Читать книгу Олег - Евгений Анташкевич - Страница 15

Ганна чувствовала себя больной и разбитой, она знала, почему – дело было не в том, что ей нездоровилось, а в том, что она увидела, когда была в мороке.

Она всё помнила и не могла смириться. Теперь она была уверена, что в походе все погибли.

Или не все?

Все её не интересовали, но те, кто интересовал – погибли, утонули.

И она тонула, но не погибла.

Вот тут начинались сомнения – она тонула вместе со всеми, но не утонула, а все?.. А почему тогда она?..

А Олег?

Ганна гоняла Свирьку, вспоминала и переживала, и мучилась, и натыкалась в мыслях на девку Василису. А как натыкалась, так понимала, что хотя и видела её тонущей, но точно знала – Василиса жива. В последний момент Василиса проплыла мимо, открыла глаза и глядела на Ганну, но только одно мгновение, потому что в баню зашла Свирька.

А Олег?

И она гоняла Свирьку.

Прошлый год, когда Радомысл вернулся из Царьграда, она даже не заметила девку, что он привёл. Её больше интересовали ткани, которые он привёз, и несколько дорогих каменьев, эти каменья она отнесла к кузнецу вставить в золотые височные колты. Златокузнец взял, покрутил в чёрных обожжённых пальцах, почмокал губами и велел зайти через несколько дней. Ганна терпела-терпела да не утерпела, но когда пришла, её встретил не златокузнец, а владелец кузни грек Тарасий. Он пригласил Ганну, усадил на мягкий греческий стул, сам сел напротив и положил на инкрустированный столик колты, в которых Ганна с трудом узнала свои. Колты сияли, как новенькие, и были усыпаны маленькими, как роса золотыми капельками, а по краям украшены некрупными, но яркими, светившимися изнутри жемчужинами-перлами. Ганна ахнула, но руки не протянула – то, что сейчас лежало перед ней, было гораздо дороже того, что она принесла.

– Правильно, – не совсем верно понял её Тарасий, – ещё не готовы!

Он взял колты и положил каждый в отдельный мешочек из мягкой ткани такого цвета, которого Ганна ещё не видела – темнее, чем самая тёмная сирень в пору цветения – очень красивая и она мигом представила себя в наряде из этой ткани и мелькнула мысль: «Вот бы такую Радомысл из похода привёз, а не холопей, этих можно и здесь найти!»

Она глянула на грека.

Ганна видела его в Киеве, он приехал, – люди говорили – позапрошлым летом из Царьграда прямо перед началом полюдья и ушёл в самом хвосте княжеского обоза. Вернулся со всеми и возом рухляди и сразу пристроился к греческому купеческому каравану в Царьград, но быстро обернулся – в половине лета, и купил кузницу и несколько скорен, а шкурки на полюдье, – так люди говорили, – покупал одни только соболиные.

Грек был примечательный: высокий, черноволосый, чернобородый, волосы вились кольцами, шелковистые; карие глаза вдумчивого взгляда; одевался по-киевски, как все: в длинную рубаху и штаны, только материя была хорошая, добротная с блеском; носил сапоги на каблуке и соболью шапочку и всего лишь один на мизинце перстенёк с синим камнем. Этим сильно отличался от других греков, одевавшихся несказанно богаче, и пальцев из-за перстней не увидать. И не старый ещё, сказывали лет не боле тридцати. Все греки ходили молиться своему богу к Илье на склоне Щекавицы у перевоза. Тарасия там видели редко.

Он быстро богател, но и приехал с деньгами, и об этом говорили. Только скоро перестали, потому что не о чем было – Тарасий жил скромно.

– Как не готовы? Почему? – спросила Ганна, ей было непонятно, она видела колты, в которых, хотя и с трудом, но узнала свои – на ушках, со сказочными птицами и цветами, ни в каком поле и лесу таких не сыскать. Доставшиеся от матери украшения златокузнец оттёр, почистил, и сейчас колты блестели не только на выпуклостях, но и там, где были складки и углубления, а зернь совсем новая, и перлы не её.

– А где мои каменья? – спросила она.

– А твои каменья я возьму в оплату за свои и работу мастера…

– Кого? – переспросила Ганна.

– Вон, его, – ответил грек и кивнул в сторону кузни.

– А-а! – Протянула Ганна, что-то в её душе начало свербеть, не прогадала ли она, может её камни дороже, чем эти перлы и золотая зернь вместе взятые.

– А откуда они у тебя? – будто услышал её грек.

– Муж привёз из вашего Царьграда… – ответила Ганна.

– Эти? – спросил Тарасий и положил на стол шёлковый мешочек розовый. Он развязал и выкатил четыре камня, синие и красные, которые Ганна сразу узнала.

Она кивнула.

– Твоего мужа обманули персы, у которых он их купил, здесь только один камень имеет цену, вот этот, – сказал грек и взял красный камень размером с горошину. – Он имеет цену, а остальные не имеют, хотя красивые. – Грек говорил спокойно и смотрел Ганне прямо в глаза. – И они сюда не очень подойдут, поэтому я решил, что надо сделать иначе, посмотри… – сказал он, снова вынул из мешочков колты и положил перед Ганной. – Вот!

Ганна заворожено смотрела.

– А теперь я рядом с твоими украшениями положу твои камни, и ты всё увидишь сама. – Грек разложил камни. – Ну как? – спросил он.

Ганна уже видела, что все вещи хороши сами по себе, а вместе они никак не дополняют и не украшают друг друга, но что-то в ней ещё сопротивлялось.

– А теперь… смотри! – сказал грек, положил на стол кусок ткани и развернул, это была та самая ткань цвета самой тёмной сирени, из которой были сшиты мешочки. – Вот так! – и он положил сверху колты.

Ганна ахнула.

– Но твой камень, – грек взял красный, – вот этот, его называют акунт, он и в правду дорогой, поэтому я отдаю тебе и твои украшения и к ним ещё двадцать локтей аксамита… – сказал он, глядя Ганне прямо в глаза, так что та засмущалась.

– А?.. – Ганна хотела спросить, но грек не дал.

– А твои колты я ещё подержу, а аксамита, тут даже больше, тут почти двадцать пять локтей, ты заберёшь прямо сейчас… Колты получишь через несколько дней.

Дней оказалось не несколько, а много и Ганна уже не один раз посылала Свирьку, но златокузнец говорил только, что грека нет дома и что, «как он сказал, значит, так и будет».

Олег мучил и не выходил из её головы.

С начала похода уже прошло несколько седмин, а она то видела его тонущим в Днепре, а то сидящем на вороном коне, на краю своего свежераспаханного огорода. Тогда перед самым походом, она тайком наблюдала за князем и любовалась, но уже не мечтала – Олег оборвал её мечту на глазах, мечта разбилась о девку, о рабыню Василису.

Этого Олегу она не хотела простить.

Утонул ли Олег?..

Она кликнула Свирьку, чтобы та сбегала к златокузнецу, но неожиданно Свирька отодвинула полог, шагнула в сторону и пропустила в светёлку Тарасия.

– Насилу отыскал тебя, Ганна, какие тут узкие и кривые улочки у вас, разреши присесть?

Ганна почувствовала досаду и неловкость, мужа нету дома, и она не ждала мужчину, если это не родственник, и грека не ждала, ещё молва пойдёт! Грек не должен был заходить, а подождать у порога, Ганна сама могла к нему зайти или прислать ту же Свирьку.

– Прости, хозяйка, что нарушил ваш обычай, но я могу уйти…

– Уйди, нежданный человек… Мы сейчас придём вслед за тобой, – в сердцах ответила Ганна, и кивнула на Свирьку.

Тарасий поклонился и положил на лавку свёрток.

Ганна стояла и ждала, и как только грек ушёл, выставила наперсницу.

Она развернула свёрток, внутри лежали колты. Она смотрела, опасаясь обнаружить что-то новое, в руки не брала, чтобы чего не нарушить, но ничего не нашла и тут же кинулась за полог, Свирька стояла и подслушивала. Почувствовав, что делает что-то не то, Ганна распрямила спину и приняла важный вид.

– Иди за греком, только не обгони, смотри! Когда он зайдет в дом, подожди немного и тогда зайди сама, скажи, что я сейчас приду, поняла?

Свирька кивнула, но не стронулась с места.

– Чего ждёшь? – нетерпеливо спросила Ганна.

Свирька вопросительно зыркнула на свёрток, лежащий на столе за спиной хозяйки.

– Чего тебе?.. Ты разве не поняла, что я тебе сказала? – закричала на неё Ганна, Свирька надула губы, повернулась и пошла из дома.

Ганна вернулась, немного подождала и тоже пошла.

Улица от пролившихся дождей раскисла так, что настильные деревянные мостовые плавали. Ганна подобрала подол и встала в растерянности – пройти даже немного, и не загваздать платья, нечего было и думать. Но можно было и не думать и никуда не ходить, а подождать, когда за несколько дней улица высохнет и станет возможно пройти, но Ганне не терпелось.

Она вернулась, кликнула дворового мальчишку и велела запрягать. Как только кобыла была запряжена, Ганна отправилась в кузню к греку.

В повозке Ганна с трудом пробиралась по хлябям. Под копытами и колёсами расползалась мостовая и Ганна рисковала – кобыла могла опрокинуть повозку, и тогда было не миновать свалиться в грязь.

Киева гора стояла в цвету, и дожди и ливни, лившие несколько дней, и ветер не побили яблоневого и вишнёвого цвета, только покрыли лужи и землю белыми лепестками.

Сегодня в первый ясный день улица пустовала, никто не решился ломать ни ноги, ни колёса в этих хлябях, и даже не играли мальчишки, которым было всё равно, что бегать, что плавать. Из жидкой грязи торчали только уши и пятачки свиней.

«Эти рады», – подумала про хрюшек Ганна и вдруг поняла, что на улице только она да свиньи, это её огорчило, но не больше, чем на одно мгновенье, потому что она вспомнила, что только что здесь прошла Свирька, а чуть раньше Тарасий – значит не одни свиньи.

Свирька в кузне завороженно глядела на раскалённые, сияющие тигли и кузнеца в чистой белой рубахе и с маленькими щипцами в руках и ещё чем-то мудрёным. Кузнец был старый, а Свирька тут лишняя: что кузнец, что колдун, его дело не терпит чужих глаз. Но Ганна, войдя, увидела, что кузнец нет чтобы выгнать, так ещё и поглядывает на Свирьку, и покряхтывает, и развёртывает плечи, только не вышагивает как петух и не подмахивает под себя крыльями. Ганна понимала, что это значит, она посмотрела на Свирьку, та не замечала кузнеца. Ганна шикнула, и девка выскочила на улицу.

Появился Тарасий и молча, жестом, пригласил Ганну в дом.

– Ты приходил, грек… что-то хотел сказать?..

– Да не успел…

– Так не ко времени пришёл…

– Прости, Ганна, но ведь и был не долго…

Ганну стало жечь нетерпенье, и она спросила:

– А приходил зачем, зачем столько держал?..

– Колты? – спросил грек.

Разговор получался чудной, Ганна это чувствовала, будто воду толкли.

– А принесла… с собой?..

Ух! Если бы не грек, и наорала бы она сейчас, но стоял именно грек и она только кивнула.

– А дай, – сказал Тарасий, и Ганна почувствовала, что она на пределе, но нечего делать, и она протянула ему свёрток.

Тарасий осторожно стал разворачивать и положил колт себе на ладонь, немного подождал, Ганна смотрела, а грек взял колт за ушко и провёл перед Ганной, прямо перед её носом, и сказал:

– Нюхай!..

Ганна, конечно, разобралась бы с этим нахальным иноземцем, греки были богатые, но умные и не всё себе позволяли, а этот… прямо… убила бы! Но вдруг она почувствовала запах, который был ей незнаком. Она повела носом за колтом, а грек повёл колт в обратную сторону. Запах был не сильный, но такой приятный и дурманящий… Ганна видела глаза грека и поняла, что тот сейчас отведёт колт и она взяла в руки и стала нюхать и даже закрыла глаза…

– Вот тебе ещё, – услышала она и открыла глаза. – Это тебе если запах пропадёт, капнешь одну каплю, и надолго хватит.

Грек держал маленький, на ладони таких уместилось бы три, серебряный сосудец, закрытый серебряной крышкой на тонкой серебряной цепочке.

– Когда наденешь украшение, то и от тебя будет так пахнуть, только понапрасну не открывай, чтобы не выветрилось.

– А коли выветрится?.. – спросила Ганна, она уже пришла в себя.

– Ещё дам, – сказал грек, он смотрел на неё таким взглядом, что Ганна вдруг почувствовала себя голой, и даже не просто голой, а будто грек пронзил её насквозь и как солнечным лучом греет её сердце…

– И вот это возьми, станете гадать или сумерничать, выпьете с княгиней, веселее будет, и увидите много, только в прохладном месте держи, горлышком к земле и подальше от солнца…

Свирька кружляла между луж. Ганна правила, смотрела, смеялась и даже подумывала забрать её в повозку, но тут же спохватывалась, что та всё испачкает.

Грек будто вылечил её, так она чувствовала – на душе стало светло, она придерживала рукою свёрток с колтами, в которых был заворожен этот чудный запах, и вспоминала взгляд грека, так гревший Ганну, и даже пожалела, что не позволила наперснице сесть на повозку рядом с собой.

Ганна махнула рукой…

– Придём, баню затопи… – крикнула она Свирьке.