Читать книгу Поход скорпионов - Андрей Силенгинский, Евгений Лобачев - Страница 4

Фаэнира… Каюсь, я долгое время не принимал всерьез весь этот треп о женщине-призраке, бродящей в мире живых когда ей это вздумается. До тех самых пор, пожалуй, пока не получил возможность лицезреть ее лично.

В то время как в Земле стрельцов Мильк совершал глупости, а Гиеагр – подвиги, вокруг моей шеи уже обвился аркан, на другом конце которого лежали Проклятые Земли. Избавиться от него не было ни возможности, ни – что самое главное – желания. Мне оставалось только планомерно и деловито затягивать петлю все туже и туже.

Следующая часть нашего разговора была странной не только по содержанию, но и по форме. Мы сидели в ночной тишине, не глядя друг на друга, и молчали. Эмоции куда-то улетучились, внутри пустота какая-то… Проходило иногда четверть часа, а иногда и побольше, прежде чем молчание разрывалось двумя-тремя фразами. Потом все повторялось.

– Так в Проклятых Землях ведь люди не живут. – Это Глаз.

– Сходи, проверь. – Это я.

Да, неплохо бы порасспросить о Проклятых Землях у Клешни, который лет семь или восемь назад направился туда, чтобы добыть печень пещерного дракона. Или у Юборда, который еще в годы моей юности пообещал Сыну Скорпиона перо из хвоста василиска привезти. На худой конец, можно было бы потолковать и с ребятами из других Земель, которых отчаянная храбрость или не менее отчаянная жадность в Проклятые Земли повела…

Только назад никто из них не вернулся.

– А чего ради Змея Зеркало у богов стырила? Змееносцу же все равно глаза выжгли… – Это уже я интересуюсь.

– Так Змея же. Тварь хоть и бессмертная, но неразумная, – предполагает Эписанф. Ему наше меланхоличное настроение передалось. Или он думал, что мы с Глазом, едва о Зеркале узнаем, радостно так вприпрыжку в Проклятые Земли побежим?

– Угу, – с сомнением тянет Глаз. – Чтоб из-под носа у двенадцати богов Зеркало увести, у нее, значит, разума хватило. А вот на кой ляд – это извините…

Эписанф только сопит в ответ, и снова повисает тишина, слышно, как трава растет.

– Ты, значит, лихих людей искал, чтобы они тебя в Проклятые Земли проводили? – спрашиваю у Эписанфа.

– Ну… в общем, да.

– Дурак ты, варвар.

Тишина.

– Почему? – спрашивает варвар после такой продолжительной паузы, что я не сразу понимаю, к чему его вопрос относится.

Я в ответ только закатываю глаза. Потом до меня доходит, что в темноте этого никто не видит, и я начинаю объяснять очевидные вещи.

– Проклятые Земли – они ж не ради красного словца так называются. Оттуда никто еще живым не возвращался, понимаешь? Есть там змееносцы или нет – не знаю, до сих пор пока поверить не могу. А вот чудищ разных там водится – жуть.

– Откуда же это известно, если никто оттуда не вернулся?

Вот дотошный варвар… Я уже было рот открыл, чтобы лекцию свою продолжить, но потом мозгами немного пораскинул – невредно этим делом хоть изредка заниматься – и понял, что лекция моя глупо выглядеть будет. Я-то о Проклятых Землях только из легенд да сказок слышал. А вот варвар…

– А что, Эписанф, – вкрадчиво так говорю я, – нет там чудовищ?

– Почему нет? Есть… – Я на варвара не смотрю, но чувствую на его лице самодовольную ухмылку. – И чудовища есть, и кое-что похуже. Только я знаю, как через все это пройти можно.

– Знаешь, так рассказывай.

Я это говорю, а в голове кавардак такой, что сам не могу понять – хочу я это слышать или нет. Может, сейчас самое разумное – встать, плюнуть на варвара и уйти не оборачиваясь. И только на другом конце города посмотреть, идет за мной Глаз или нет.

– Нет, Бурдюк, извини, всего я сейчас рассказывать не буду. – А варвар меня удивляет. – Мои знания будут второй причиной оставить меня в живых.

– А ты не подумал, варвар, – я попытался придать голосу кровожадные интонации, – что это будет причиной убить тебя медленно? Под ножом ты все расскажешь…

– Конечно, расскажу, Бурдюк. – На этот раз я замечаю, что голос Эписанфа дрожит. Хочет он казаться спокойным, да не вполне это ему удается. Не железный варвар, простой человек, и жить ему хочется, и с двумя лихими людьми ночью разговаривать страшно. – Все расскажу… Только кое-где самую малость напутаю. И этого будет достаточно, чтобы вам лютой смертью умереть по дороге в Проклятые Земли.

– Да ты кем себя возомнил, варвар? – Уж не знаю, на самом деле Глаз рассвирепел или, подобно мне, играет, но над Эписанфом он навис грозовой тучей. – Под пытками и не такие правду говорят.

– Так и я врать не буду. – Варвар Глазу прямо в лицо посмотрел. – На все ваши вопросы буду правдиво отвечать, не герой я. Только… сможете ли вы правильные вопросы задавать?

Прав Непосвященный, как ни крути. Чтобы правильный вопрос задать, надо половину правильного ответа знать. Оно, конечно, заплечных дел мастера все бы у варвара выпытали. Он бы и рад был сам себе правильные вопросы задавать. Только ни Глаз, ни я ремеслу палача никогда не обучались.

– Остынь, Глаз, – говорю. – Бурдюк думать будет.

Сказано – сделано. Обхватил я голову руками и задумался. Убивать Эписанфа мне не хотелось – в этом я мог себе честно признаться. Другой вопрос, есть ли в этом необходимость. После того как я узнал, что Зеркало в Проклятых Землях запрятано, ситуация-то совсем по-другому выглядит. Да пусть даже залезет варвар в Скваманде на самую верхушку Жала и станет кричать об этом во все горло. Что люди делать будут?

То-то и оно, что скорее всего ничего они делать не будут. Повздыхают, конечно, помечтают, пофантазируют… И забудут о Зеркале богов. Нет, не все, конечно. Это, наверное, недурной способ избавить город от дураков и героев. То они раз в несколько лет в Проклятые Земли пробраться пытались, а теперь валом повалят.

Дураки и герои… Остается решить, к какой из этих двух категорий отношу себя я. И есть ли между ними вообще какая-то разница. Ведь пойду я, пойду. Себе врать бесполезно.

– Скажи, Эписанф, – говорю я медленно, борясь с собственным здравым смыслом. – Ты путь в Проклятые Земли знаешь… значит, этот путь безопасен?

– Нет, Бурдюк. – Варвар качает головой. – Это всего-навсего значит, что этот путь возможно преодолеть. Будь он безопасен, я пошел бы один.

Не скажу, что такой ответ мне понравился, но, по крайней мере, он честный.

– Неравные условия, варвар, – хрипло сказал Глаз. – Ты знаешь, чем рискуешь, а нам придется идти вслепую.

Нам? Глаз меня удивил. А ведь сколько лет его знаю… Да, я надеялся, что он пойдет с нами. В одиночку направляться в Проклятые Земли мне не улыбалось – не считать же варвара полноценным попутчиком. Но я боялся, что уговорить Глаза мне не удастся.

– Посмотри на это дело с такой стороны, Глаз, – рассудительно сказал Эписанф. – Если уж я, немолодой варвар, не обладающий отвагой скорпиона, полагаю, что смогу дойти до цели, то пристало ли опасаться пути двум таким бравым парням?

Ага, в красноречии варвару не откажешь. Так же как в умении льстить. Глаз не нашелся что ответить. Я, если бы захотел, сумел бы отыскать прореху в логике Эписанфа, но не счел уместным делать это прямо сейчас.

– Глаз, дружище, можно тебя на два слова, – мягко сказал я, поднимаясь на ноги.

Мы отошли от варвара на десяток шагов. Теперь я совершенно не опасался, что он сбежит.

– Скажи, Глаз, ты действительно собрался в Проклятые Земли?

– При условии, что ты составишь мне компанию, Бурдюк.

– Тронут, тронут, – я покачал головой. – Но не могу не отметить, что еще и озадачен. Не пойми меня неправильно, Глаз, но я всегда считал тебя очень рациональным типом.

– Каким? – подозрительно спросил Глаз.

– Ну… – Я мучительно подбирал подходящий эпитет. Достаточно точный, понятный Глазу и в то же время не способный его обидеть. – Основательным, крепко стоящим на земле, не витающим в облаках, понимаешь? Неужели ты на самом деле готов рискнуть жизнью ради того, чтобы посмотреть в Зеркало богов?

– Знаешь, Бурдюк, я человек богобоязненный. Едва ли я рискну заглянуть в это зеркало, – признался Глаз. – Даже одним глазком, – он нервно засмеялся.

– Тогда почему, Глаз?! Точнее зачем?

Глаз поднял лицо в светлеющее небо.

– Ты тупица, Бурдюк.

– Допустим, – уклончиво сказал я, решив отложить решение этого весьма спорного вопроса до лучших времен. – Но все-таки зачем?

– Большое зеркало из чистого серебра, украшенное самоцветами, – внушительно проговорил Глаз. – Попытайся только представить себе, сколько оно может стоить.

Потрясенный, я несколько секунд молчал. А потом захохотал, громко, открыто и с удовольствием, сбрасывая накопившееся напряжение. Вот такой попутчик мне нужен на пути в Проклятые Земли! Напористый, жадный и начисто лишенный воображения. Если Зеркало окажется слишком большим, чтобы его унести, он не постесняется отковырять с него все драгоценности. И горе тому чудовищу, которое встанет между Глазом и таким несметным богатством…

– Пошли, Глаз, – сказал я, отсмеявшись и обняв друга за плечи. – Я хочу задать варвару еще пару вопросов.

Непосвященный смотрел на нас с подозрением, пытаясь угадать причину столь бурного веселья. Я не собирался ничего ему объяснять.

– Скажи, Эписанф, – проникновенно сказал я, приблизив лицо почти вплотную к лицу варвара. – У тебя есть еще причины, по которым нам стоит оставить тебя в живых?

Нет, убивать его я уже не собирался. Пока, по крайней мере. Но никакая дополнительная информация мне не помешает.

– Есть, – мгновение поколебавшись, ответил варвар. – Есть еще одна причина, но я предпочел бы пока не называть ее.

– Так не пойдет, – решительно сказал я. – Ты назовешь ее прямо сейчас. Это мое условие, и оно не подлежит обсуждению.

– А если не назову? – задумчиво спросил Эписанф.

– Тогда мне придется тебя все-таки убить. – Я старался говорить как можно убедительнее.

Варвар молчал, оценивающе вглядываясь в мое лицо. Близкий уже рассвет позволял ему разглядеть любые подробности, но… Пусть себе смотрит. Тот, кто хоть раз играл против меня в Пять костей, знает, что пытаться что-либо прочитать на моем лице – дело совершенно безнадежное. Едва ли наша воровская игра была знакома Непосвященному.

– Разве первые две причины не убедили тебя, что живой я полезнее мертвого? – попробовал пройти окольным путем Эписанф.

– Убедили, – легко согласился я.

– Но тогда… – Варвар пожевал губами, пошевелил пальцами в воздухе, ожидая, что я поясню свою странную логику. Но я не собирался приходить ему на помощь. – Тогда почему?..

– Что «почему»? – наивно спросил я.

– Почему ты все же собираешься меня убить? Призываю в свидетели всех богов, без меня вы не дойдете до Проклятых Земель.

– Верю. – Я положил руку варвару на плечо и подарил ему лучшую из своих улыбок. – Но, видишь ли, Эписанф, я – самодур. Если сказал, что убью, значит – убью. Может, жалеть буду потом всю жизнь, но против себя не попрешь. Натура такая. Скажи, Глаз?

– Что тут говорить? – Глаз с отвращением сплюнул в траву. – Сколько мы уже натерпелись из-за этой твоей дурацкой натуры. Ляпнет что-нибудь сгоряча, не подумавши – и все… Я ведь ему, Эписанф, бывало говорю: наплюй, мол, забудь, а он упрется как осел: сказал – сделаю. Так что расскажи уж ты ему про эту причину. Охота мне до Зеркала добраться, и я б тебя нипочем пальцем не тронул, но разве я этого хряка удержу? Он же вдвое меня шире.

Варвар лупал гляделками, переводя взгляд с Глаза на меня и обратно. Все пытался определить, всерьез мы или комедию ломаем. Только страшно неправильный выбор сделать, когда ставка – собственная голова. Так что сломался варвар быстро.

– Хорошо, Бурдюк, – нехотя сказал он. – Я расскажу. Есть у Зеркала богов одна тайна, о которой я из тех свитков узнал. Зеркало одинаково отполировано с обеих сторон, так что можно было бы смотреться и спереди, и сзади. Но только одна сторона исполняет тайные желания человека, вторая же – убивает на месте.

– Дела… – после непродолжительного молчания я почесал в затылке. – А не врешь, варвар?

– Не вру, – твердо ответил тот. – Впрочем, ты ведь всегда сможешь проверить правдивость моих слов, Бурдюк. Если рискнешь, конечно.

– Значит, ты знаешь секрет, по которому правильную сторону от неправильной отличить можно? – спросил я.

– Не знаю я такого секрета, Бурдюк, потому что нет его, – грустно сказал Эписанф. – Внешне стороны никак не отличаются между собой.

– Тогда я не понимаю, варвар, в чем твоя причина. Ты дал нам эти знания, спасибо… И что?

– Все очень просто, Бурдюк. Я готов испытать на себе.

– Чего ты готов? – не понял Глаз.

– Я готов первым посмотреться в Зеркало богов, что, как я понимаю, не рискнет сделать ни один из вас. И если я упаду замертво, вам останется только зайти с другой стороны.

Снова повисла тишина. Вязкая, задумчивая. Полуприкрыв веки, я смотрел на первые лучи солнца, предвосхищающие восход великого светила.

– Не верится мне что-то, Эписанф, – сказал я наконец. – Ты так легко готов рискнуть жизнью? Не верится…

– Это потому, что вы молоды, – с легким оттенком грусти сказал варвар. – Вы намного моложе меня, у вас впереди добрый кусок жизни, и ценность ее для вас велика. А что осталось мне, Бурдюк? Десяток лет, каждый из которых будет тоскливее предыдущего? Уже сейчас я неважно слышу, меня иногда подводят глаза, а в плохую погоду ноют кости. Мне не под силу то, с чем я легко справлялся еще пять – семь лет назад. В таких условиях один шанс из двух – очень неплохо, когда в случае выигрыша – молодость и здоровье.

– Молодость и здоровье? – переспросил я. – Это именно то, что ты хочешь увидеть в Зеркале?

– Никто не может сказать наверняка, чего он хочет, – глухо сказал Эписанф, глядя куда-то вдаль. – Ведь исполняются не осознанные, а потаенные желания. Но знаете, молодые люди, когда вы доживете до моих лет, думаю, ваши желания будут мало отличаться от тех, что есть у меня сейчас.

Не знаю… Насколько варвар старше меня? На дюжину лет, на полторы, вряд ли больше. Видал я людей и постарше, которые знали толк и в вине, и в девках и не считали отмеренный им остаток жизни таким уж никчемным. Темнит варвар, вижу, что темнит. Но это мы пока про запас отложим, сейчас не время. До Проклятых Земель далеко, и пусть от меня отвернутся все двенадцать богов, если еще до окончания пути не вытяну из Непосвященного все, что ему известно.

– Что-то я не вижу тут большой твоей ценности, варвар, – прервал мои размышления Глаз. – Что помешает нам с Бурдюком захватить какого-нибудь крестьянина-змееносца и заставить его первым глянуть в Зеркало?

– Наверное, только то, друг мой Глаз, – усмехнулся Эписанф, – что этот крестьянин может случайно выбрать правильную сторону. Как вы думаете, не будет ли его самым сокровенным желанием в тот миг увидеть себя способным уничтожить пленивших его злодеев?

– А не будет ли подобного желания у тебя, Эписанф? – очень тихо спросил я. – Нет, я говорю даже не о сокровенном и потаенном, а о самом обычном желании. Мы нужны тебе, чтобы добраться до Зеркала, но совершенно не нужны после.

– Ты что же, намекаешь… – Варвар казался искренне изумленным и даже оскорбленным. – Намекаешь, что я способен…

Он беззвучно шевелил губами, не находя нужных слов. Пришлось прийти ему на помощь.

– Я не намекаю, Эписанф, я говорю со свойственной мне прямотой. Ты привел достаточно убедительные причины, по которым нам не стоит убивать тебя до того, как мы доберемся до Зеркала. А после либо ты уже будешь мертв, либо… – Я решил не договаривать, держа некоторые свои мысли при себе, и только махнул рукой. – Теперь скажи мне, варвар, сможем ли мы с Глазом спать спокойно, когда до цели останется рукой подать?

– Ты хочешь сказать, Бурдюк, что двое здоровых парней опасаются одного старика? – с усмешкой спросил Эписанф.

Спросил, чтобы выиграть время, если я что-нибудь понимаю в людях.

– Подсыпать яд в питье может и самая немощная рука, Эписанф, – мягко сказал я. – И это далеко не единственный способ слабому справиться с сильным.

– Мне и в голову не могло прийти такое предательство, Бурдюк! – воскликнул варвар с горячностью, свойственной скорее юнцу, нежели старику, коим он себя именует.

Я – человек доверчивый, кто угодно может подтвердить. Какой-нибудь дешевой девке ничего не стоит вытянуть из меня лишний дзанг, растрогав рассказом о своей трагической судьбе. Любого проходимца я считаю честным человеком, пока он не докажет мне обратного. Я легко верю в правдивость легенд и сказок. Неудивительно, что и сумасшедший рассказ о тринадцатом боге я воспринял так просто. Если мне расскажут, что тельцы стали пахать на быках, а все до единого водолеи ушли в длительный запой – я, наверное, смогу поверить и в это.

Но в одно я не поверю никогда и ни за что. В бескорыстную преданность делового партнера.

– Не надо песен, Эписанф. – Я посмотрел варвару в глаза. – Ты, похоже, защищен от вероломства с нашей стороны, чего же удивительного, что и мы желаем иметь подобные гарантии?

– Я клянусь именем своего отца! – Эписанф мой взгляд выдержал.

– Оно мне неизвестно. – Я пожал плечами.

– Здоровьем своих детей!

– Кто знает, возможно, ты вовсе бездетен.

– Я приношу клятву перед лицом всех богов Священной горы! – почти взвизгнул варвар.

– Да плевал я на ваших богов… с еще более высокой горки, – усмехнулся я.

– Ну ты, вор… – Глаза Непосвященного метнули парочку хороших молний, а голос зазвенел, подобно тетиве лука. Нет, варвар, не старик ты, твоя кровь еще умеет кипеть…

– Ладно, – примирительно сказал я, жестом останавливая готовые сорваться с уст варвара слова. – Я всего лишь хотел сказать, что и эта клятва для нас неубедительна.

– А какая клятва покажется вам убедительной, чтоб я сдох?! – выкрикнул еще не остывший Эписанф.

– Вот! – сказал я, для пущей значительности воздев указательный перст к уже белесо-голубому небу. – Вот… – повторил я тише, но еще более важно.

– Что «вот»? – оторопело спросил Эписанф.

Глаз задал тот же вопрос без слов, одним только ошалелым взглядом.

– Чтоб ты сдох – это уже гораздо ближе к истине.

Три глаза смотрели на меня как на сумасшедшего, а я наслаждался ситуацией. Молчание длилось около минуты, первым не выдержал варвар:

– То есть тебя устроит такая клятва?

– Бурдюк, я не думаю… – пожелал вставить и свое слово Глаз.

– Заткнитесь оба! – довольно миролюбиво попросил я. – Вы умеете слушать, а? Разве я сказал, что меня устроила эта клятва? Я был бы последним олухом, если бы строил дела на таких вот, с позволения сказать, клятвах. Я всего лишь сказал, что это уже гораздо ближе к истине, разве не так?

Я снова замолчал, ожидая реакции. На этот раз она последовала достаточно скоро – со стороны моего лучшего друга.

– Бурдюк, – сказал он опасно-спокойным голосом. – Если ты сейчас же не перестанешь валять дурака и не расскажешь, что, сожри тебя Рыба, ты задумал, я вцеплюсь тебе в горло и буду давить, что бы ты ни делал, пока один из нас не откинется.

– Да очень просто, – зная Глаза, я отнесся к его угрозе с должной долей серьезности. – Если Эписанф на самом деле готов умереть, нарушив свое обещание, мне остается только… как бы это сказать… придать вес его словам. Поэтому в Скваманде мы завернем ненадолго к старому Тарантулу.

– Это плохая идея! – рявкнул Глаз, и я заметил, как его передернуло.

– Мне не нравится это имя, – задумчиво сказал Эписанф.

– Поверь мне, его обладатель понравится тебе еще меньше, – успокоил я варвара.

Тот молчал, собираясь с мыслями, а вот Глаз молчать не желал.

– Думай, что хочешь, Бурдюк, а я к Тарантулу не пойду!

– Тебе и не придется, – проворчал я. – К моему старому другу, чтоб его обгадил Телец, зайдем только мы с Эписанфом. И не воображай, будто я в восторге от этого. Просто не вижу другого выхода. Перспектива проснуться однажды с перерезанным горлом нравится мне меньше… да, все-таки меньше, чем беседа с Тарантулом.

– То, что ваш общий знакомый Тарантул – тип не из приятных, стало для меня очевидным, – медленно проговорил Эписанф. – Но кто он такой конкретно, остается для меня тайной. И уж тем более непонятно, зачем мне к нему заходить.

– Приедем в Скваманду – разберемся на месте, – махнул я рукой.

Разговор предстоял очень тяжелый, и проводить его два раза – сейчас и в столице – я не собирался. К тому же, если слишком долго об этом говорить, я могу и сам отказаться от сомнительного удовольствия…

– Знаешь, Бурдюк, – прервал мои мысли варвар, – мне уже сейчас кажется, что я откажусь идти к вашему Тарантулу.

– Эписанф! – Я картинно закатил глаза. – Нам все равно не миновать Скваманды. Вернемся к этому разговору там, хорошо?

– Я бы предпочел, чтобы ты о нем забыл, – буркнул варвар.

– Не надейся, – пообещал я. – Предлагаю составить предварительный план кампании.

Глаз одобрительно посмотрел на меня – он уважал умные слова, когда понимал их смысл.

– Ты можешь наметить маршрут, Эписанф? – спросил я.

– Конечно. – Варвар почти мгновенно выкинул из головы тревожные мысли, ступив на знакомую почву. – Вы, наверное, знаете, что Проклятые Земли лежат почти строго на севере…

– И это, пожалуй, единственное, что мы знаем, – вставил я.

– Так вот, – продолжил Эписанф, снова по своему обыкновению повысив голос, – от северной границы Земли тельцов лежит отличный путь…

– Тпр-р-р-ру! – прикрикнул я. – Какая детская ошибка, Эписанф. Не ожидал от академика шести академий. Слова «Земля тельцов» и «отличный» не могут сочетаться между собой.

– Что? – Варвар захлопал глазами. – Ах да… Но, боги!.. Такой короткий путь…

– Короткий – не значит быстрый. – Опять мне приходится пояснять прописные истины. – Я – не трус, и Глаз тоже. Если надо, мы пройдем и по Земле тельцов. Вдоль и поперек. Но нам придется идти ночами, тайно, обходя главные пути и города. Ибо если нас поймают, то даже с тебя живьем спустят шкуру. За компанию. Я понятно объяснил?

Варвар провел руками по бокам, словно убеждаясь, что его шкура все еще на своем законном месте. Потом нервно икнул.

– Да, об этом я не подумал… Но я не знаю, есть ли дорога от границы Земли водолеев. Нет, там горы совершенно непроходимы… – Пожалуй, он разговаривал сам с собой, но послушать его было небезынтересно. – Тогда дальше, Земля раков… Сначала равнина, потом… Да, наверное… Но так получится почти втрое длиннее.

– И все же вдвое быстрее, поверь мне, – сказал я, и Глаз согласно кивнул. – Я уже не говорю о безопасности.

Эписанф задумчиво покивал.

– Что ж, в этом есть резон. Обидно терять столько времени, но не стоит сожалеть о том, что все равно не в силах изменить. Тогда можно трогаться в путь, а о дальнейших планах поговорить, уже покинув Земли Зодиака.

Я невольно засмеялся. Стратег, что ни говори.

– Подожди, Эписанф. Или ты собираешься отмерить весь этот путь пешком? Бьюсь об заклад, твои сандалии этого не перенесут. Нужно раздобыть транспорт.

– Но у меня же есть повозка! – вскричал варвар. Если в радиусе трехсот шагов кто-либо еще спал, то теперь наверняка проснулся.

– Повозка?! – в один голос изумились мы с Глазом.

– Конечно! Я спрятал ее недалеко от западных городских ворот.

– Прости нам наше недоумение, Эписанф. – Я взял себя в руки первым. – Просто ты забыл нам об этом сообщить. Повозка – это хорошо. Если, конечно, твоя лошадь благопристойно ожидала тебя все это время там, где ты ее оставил. Ты надежно ее привязал?

– Я ее не привязывал. – Варвар потряс головой. – С ней осталась Лаита.

Мне все-таки захотелось его убить.

– Во имя двенадцати богов, кто такая Лаита?!

Летопись Милька

Когда-нибудь, если будет суждено мне вернуться живым, я засяду за свои папирусы, выстрою главы в хронологической последовательности, заполню лакуны в повествовании, возникшие из-за того, что принялся я за свой труд слишком поздно, когда наше путешествие почти подошло к концу. Теперь же приведу самые необходимые сведения, чтобы было хоть какое-то начало и чтобы, не надеясь на собственную память, сохранить запись о событиях, уходящих от меня все дальше и дальше вглубь времен.

Хоть я и скитаюсь теперь по чужим краям, как последний бродяга, однако я отнюдь не худороден, и до нынешнего состояния довел меня исключительно мой злой рок. Я сын Интинора, верховного судьи Гальгал. Гальгалам, моему родному городу, принадлежат обширные пастбища к югу от реки, вплоть до самой Кабаньей пустоши. На этих пастбищах пасутся бесчисленные стада коров, овец и коз. Еще городу принадлежат серебряные рудники в Недальних горах и чуть не половина деревень по пути к побережью. Ежегодно город снаряжает в приморские города по десять караванов, груженных украшениями, амфорами, воловьими кожами и овечьей шерстью.

Я единственный наследник своего отца, так что почтенный Интинор пичкал меня науками до такой степени, что становилось тошно. Папаша готовил меня к карьере политика, предрекая мне великое будущее. Он считал, что у хорошего государственного мужа голова должна быть, что твой котел, набита под завязку разными разностями, чтоб могла в любой жизненной передряге измыслить свою хитрость. Я же полагал, что сладкий голос и талант перебирать струны нравятся юным девам куда больше, чем знание законов и установлений, умение хитрить, выкручиваться, обещать, а когда придет время – убеждать, что выполнил свои обещания, способность отыскивать путь по звездам или дар не оставаться внакладе, даже когда ведешь дело с самыми негодящими людишками. На этой почве у нас с отцом вечно происходили размолвки: он гнал меня в класс, я же бежал к портикам на Рыночной площади, где собирались поэты и музыканты, либо к площадкам для ристалищ. Не сказать чтоб я был таким уж атлетом: метание копья, стрельба из лука, колесницы – это не для меня. Зато я был лучшим в городе бегуном и лучше всех метал камни.

Все произошло два года назад, в начале весны, во время ристалищ в праздник Хала, бога нашей реки. Спускаясь с гор, Хал устремляется к Океану, его воды питают наши поля, поят горожан; вместе с Халом мы чествуем его подземных детей, снабжающих водой наши колодцы. Хал – добряк, почти весь год он тих и покоен; осенью и зимой он бежит полноводным потоком, и в его водах отражается свинцовое небо; летом он – измученный жарой тонкий ручеек, петляющий между камнями, и лишь весной, разбуженный ранним теплом, он превращается в бурный поток, ревет и бушует, заливая поля и грозя затопить город. Говорят, в прежние времена Гальгалы трижды смывало весенним паводком и трижды город приходилось переносить на новое место, но всякий раз русло Хала вновь подступало к стенам. В наших краях нет возвышенностей, некуда деться от беспокойного божества. Лишь когда кто-то из мудрецов предложил учредить в десятый день весны игры в честь Хала, грозного бога реки удалось наконец умилостивить. Поговаривали, что частенько сам Хал, приняв образ смертного, присутствовал на них.

Итак, все началось вечером второго дня игр, на пиру, устроенном моим отцом. Гостей было столько, что столы пришлось расставлять в небольшой оливковой роще, примыкавшей к дому. Скажу без ложной скромности: в тот день у нас собрался почти весь город. Кроме горожан было множество приезжих: на игры стекались жители всех окрестных деревень, а с некоторых пор к нам стали приезжать даже из отдаленных полисов, с самого Побережья. Среди приглашенных был и великий герой Гиеагр. Он выиграл почти все состязания того дня и собрал немало дорогих призов. Только в беге он уступил, уступил мне, и это страшно сердило его. Мы сидели друг против друга, нас разделял стол, и я постоянно ощущал на себе его раздраженный взгляд. Я же был чрезвычайно весел, ибо, наслышавшись о подвигах Гиеагра, молва о которых гремела по всем городам, сказать по правде, даже не надеялся хоть в чем-то превзойти столь великого мужа. Так что, победив его в беге и получив в награду чрезвычайно красивую золотую цепь, на которую, я видел, великий герой еще перед состязанием бросал жадные взгляды, я тут же нацепил ее поверх туники и приладил так, чтобы она была видна во всем великолепии. Гиеагр «оценил» мой жест и, едва мы оказались рядом, готовясь к следующему состязанию, великий герой угостил меня чувствительным тычком под ребра. Я не остался в долгу и отдавил ему ногу, да так, что он стал заметно прихрамывать и едва не проиграл борцовский поединок.

Разгоряченные бойцы и взбудораженные зрелищем гости садились за столы без порядка, без чинов, кто куда примостится – знатные с бедняками, крестьяне с мореплавателями, воины со жрецами – и места, и угощений хватало всем.

– Ты хороший бегун, – сказал мне Гиеагр, перегнувшись через стол. – Надеюсь, я не сломал тебе ребра?

– А ты – прекрасный борец, – ответил я. – Как нога? Не болит?

Мы обменялись взглядами и дружно захохотали.

– Я слышал, завтра будут стрельбы, – сказал Гиеагр. – Главный приз – какая-то небывало красивая рабыня. Участвуешь?

Я мотнул головой:

– Из всех орудий, похожих на лук, я умею управляться только с лирой. Но рабыня, как я слышал, и впрямь божественно прекрасна. Перед состязанием ее выставят на всеобщее обозрение, так что сможем убедиться. Если действительно хороша, побренчу ей на кифаре, пока вы мечете стрелы. Глядишь, и мне от этого приза что-нибудь перепадет.

– Она будет моей, и только попробуй коснуться ее своими лапами, бегун! – в притворном гневе вскричал Гиеагр. – Клянусь Матерью богов, не посмотрю, что ты хозяйский сын, утоплю в этой вашей реке, чье божество мы все здесь прославляем.

– Я слишком тощ для жертвы, – ухмыльнулся я, – Хал меня не примет. А вот твой мускулистый торс придется ему по душе: будет чем накормить раков.

Так в шутливой перебранке мы провели весь тот вечер, пока Бог солнца не закрыл свой огненный глаз и проснувшиеся Демоны ночи не уставились на нас своими поросячьими зенками. Мы улеглись спать и проспали до самого утра.

Рабыня, выставленная в качестве приза купцом Ильхионом, действительно была необыкновенно хороша. Она стояла на помосте, на краю поля для состязаний в стрельбе, среди других призов: пик, кинжалов, котлов, треножников, чаш. Сокровища знатные, сокровища великие, но что они были рядом с этакой красотой – так, пыль, песок, галька речная.

Поединщики таращились на рабыню во все глаза, взгляды многих пылали страстью, жаждой обладать, обладать любой ценой. Она же держала себя подобно богине: надменный наклон головы, презрительный взор, на губах – усмешка. Клянусь, этот жирный боров Ильхион просто не сумел совладать с этакой женщиной, даже с рабыней, вот и выставил ее в качестве приза тому, у кого самая твердая рука и самый непоколебимый дух, ибо для хорошего стрелка важно и то, и другое. Такой нам явилась Фаэнира.

Сказать, что я влюбился в нее тогда без памяти, значит, ничего не сказать. Дух мой занялся, как просмоленный факел, и я, позабыв про свое давешнее намерение побренчать для красотки на кифаре (с этой такой номер все равно бы не прошел), бросился домой за луком.

Когда я вернулся на ристалище, желающих сразиться за рабыню заметно прибавилось, устроители даже вынуждены были объявить, что состязания пройдут в несколько этапов. Соискателей разбили по десять человек, выставили мишени и сообщили, что из каждой группы выйдут трое лучших, и лучшие будут соревноваться между собой, чтобы вновь определить лучших, и уж потом эти самые лучшие из лучших разыграют награды.

Окрыленный желанием заполучить Фаэниру, я пускал стрелы точнее, чем когда-либо, и прошел первый круг. Но на втором срезался. В третьем круге собрались шесть лучших стрелков, почти все не из наших мест, среди них – великий герой Гиеагр и Ариной, дальний родственник моего отца.

И был еще один стрелок, старик с волосами белыми, долгими, будто женские локоны, тонкий и длинный, как тростина, казалось, нажми – и переломится. Я видел его впервые, да и другие, я заметил, поглядывали на него удивленно: откуда де взялся.

Что же, пусть выглядел он неважно, зато стрелял как опытный воин; он был лучшим и в первом круге, и во втором. Когда он вышел к черте, я бросил взгляд на его соперников и увидел в их глазах страх. Даже Гиеагр косился на старика как будто с некоторой опаской.

Распорядитель дал отмашку. Стрелки вышли к черте, пустили стрелы. Устроители осмотрели мишень, и вот уж трое стрелков покинули состязание.

– Последний заход, – сказал распорядитель оставшимся.

– Ты проиграешь, – бросил Гиеагр старику.

Старик не удостоил его ответом.

То, что произошло потом, до сих пор не укладывается у меня в голове. Старик поразил мишень, а стрелы его противников ушли далеко мимо цели.

– Ты колдун! – взревел Гиеагр. – Я не мог промахнуться!

– Но ты промахнулся, – ответил старик.

Я впервые услышал его голос, он был гулкий, будто раздавался из нутра огромного барабана.

– Я не мог промахнуться! – в ярости закричал Гиеагр.

– Если бы ты не мог промахнуться, ты попал бы. – Тонкие губы старика растянулись в усмешке. – Да ты ведь и впрямь попал, аккурат в середину вон того стога.

Стоявшие поблизости захохотали, и этот смех окончательно вывел Гиеагра из себя. Схватив уж направившегося было к своей награде старика за руку, он грубо развернул его к себе.

– Я повторяю, ты выиграл нечестно, – в бешенстве прошипел герой. – И лучше бы тебе вернуться к черте, мы пустим еще по стреле.

– Лучше бы тебе успокоиться и не лезть на рожон. – Голос старика стал подобен раскатам грома. – Смирись, иначе в этом мире одним глупцом станет меньше…

Их разговор внезапно прервали: устроители, почуяв свару, бросились разнимать, а с ними и добрая половина зрителей. Толпа вклинилась между спорщиками, оттеснила одного от другого; Гиеагра прибило ко мне, и я видел, с какой тоской он провожал вздымавшуюся над человеческим морем белую шевелюру старика: того несли на руках получать вожделенный трофей.

– Моя стрела пролетела в десяти шагах от мишени, – с горечью обратился ко мне герой. – И стрела того, третьего. По-твоему, это правдоподобно?

Я покачал головой. Я прекрасно видел, каков стрелок этот Гиеагр, и уж поверьте, не мог он промахнуться, никак не мог! И тот, третий, мой дальний родственник, не мог, я слышал о его мастерстве от отца: он держал лук так, будто тот был продолжением его руки, будто, грубо говоря, он пальцем тыкал в мишень, а не стрелой. Уж если такой воин просадил мимо цели, то уж точно не обошлось без колдовства.

И я поделился с Гиеагром этими своими соображениями. Тот сплюнул и, вытянув шею, бросил взгляд на своего счастливого соперника; старик как раз разглядывал прекрасную рабыню, свой незаслуженный приз.

– Она должна быть моей, – прорычал Гиеагр. – И она будет моей.

– Если собираешься отбить ее силой, лучше сразу забудь об этой затее, – предупредил я. – Добыча победителя – священна, попробуй отнять – и против тебя ополчится весь город. К тому же он гость. Я много слышал о твоих подвигах, но с целым городом тебе не совладать.

– А было бы забавно померяться силами с целым городом, – хмыкнул Гиеагр. Вглядевшись в его глаза, я едва не отшатнулся: ведь он, пожалуй, и впрямь мог решиться на такое.

– Так говоришь, он гость? – сказал герой. – Не бойся, я храбрец, но не безумец, к тому же чту богов и не хочу накликать их гнев, нарушая обычай гостеприимства. Но ведь не вечно же этот нечистый на руку старикашка будет гостить в ваших славных Гальгалах. В конце концов, он выйдет за городские стены, и вот тогда мы продолжим прерванный спор.

– Ты хочешь напасть на него? – Почему-то эта мысль ужаснула меня.

– Не в моих обычаях нападать на старцев, – фыркнул Гиеагр. – Но еще менее в моих обычаях – упускать заслуженную награду…

Он задумался на минуту и вдруг хлопнул меня по плечу:

– Послушай, не согласишься ли ты мне помочь? Я хочу поступить с ним честно, уважая его седины, попросить добром отдать то, что мне принадлежит. Не возьмешь ли на себя роль парламентера и в некотором роде третейского судьи? Мы повздорили с ним, он на меня зол, а ты парень неглупый, сын почтенных родителей, ты как раз и сможешь замолвить за меня слово. Если же он будет настолько ослом, что не согласится уступить по-доброму…

– Я надеюсь, до этого не дойдет, – быстро сказал я. В душе моей роились смутные и скверные предчувствия, я как будто ждал чего-то нехорошего и ощущал себя так, будто нашкодил в чем-то, сам не зная в чем, или еще только собирался нашкодить, но уже ожидал за эти свои неизвестные проказы самой суровой кары.

– Конечно, не дойдет. – Гиеагр странно посмотрел на меня. – Ты, надеюсь, не трусишь?

– С чего ты мог подумать такое?! – фыркнул я.

– Отлично. Так я могу на тебя рассчитывать?

Я кивнул. И прибавил:

– Конечно.

– Тогда я сообщу тебе, какие условия я готов предложить старикашке, чтобы заполучить то, что мне причитается, а также дам несколько заданий.

Старик, бывший со своей наградой почти все время на виду, очень скоро засобирался. По заданию Гиеагра (мне лестно было услужить такому человеку) я неотрывно следил за стариком, поспешая за ним всюду, куда бы он ни пошел. Прекрасная рабыня следовала за ним по пятам, неся в руках расписную корзинку, которую он ей дал. Что такое лежало в корзинке, я не видел.

Сразу после состязания старого лучника пригласили на пир. Он возлег за столом вместе с отцами города, и все дивились тому, что в такие лета он сохранил меткий глаз и твердую руку. Позвали юношей-музыкантов и лучших городских плясунов, и чуть не час компания услаждала пирующих музыкой и танцами.

Старец смотрел с удовольствием, азартно хлопал в ладоши, под конец велел даже своей рабыне присоединиться к пляшущим. Она вышла на площадку для танцев как будто с неохотой, новому хозяину даже пришлось прикрикнуть на нее, чтобы заставить повиноваться. Но вот музыканты ударили в бубны, флейты повели задорную «У Лемия была кобылка», и девушка вдруг преобразилась: от скованности ее не осталось и следа, в глазах заплясали задорные огоньки, на губах блеснула лукавая улыбка. Вскинув руки, громко и дробно защелкала пальцами; ноги ее под подолом платья задвигались стремительно и плавно, она как будто поплыла, как лебедь плывет по водной глади. Она пустилась по площадке, описывая широкую плавную дугу, тело ее изгибалось подобно стволу молодого деревца, колеблемого ветром, от ее бедер, раскачивающихся в каком-то восхитительном ритме, невозможно было отвести глаз. Все, все замерли, завороженно глядя на нее.

Музыка становилась все громче, все быстрее, все неистовей. Казалось, воспламененные танцем музыканты сами вот-вот пустятся в пляс. Один флейтист даже выскочил в круг и принялся выделывать такие замысловатые коленца, какие под силу, пожалуй, только сатирам.

Музыка умолкла, взревели рукоплескания. Огромным усилием я оторвал взгляд от прелестной танцовщицы. Вокруг все как будто посходили с ума. Люди кричали, верещали, свистели, улюлюкали. Никогда, никогда в жизни я не видел столько восторга на лицах сограждан. Старик, хозяин рабыни, с важным видом принимал поздравления, а поодаль – я заметил его только теперь – кричал и хлопал со всеми герой Гиеагр. Он свистел и хохотал, он бесновался вместе с толпой, и только в глазах его, на самом дне его глаз, притаилась ненависть к удачливому сопернику.

Когда восторги немного улеглись, Гиеагр протиснулся ко мне.

– Похоже, старик собрался уходить, – сказал я. – Не знаю, как ему это удастся после стольких восторгов, но гляди, его намерения совершенно ясны.

Намерения старика действительно были совершенно ясны. Поднявшись с ложа, он раскланялся с двумя-тремя вельможами, а затем, поманив рабыню, стал пробираться вон из толпы. Не знаю, как ему это удалось, но пирующие как будто забыли о его существовании. Я ждал, что люди будут требовать еще и еще танцев, пока красавица не рухнет от усталости, будут потчевать дорогого гостя, ее хозяина, яствами и вином, станут расспрашивать и докучать болтовней до тех пор, пока старик в изнеможении не свалится под скамью, но ничего этого не произошло: он просто помахал всем рукой и направился прочь, а следом, с корзинкой в руках, его приобретение.

– Ах, пройдоха! – воскликнул Гиеагр (должно быть, его посетили мысли, схожие с моими). – Клянусь божественным огнем, если б он не похитил мою добычу, я попросился бы к нему в ученики: умение так уходить с опостылевшего пира дорогого стоит.

– Ты и теперь вполне можешь попроситься, – сказал я. – Красотку отдай ему в качестве платы и бери уроки.

– Не болтай ерунды, – фыркнул Гиеагр. – Похоже, он направляется к северным воротам. Давай опередим его.

Старик шел не спеша, так что мы выбрались из города гораздо раньше него и еще около получаса поджидали в тени деревьев, на берегу несущего свои прохладные струи Хала.

Спустя какое-то время на дороге за городской стеной появились две фигуры: высокий, тощий, как жердь, с паклей белых волос, старик, и его рабыня – тонкий и гибкий ивовый прутик. Девушка шла, понурив голову, укрыв накидкой прекрасные волосы и лицо; шаг ее был какой-то неуверенный, деревянный, казалось, ноги подчинялись не ей, а чьей-то чужой воле. Глядя на нее, я дивился тому, что совсем недавно она этими же ногами отплясывала лучший из танцев, какие только видела эта земля.

– Ее как будто за ниточки дергают, – прошептал я. – Что с ней? Может, старик и впрямь колдун?

– Мы узнаем это прямо сейчас. – Гиеагр сделал движение, намереваясь шагнуть на дорогу.

– Стой! – воскликнул я. – Ведь я твой посредник. Я пойду к старику, мы должны хотя бы попытаться уладить дело добром.

Я сделал несколько быстрых шагов, но не успел и глазом моргнуть, как услышал за спиной топот сандалий Гиеагра.

– Не подходи к нему, – сказал герой. – Он мой.

Мгновение – и вот уж я вижу его спину. Он двигался быстрым шагом, на правом бедре болтался меч в ножнах, другого оружия при нем не имелось. Я было сбавил ход в замешательстве перед таким напором, но быстро опомнился и припустил следом почти бегом. Мне не хотелось упустить ни единого мгновения.

Старик, завидев нас, остановился. Остановилась и девушка. Скоро Гиеагр подошел к ним вплотную. Тут же рядом оказался и я.

– Я вижу, наш разговор не окончен, – прогудел старик, насмешливо глядя на Гиеагра. – Ты и клеврета с собой притащил? Боишься в одиночку не справиться с немощным старцем?

– Считай его переговорщиком с моей стороны, – бросил герой.

– Так пусть тогда говорит он, – хмыкнул старец и повернулся ко мне: – Кто ты, переговорщик? Как твое имя? Чьих родителей ты сын?

– Я Мильк, сын Интинора, – ответил я. – Мой отец не последний человек в городе, который ты только что покинул. А кто ты, почтенный старец? Назови и ты свое имя.

– Сын Интинора… – пробормотал старец, оставив без внимания мою просьбу. – Я знаю твоего отца. Я знал его еще мальчишкой, маленьким он обожал плескаться в нашей реке. – Он пожевал губами, взгляд его стал отрешенным, старик вспоминал… – Да, Интинор нравится мне. Что же заставило сына столь доблестного и благочестивого мужа принять участие в грабеже?

Я вытаращил глаза:

– В грабеже? – О, я умел подпустить искренности в голос! Всякий раз, когда я выдумывал очередную причину, по которой не выучил урока, учитель Периниск прочил мне карьеру великого оратора; жаль, мои усилия почти всегда заканчивались розгами – уж слишком хорошо он меня изучил. – В грабеже? – повторил я. – О чем ты говоришь? Мой друг считает, что с ним обошлись нечестно, это так, но он всего лишь хочет воззвать к твоему чувству справедливости, хочет уговорить тебя вернуть то, что принадлежит ему по праву, и получить с него те призы, которые по праву причитаются тебе. Если же у тебя есть сомнения в том, что он выиграл сегодняшнее состязание, благородный Гиеагр предлагает тебе состязаться еще раз… – Я сделал паузу и продолжил с нажимом: – В честной борьбе.

– А что будет, если благородный Гиеагр опять потерпит поражение? – в голосе старика прозвучала насмешка. – Ведь он, как я вижу, не умеет проигрывать.

– Я не проиграю, старый, и ты это знаешь! – рявкнул Гиеагр. – Я и давеча не проиграл, это твоими стараниями мои стрелы ушли мимо цели!

– Я в затруднении, – сказал старик. Он обращался ко мне, начисто игнорируя Гиеагра; на губах его играла издевательская улыбка. – Ведь он, может быть, в чем-то прав, быть может, как лучник он и впрямь не совсем безнадежен. Кто знает, быть может, и в самом деле его стрелам помешала отнюдь не его дрогнувшая рука.

– Ага! – вскричал Гиеагр.

– Но ведь ты сам понимаешь, – продолжал старик, – доказать это невозможно, а я вовсе не склонен брать на себя вину, которую невозможно доказать… – Он немного помолчал. – Ну хорошо, все-таки… Положим на мгновение, что он – несчастная жертва чьих-то козней, а не просто не умеющий проигрывать юнец. Если так, то мне, пожалуй, следовало бы согласиться на повторный, как ты выразился, «честный» поединок. Собрать арбитров, выбрать мишень…

– Да, именно это тебе надлежит сделать! – выпалил потерявший всякое терпение Гиеагр. Он был в ярости, рука, сжимавшая рукоятку меча, побелела так, что стала похожа на руку гипсовой статуи. Его взгляд, перескакивая с лица старика на фигурку девушки, становился алчным и нетерпеливым.

– План хорош, ничего не скажешь, – продолжал как ни в чем не бывало старик. – Но знаешь, что меня смущает?..

Он замолчал, подняв к небу указательный палец.

– Что?! Что тебя смущает, старик?! – закричал Гиеагр. – Уж не думаешь ли ты, что я, уподобясь тебе, прибегну к каким-нибудь колдовским штучкам? Так будь спокоен, я…

– Меня смущает вот что, – перебив его, снова заговорил старик. Он, как и прежде, говорил только со мной. – А вдруг парень и вправду выиграет? Я, знаешь ли, друг-переговорщик, питаю страсть к красивым рабынькам, а в мои лета ох как тяжко разочаровываться… – Он снова помолчал, должно быть, наслаждаясь произведенным эффектом. – Так вот, переговорщик, – произнес он своим гулким голосом, – передай своему могучему другу, что я отказываю ему и в рабыне, и в поединке.

Я бросил взгляд на Гиеагра. Тот молчал, открывая и закрывая рот, будто получил камнем из пращи под дых. Похоже, он ожидал от старика всего – молений, слез, упреков, вспышки ярости, нападения – но никак не издевки!

– Ах ты… – выдавил он наконец. – Послушай, старик, ты думал когда-нибудь, что умрешь не в своей постели, окруженный домочадцами, как и подобает почтенному мужу, а вот так, на дороге, цепляясь за юбку украденной тобою рабыни?

Солнце блеснуло на лезвии его меча, острие уткнулось в горло противника.

– Ты всегда был необуздан, юноша, – проговорил старик каким-то другим, незнакомым мне, хриплым глухим голосом.

Едва заслышав этот голос, Гиеагр вдруг качнулся, будто пьяный, в глазах его промелькнул ужас. Старик хохотнул – громко, отрывисто.

– Да ты, я смотрю, храбрец! Что же, одно движение – и твой отец истекает кровью у твоих ног. Смелей, не стесняйся.

Гиеагр задрожал, взгляд его вдруг потерял остроту, затуманился, будто обратившись внутрь, к видениям, проносившимся где-то там, в глубинах сознания. Рука с мечом медленно, неуверенно поползла вниз…

Глаза старца, все это время не отрывавшего взгляда от оружия, наполнились презрением.

– С-смертный! – он как будто выплюнул это слово. – Прочь с дороги, червь!

Старец оттолкнул Гиеагра; движение было легким, едва уловимым, но герой от такого толчка рухнул в дорожную пыль, будто пьяница, добитый последним кубком вина.

Я стоял неподвижно, разинув рот. До моего сознания вдруг дошла истинная природа старика: нет, не человек, не смертный, но бог повстречался нам. Сам бог реки Хал посетил празднество, устроенное в его честь, сам бог Хал приглядел себе дар из тысяч приносимых ему даров, а мы, глупцы, вознамерились у него этот дар отобрать. Отобрать у бога! От этой мысли у меня потемнело в глазах.

– Я вижу, ты все понял, переговорщик. – Голос бога вновь стал гулким, как рокот барабана.

Я кивнул, не поднимая глаз, чувствуя, что взгляд его пронизывает меня насквозь, как солнечный луч пронизывает стеклянную бусину. Больше всего я боялся в тот миг, что грозный бог, пожалуй, вздумает пополнить штат рабов и к молоденькой служанке прибавить еще и молоденького слугу. Я так ясно представил себе, как буду жить на дне реки, в его подводном доме, как буду ходить по колено в иле, раздвигая тонкие, цепкие, беспрестанно шевелящиеся пряди водорослей, как буду тосковать по солнцу, ветру, шелесту листьев и даже по осенним дождям, что от нахлынувшей тоски слезы едва не брызнули из моих глаз.

– А рабынька хороша, – божество все не оставляло меня своим вниманием. – Она тебе понравилась, я знаю. И этому грубияну тоже. Ее имя – Фаэнира. Хочешь взглянуть на нее в последний раз?

Я кивнул, не смея отказаться.

Хал шагнул к рабыне, протянул руку, чтобы отбросить покрывало с ее лица. Мое сердце затрепетало в сладком предчувствии…

Я так и не смог восстановить в подробностях, что произошло в следующий момент. Как будто вихрь пронесся мимо меня и закружился, заплясал вокруг бога и рабыни. Я услышал рокочущий окрик Хала, и в ответ ему – боевой клич, подобный львиному реву. Сверкнул меч – раз, другой, и ни с того ни с сего с дороги вдруг поднялось густое облако пыли, окутавшее и скрывшее от меня Хала, Гиеагра и Фаэниру.

Я не знаю, сколько длилась битва – мгновение или час. Я стоял как окаменелый, не смея, не умея пошевелиться от ужаса. Я стоял и не мог понять, как же такое возможно, чтобы смертный напал на бессмертного бога и в тот же миг не погиб какой-нибудь мучительнейшей смертью. Не знаю, что больше поразило меня тогда – ужас ли от самой возможности такого святотатства, холодящее ли кровь осознание того, что возмездие за святотатство все никак не наступит, или же болезненный восторг, охватывавший при одной мысли о том, что человек может напасть на бога, даже победить!

Облако пыли распалось так же неожиданно, как появилось, и моим глазам открылась новая картина. Гиеагр, забрызганный кровью, в изорванной одежде, стоит, широко расставив ноги, выставив перед собой меч, измазанный чем-то черным и липким, похожим на тину. За спиной героя – Фаэнира: накидка сброшена, в глазах – отвращение и тоска. А перед Гиеагром – что-то огромное черное блестящее текучее, что-то колеблющееся, излучающее одновременно ненависть, страх, коварство, уязвленное самолюбие… Нечто такое, что не должен видеть человек, желающий сохранить веру в богов.

– Ты еще не понял, что совершил! – пробулькало чудовище. – Ты хотел получить эту девку…

– И я ее получил! – крикнул Гиеагр.

– Нет, червь! – прорычал Хал. – Тебе придется собирать ее – по частям!

Едва он произнес это, что-то сверкнуло, и ослепительный луч ударил девушку в лицо. Луч был столь нестерпимо ярок, что я зажмурился и застонал от боли.

– А это – тебе, – услышал я голос бога, – на память.

Что-то зашипело, раздался вскрик… И вдруг все стихло.

Когда я смог открыть глаза, то увидел Гиеагра. Он лежал навзничь, раскинув руки; его туника была прожжена на груди слева, там, где сердце, и еще дымилась.

Поодаль от Гиеагра я увидел Фаэниру. Без всякого сомнения, она была мертва. Ее лицо превратилось в обугленную головешку.