Читать книгу Карманный ад - Евгений Медведев - Страница 1

До Москвы оставалось едва ли больше 50 километров, но каждый из них теперь был длинней и ухабистей. Утомляла не столько дорога (а она тянулась уже 10 часов), сколько молчание, вязкое и тоскливое. В подержанном «Мустанге» сидели четверо: водитель с бледным лицом; священник, худой настолько, что тело трижды можно было обернуть рясой; совсем юный парень в рыжей футболке и женщина неопределенного возраста с нарывами на запястьях и шее.

Мелкий песок с берегов Нила покрыл трескучей пылью спинки кресел в салоне, вавилонские зиккураты оставили мелкие осколки в резиновых копытах, фары горели тускло, будто работали на керосине.

Водитель флегматично жал на клаксон, подгоняя соседние машины, тихо насвистывал мелодию из симфонии Малера и неторопливо курил. Священник то и дело поглядывал в телефон, женщина задремала, а последний попутчик уставился в окно. Он дымил строго каждые 10 километров, а музыка из наушников его плеера заглушала свист водителя. Парень продолжал глядеть в ветровое стекло, вновь и вновь узнавая места, брошенные полвека назад.

Когда показались огни Одинцово, водитель ухмыльнулся. «Мустанг» миновал строительное полотно зарождавшихся микрорайонов и резко остановился у конечной станции метро, голова игрушечной собачки на стойке водителя закачалась.

– Ну что, расходимся. Увидимся через месяц.

Батюшка поглядел на хозяина машины, кивнул, вцепился в ручки сумки и резво выскочил из иномарки. Женщина надела длинные перчатки, накинула шаль на плечи и вышла следом. Наконец и юноша открыл дверь и твердо наступил на придорожную пыль.

– Здравствуй, мачеха. – Парень встал на колени и поцеловал обочину, медленно поднялся и отряхнул джинсы.

Водитель «Мустанга» ударил по педалям и скрылся за поворотом МКАД. Он направлялся на другой конец Москвы, где снял квартиру на имя Андрея Пепла. В доме напротив жил человек, с которым водителю и предстояло встретиться, чтобы забрать Летопись.

Ильяс проснулся в четвертом часу утра. Обычно он просыпался раньше, когда кукушка в настенных часах выходила поклевать три зерна. В этот раз, заспанный, он первым делом направился в душ, надел ресницы и брови, сбрил окладистую бороду, которая начинала расти чертовски быстро всякий раз, стоило ему пригубить накануне виски. Если вечером Ильяс выпивал больше двух стаканов, то утром просыпался с бородой повидавшего моря боцмана, прошедшего ревущие сороковые и неистовые пятидесятые широты Антарктики. Так выдалось и накануне: Ильяс заглянул в книжную лавку друга, и утренние возлияния растянулись в десятичасовой марафон.

Поутру Ильяс первым делом проверял почту. Каждое утро в ящике, прибитом на дверь просторной пустой квартиры, оказывалось письмо в красном конверте с заданием на день. За четыре года работы Ильяс ни разу не видел почтальона, который никогда не опаздывал и был исправен, как финская Nokia, и пунктуален, как британское чаепитие.

В письме, написанном от руки, содержалась разнарядка на день, полученная из центрального офиса, о местонахождении которого Ильяс не имел ни малейшего представления. Он стал сотрудником таинственной конторы совершенно случайно, откликнувшись на объявление в алкогольной газете. Такие листки получили широкую популярность в годы Кризиса, три года мучившие Москву.

Когда нувориши разорились, когда аристократы лишились званий и имений, когда бесхозные яхты сиротливо стояли на причале Агидели, издатели, подсчитывая убытки, придумали хитрую идею, которая позволяла не только держать читателей в курсе последних событий, но и утешать их: каждый выпуск печатался на бутылке крепкого алкоголя; субботний и воскресный выпуски, напротив, были полноценной газетой с несколькими тестерами виски, коньяка или водки: подписчики могли выбрать понравившийся набор самостоятельно.

Идея прижилась: на бутылках стали печатать не только биржевые сводки, вгонявшие брокеров в тоску, но и рекламные проспекты. Блеклая надпись «Разыскивается Летописец, вознаграждение прилагается» было напечатано аккурат между новостью о рождении внука у Городничего и объявлением о продаже особняка на Воробьевых горах.

Ильяс никогда не мнил себя летописцем и даже не думал, чтобы когда-либо примерить его мантию, однако незаконченное высшее образование и отсутствие денег вынуждали парня идти на смелые и порой наглые поступки.

В утреннем письме Ильясу поручили заняться больной темой: чумой патриотизма, заразившей россиян. Летописец задумался, к кому же обратиться за комментариями. Самым вероятным кандидатом был старый знакомый Милан, работавший в солидном информационном агентстве. Парень достал дешевый телефон и набрал сообщение: «Брат мой, сегодняшним вечером выпьем?» Товарищ редко отвечал за CMC, и летописец расслабился: он знал, что друг перезвонит с рабочего телефона.

Виктор Шелудяев, понурый, серый, ничем не выделяющийся на фоне прохожих, маячивших за окном, стоял рядом с приставной лестницей, на которой возвышался Денис. Возвышался – громко сказано: мужчина отдаленно смахивал на гнома – и низким ростом, и удивительно широкими плечами, и накаченной грудью, и длинными волосами, и окладистой кучерявой бородой. Витя и называл бы друга «Гномом», если бы не преследовавший однокашника запах океанической соли, плывший за товарищем и выдававший его морское прошлое. Об этом же говорили задубелая кожа ладоней, глубокие морщины на молодом лице и взгляд с прищуром, вот почему Витя прозвал Дениса «Капитаном». Шелудяев владел собственным клубом «Мост», но по давней традиции предпочитал выпивать в компании книжника, державшего здесь подпольный бар для друзей.

Ресторатор придерживал стремянку, которая то и дело покачивалась на неровной поверхности пола, растревоженного утренним приливом. Как и всегда по весне, прилив в Москве был глубоким и тревожным: волны дыбились, как шерсть у осклабившихся волков.

Старый друг расставлял книжные новинки между никому не нужных фолиантов, покрытых пылью и илом. Вот уже шесть лет Денис руководил книжным магазином в самом центре столицы. Тем не менее покупатели проходили мимо, будто и не догадывались о дожидавшихся секретах, тайнах и богатствах, запечатанных в бумажные сундуки и аккуратно расставленных по полкам.

В столице только рассвело, крупные снежинки ложились на козырек магазина, и силуэт Дениса потемнел, будто продавец надел старый сюртук фиолетового цвета. Фонарь над дверью магазина сиял маяком в тумане, его свет падал Денису на спину. Капитан заслонял названия книг и фамилии авторов, но это его не смущало: за долгие годы мужчина научился читать подушечками пальцев. Наконец рвение Капитана иссякло, а последняя книга Пелевина заняла свободное место рядом с Пушкиным и Прустом.

Лампочка в фонаре заискрилась и погасла, и книжный магазин нырнул в темноту. За окном блестели фары автомобилей, огни святого Эльма, вывески магазинов, чешуя косяков люминесцирующих рыб, проплывавших мимо иллюминатора рубки. Денис посмотрел в окно на прохожих, торопливо семенивших в метро и кафе. Горожане показались Денису удивительно маленькими.

– Человеческая жизнь – не линкор на приколе: она не стоит и одной строчки Павича. – Денис вполоборота повернулся к Вите и повел носом, предчувствуя появление посетителя. Он не заставил себя ждать: дверь распахнулась, и в магазин вошел Георгий Борух.

– Я ненадолго, проезжал мимо, решил кофе выпить. Или ты против? – Жора торопливо снял пальто, растер замерзшие уши ладонями и уселся на высокий барный стул. Кучерявый мужик с большими печальными глазами казался годовалым барашком, осужденным на заклание. Его несерьезный вид никак не соотносился с вечно поджатыми губами, выдававшими надменность и высокомерие, но весь пафос разбивался о шевелюру, напоминающую одуванчик.

– Витя, накрой на стол, – сказал Капитан, и Шелудяев послушно направился в каморку, где стоял поднос с чайником и чашками. Через минуту однокашники сидели за прилавком и выпивали бодрящий напиток с ложкой коньяка.

– Не проехать из-за этих юродивых, вся столица встала, – пожаловался Жора. – Мне в морг придется на метро добираться. Что за день?

– Главное, чтобы не на катафалке, – сострил Шелудяев.

– Типун тебе на язык, – сказал Капитан. – Столица разбушевалась, как море в семибалльный шторм, еще чуть-чуть – и патриоты потянут страну на дно.

– Вышли на улицы: сами в трениках, лица флагами раскрасили, что за масса? – риторически спросил Витя.

– Меня тоже поражает эта тяга к унификации, – поддержал Жора. – Общество, лишенное различий, обречено на гибель. Этот страх быть одинаковыми пронизывает всю историю человечества; достаточно вспомнить, как в древности поступали с близнецами. Когда в первобытных племенах рождались близнецы, одного из них тут же приносили в жертву: люди видели в однояйцевых детях некую угрозу, отсутствие различий они трактовали как источник неизбежного насилия. Благо прогресс не стоит на месте: теперь близнецом, которого нужно отдать на заклание, становится оппонент власти, аморфный враг, сегодня эту роль выполняет Запад. Враг амбивалентен: с одной стороны, он подлежит уничтожению, с другой стороны, является сакральным объектом поклонения. Кровь жертвы становится цементом, скрепляющим камни общества. Люди, замешанные в одном убийстве, никогда друг друга не предадут. Так что я ожидаю дальнейшего охлаждения отношений с Западом и продолжение антиамериканских погромов в Москве.

– А разве этот митинг – не подтверждение того, что общество действительно поддерживает власть? – удивился Денис.

– Когда численность леммингов достигает критической точки – все запасы растительности съедены, а совы, песцы и поморники пресытились мясом полёвковых, – грызуны покидают родные места и устремляются вперед, пока не наткнутся на озеро или морской обрыв. Наслоившаяся лавина живых тел не останавливается, пока не утонет вдали от берега. – Жора сделал паузу и пригубил кофе. – Так вот, поведение наших сограждан мне очень напоминает поведение леммингов: глаза стеклянные, ты им гвозди на мостовую насыпь – клевать станут. Они же ни о чем не думают, им скажи: «Пойдемте бить таджиков» – пойдут, «Пойдемте пивную громить» – пойдут. Или я не прав?

– Ты же понимаешь: если нет национальной идеи, способной объединить народ, нужна национальная антиидея, – сказал Витя.

– Любому капитану, чтобы управлять командой, нужен авторитет и курс. Авторитет у нашего президента есть, а вот с курсом он пока не определился, потому и решил разыграть национальную карту, – согласился Денис.

– У жука-бомбардира есть любопытная привычка: оказавшись рядом с муравейником, он падает, замирает и притворяется мертвым. Ясное дело, муравьи думают, что нашли корм, и волокут тело в подземелье, но здесь их ожидает сюрприз: жук оживает и начинает травить трупоедов едкой жидкостью. Так бомбардир находит укромное и удобное место для гнездования и неистощимые запасы еды. – Жора поставил чашку на блюдце, поморщил лоб и продолжил: – Порой у меня складывается ощущение, что и российские политики прикидываются патриотами, дабы найти себе хлебное место в Кремле или Госдуме. – Он запнулся, посмотрел на часы и резко вскочил. – Спасибо за полдник, увидимся вечером, я загляну с бутылкой рома. – Жора крепко пожал руку Денису и кивнул Вите.

– Странный он все-таки. – Капитан проводил гостя взглядом.

– Ты его пациентов не видел, – ответил Витя. – К слову, сегодня и Милан обещал зайти, он как раз на митинге будет.

– Главное, чтобы он с Сироткиным не столкнулся, а то палубу от крови ни один юнга не отмоет. – Денис поднял чашку и чокнулся с товарищем.

Милан Биккок нехотя перевернулся на застиранной простыне, вытканной из веревок австралийских песков и листьев марокканских пальм. Солнечный блик, усевшийся на раму зеркала, игриво подмигнул хозяину квартиры. Милан поднял тапок и метнул в зайчика, блик уклонился от снаряда и опрометью бросился в окно. Мужчина поморщился и укрылся подушкой.

– Милан, ты будешь кофе? – в комнату вошла девушка в сорочке и сигаретой в зубах.

– Доброе утро. Нет, кофе не буду, стакан сока налей. И да, на будущее: здесь курят только на кухне.

Девушка повела плечом, но сигарету потушила, едва не расплескав кофе на дубовый паркет, которым Милан дорожил больше, чем костюмами в шкафу или арсеналом элитного алкоголя в баре.

Он потянулся и понял, что чувствует себя полностью разбитым. После секса такое с ним приключалось редко, а через эту комнату прошел не один десяток девушек. Были блондинки и брюнетки, худые и в теле, были азиатки и мулатки, шведки, немки, испанки, еврейки… Каждый новый половой партнер оставлял свой след на теле человека (так уж повелось в этой вселенной): у девушек – буквы, написанные прозрачными водянистыми чернилами: они темнели, если парень и девушка спали регулярно, и впечатывались шрамами, если речь шла о сотнях соитий. У парней оставались зарубки на члене. На фаллосе Милана не было живого места, и он гордился этим, вгоняя в краску девственниц и девушек, только-только познавших прелесть секса. Но ни с одной из знакомых Биккок больше месяца не встречался, будто боялся примерить на себя ярмо отношений.

– Завтрак на столе, поднимайся. Девушка засеменила на кухню.

– Дайте воздуха, дышать нечем. – Милан надел футболку и подошел к турнику, повешенному на косяк дверного проема. Будучи школяром, он с трудом подтягивался десяток раз, но желания быть в центре внимания и завоевывать женщин порой становятся главными катализаторами развития. Милан прервался на третьем десятке, спрыгнул с металлической рамы и перевел дыхание:

– Ладно тебе, не будем ссориться.

Девушка стояла у стола и листала блокнот. Милан обнял ее за талию и прижал к себе, приподняв ночнушку.

– Не хочу. – Девушка резко повернулась и опустила сорочку.

– Хозяйка барыня. – Милан натянул исподнее и уселся на стул. «А чего я, собственно, переживаю? Она мне даже не невеста». – Ваша карета на парковке, увидимся на балу.

Лена (именно так звали утреннюю гостью) уже приготовилась к подобному повороту событий. Нельзя сказать, что она удивилась: сценарий повторялся из раза в раз, как пятичасовое чаепитие у Безумного Шляпника, и Биккок ни разу не отступил от канонов.

Она часто задавала себе вопрос, почему снова и снова оказывается в этой холостяцкой квартире с хозяином-циником, но, к сожалению, всякий раз находила ответ: если с глазу на глаз он был законченным эгоистом, то на публике преображался. Его шарму и чувству юмора трудно было противостоять. Лена даже поймала себя на мысли, что Милан живет в своем вымышленном киномире, где квартира – это гримерка, а улицы, офис, бары – съемочная площадка. Биккок научился играть под софитами условностей и юпитерами стереотипов. Мышеловку общественного мнения он приладил так, что случайные зрители, массовка и партнеры по сцене становились его жертвами. На этот раз в капкан попала Лена, и эта мука продолжалась уже три недели.

В постели, как и жизни, Милан был эгоистом: секс с Биккоком ей не нравился. Ей не нравились его скабрезные шутки, колкие замечания и наплевательское невнимание. За все три недели он однажды подарил ей цветы, а об украшениях и речи не было. Она терпеть не могла Милана со вторника до воскресенья, но каждый понедельник оказывалась под ним.

– Чего стоим так одиноко, кого ждем? В ногах правды нет. – Милан закурил и уставился на батарею утренней почты, включил радио и схватил стакан сока. – «В Исландии защитники эльфов заморозили строительство президентской трассы». Хм, вот это я понимаю: гражданское общество, демократия. Всеобщая декларация прав человека и Галадриэль. «В Москве двое вооруженных грабителей в масках вынесли из кафе 80 чебуреков и две бутылки колы». Великому времени нужны великие герои, и преступники – тоже. «В Польше «воскресший» мужчина пришел на собственные поминки». Вот где нужно учиться мастерству построения сюжетов будущих голливудских хитов. Ты знаешь: я бы хотел оказаться на собственных поминках, но вкрадчиво и незаметно: во-первых, увидеть, кто пришел, а кто проигнорировал мою смерть, а во-вторых, послушать комплименты. О мертвых ведь плохо не говорят? Хотя о чем это я? Переписчики штампам не верят, для нас ведь главное – правдивость и беспристрастность в подаче информации.

Лена уже наелась утренней порцией словоблудия. Она прошла в ванную, быстро оделась и направилась к выходу.

– До новых встреч в эфире. – Милан так и не встал, чтобы ее проводить. На лестничной клетке Лена посмотрела в лестничный пролет, раздумывая, броситься сейчас, чтобы поставить точку в этих бредовых отношениях, или повременить. Ее планы разрушил архитектор дома: в здании было всего два этажа, и она стояла на верхнем. Лена закурила, дверь квартиры отворилась, в коридор вышел Биккок в исподнем.

– Ты мусор забыла, выбрось в бак, как на улице окажешься. Но помни: пластик к пластику, стекло к стеклу, прах к праху. – Он подал ей черный пластиковый пакет и скрылся в проеме. У Лены больше не было сил злиться, она покорно схватила мешок и быстро спустилась во двор.

Промозглый февраль только раскрыл объятия, и прохладное утро бодрило. В отместку за презрение Лена бросила пакет с отходами рядом с баком, довольно рассмеялась и направилась к припаркованной у решеток двора машине. Через полчаса она уже была в офисе.

Тем временем Биккок репетировал. Каждое утро, оставшись наедине, он доставал скакалку, включал украденный саундтрек и читал стихотворение, написанное еще в студенческие годы.

– Будильник перерезал петли сна – и двери сна упали на ладони стаканом чая. Дорогу перепачкала весна – и мостовая в жидкой грязи тонет мостом причала. – Милан замедлял темп прыжков, и каучуковая нить плавно обходила щиколотки. – Тепло постели испускает крик на наковальне бешеного ветра куском металла. Я зажигаю сломанный ночник, я измеряю коридора метры шагом из стали. Холодная щетина на столе голодной бритве завтраком взошла стогом колосьев. Перчатки черной рваный пистолет забил доверху пальцами ушат обоймы грозной. – Биккок вспомнил, что не брился уже два дня, а потому теперь щетина смотрелась особенно колоритно. – Весь мир ложится бархатной дорожкой под стельки моих лаковых ботинок – поход в разгаре. Я начинаю переход по рожам, по скобам позвоночника пластинок – я рот оскалю. – Он начал взвинчивать темп, выдавая по 120 прыжков в минуту, и дыхания уже не хватало. – Страницами бульварных заголовков я выстелю тропу своей войны – я полководец. Залаяв под вольфрамовой головкой, я дирижером на краю волны открыл концерт.

Милан отбросил скакалку и уселся на пол. Последний год подобные упражнения давались ему с трудом: сказывались и сигареты, и напряженный рабочий график.

Отдышавшись, он направился к шкафу. Левый стеллаж был забит одеждой с претензией на стиль: вешалки венчали шейные платки, а сами плечики были укутаны в смокинги. Правый же отличался пестротой красок и разнообразием фасонов: здесь были и твидовые гости из Великобритании, и шелковые вестники Востока, и мягкие приталенные итальянцы, и строгие, но модные немецкие модели. Биккок заглянул в дальний угол шкафа, где съежился тряпичный пиджак в синюю клетку: он обиделся на невнимание хозяина и сжался в размерах до детской кофточки.

– Ну чего ты, иди сюда, сегодня вместе будем блистать! – Милан погладил пиджак, тот встряхнулся, тут же вырос до обычных размеров, а синие клетки заиграли глубокими нотами. Биккок подошел к большому зеркалу, примерил белую рубашку, которая сама застегнулась на все пуговицы, надел пиджак и недовольно поморщился. – Неладно скроен, да крепко сшит.

Пиджак покорно ужался в талии и расширился в плечах, синие клетки потускнели. Зеркало довольно подмигнуло бликом, давая понять, что Милан выглядит отлично, и хозяин дома улыбнулся.

На переодевание ушло меньше минуты, Биккок всматривался в свое лицо, пытаясь выискать следы загулов, влюбленностей и приключений. Ничего подобного не было.

Часы на стене ударили в набат, стрелки скривились и бешено засеменили по кругу, всем своим видом сигнализируя, что Милан опаздывает. Парень схватил портфель, обул туфли и бросился к выходу. Во дворе он недовольно покосился на черный мешок с мусором, брезгливо забросил его в контейнер и быстрым шагом направился к офису.

Привычка передвигаться пешком стала следствием продолжительных странствий автостопом, а этому увлечению Биккок отдался в молодые с головой. На этот наркотик его подсадили друзья Ильяс и Денис, которые достигли совершенства в искусстве останавливать машины на ходу, разорять попутчиков на сигареты и любопытные истории. В ответ они становились исповедниками, психоаналитиками, подушкой, в которую можно было поплакаться. И самое удивительное, что водители без задней мысли делились самыми страшными историями, которые приключались в их жизни, самыми постыдными поступками и самыми грязными желаниями, не дававшими заснуть по ночам.

Вдохновившись этими рассказами, Милан однажды уговорил Ильяса и Дениса взять его с собой в очередное путешествие. Неофиту подобрали самый простой маршрут, можно сказать, классику путешествия: Москва-Петербург. После этого Милана было не остановить, и вплоть до 25-летия он возвращался на малую родину, в Белград, только на попутках. Это увлечение сделало переписчика ходоком на длинные дистанции. За время своих странствий Милан успел прокатиться в одной машине с двумя убийцами, тремя насильниками, бессчетным количеством алкоголиков, наркоманов и неверных мужей.

Устроившись работать переписчиком, он взял квартиру в ипотеку в шаговой доступности от работы, чтобы никогда не пользоваться автобусом, а тем более метро.

Дорога к офису заняла чуть больше получаса. На проходной его привычным кивком приветствовали заспанные охранники в помятых костюмах. Порой Биккоку казалось, что охранники, коих здесь работало четверо, менялись между собой пиджаками, когда заканчивалась их двухдневная вахта. А выпив, он и вовсе уверялся в мысли, что все охранники – однояйцовые близнецы из одного помета или истуканы, сошедшие с конвейера № 14 «Уралвагонзавода». Почему именно 14-го, Биккок не знал, но настаивал, что именно так дело и обстоит.

Милан вбежал по лестнице на второй этаж, по привычке заглянул в «террариум», где работали четыре десятка переписчиков. В обязанности молодых и не очень сотрудников входило набивание текста, строго ограниченного количеством знаков: не больше 400. Отдел «Лайфстайла» готовил этикетки для бутылок вина; отдел экономики – для виски и коньяка; отдел политики – для водочной тары (да-да, в Москве именно водка – главный напиток всех тех, кто так или иначе связан с политикой); новости из раздела «Происшествия» и «Безумный мир» были самыми ходовыми, потому пивные компании вступали в ожесточенные подпольные схватки друг с другом, чтобы заполучить новости «РосАлкоБизнеса».

Это издание работало с проверенными производителями, другим конторам приходилось хуже: за неимением лучшего переписчики «Уха Москвы» публиковались на самогоне и суррогатах водки, журнал «Мегаполис» – на шипучем, противном, кислом вине, потому что читатели все равно в этом напитке не разбирались; патриотичное «НаДнеРу» работало только с алкогольными коктейлями.

Биккок вошел в кабинет, обставленный с некоторым изяществом, редко свойственным мужчинам, уселся за стол, вставил лист в печатную машинку, готовясь напечатать пару развернутых текстов для лимитированной серии виски.

Эпоха компьютеров и смартфонов канула в Лету в разгар Кризиса: северокорейские хакеры создали убийственный вирус «Саранча», который сгрыз все гаджеты от Apple, а после планшеты и телефоны на базе Android. Эпидемия началась с умиляющих роликов с котиками: стоило человеку посмотреть клип на YouTube, как на гаджете можно было ставить крест – программа запускала все приложения на устройстве, батарея разогревалась, как адская сковорода, и высокотехнологичный продукт сгорал, сопровождая свою смерть выбросом маленького белого облачка. Корейцы пошли дальше и написали код, уничтоживший ноутбуки и стационарные компьютеры: паленая программа разгоняла дисковод до 700 оборотов, и устройство не выдерживало нагрузок. Финальным аккордом стала модификация «Саранча 3.0», уничтожившая сотни тысяч модемов по всему миру. Миллионы пользователей сошли с ума, лишившись возможности обновлять статусы «ВКонтакте», выкладывать фоточки с вечеринок в Instagram, писать твиты с претензией на глубокомысленность. Это стало последней каплей: после суицида дочери американский президент велел стереть Северную Корею с лица земли – серия ракетных ударов похоронила идеи чучхе, плоть подданных великого полководца смешалась с радиоактивной пылью, но жизнь ребенка и подключение к Сети вернуть не удалось. Интернет стал дорогим удовольствием даже для бизнесменов, мир погрузился в темные времена, и людям пришлось достать с антресолей «Ундервуды» и снова научиться писать ручками и карандашами. В ходу остались самые дешевые телефоны, не имеющие подключения к Сети, и Nokia опять стали самыми популярными моделями.

Милан просмотрел сообщения. За ночь пришло три CMC, переписчик созвонился: отказался от двух встреч и подтвердил Ильясу вечернюю встречу. Глотнув кофе, он уставился на пустой лист. Раздался телефонный звонок, на другом конце коммутатора зазвучал знакомый бас начальника алкогольного цеха Суворина:

– Милан, срочно спускайся.

Предчувствуя проблемы, Биккок допил кофе и бросился на первый этаж. Именно здесь располагался разливочно-набивочный цех: тут этикетки наклеивали на бутылки. На Суворине лица не было: брови почти отпали со вспотевшего лба, а ресницы тревожно бились, как мотыльки, попавшие в плафон люстры. Биккок подошел к начальнику цеха:

– Беда навалила, мужика задавила?

– Милан, ну ты представляешь? 20 тысяч человек отравились вчера нашей партией политики: мы так переборщили с субстратом патриотизма, что у читателей приступы начались: несварение желудка, головные боли и тошнота. Нас сегодня жалобами завалили, просили больше не писать ни про «КрымНаш», ни про революцию на Украине.

– Без ножа зарезали, без топора зарубили? Ну, мы мастера! Неужто перегнули палку?

– Так если бы! 20 тысяч отравлений, а продажи партии взлетели: сейчас каждый второй москвич только нас и пьет. Мы всю публику у «Дна» и «Тесьмы» увели, они сейчас только нас читают и еще просят.

Патриотизм все-таки убийственная вещь: если одних он делает героями, то других низводит до уровня убийц. Любовь к родине, как и всякая любовь, вскрывает все худшее, что есть в человеке. Биккок убедился в этом на собственном опыте, оказавшись в Киеве во время Майдана и в Крыму – накануне референдума. Две стороны одной медали, события с крайне незначительным временным люфтом показали, как быстро общество срывается в бездну. В Киеве Милан каждой клеткой своего организма ощущал аромат свободы, который смешивался с гарью покрышек и легким запахом бензина. «Коктейли Молотова» той зимой согревали лучше, чем разожженные на мостовых и площадях костры, а воздух пьянил сильнее, чем спирт.

Биккока отправили в столицу Украины специальным корреспондентом, чтобы он, как заправский Хемингуэй в Испании, рапортовал о событиях с передовой городской герильи, слал телеграммы из мэрии, донимал расспросами чиновников, лишившихся власти, и чиновников, властью еще не испорченных. Милан был в редакции наилучшим из возможных кандидатов: в его пользу говорил и сербский паспорт, к которому не могло быть претензий ни у сторонников свергнутого тирана, ни у местной оппозиции; африканский опыт (почти синоним военного) и знание украинского языка. Руководство холдинга, отправляя Милана на Украину на рассвете революции, безосновательно полагало, что это будет легкая прогулка, едва ли не отпуск за казенный счет. Так полагал и сам Милан, пока не переехал из Киева в Крым. Здесь он наконец снял розовые очки и посмотрел на события глазами постороннего.

Работа в «РосАлкоБизнесе» помогла Милану встать на короткую ногу с высокопоставленными чиновниками: со многими из них он делал интервью, у других получал комментарии для статей, его регулярно приглашали на пресс-конференции и брифинги. Так Биккок узнал в лицо всех серых кардиналов управления внутренней политики Администрации президента России, офицеров внутренних войск и других шишек.

Какого же было его удивление, когда он встретил шапочных знакомых в списке кураторов референдума об отделении Крыма. Эти новообращенные крымчане так вдохновенно убеждали депутатов местного парламента, членов избирательных комиссий и рядовых граждан в необходимости плебисцита, что Биккок даже задумался, а не стать ли гражданином новообразованной республики. К несчастью, его мечтам не суждено было сбыться: стоило Крыму объявить о провозглашении независимости, как полуостров великодушно приняли в состав Российской Федерации.

В тот же день Милан предрек России семь тощих лет, семь лет пустых колосьев и скорый потоп в черном море пропаганды; журналист зарекся писать про политику, твердо заявив, что ноги его больше не будет в редакции. Но, протрезвев, провидец забыл свои предсказания и кривой походкой направился на работу. Теперь же история повторилась: патриотичной партией отравились 20 тысяч читателей, и эту проблему нужно было решать.

– Взяли Фоку сзади и сбоку, а вот исками пригрозили, или нет?

– Нет, о чем вы? – ухмыльнулся Андрей. – У нас же читатели-мазохисты: читают, ругаются, матерятся, но пить продолжают.

– Из дурака и плач смехом прет, – сказал Милан. – Тогда поступим проще: ждем первого иска, а там видно будет, – протянул начальник. – Попался в тиски – так пиши не пиши.

– А ты видел, что сегодня бывшего премьер-министра от тюрьмы отмазали? – Андрей с гордостью показал свежую партию новостей.

– Алтынного вора вешают, а полтинного чествуют, – меланхолично ответил Милан. – Расслабься, это Россия.

Биккок вернулся в свой кабинет. Рабочий день перешагнул экватор, и Милан посчитал, что может сделать перерыв на обед, который растянулся на час с небольшим. Позлословив с коллегами на тему возможных карьерных перестановок, он вернулся в офис сытым и спокойным. Теперь его ожидало ответственное и очень интересное задание – отправиться на митинг и подготовить в свежую алкопартию репортаж с массовой акции.

Продрогший и злой, Милан торопливо выскользнул из толпы и вышел на тротуар, где находилась книжная лавка Дениса. Он прошагал мимо испанского ресторана, на витрине которого успели написать «Жрите сами свой хамон, гречка – сила!», итальянской винотеки с разбитыми окнами и американского бургер-клаба, на двери которого значилось: «Не нужны нам ножки Буша – наши цыпы лучше», пока, наконец, не уперся в грот Капитана. Он вошел в магазин, и лавку окутал запах ладана и серы. За прилавком сидели подвыпившие Денис и Витя. Они живо обсуждали недавние приключения Ильяса, умудрившегося подраться в баре с лейтенантом полиции и загремевшего в отделение. Самое удивительное в этой истории то, что летописца отпустили, так и не возбудив уголовного дела.

– Два мужика – базар, а три мужика – ярмарка, – приветствовал друзей Биккок.

– Здорово. – Денис пожал руку и продолжил тираду. – Я тебе говорю: у Ильяса такие связи, что ни мне, ни, например, Милану, – книжник протянул Биккоку стакан виски, и переписчик уселся за прилавок, – не снились.

– Ну, не знаю. – Биккок вмешался в диалог, даже не сняв пальто. – Конечно, жизнь у Ильяса интересная, но упаси вас боже жить интересной жизнью. Я вот что думаю: иному счастье – мать, а иному – мачеха. Порой мне кажется, что о существовании Ильяса оно вообще не знает. Он неглупый мужик, но что ни день – то драки, то ссоры с соседями, то разборки с ментами.

– Ему пора жениться и остепениться, – сказал Витя.

– Чья бы корова, Шелудяев. Будем откровенны: ты женился на скорую руку, да на долгую муку. – Милан поднял стакан. – Не чокаясь.

Мужики рассмеялись и выпили.

– Из старого браконьера получается лучший егерь, – продолжил Милан. – Я вот что думаю: если у Ильяса такой талант решать проблемы…

– Стоит уточнить: создавать проблемы, а потом решать их, – поправил Витя.

– Да, именно так. – Милан задумался. – Летописцу давно пора стать «решальщиком». Пусть он все проблемы банкиров, чиновников, промышленников и политиков, все их терочки, все склоки решает. Жаль, что такой профессии в университетах не учат.

– С другой стороны, Ильяс умеет писать честные, легкие и красивые статьи, – заметил Витя. – Почему тебе не взять его в штат, так сказать, под свое крыло?

– Э, нет. – Милан повел указательным пальцем. – Чем ближе к церкви, тем дальше от Бога. Переписчики, конечно, должны представлять полную и объективную картину действительности, но когда это было? Увы, сегодня все иначе: мы стали заложниками читателей, помешанных на сексе и скандалах, гонцами за трафиком и наймитами, отрабатывающими бизнес-заказы.

– И не стыдно признаваться? – Денис ехидно уставился на Биккока.

– Ты продаешь человеческие трагедии, прошедшие проверку временем, – он показал на книжные стеллажи, – Я продаю человеческие трагедии без срока годности. Разница невелика. Ладно, товарищи, я вас покину, потому что Ильяс уже на подъезде.

Милан допил виски, поставил стакан на прилавок и убежал.

– Стремительный фрегат, ей-богу, – сказал Денис. Он хотел было продолжить разговор об Ильясе, как в дверь книжной лавки постучался запах гнилых портянок и заплесневелого сыра, залакированный японским одеколоном. Денис напрягся, как бакштов, предчувствуя грозу, и на горизонте появился Артем Сироткин.

Коммерсант только перепрыгнул 30-летний порог, но уже поседел. Правда, волосы его отливали не благородным серебром, а грязно-серым цветом, как кобальтовый кабель – виски переливались желтоватым, синеватым оттенками. Артем всегда надевал перчатки, даже в самую жаркую погоду, и никогда не здоровался с людьми за руку. Причина была в наследственной аномалии: кожа между пальцами рук выглядела, как перепонки – фаланги почти срослись. Вот и сегодня банкир появился в кожаных перчатках белого цвета.

– Здравия желаю, господа красноармейцы! – Банкир деловито приветствовал однокашников, подошел к барной стойке и облокотился левой рукой, позвякивая платиновым браслетом часов.

– Какая нелегкая тебя занесла, какой непутевый ветер? – Капитан сгорбился.

– Дорогой моему сердцу и кошельку, – бизнесмен сделал мхатовскую паузу, – товарищ, решил заглянуть, пока пробки не рассосутся.

– Лучше бы я остался дома. – Витя скис. Он узнавал повадки банкира: о чем бы ни говорил Сироткин, он переводил тему на деньги, и приветственная фраза была только авансом оскорбительной тирады.

– Чтобы тебя продолжала пилить твоя женушка? Небось спрашивает, где ее шуба, а? За зиму так и не накопил? – Банкир ударил Шелудяева локтем в живот, но ресторатор не шелохнулся.

– Так чего тебе надо? – Денис положил руки на стол и уставился на посетителя.

– Ну не пожалей стакан виски, скряга!

– Здесь книжный магазин, а не общество помощи нищим миллиардерам, – сказал Шелудяев.

– Зависть неудачников – мой любимый гонорар, можно сказать, роялти за успех, – ответил Артем. Капитан продолжал буравить его взглядом, готовясь проделать лунку во лбу.

– Тебе здесь не рады. Где выход, ты знаешь. – Витя указал на улицу, Сироткин пожал плечами и недовольно продефилировал к двери.

– Рыба гниет с головы, и у если у России такая элита, то страна уже протухла, – заключил Капитан. Он знал, что Витя всегда завидовал Артему, и каждое появление банкира жалило самолюбие друга. Денис почуял горький запах дубового мха: настроение у ресторатора испортилось, как погода на балтийском лимане.

– Ладно, проведаю «Мост». – Витя бахнул стакан виски и медленно поднялся. – Увидимся на неделе, или ты ко мне в бар заходи, угощу.

Артем засеменил по бульвару, за время его отсутствия автомобиль проехал только 200 метров. Сироткин уселся на заднее сиденье, вытащил из бара бутылку воды с сульфатом золота и сделал щедрый глоток.

– Дед, давай во фрунт.

Пальцем, увенчанным тяжелым кольцом, банкир указал на свободное место в крайней полосе дороги. Миллиардер любил измываться над бывшим десантником, рулившим его иномаркой. Пускай в армии Сироткин никогда не служил, отцовское воспитание давало о себе знать и через двадцать лет: тумаки полковника не так легко выбить московскими клубами или тропическими курортами. Своими подколками над водителем Артем будто мстил отцу за загубленное детство и статную армейскую выправку.

Автомобиль, пробиваясь через чешую пробок, подъехал к посольству Франции, у входа толпились пиарщики. Артем дождался, когда водитель откроет дверцу, вальяжно вышел из автомобиля и небрежно застегнул пиджак на среднюю пуговицу. Сегодня в диппредставительстве презентовали линейку шампанских вин, и публика подобралась изысканная: компанию бизнесменам составили высоко забравшиеся чиновники.

Сироткина препроводили в зал для приемов, где скучали гости. Посольству достался особняк в центре столицы, который пожалел пожар 1812 года. Артему не хотелось трепаться о банковских делах с соседями по списку Forbes, поэтому он забился в дальний угол и залпом выпил три бокала. За соседним столиком застыла блондинка среднего роста, которая сливалась с песочными обоями платьем светло-оранжевого цвета. Раскосые глаза выдавали ее азиатские корни. Тонкая, как стебель, талия переходила в бутоны грудей, подчеркнутые вырезом. Сироткин вцепился в женщину взглядом, она почувствовала внимание и повернулась, показав широкий вырез, доходивший до талии. Банкир взял два бокала со стола и направился к женщине, точеным носом уловив запах весны на исходе и слабый аромат чая.

– Встретить красивую женщину на таком рауте дорогого стоит. – Артем протянул бокал, женщина кивнула и приняла флют. Она закусила нижнюю губу, ожидая продолжения. Если трезвой она была эталоном целомудрия, достойным места в Парижской палате мер и весов, то пьяной не отдавала отчета поступкам. Вот и сейчас игристое вино ударило в голову, и женщина была готова к любым безумствам. Артем опрокинул бокал, смело взял незнакомку за руку и повел через длинный коридор в подсобку на кухне.

Он был постоянным гостем дипмиссии, потому знал каждый закоулок. Повар уже закончил смену: все закуски красовались на столах. Усадив даму на стол в коморке, банкир снял штаны, и понеслось. Тихие стоны сменились громкими криками, и женщина кончила одновременно с Артемом. Такое с ним приключалось редко. Банкир закурил и уселся рядом, наскоро застегнув ремень, но рубашка все равно выбивалась из-за пояса.

– Тебя как зовут-то? – Дымное облако окутало женщину.

– Света. – Она закашляла.

– Телефон дашь? – Коммерсант деловито протянул свою визитку. Женщина взяла огрызок бумаги, поцеловала банкира в губы и направилась к двери. Остановившись у входа, она игриво обернулась, приложила мизинец к губам и выронила свою карточку, после чего пропала в проеме. Артем рассмеялся: новая подруга ему определенно понравилась. Он поднял визитку с пола, на карточке значилось: «Светлана Любимова, старший менеджер туристической компании «Трип-эксперт».

Сироткин вернулся в зал, но отыскать случайную любовницу не смог. Желая продолжения банкета, он решил отправиться в бар, где обычно собирались старые знакомые. Артем регулярно наведывался к Денису или Вите, чтобы подчеркнуть свои успехи на фоне их поражений. Банкир не мог не тешить самолюбие широкими жестами: стоило ему оказаться в компании знакомых, как он тут же угощал всех посетителей заведения самым дорогим алкоголем, демонстративно оставляя нескромные чаевые. Эта привычка коробила Витю, злила Ильяса и смешила Дениса. Единственным человеком, встречи с которым Сироткин всегда избегал, оставался Милан. Предваряя появление в баре, Артем позвонил в бар:

– Добрый вечер, а вы не подскажите, сегодня Биккок у вас столуется? Вся компания собралась? Понял вас!

К разочарованию банкира, Милан выпивал с Ильясом, а потому стол и путь в клуб были заказаны. Поразмыслив, он вызвал водителя и велел гнать в Duran bar: место новое, пафосное и пользующееся большой популярностью у молодых девушек, желающих найти спонсора на ночь. Этот вечер удался, и Артем добрался домой в компании спутницы.

Витя вернулся домой в районе полуночи. Вечер в клубе «Мост» выдался оживленным и хлебным: касса набрала больше миллиона рублей, что было редкостью для вторника. Шелудяев почти никогда не ужинал в своем заведении, а потому проголодался зверски.

Он разулся в прихожей, пропахшей липовым медом и плесенью. Часы, висевшие у шкафа, снова сломались: стрелки остановились на отметке «12». Каждый день ресторатор менял батарейки, и каждый вечер они садились.

Лиза так и не вышла встретить мужа. Шелудяев прошел в гостиную, где горели свет и телевизор, Лиза сидела на диване с дневником в руке.

– Привет, ты приготовила ужин? – Ресторатор хотел поделиться с супругой последними новостями: угостить вкусным рассказом о том, каких людей он сегодня встретил, как душевно и сытно они побеседовали с друзьями в лавке Дениса, похвастаться солидной выручкой.

– На кухне пицца. Да, поставь чай.

Всякое желание разговаривать пропало, рот связал соленый вкус обиды. Витя прошел на кухню, на столе стояла полупустая коробка с пресной пиццей из вегетарианской забегаловки. За 10 лет совместной жизни Лиза так и не научилась готовить, хотя Витя и выбросил уйму денег на ее кулинарные курсы, но вместо того чтобы стоять у плиты и разучивать рецепты, жена занималась тем, что трепалась с подругами и обсуждала покупки, кино и мужчин. Он терпеть не мог знакомых Лизы, которых в грош не ставил, и всякий день рождения жены предпочитал проводить в баре, лишь бы не общаться с женщинами, обсуждающими пластические операции и бывших любовников.

Витя подозревал, что и Лиза не без греха: жена ходила дома только в длинном халате, скрывавшем тело, а спать ложилась при выключенном торшере, в темноте, жирной настолько, что ее можно было резать ножом.

Ресторатор был почти уверен, что вместо массажиста и спортзала супруга бывает у мужчин, но время, когда это его волновало, давно прошло. Он уже пять лет не испытывал никаких эмоций: остыл, охладел и жил с ней по привычке. Он исправно выписывал чеки и оплачивал покупки, водил в рестораны и на концерты, возил на курорты и в бутики, но чувствовал себя обслугой, а не мужем. Поговаривают, что после свадьбы жизнь заканчивается, и Шелудяев стал квинтэссенцией этого стереотипа.

Витя уселся за стол и лениво принялся за остывший кусок пиццы.

– Я же просила поставить чайник. – Лиза появилась на кухне в вечернем халате.

– Вон чайник, включи. – Шелудяев развел руками.

– Я же просила тебя! О, боги, за что мне такое наказание, ну как можно жить с таким человеком?! – Лиза театрально закрыла глаза ладонью.

– Смени пластинку, будь любезна, я устал.

– Он устал! И с чего вдруг ты устал? Ты разгружал составы с углем, ты этот уголь в шахте добывал? Нет, ты сидел в своем заплеванном баре и пил, пил!

– С такой женой грех не пить, – смачно огрызнулся Витя.

– Что ты сказал? С такой женой? Да мне стоит пальцами щелкнуть – как за мной в очередь женихи встанут!

– И что тебе мешает? Выходи, свисти, зови женихов, я им даже заплачу, лишь бы тебя забрали. – Шелудяев положил кусок в коробку, проклиная себя за то, что хватил лишнего и теперь супруга не угомонится.

– Да чтоб ты сдох! – Она бросила дневник на стол и хлопнула дверью, но и из соседней комнаты доносились ее крики, проклятия и обвинения. Шелудяев понял, что в супружеском ложе ему сегодня отказано, и ютиться придется на диване в комнате для гостей. Он решил дождаться, пока гроза не утихнет, и скоротать время за чтением записной книжки жены.

Она намеренно оставляла дневник на виду, чтобы Витя мог лично убедиться, как нелегко ей живется. Шелудяев давно раскусил эту хитрость. Конечно, ему было противно открывать книжицу, но других рецептов, позволявших понять супругу, не осталось.

Женщина, которая в своей жизни ни дня не проработала, постоянно жаловалась и причитала, и дневник стал ее театральной сценой, где она играла проходные роли обиженной и оскорбленной матери-героини.

Сегодня Лизе вдруг подумалось, что она зарыла свой талант дипломата и вместо того, чтобы помогать в благотворительном фонде больным детям, ей приходится заботиться о муже, который без нее, конечно, пропадет. Она жаловалась, что знание двух иностранных языков использует не во всеобщее благо, а только в туристических поездках, и это неправильно. Жаловалась, что муж не уделяет ей достаточного внимания, не разговаривает, и она просто не знает, как ему помочь. Жаловалась, что не успела приняться за автобиографию, которая станет уроком всем девушкам, неосмотрительно вышедшим замуж слишком рано: она хотела предостеречь студенток от ошибки своей молодости, но пока не нашла нужных слов и, конечно, времени.

Жена угомонилась и выключила телевизор. Пресытившись обвинениями, Витя устало отложил дневник, переоделся и улегся спать. Перед сном он успел подумать: скорей бы настало утро, чтобы он сбежал из квартиры в лавку Дениса и поговорил по душам с Миланом, который хоть и бабник, но понимал женщин лучше любого психиатра.

– Жить так ты должен, чтобы после смерти в аду сказали тебе: «Извините, мы вас не пустим. У нас здесь приличные люди».

Это банальная фраза, когда-то брошенная вскользь студентом филфака, прозвучала неожиданно ново. По крайней мере, так показалось Полине. «Голос», – поняла она причину своего внимания к молодому мужчине, сидевшему за соседним столиком. Он говорил уверенно и с достоинством. Гам в накуренном зале, песни со сцены не могли заглушить вибрацию его баритона. Полина была заинтригована, он же, погруженный в беседу, не замечал женщину.

– Ильяс, нам нужно поговорить. – Щетинистый мужчина, красивый, уверенный в себе, но с каким-то внутренним изъяном, пробивавшимся сквозь хорошо скроенный костюм, легко тронул собутыльника за плечо.

– Милан, одну секунду, крохотную, как горчичное зерно. – Ильяс схватил стакан с виски и переместился на диван. Собеседники живо стали что-то обсуждать, Полина следила за мимикой татарина с тонкими руками, наконец поняла, что хочет с ним переспать.

– Альбина, у меня просьба: ты можешь взять телефон у того парня, когда я уйду?

Подруга недовольно посмотрела на Полину и попыталась найти нужные слова, чтобы отказать:

– Я, что, похожа на сводницу? Если хочешь – подойти и спроси!

– Ну, Альбина… – Полина провела ладонью по голове подруги. – Пожалуйста…

Девушка почувствовала, что снова не может отказать обаянию знакомой, которая терлась словами об уши, как кошка – о ногу хозяйки.

– Хорошо, – она выдохнула, – только это в последний раз, запомни!

– Спасибо тебе! – Полина поцеловала девушку и начала собираться. Она терпеть не могла табачный дым и последние полчаса провела здесь только ради наблюдений. Ей вдруг подумалось, что парень, младше нее лет на 15, стал бы отличным экспонатом в обширной коллекции бывших и нынешних любовников. Она никому не признавалась, но хранила в коробке на балконе реликвии, доставшиеся от знакомых по постели: от кого-то сохранился шейный платок, от кого-то – плохие стихи на салфетке, от кого-то – так и неиспользованные презервативы. Карта прозрачных букв любовников ширилась, как пустыня: грудь, спина и бедра уже обросли символами, азбука начала пробиваться и на руках, поэтому Полина носила одежду с длинными рукавами.

К выходу женщина продвигалась мягко, томной походкой танцовщицы, всячески пытаясь обратить на себя внимание незадачливого оратора, но татарин смотрел в пол. Полина вышла на улицу, вынула телефон и написала Альбине: «Мне очень нужен его телефон!» У входа в бар стояла ее машина, и Полина отправилась на последнюю в тот день вечеринку, где ее ждали бывший и нынешний любовники.

– Новостной угар, страну охвативший, – прелюдия, тихая и плохо сыгранная. Империя на грани упадка готова в пропасть сорваться, а приступ патриотизма – как бочка с топливом на раскаленной крыше: здесь даже искры не потребуется, она сама…

– Простите, что прерываю, но моя подруга попросила ваш телефон. Вы не против? – Альбина смущенно переминалась с ноги на ногу перед мужчиной.

Милан не стал терять времени даром…

– Я вас покину. – Он переместился за барную стойку, оставив Альбину и Ильяса наедине.

– Да, конечно, – без задней мысли ответил татарин и достал помятую визитку, на которой были только имя, фамилия и телефон без указания регалий или должности. Альбина посмотрела на карточку, быстро набрала номер и позвонила.

– Да, гудок прошел, – одобрительно кивнул парень и посмотрел на пустое место, где минуту назад сидел товарищ.

– До свидания! – Альбина кивнула, парень вскочил и мягко пожал руку.

– Приятно было познакомиться, – разочарованно ответил он: внешне девушка ему очень и очень приглянулась, но летописец знал, что никогда не наберется смелости продолжить разговор, да еще в баре. Задней мыслью он надеялся, что это была маленькая военная хитрость и девушка попросила телефон для себя. Альбина направилась к двери, Ильяс огляделся и с завистью уставился на Милана, который уже успел познакомиться с огненно-рыжей дамой с логотипом Citigroup на плече.

Эта татуировка выдавала принадлежность женщины к телевидению. В годы Кризиса, когда холдинги и концерны порезали рекламные бюджеты, на оставшиеся гроши они стали покупать тела телеведущих. Дикторы, не умеющие считать деньги, халтуре обрадовались и с радостью набивали рекламные слоганы на ладонях, пальцах и шеях. Как нетрудно догадаться, дороже всего ценились рекламные площади на лбу.

– Одинокая девушка в баре – это всегда вызов. Как вас зовут, красавица? Позволите угостить коктейлем?

Девушка окатила Милана ушатом холодной воды: – Ты с этим парнем пришел?

– Да. – Биккок понял, что сейчас его отошьют: уж больно неказисто выглядел Ильяс в засаленной рубашке и дырявых джинсах. – Бедному и вору вся одежда впору. Этот парень любую из вас так оттрахает, что вы ходить не сможете, – сказал переписчик и вернулся за столик к другу.

Они выпили еще по пять стаканов, а потому момент знакомства с Альбиной в памяти Ильяса скомкался и стерся. Внезапно летописцу позвонили. Это был знакомый по имени Борис, живший в Подмосковье в собственном двухэтажном доме. На первом этаже поселилась семья, второй ярус владелец отдал под звукозаписывающую студию, куда регулярно заглядывали музыканты разной степени таланта. Борису не терпелось познакомить Ильяса с творчеством, как он говорил, «авангарда интеллектуального хип-хопа России». Летописец простился с Миланом и отправился на окраину Москвы, но оказался чересчур пьян, чтобы воспринять творчество широко известных в узких кругах музыкантов, а потому почти сразу заснул.

Жора не солгал и заглянул в лавку ровно в восемь вечера с бутылкой под мышкой, по традиции принеся с собой острый запах гнилой рыбы и речной тины. Букет белой сирени, стоявший на прилавке, сразу съежился и пожелтел. Капитан давно заметил, что все цветы в присутствии психиатра гибнут, но не обижался на это и каждое утро терпеливо покупал новый пахучий сверток для создания в лавке уютной атмосферы. Только гвоздики, как часовые на карауле, не поддавались чарам Боруха, но Денис терпеть не мог этих вестников смерти.

Книжник и психиатр уселись в кресла-качалки, причалившие к стене, и утонули в воспоминаниях. Спустя два часа Капитан задумался было о том, чтобы закрыть магазин и выставить психиатра за дверь, как колокольчик возвестил о появлении покупательницы. Это была студентка, которая часто здесь задерживалась. Она принесла с собой запах мандаринов, смешанный с молодым снегом и бенгальскими огнями.

Бывают люди, которые приводят с собой праздник, где бы ни оказались, щедро делятся им и угощают, не жалея. Эта девушка была одной из таких: стоило ей переступить порог лавки, как книги срывались с полок и начинали кружиться в кавалькаде вальса, и рассказы Борхеса ни видели ничего зазорного в паре па с повестью Кортасара. Инкунабулы, гроссбухи, фолианты будто молодели и сбрасывали лишний вес; прохироны, псалтири и кодексы снимали с обложки спесь; от снобизма альбомов и атласов не оставалось и следа – все книги преображались, раскрывались и пахли свежей типографской краской, грезя о том, чтобы оказаться в ладонях студентки.

Девушка уверенной походкой подошла к стеллажу с иностранной литературой и знающей рукой выбрала томик Буковски. Кресло накренилось, явно одобряя выбор гостьи. Денису лень было подниматься.

– У меня либо 100 рублей, либо тысяча, – студентка показала книжнику две купюры, явно приглашая к разговору.

– Дарю, – кивнул Капитан, но с кресла так и не встал. Оскорбленная невниманием, девушка положила банкноту побольше и выплыла на улицу грозовым облаком.

– Когда павлин хочет привлечь самку, он раскрывает свой хвост. Чем ярче и больше хвост, тем сильнее позиции самца. Когда женщина хочет покорить мужчину, она начинает заигрывать с ним, как эта кокетка. Ты ей нравишься.

– И что с того? Ты же знаешь, я никогда больше не женюсь, а ломать чью-то жизнь отношениями, обреченными на расставание, я не собираюсь.

Жора язвительно улыбнулся и почесал бороду.

– Ты знаешь, о чем я подумал? Никто не видит ничего зазорного в том, чтобы угостить девушку в баре коктейлем. Представляешь, что было бы, если бы парень купил девушке книгу в магазине? Это же самый простой и, пожалуй, беспроигрышный способ для знакомства.

– Хватит мне тут розовых соплей, давай магазин закроем, – осклабился Капитан.

Они вышли на улицу, которая по-прежнему воняла гнилым пушечным мясом и веселящим газом патриотизма. Наспех раскрашенные транспаранты, с которыми демонстранты красовались перед объективами фотокамер, сиротливо громоздились у железной ограды; бездомные, ночевавшие в аллее, хозяйственно разложили бумагу на лавках вместо простыней.

Денис закурил трубку, но и крепкий табак не перешиб запаха аммиака. Как обычно, организаторы сэкономили на передвижных туалетных кабинках, и патриоты, радеющие о сильной, красивой и, главное, чистой стране, справляли нужду прямо на улице. Капитан подошел к мусорной урне, забитой пустыми бутылками из-под пива, под ботинком послышался характерный хруст: это были шприцы вперемешку с пластиковыми триколорами, изготовленными в Китае. Денис вытряхнул пепел, комочек табака еще краснел. Капитан поймал себя на мысли, что в этом маленьком зернышке больше огня, чем в сердцах всех демонстрантов, горланивших патриотические лозунги на митинге.

– Российская власть всегда предполагает конфликт, но, в отличие от Древней Греции, лишенный соревновательного, агонального характера. Власть изначально трактовалась как дихотомия «господин – раб», и если западная мысль ушла в этом вопросе далеко вперед, уравняв власть с деньгами, то в России все иначе: здесь по-прежнему оперируют сакральными представлениями, хотя Макиавелли и вогнал осиновый кол в лубочную картинку о стаде баранов, собак и волков. Хуже всего, что в России, как и в Средневековье, не различают виды власти и в ее сортах не разбираются. Семейная, экономическая, политическая, государственная – у них разные функции и задачи, разные формы – от контроля и руководства до управления и организации. Но в России, увы, все иначе: единственным методом реализации власти (будь то семья, будь то страна) является насилие, а не право или авторитет, а единственной формой ее воплощения – господство. Каждый отец, каждый банкир, каждый чиновник мнит себя Леонидом Ильичом. Неудивительно, что за окном у нас махровое Средневековье, когда люди ненавидят друг друга только из-за языка. Патриотизм – самое опасное массовое расстройство. Хотя слово «патриотизм» замусолили так же сильно, как десятирублевую купюру в сельмаге. – На этой минорной ноте Жора протянул Денису руку и растаял в тумане. Книжник давно привык к философским тирадам Боруха и никак их не комментировал. Капитан развязал морской узел, которым канат держал магазин на привязи, и прыгнул на палубу уходящего в туман здания.

Летописец проснулся с тяжелого похмелья, голова неприятно зудела. Ночью кошка, жившая у Бориса, успела помочиться на рубашку Ильяса, купленную на распродаже. Летописец ненавидел окружающий мир, действительность отвечала ему мелочно и пакостно, обычно такими вот сюрпризами. Татарин огляделся по сторонам, увидел чистую футболку, которую и экспроприировал. Борис спал на диване, Ильяс тихо спустился по лестнице, опасаясь разбудить домочадцев, и отправился на железнодорожный переезд.

Две параллельные прямые легли крестом на белый лист, суставы утренних составов сводила судорога стужи. Полупустые поезда согрелись ядом перегара, на перегоне паутиной плелась чугунная ограда. Электричка остановилась у перрона, Ильяс встал у окна. Когда поезд притормозил на следующей станции, людей в вагоне прибавилось. Станция, запорошенная снегом, заспанный похмельный контролер казались карикатурами.

На Павелецком вокзале, стоило Ильясу спуститься с подножки и оказаться на платформе, набежали таксисты и бабки, предлагавшие комнату на час. Летописец недоумевал, с чего старухи решили, что ему нужна комната: дешевая куртка и шарф, повязанный сестрой, выдавали его плебейское происхождение.

Выпал последний снег, техногенный, подернутый зеленой дымкой; замерзли пруды; лебеди с подрезанными крыльями ушли жить в канализацию; озябших клерков заразили депрессией серые девятиэтажки, а экраны в маршрутках дразнили видами белоснежных пляжей. Глядя на прохожих, Ильяс понял, что дни казались им одинаковыми, но в каждом моменте, еле заметном, летописец читал признаки ужаса: эта зима никогда не закончится. Киты выбрасываются на берег, люди лезут в петлю или становятся менеджерами… Ильяс недоумевал, зачем.

Добравшись до квартиры, он первым делом проверил почту. Новых поручений не было, и парень почувствовал себя свободным от всех обязательств. Он прошел в квартиру, разделся, наполнил ванную, улегся в воду и заснул. Когда вода остыла, он проснулся и сел за печатную машинку, ему предстояло закончить отчет, начатый накануне.

Проклятие князя

«Круг земной, где живут люди, изрезан заливами. Из моря, что на юге империи русов, возвышается полуостров Крым, населенный украми, а море тянется с трех сторон. Укры жили отдельно и управляли родами своими на местах своих, у русов же было свое княжение. В год 7523 от сотворения мира князь Владимир, сын воеводы Владимира, взяв много воинов – русов, татарву, казаков, пришел с войском в Крым и взял его.

И сказал князь украм: если не отдадите Киев, сделаю с вашим городом то же, что и с Крымом сделал, и послал по Краю весть: «Если кто не придет ко мне, будет мне враг». И повелел Владимир ниспровергать кумиров, а противников жечь.

Древнее капище, где по древнему обычаю заседали 450 верховных жрецов, судившие народ и законы людям дававшие, возложило дань по черной куне на земли русов, а Крыму возложило дань легкую, не велев украм дань давать.

Князь, молчаливый, надменный и суровый, не благословлял воинов, не возлагал им руки на голову и не напутствовал словом, но отправил их в горный край, где была сеча, но никто не победил. И не стало правды в стране, и восстал род на род, и были побоища и усобицы, и начали воевать друг с другом. Но Владимир овладел искусством, которое всего могущественнее, и называется оно ложью. С его помощью он мог причинять людям болезни, несчастье или смерть, отнимать у русов ум и силу и передавать другим – своим помощникам. Владимиру было известно о всех кладах, спрятанных в земле, и он входил в любой дом и край и брал, что хотел.

За ложь и за сечи с украми божиим осуждением даны были ему муки: земля под князем проклята была, силы не давала и плодами более не кормила, и стали русы стенать. Дом Владимира должен был пасть, как некогда пал Крым».