голос его звучал как можно мягче.

– Она может побыть одна пятнадцать минут, Пит. Ночью ты оставляешь ее дольше, – сказал он и тут же подумал, что совсем ненамного. Пит вставала к дочери всю ночь, страшась мысли, что Лилибет перестанет дышать, пока ее мать спит, хотя в этом случае включился бы сигнал тревоги и они могли бы дать девочке кислород.

– Я побуду с ней. Иди завтракать. Я скоро приду.

Марк знал, что несколько минут назад, прежде чем выйти из комнаты, она уже проверяла состояние дочери, но ничего не сказал. Пит ничего не могла с собой поделать. Она должна была что-нибудь записать – все равно что – на планшете в изножье кровати. Сам он не взглянул на записи, когда входил в комнату, а направился прямо к окну, но в этом не было необходимости. Планшет – памятник ответственности Пит и ее чувству вины за то, что случилось с их дочерью. Хотя она ни в чем не виновата. Она была виновна лишь в том, что являлась человеком, хотела самого лучшего для Лилибет, для их брака, для него. Тот факт, что все это почти достижимо, – просто гримаса судьбы.

Он послушно пошел на кухню, достал три пакета с кашами и выбрал один наугад. Потом вытащил из холодильника молоко. Аппетита не было, но Марк знал, что должен поесть. В противном случае Пит использует это как предлог, чтобы не есть самой. А ей, бог свидетель, нужно хорошо питаться. Она и так уже похожа на скелет.

Он ел стоя, прислонившись к сушилке, и слушал, как Пит объясняет Лилибет, куда идет мама, как долго будет отсутствовать и чем они займутся потом.

– Мама собирается тебя искупать, милая, устроить настоящую ванну. Я вымыла тебя, но, когда ты так какаешь, этого недостаточно. Ты знаешь, родная, что я имею в виду. – Разумеется, Лилибет не знала и никогда не узнает… и что, черт возьми, они будут делать, когда она войдет в подростковый возраст, потому что…

Звякнул мобильный. Марк взглянул на сообщение. Тяжелое утро?

Немного, ответил он.

Ответ пришел не скоро. Сочувствую. Мое сердце с тобой.

Но ему этого было мало. Он хотел ее всю, хотел жизнь, которую они могли бы с ней иметь, будь это возможно. До скорого, только и смог ответить он.

Скоро – это максимум, что она была готова ему дать.

– Теперь Поли? – спросила появившаяся в дверях Пьетра. «Интересно, – подумал Марк, – что она прочла на лице?» Жена улыбалась. Искренне или притворно? Теперь он уже не понимал. – Наверное, приглашал выпить пиво после работы?

– Ага. Что еще от него ждать?

– Иди. Я тут сама справлюсь. Вечером все равно придет Грир. Попрошу ее принести какой-нибудь китайской еды.

– Я и так почти не бываю дома.

– Вовсе нет. Ты должен заботиться о себе, Марк. Ты не сможешь заботиться о нас, если махнешь рукой на себя.

– Ну да, кто бы говорил…

– Я в полном порядке.

А вот это неправда. Они оба знали, как давно она не в порядке.

– Ладно… может, часик. Всего час, – сказал он.

– Не меньше двух, – возразила Пит.

Челси Юго-запад Лондона

Дебора Сент-Джеймс подтащила стул к сооружению, совмещавшему функции разделочной доски и стола, в центре кухни в подвале дома и стала медленно просматривать первую порцию портретов, сделанных в «Доме орхидей», чтобы выбрать те, которые лучше всего отображали характеры персонажей. Время от времени она записывала номер в блокнот, а также отмечала на длинной распечатке, над которой работала последние несколько дней. За ее спиной отец гремел посудой, готовя завтрак, а на рабочей поверхности рядом с плитой телевизор передавал утренние новости. «Интересно, – лениво подумала Дебора, – почему слово «новости» в приложении к телевизору обычно означает, что случилось что-то плохое?» На кухне появился ее муж в сопровождении Аляски, их большого серого кота. В углу в своей корзине дремала Пич – готовилась клянчить бекон, – но, почувствовав присутствие кота, подняла голову и прищурилась.

– Даже не думай, – предупредил таксу Саймон, когда Аляска плавно – как умеют только кошки – продефилировал мимо ее корзины, помахивая хвостом, словно это был флаг на параде спортсменов-олимпийцев.

Пич зарычала.

– Он ее провоцирует, Саймон, – сказала Дебора. – Сам посмотри.

– Сиди на месте, – приказал он собаке. Потом поднял кота с пола и переместил к двери в сад. Аляска выскользнул в отверстие с клапаном, запрыгнул на внешний подоконник и с мрачным видом стал смотреть на кухню.

– Эй вы, как готовить яйца? – спросил Джозеф Коттер.

– Мне сварить, – ответила отцу Дебора.

– Боюсь, у меня уже нет времени, – сказал Саймон.

– Что значит «нет времени»? – удивился Коттер. – В такой ранний час? Еще и половины седьмого нет. И мы не занимались твоей ногой.

Дебора посмотрела на отца. С нерегулярным питанием Саймона он еще мог примириться, но не с пропуском сеанса массажа для восстановления атрофированных мышц его поврежденной ноги.

– Сегодня не получится.

– Куда это ты в такую рань?

– В Миддл-Темпл. Встреча. Мне жаль.

Коттер хмыкнул. Саймон подошел к Деборе и посмотрел на фотографию, которую она изучала.

– Прекрасный снимок.

– Ты мой муж и обязан считать его прекрасным, – ответила она.

«…не вернулась домой на северо-востоке Лондона, и есть опасения…»

Дебора и Саймон повернулись. Коттер пультом включил звук телевизора, на экране которого появилась фотография хорошенькой девушки-мулатки – почти ребенка – с золотыми сережками-гвоздиками в ушах и волосами в мелких кудряшках. Школьная форма и проказливая улыбка. Внизу экрана бежала строка: Болуватифе Акин – пропала – Болуватифе Акин – пропала.

– Что это, папа? – спросила Дебора.

Коттер отмахнулся от нее, а диктор тем временем продолжил: «…не вернулась из культурного центра йоруба, где посещала курсы по вязанию. Она – дочь барристера Чарльза Акина и доктора Обри Гамильтон, анестезиолога, тесно сотрудничающего с «Врачами без границ». Их дочь – друзья и родные называют ее Болу – последний раз видели на входе в станцию метро «Гантс-Хилл» в компании двух подростков, мальчика и девочки. Система видеонаблюдения зафиксировала их на станции метро и второй раз, в поезде, направлявшемся на запад. Они не доехали до станции «Илинг-Бродвей», и в данное время полиция просматривает записи с видеокамер всех предыдущих станций. Можно поставить кадры, которая есть в нашем распоряжении?..»

На экране телевизора появилась запись системы видеонаблюдения со станции «Гантс-Хилл». Как всегда, очень зернистая. И, как всегда, узнать людей мог только тот, кто хорошо их знал. За ней последовали еще одни кадры такого же плохого качества, на которых три человека – по всей видимости, те же самые – стояли рядом в вагоне поезда. Девочка между двумя подростками. Не похоже, чтобы ее вели силой, но качество фильма не позволяло сделать однозначный вывод.

Диктор заключил свое сообщение просьбой: «Всех, кто обладает информацией о местонахождении Болу Акин, просим позвонить в полицию Большого Лондона по номеру, который появится на экране. Ее родители – мистер Чарльз Акин и доктор Обри Гамильтон – надеются, что она вернется целой и невредимой».

На экране появилась пара – черный мужчина и белая женщина; они стояли на пороге дома, по всей видимости своего. Женщина держала рамку с фотографией девочки, одетой в красный джемпер и полосатую летнюю юбку. Мужчина одной рукой обнимал жену. На их лицах отражались страх и волнение.

«Пожалуйста, не причиняйте ей вреда, – сказала Обри Гамильтон. – Она наш единственный ребенок. Она молода и невинна. Мы сделаем все, чтобы ее вернуть. Пожалуйста, свяжитесь с полицией. Все, кто хоть что-нибудь знает, пожалуйста, позвоните в полицию».

Затем камера переключилась на двух постоянных комментаторов программы, восседавших на ярко-синем диване. Коттер выключил звук.

– Никогда тебе не говорил, – он обращался к Деборе, – но каждый раз, когда ты уходила в школу… Я волновался, что с тобой может что-то случиться, что-то в этом роде.

– А что со мной вообще могло случиться? – ответила Дебора. – Ты провожал меня в школу, а в конце дня – из школы. Если кто-то хотел добраться до меня, ему пришлось бы стукнуть тебя по голове клюшкой для поло.

– Не вижу ничего смешного, девочка. А потом ты поехала в школу фотографии в Америке, хотя могла остаться здесь, в Лондоне. Знаешь, как я тревожился? Ты поехала в страну, где, чуть что, хватаются за пистолет. Могло случиться все что угодно. Поэтому я волновался – как и девяносто процентов остальных родителей.

Дебора не спросила, что это за оставшиеся десять процентов, и не упомянула о том, что вряд ли ей когда-нибудь придется иметь дело с родительской тревогой, как бы она ни желала такой возможности.

– А теперь появились торговля детьми и извращенцы на улицах, – продолжил Коттер. – Если хочешь знать мое мнение, это уродливый мир, и он становится все уродливее.

– На этой необыкновенно оптимистичной ноте, – вставил Саймон, – я удаляюсь. – Он поцеловал Дебору в лоб и повернулся к двери.

Она схватила его за руку.

– Береги себя, пожалуйста.

Он поцеловал ее в губы.

– У тебя вкус шоколада.

– Папа уже сходил в булочную. Французская булочка с шоколадом. Ты же знаешь, что раз в неделю она мне просто необходима. За нее я могу убить.

– Будем надеяться, что до этого никогда не дойдет. – Саймон снова поцеловал ее и направился к двери в сад.

– Палтус на ужин? – крикнул Коттер ему вслед.

– Можно накрыть стол в саду, под деревом, – прибавила Дебора.

– Пич, вне всякого сомнения, будет очень довольна, – ответил Саймон.

Он вышел, и они слушали его шаги на ступеньках. Пройдя через сад, Саймон выйдет в калитку, чтобы добраться до гаража на Лордшип-плейс. Там стояла любовь его жизни: старинный «Эм-джи Ти-Ди Миджет»[2], переделанный под ручное управление.

– Хорошо бы ему избавиться от этой машины, – сказал Коттер.

– С чего бы это? – удивилась Дебора, снова рассматривавшая портреты.

– Безопасность, – пояснил ее отец. – Еще одна авария ему ни к чему. Хватит и первой. И мне не нравится, когда он пропускает массаж.

– Гм… Знаешь, если это самое серьезное из твоих переживаний, то тебя можно назвать счастливым человеком.

– А как насчет тебя, девочка?

Дебора задумалась, склонив голову набок.

– Полагаю, я сама кузнец своего счастья.

Отец поставил перед ней яйца, бекон и тост. Пич выбралась из своей корзинки и подошла, энергично виляя хвостом.

– Я знаю, что сделает счастливой ее, – сказал Коттер.

– Не вздумай, – предупредила его Дебора.

Рынок на Ридли-роуд Долстон Северо-восток Лондона

Когда Монифа свернула на Ридли-роуд, солнце стояло в зените. Тротуар был таким горячим, что она чувствовала жар через подошвы сандалий. По пути от Мейвилл-Эстейт ей попадались ямы, закатанные асфальтом, который стал мягким под палящими лучами солнца. Воздух был неподвижным, на небе ни облачка. На рынке вращалось несколько электрических вентиляторов, и их лопасти проплывали над соседними прилавками. Но облегчение они приносили только тем, кто находился прямо перед ними, в промокшей от пота одежде.

Несмотря на жару, прилавки и тележки сверкали яркими красками: красные перцы, зеленые плантаны[3], желтые бананы. Ряды пирамид из томатов и ямса были похожи на удаленные аппендиксы, сверкающие баклажаны казались искусственными. Клубника, черника, листовые овощи. В воздухе смешивались разнообразные ароматы: куркума и чеснок, гвоздика и петрушка, ладан и потроха. Здесь можно было найти пальмовое масло и пакетики фуфу: мука, плантан, маниока и ямс. Мясо продавалось в мясных лавках, как у Абео, и на открытых прилавках: любое, какое только душа пожелает. Коровьи голяшки? Отлично. Голова козленка? Есть. Рубец, сердце, печень, почки? Пожалуйста. Только покажите пальцем, вам его тут же завернут – и сегодняшний ужин почти готов.

На рынке также располагались прилавки с готовой едой, где предлагали клешни крабов, рис и цыплят. Всё с жареной картошкой и всё по одной цене – пять фунтов.

И еще музыка. Она была такой громкой, что при необходимости поговорить приходилось кричать или нырять в лавку и закрывать за собой дверь. Лавки занимали обе стороны улицы, сразу за прилавками: «Продукты из Ганы», «Бобото из Конго», «Товары из Африки», «Африканские прически от Роуз Эбезенер». Здесь предлагали самые разные товары и услуги: выщипывание бровей, восковую эпиляцию любой части тела, модную одежду. В булочной можно было купить индийскую лепешку наан, а в мясных и рыбных лавках – любое мясо и рыбу.

Семисолу обычно можно было найти в кондитерской «У Маши», занимавшей весь верхний этаж здания, на первом этаже которого располагался мини-маркет. Здесь она зарабатывала деньги, чтобы внести вклад в семейный бюджет: готовила все необходимое для курсов по украшению тортов, а потом все убирала и мыла. Остановившись у кондитерской, Монифа увидела, что занятий сегодня нет, и тогда она направилась к лавке «Головные уборы от Талату», расположенной в самом центре рынка. Тут Сими тоже подрабатывала, снабжая Талату готовыми тюрбанами разных фасонов и стилей. Монифа знала, что повседневные тюрбаны не выходят из моды весь сезон. Несколько клиентов даже сделали особые заказы, сообщила ей Талату: еще два готовых тюрбана с изображениями львов и три из ткани с лилиями.

«Сими была здесь, – подтвердила Талату. – Забрала деньги и пошла в сторону парикмахерских».

– Хочет боб с косичками, так она мне сказала. Копит деньги на наращивание. Загляните в «Кхоса бьюти». Я видела ее там на прошлой неделе.

Именно туда и направилась Монифа, и именно там она нашла Симисолу. И двух парикмахеров. Мулатка с длинными мелкими косичками, собранными в «конский хвост», выдувала пузыри из жвачки. На ней была узкая прямая юбка красного цвета и блузка с очень глубоким вырезом. Другой парикмахер – «Слава богу, тоже женщина», – подумала Монифа – была чистокровной африканкой, в замысловатом ярко-оранжевом тюрбане и широкой тунике дашики из ткани в мелкий рисунок. Под туникой у нее были широкие штаны контрастного цвета, на руках деревянные браслеты, которые гремели при каждом движении, и четыре нитки бус. Монифе она показалась приличнее, чем та, другая, если не обращать внимания на макияж – в том числе накладные ресницы и темно-красную помаду. Не отрываясь от работы, она прихлебывала из стакана какой-то напиток, похожий на шампанское.

Это было царство хаоса и запахов. Источником хаоса служили два рабочих места за стеклянной перегородкой, конторка с кассой, окна, практически полностью заклеенные рекламой, и десятки фотографий с прическами, причем каждая следующая была более замысловатой, чем предыдущая. Запахи исходили не только от используемых косметических средств, но и от рыбы на прилавке, располагавшемся рядом с дверью «Кхоса бьюти». Торговец рыбой все время сыпал лед на свой товар, но, похоже, быстро проигрывал битву с жарой.

Сими не отрывала глаз от женщины в красной юбке и не видела стоявшую в дверях мать, пока та не окликнула ее, прибавив:

– Талату сказала мне, где тебя искать. Что ты тут делаешь?

Сими повернулась к двери и радостно завопила:

– Мама!

– Что ты тут делаешь, Сими? – повторила вопрос Монифа. – Если у Маши для тебя нет работы, ты должна идти прямо домой.

– Мне нравится смотреть. Я коплю на наращивание волос, мама. Тиомбе сделает мне боб… Вот, давай покажу тебе цвета. Они такие красивые!

Похоже, Тиомбе звали мулатку с «конским хвостом». Она кивнула Монифе и обменялась взглядом с другим парикмахером; смысл этого взгляда Монифа не поняла – да и не хотела. Сими схватила образцы для наращивания волос с вплетенными цветными нитями и показала матери розовый.

– Видишь? Правда, красиво?

– Ты должна поговорить об этом с отцом, – сказала Монифа. Увидев изменившееся лицо девочки, она постаралась смягчить тон, в то же время прекрасно понимая, что не стоит и надеяться, что Абео одобрит желание дочери. – Пойдем со мной, Сими. Нам нужно поговорить.

– Но иногда Тиомбе разрешает мне помочь, мама…

– Сегодня не получится. Идем.

Сими бросила взгляд на Тиомбе, которая наклонила голову в сторону двери. Второй парикмахер кивнула Монифе и сказала:

– Приятно было…

Но Монифа уже вышла за порог, и Сими последовала за ней. Они прошли через рынок, миновав магазинчик Талату, потом мясную лавку Абео с рыбным прилавком снаружи, затем кондитерскую Маши и вышли на Хай-стрит. Здесь Монифа остановилась. Она не подумала заранее, куда отвести Сими для разговора, – просто отправилась ее искать.

Монифа посмотрела налево, потом направо, отвергнув торговый центр и остановив свой выбор на «Макдоналдсе». Она редко сюда заглядывала, но день был таким жарким, что любое помещение с кондиционером казалось раем. Женщина повела дочь внутрь, к столику в глубине зала, подальше от разговоров посетителей, заказов, выкрикиваемых номеров и стука касс. Лицо Сими выражало удивление. Она знала, что мать ни за что не привела бы ее сюда без крайней необходимости. В это заведение ее семья никогда не заглядывала – по крайней мере, в те редкие случаи, когда они куда-то выходили все вместе. Естественно, сама Сими съела тут не один кусок яблочного пирога, когда раньше гуляла с Тани.

Монифа спросила дочь, что она хочет. Сими удивленно заморгала. И прикусила губу, показав два передних зуба. Потом спросила, можно ли ей чизбургер. Когда Монифа кивнула, Сими добавила к чизбургеру картофель фри и колу.

Монифа отправилась делать заказ и вернулась к столу со стопкой бумажных салфеток. Достав из сумки баллончик с дезинфицирующим средством, она щедро побрызгала поверхность стола и вытерла салфетками. Потом вскрыла пакет влажных салфеток, одной протерла стулья, второй – руки, а третью протянула Сими. Довольная собой, кивком указала на стулья, и они обе сели.

Монифа скрестила руки на груди и задумалась, с чего начать. Может, лучше дождаться еды? «Нет, – решила она, – разговор предстоит долгий, и нужно приступать». Говорила она очень тихо.

– Тебе скоро исполниться девять. Что ты знаешь о том, как становятся женщиной, Сими?

Девочка нахмурилась. Этого она явно не ожидала. Перевела взгляд на улицу, потом снова посмотрела на Монифу.

– Мама Лим рассказала ей о детях, а Лим – мне.

Монифа почувствовала, как по спине пробежал холодок. Лим, единственная нигерийская подруга Сими в Мейвилл-Эстейт, была на четыре года старше. Они с дочерью не говорили о Лим уже несколько недель.

– Что сказала Лим?

– Что девочка не может иметь детей, пока не станет женщиной и мужчина не вставит ей куда-то свою штуку. Мы с Лим так и не поняли, куда именно, но Лим сказала, что дети выходят из живота женщины, и тогда я сказала, что мужчина, наверное, вставляет свою штуку ей в рот, потому что так в живот попадает еда.

– А Лим говорила, что уже стала женщиной?

Сими покачала головой, но выглядела заинтригованной, и это было очень хорошо.

– Поэтому она едет на летние каникулы к бабушке? – спросила девочка. – Она же вернется домой, правда?

– Я не знаю, а ее мать не говорила. – Ничего другого Монифа сказать не могла. – Но я точно знаю, что у Лим начались крови, и в ближайшем будущем у тебя тоже начнутся. Это значит, что ты стала женщиной.

– Крови? – переспросила Сими. – Значит, у Лими шла кровь? Но как…

Выкрикнули их номер, и Монифа пошла за едой для Сими. Себе она ничего не купила – такая еда ей не нравилась. Опустив поднос на стол, выставила все блюда перед дочерью на три бумажные салфетки, служившие дополнительной защитой от уже протертой поверхности. Потом кивнула Сими, чтобы та приступала. Девочка взяла ломтик картошки и откусила.

Монифа говорила тихо, наклонившись к Сими так, чтобы никто не мог их услышать. Лучше бы поговорить об этом дома, но она не могла рисковать.

– Когда у девочки появляется кровь между ног, – а это происходит каждый месяц, когда она становится женщиной, – ее тело говорит ей, что она готова.

– К детям?

– Да. Но до того, как появятся дети, она готовит себя, чтобы растить их, и готовит себя для мужчины, который засеет их в нее.

Сими взяла чизбургер, но вместо того, чтобы укусить, сказала:

– Мама, я не хочу детей. Не сейчас. Правда, мама. Не хочу.

– Конечно, не сейчас, – согласилась Монифа. – Это происходит гораздо позже, после того, как девушка объявит, что чиста и непорочна. В Нигерии это обычно происходит в ее деревне. Но для нас… для нашей семьи… все гораздо сложнее.

Сими наконец откусила чизбургер, но сначала успела спросить:

– Сложнее? Почему, мама?

– Мы живем вдали от деревни своего племени и поэтому должны заявить о себе как о йоруба. Это делается с помощью обряда инициации. Затем, после церемонии, ты сможешь встретиться со своими тетями, дядями, двоюродными братьями и сестрами.

Сими нахмурила свой маленький лоб, размышляя.

– Ага, – наконец сказала она. – Ты хочешь сказать, что я должна быть настоящей йоруба, чтобы познакомиться с ними.

– Да, именно это я имела в виду.

– Поэтому мы никогда не встречаемся с нашими родственниками из Пекхэма, да, мама? Потому что я еще не член племени? А ты разве нет? А папа? А Тани?

– Все мы – члены племени, потому что родились в нем. Это все меняет. А что касается Пекхэма, то мы поедем туда в гости, когда ты станешь чистой. Хочешь, Сими? Двоюродные сестры будут рады.

– Очень хочу!

– Это произойдет, когда ты будешь готова. – Монифа спрятала выбившуюся прядь волос дочери под шарф, который служил Сими головным убором. – Будет большой праздник. Ты станешь почетной гостьей, и люди придут, чтобы отпраздновать твое превращение в женщину, принесут подарки и деньги. Но только когда ты будешь готова.

– Я готова! – воскликнула Сими. – Мамочка, я готова!

– Тогда мы всё устроим. Но мы с тобой, Сими… Мы должны держать это в тайне, пока все не будет организовано – куплена одежда, заказан торт, выбрана еда. Это сюрприз для твоего отца, для Тани и для всех, кто с тобой еще не знаком. Ты сможешь сохранить этот секрет?

– Смогу! Смогу!