Читать книгу Хроника одного полка. 1915 год. В седле - Евгений Анташкевич - Страница 16

***

Светало, Кешка видел, как германцы возятся вокруг мортир, они чтото подвозили, чтото толкали, а потом отбежали и закрыли уши.

И долбануло! Мортиры выстрелили.

Долбануло так, что Кешке показалось, что земля подпрыгнула и подбросила снег толщиной в полроста.

Снег упал, Кешка обернулся на Штина, тот не двигался, как охотник на засидке, и весь припорошенный молчал. Он не отрываясь смотрел в сторону германцев.

Кешке не хотелось шевелиться, после холодной ночи он почувствовал, как у него теплеют ноги и руки, так прошло несколько минут… и вдруг долбануло…

Взрывов было два.

Кешка пригнул голову и почувствовал, что поручик тянет его за рукав. Он посмотрел, германские мортиры, как и прежде, стояли на расстоянии саженей пятидесяти, но сейчас он увидел огромное пятно вздыбленной пыли и гари и в нём застывшие в воздухе на мгновение куски, и в утренних сумерках было непонятно, это куски человеческих тел или бесформенного железа, в середине которого был очерк двух взорванных орудий и прислуги. Кешка не услышал, а только по губам понял – Штин сказал: «Попали! Возвращаемся!» Штин показал не оглядываться, вскочил и по глубокому снегу через рощу, как мог, побежал в сторону шоссе. В густых кустах перед дорогой он остановился, чтобы перевести дух.

– Мы их уничтожили, – начал он свистящим шепотом. – Смотрите, вахмистр, день только начинается… По нашей с вами наводке наша артиллерия уничтожила две мортиры. Сейчас у них паника, и нам или сидеть тут до вечера, до темноты, или проскочить через эту дорогу и уйти по целине, а к вечеру мы доберёмся до коней. Германцы, конечно, начнут шевелиться и, чёрт его знает, могут нас по следам найти, тогда несдобровать. Как думаете, ждать или уходить?

Кешке очень не хотелось ждать, он проголодался, начал замерзать, и у него заныло плечо.

– Итти надобно, ваше благородие! Пока не совсем рассвело, мы в белых простынях на дороге не шибко будем мелькать, а по целине германец не пойдёт, известное дело, тока палить будут…

Штин слушал.

– …а в кого палить, по белому? Так хоть сколько, а до ко́ней… где ползком, где бегом… а? Добежим?..

Приказом командующего 12й армии генерала от кавалерии Павла Адамовича Плеве 15 февраля 1915 года Вяземский вступил в командование полком. Для получения приказа, новой диспозиции полку и представления командованию Вяземский прибыл из Ломжи в городок Остров с командиром №1го эскадрона Дроком.

Все дороги к городку и сам Остров были заполнены войсками, передвигавшимися в северо-западном направлении. С новым командиром полка и ротмистром попросился врач Курашвили: ему нужно было познакомиться с медицинской частью формировавшейся 12й армии и коечто добавить к своему хозяйству. Денщика Вяземский и Дрок решили взять одного – Клешню. Квартирьер дивизии определил прибывшим место жительства, это был небольшой двухэтажный особняк недалеко от центра города. Хозяева, пожилые супруги, потеснились, офицеры заняли три комнаты во втором этаже, Клешне достался чулан по соседству с кухней. Вяземский выдал Клешне деньги и отправил купить походную посуду для офицерского собрания взамен розеновской, поскольку весь «обоз» полковника был оставлен с ним в Осовце. Клешня ушёл первым выполнять поручение, после в штаб уехали Вяземский и Дрок, в своей комнате остался Курашвили. Он уже снёсся с начальниками медицинской части армии и дивизии и договорился о встрече через полтора часа. Сейчас был полдень.

Курашвили курил в тесной комнатке с низким потолком, нависавшим над его лысой головой, и смотрел на накрытый бордовой бархатной скатертью круглый стол. После утомительной дороги верхом хотелось лечь на кушетку и крепко выспаться. Ещё у него был спирт, но перед встречей с начальством о спирте нельзя было думать, и Курашвили решил, что он чтото напишет, вроде письма, это у него уже вошло в привычку. Он попросил у хозяев чернильницу, приготовил бумагу, сел, но упёрся взглядом в маленькое окошко и не мог пошевелиться.

«Татьяна Ивановна, Татьяна Ивановна… ведь она же не знает, что я её знаю!» – эта мысль не выходила из головы доктора с того момента, когда он встретил её на путях белостокского железнодорожного узла. Он очень надеялся, что дядька выполнит обещание и отправит её в глубокий тыл, а вместо этого столкнулся с ней в осовецком лазарете. Он вошёл в операционную, на столе уже лежал усыплённый Розен. Татьяна Ивановна глянула на Курашвили и глазами улыбнулась ему, её лицо было прикрыто марлевой маской, она готовила инструменты. По тому, как она это делала, Курашвили понял, что она чтото умеет, наверное, кончила курсы сестёр милосердия и, может быть, уже ассистировала на операциях. Эта догадка подтвердилась, когда она безошибочно подавала инструменты, зажимала кровеносные сосуды, осушала оперируемое место тампонами…

«Черт, ведь она же не знает, что я её знаю…»

Курашвили просидел за столом час, за перо так и не взялся, и вздрогнул, когда услышал в нижних комнатах бой часов. Он поднялся, надо было идти. Он только выложил на стол так и не раскрытый ни разу томик Чехова. Это не было желанием или нежеланием, но Алексей Гивиевич почему-то опасался его раскрывать.

Клешня выполнил задачу командира и приобрёл полтора десятка простых оловянных тарелок и кружек, долго торговался и сэкономил, однако не удержался и одно приказание нарушил: для Вяземского на сэкономленное он купил романовский хрустальный стакан. Но решил продемонстрировать покупку не сразу, а когда они уже будут от этого городка и какой бы то ни было цивилизации далеко.

18 февраля обстрел крепости Осовец уменьшился. Ещё стреляли, но после подрыва двух 42см мортир остальные, меньшего калибра, такой опасности не представляли. Центральный форт уцелел, четырёхметровой толщины железобетонные стены выдержали.

Кешка отоспался и отъелся.

19 февраля рано утром он был отпущен с пакетом в полк и выехал по тыловой дороге в сторону Белостока. Он гнал во весь опор и не оглядывался, в голове стучала мысль: «А то превращуся в соляной столб, хоть бы и не баба!» А когда проскакал несколько вёрст, соскочил и пошёл рядом с Красоткой. Она пострадала: от грохота немного оглохла и за эти дни застоялась. Ещё у неё была ссадина на левом боку от того падения. В тесном деннике крепостной конюшни от бетонной пыли ссадина, оказавшаяся как раз под подпругой, нагноилась. Ещё от плохой, застойной крепостной воды раздулся живот, и Красотка икала и тянулась к лужам. Кешка ослабил подпругу, достал пропитанную вонючей мазью тряпку, вручённую ему перед отъездом крепостным ветеринаром, и, как мог, пристроил под подпругой на ссадину.

Вахмистр Четвертаков был свободен.

Они шли по дороге и дышали чистым воздухом. Кругом была красота: пусто, вольно и почти тихо. От Осовца ещё дышал гром, но разве можно было сравнить? Когда несколько тяжёлых снарядов упали на Центральный форт, Кешка вспомнил, как на Байкале было земляное трясение. Но там, по памяти, были ягодки. А Осовец, казалось, подпрыгивал на сажень и с грохотом опускался на землю. С коек не падали, потому что приспособились – привязывались ремнями. А то, что грохотало, так тоже приспособились – затыкали, чем было, уши, и вся недолга. Доставалось в основном пехоте между фортами и на опорных пунктах, там окопы перемешало так, что они сровнялись с землей. Однако Кешка этого не видел, только слышал от раненых. Миньку Оськина он не застал, того, пока он с поручиком разведывал германские пушки, вместе с другими тяжелоранеными увезли в Гродно. Отвезла та же сестра милосердия, «сестричкабарышня», как её прозвали раненые, и вернулась.

Перед отъездом писарь вручил Кешке пакет с пятью сургучными печатями и сказал, мол, не потеряй, мол, там тебе «суприз!».

Только сейчас Кешка оглянулся: над крепостью стоял серый столб пыли и дыма высокий, до облаков, а там его сносило вбок тонким плоским шлейфом, как бобровый хвост, до самого горизонта.

Красотка переступила к обочине и стала хватать прошлогоднюю сухую траву, Кешка хотел взять её в повод, а потом махнул рукой, и вдруг услышал и не поверил своим ушам – птичий щебет.

«Эка! – подумал он. – Это ж скока я…»

Ему надо было дойти до того места, как ему объяснили, где дорога на юг идёт вдоль русла Бобра до развилки, а на развилке повернуть вправо на Ломжу, и до этой развилки было около 40 вёрст.

Добрался в сумерках.

Вдоль правой обочины тянулась деревня, в которой не горело ни одно окно, ни один огонёк. Это Кешку не удивило, было уже привычно, что местные жители сбегают от войны, она, война, не всем «мать родна». В августе в Пруссии, когда вошли, разно бывало, одну деревню германская артиллерия спалит, другую русская. В первый раз город взяли, так и магазины не закрылись, а во второй – и дома уже стоят побитые, и местных днем с огнём не сыскать, и в магазинах ни стёкол, ни товару, а тут и помыться надо, и подшиться не грех, и коней покормить.

Кешка шёл, держал карабин на взводе и присматривался, где можно было бы переночевать, авось где и мелькнёт огонек. Но не мелькнул, и он пошёл к заборам ближе, а заборы были невысокие. За заборами росли яблони, а может, груши, кто их знает, между яблонями или грушами, а может, и сливами, было ровно и красиво даже под снегом; хозяйство угадывалось за домами, а не рядом, как ему было бы привычно. Единственное, что искал Кешка, это стог сена, и не находил. Он прошёл несколько домов и у одного увидел, что калитка не заперта. Он вошёл. На подворье лежал полупрозрачный, уплотнённый оттепелью снег. Следы на снегу были старые, округлые, оплывшие.

«Понятно, – подумал Кешка. – Значится, нету здеся никого уже неделю как, а то и поболе! Значится, как только по крепости начали стрелять!» Он прошёл за дом, Красотка за ним, Кешка закинул карабин на плечо. За домом на большом подворье все постройки стояли каменные, в одной ворота раскрыты, Кешка заглянул и обнаружил сеновал.

Дальше всё было просто: от заднего штакетника он наломал дров, перед воротами сеновала разжёг костёр, приспособил какойто ящик под задницу, разогрел тушёнки, глотнул спиртцу, спасибо братцам, крепостным санитарам, покурил, а сначала пристроил Красотку. Он дымил, Красотка хрустела сеном, целая охапка была у ней под ногами, и всё бы хорошо, да только далеко подрагивала канонада.

Когда всё кончилось: еда, табак и дневной запал, Кешка устало поднялся, проверил, крепко ли привязана Красотка, откинул сено, сделал душистую яму и завалился. А как завалился, так захотелось покурить, но тут надо было решиться, или спать, или идти из сеновала, и, думая об этом, Кешка не заметил, как заснул, и ему привиделся Байкал. Большая зеркальная вода, а вдалеке изломанные германские пушки или высокие скалы, огромные, похожие на пушки, и вот его жена Марья Ипатиевна идёт павою с платочком в руке. Одетая, как сестрица милосердия с накидкой на голове и в белом переднике с красным крестом на грудях, а за ней охотник с того берега Мишка Лопыга, по прозвищу Гуран, только у того через плечо перекинут кавалерийский карабин. Большой дощатый плот плывёт по воде Байкала, а Байкал глубооокий, и Кешке стало вдруг тревожно, потому что народу на плоту много – вся его свадьба, а плот уже одним, дальним углом черпает воду, и вода плещется поверх настила, будто кто тащит плот ко дну или зацепился за что. Кешка услышал явственно, что плот трещит, и проснулся.

Рядом с его ухом жевала сено Красотка.

«Фу, напужала, – махнул на неё рукой Кешка. – Чертова Чесотка!»