Читать книгу Воровская корона - Евгений Сухов - Страница 5

Толкучка на Покровском бульваре уже три недели доставляла сыщикам неприятности. Месяц назад в рыночной суете был подстрелен молодой сотрудник уголовного розыска, узнавший среди торгашей своего сбежавшего клиента. Пуля, пробив легкое, прошла навылет. Парень еще добрых полсотни метров бежал за стрелявшим, пока не свалился без памяти. А несколько дней назад один старик продавал золотые кресты с изумрудами, числившиеся в описи Оружейной палаты. Деда удалось взять, но допросить не получилось – в ту же ночь он был обнаружен в камере повешенным. Произошедшее можно было бы вполне списать на банальное самоубийство, если бы не одно обстоятельство: веревка, на которой висел старик, была довольно коротка, а ноги повешенного так высоко находились от пола, что старику следовало бы воспарить к самому потолку, чтобы затянуть петлю на горле.

Проку в этих толкучках Кравчук не видел. С каждым днем Москва превращалась в один сплошной базар. Рынки эти возникали стихийно, продавцы не боялись ни патрулей, ни налетчиков, ни облав. И если все же толкучку закрывали, то следующая возникала за соседним углом. Рынки напоминали живой организм, который обязан был заботиться не только о собственном развитии, но и о защите. А потому у каждого базарчика дежурили мальцы, которые мгновенно подавали сигнал о малейшей опасности. Толкучка тут же рассасывалась в течение одной минуты, как если бы ее не было вовсе.

На таких рынках можно было купить все: от малолетки, приехавшей на заработки откуда-нибудь из тамбовской глубинки, до ящика с гранатами. А потому сюда, как грифы на падаль, слетались жиганы со всех близлежащих губерний. Казалось, забрось невод – всех и вытянешь. Ан нет! Не так все просто, как выглядит на первый взгляд. Каким-то непостижимым образом жиганы узнавали о намечавшихся облавах и, словно тараканы, забивались по щелям.

И все-таки толкучку на Покровском бульваре удалось зацепить как следует. Кроме обыкновенных бродяг, набравшихся с полсотни, в сеть угодило разное пестрое жулье, состоявшее из форточников, голубятников, торбовщиков, щипачей. Кроме прочих пескарей, невод зацепил рыбку и посерьезнее. Обнаружились три матерых уркача, находящиеся в розыске.

Но настоящим сюрпризом стали шесть неуловимых жиганов, четверо из которых обретались в банде Кирьяна, а двое ходили под началом Степана.

Первый допрос ничего не дал. Блатные лишь злобно кривили рты или яростно уверяли в своей благонадежности. Придется набраться немного терпения. Если дела будут и дальше продолжаться в том же духе, то молодчиков следует отправить в расход без покаяния.

А остальных бродяг, не замешанных в серьезных делах, допросить как следует, загрузить в вагон да и высадить где-нибудь в тьмутаракани.

Кравчук собирался уже уходить, когда в комнату негромко постучали. Вошел Савелий Кондрашов. Как всегда, он был очень серьезен. Узкий лоб криво прорезали три глубокие морщины.

– Я по поводу облавы на Покровском бульваре, – нерешительно начал опер.

– Ну, – нетерпеливо поторопил Федор Степанович, укладывая бумаги в сейф.

– Там нам один тип странный попался... Бродяга. Говорит, что-то важное хочет сказать.

Кравчук посмотрел на часы.

– Не обмолвился, о чем хочет сказать?

– Говорит, о банде Кирьяна.

Это уже серьезно.

– Вот как? Ладно, давай забирай его из распределителя и веди сюда, но только галопом! У меня времени нет!

– А он уже здесь, – невозмутимо сообщил Савелий и, выглянув в коридор, громко произнес: – Прохор, заводи!

В комнату в сопровождении красноармейца вошел долговязый детина с мрачным взглядом. Ветхая одежда и слой грязи на лице свидетельствовали о том, что он принадлежит к многочисленному сословию «не помнящих родства». Но шапку он ломать не стал, вытянулся и достойно сказал:

– По делу я к тебе, господин начальник.

Федор Кравчук невольно усмехнулся:

– А сюда без дела никого не приводят. Что сказать хотел?

– Прежде я на царский сыск работал, – сообщил бродяга не без гордости. – Особо много не платили, но четвертную на выпивку всегда имел! А то, бывало, и на праздники пятерочку подкидывали. Ценило меня начальство. А теперь как-то разладилось все, – взгрустнулось детине.

– И за какие же такие заслуги тебя премировали? – Разговор получался интересный.

– Об уркаче Вальке Обухе слыхал? – спросил бродяга.

– Кто же о таком душегубе не слышал, сударь мой разлюбезный. В Подмосковье он целыми улицами вырезал!

– Верно, – согласился бродяга, – тридцать шесть загубленных душ на его совести, – и размашисто перекрестился. – Не будь меня, так его по сей день искали бы.

– Как же ты его вычислил?

– А-а, – довольно протянул тот, – здесь особая история. Он как-то на Хитровку заявился к мадам Трегубовой. Тогда она еще воровской мамой не была. Так... барышня на час. Вот Валька Обух и сболтнул ей о своих геройствах, а она мне по старой дружбе. А я, не будь дурак, в сыск донес. Помню, начальник мне сто рублей дал и часы серебряные, – важно протянул бродяга.

– Много, – согласился Федор. – И куда же ты часы-то дел? – с интересом спросил он. Не приходилось ему встречать бродяг с часами.

– Пропил! – безнадежно рубанул тот рукой. – Целую неделю кутил, – в голосе звучали горделивые нотки. – Даже на общак малость кинул. Авось и меня когда-нибудь не позабудут.

– И как же тебя величать?

Бродяга покосился на красноармейца, застывшего чуть сбоку с непроницаемым лицом, и сообщил:

– Грош!

– Ах, вот как!

Действительно, Кравчуку попадалось дело некоего Гроша, завербованного участковым надзирателем.

– Слыхал, – помолчав, добавил Федор Кравчук.

В деле имелась даже небольшая фотография, на которой Грош был не в пример моложе.

– Было время, меня сам начальник к себе зазывал, – похвастался Грош. – Кофеи мы с ним пили, а бывало, что и водочки наливал.

– Оставьте нас наедине, – приказал Федор Кравчук. И, заметив нерешительность Савелия, добавил: – Все в порядке, я сам разберусь. Как же тебя сцапали-то, Грош? – спросил Кравчук, когда Савелий прикрыл за собой дверь.

– На толкучке попался, господин начальник. Наша артель там всегда собирается.

– Ты эти свои старорежимные замашки оставь, – погрозил пальцем Кравчук. – Господ мы всех повыбили да по заграницам растолкали. Называй меня гражданин начальник. Ясно?

– А чего не понять, – почти обиделся Грош, – мы с почтением...

– Ну так что там у тебя, выкладывай.

– Тут вчерась к мадам Трегубовой гости заходили из Питера. Один такой плечистый, весовой, другой пожиже будет, но оба жиганы. Это точно! Тот, что постарше, золотыми безделушками все сверкал. А такие вещички даже не у всякого весового встретишь.

– А про золотые вещи откуда знаешь? – небрежно поинтересовался Кравчук. – Он тебе тоже, что ли, показывал?

– Да разве я ему ровня? – слегка удивился Грош. – Он вон где! – уважительно поднял подбородок бродяга. – А я кто? Так... не помнящий родства. Только я за ними из-за угла наблюдал. А сильную вещь даже в самой темени рассмотреть можно, – уверил Грош. – Как пить дать, золото это было!

– С чего ты взял, что это гость мадам Трегубовой, может быть, залетный какой? – серьезно засомневался Кравчук. Грош сдержанно улыбнулся над наивностью начальника.

– Это какой же такой залетный в самую темь на Хитровку явится, да еще с такими вещицами! Обдерут его как липку. А вот если от мадам Трегубовой идет, тогда другое дело, – развел он руками, – это как ежели при нем охранная грамота была бы. За непочтение и голову могут оторвать.

– И что там дальше было? – все более втягивался в разговор Кравчук.

– Пока я там рядышком стоял, они о делах каких-то своих говорили... Кирьяна поминали... Я тут покумекал малость и думаю, что гости хотят дело какое-то крупное замутить, вот решили московских жиганов в долю взять.

– А Кирьян что?

– Без Кирьяна в Москве ни одно большое дело не обходится.

– Может, слышал, о чем говорили?

– Не разобрал, – выдохнул Грош, – как на духу говорю! А только вокруг питерского гостя Костя Фомич ужом вился. А он всегда там, где большими деньгами пахнет. И такого человека, как Кирьян, на безделицу звать бы не стали, – уверил Грош. – Не тот калибр!

– Хорошо, я тебя отпущу, – подумав, сказал Кравчук. – Потолкайся на Хитровке и поспрашивай как следует, что там гости надумали.

Грош скосил недобрый глаз на Федора.

– За такие расспросы, гражданин начальник, можно и без головы остаться. Ты бы меня не учил, что нужно делать. Я сам потолкаюсь среди своих, может, кто что сболтнет, авось где и сам чего услышу. А если что прознаю интересное, так сразу тебе дам знать.

Грош был понятен. Хитроват, конечно. Как же без того! Но склад ума у него авантюрный. Такие люди встречаются практически во всех сословиях. Шпионить за ближними для них такое же обыкновенное дело, как дышать.

– Сколько тебе платили в сыске? – по-деловому поинтересовался Кравчук.

– На выпивку хватало, да еще мог и барышень кренделями побаловать, – степенно протянул Грош.

– Денег я тебе дать не могу, – честно объявил Кравчук, – но паек будешь получать приличный.

Грош почесал затылок.

– Паек-то оно, конечно, подходяще, – без особой радости сообщил Грош, – только, бывало, мне и водочки наливали за особое старание.

– Водки не обещаю, – строго заметил Кравчук, – но самогона, может, налью.

– А больше мне и не надо. Благодарствую, – произнес босяк. Он чуть наклонил голову. А потом вспомнил, что нынче во дворе не царские времена и все вокруг товарищи, достойно разогнулся.

– Кондрашов! – громко крикнул Кравчук. – Кондрашов! Да чтоб тебя!.. Да где тебя черти носят? – в сердцах добавил Кравчук, когда оперативник перешагнул порог. – Вот что, проводи этого... товарища до выхода и смотри, чтобы ему по шеям не надавали, а то у него вид не очень респектабельный.

– Какой? – часто заморгал Савелий.

– Одежда на нем старая: чего доброго, снова в каталажку запрут. – И уже когда Грош стоял на пороге, Кравчук неожиданно спросил: – А верно, что ты когда-то уркаганом был?

Грош застыл в дверях, а потом медленно повернул голову.

– Откуда тебе это известно, гражданин начальник?

– Чего это личико-то у тебя перекосилось? Уж не заболел ли ты часом?

– Кто тебе об этом напел?

– Никто, – честно ответил Кравчук, улыбнувшись, – это в твоем досье отмечено. А царские сыскари народ дотошный.

– Значит, надул меня сыскной надзиратель...

– Как же ты титул-то свой потерял?

– Хм... По молодости случилось, – чуть помявшись, заговорил, оправдываясь, бродяга, – я тогда на тобольской каторге срок тянул. До курева очень жадный был, а тут смотрю, на шконке кисет лежит, табачком по самую горловину набит. Я и шинканул из него малость на козью ножку, а тут один уркач заприметил и меня за руку сцапал при свидетелях. Думал, дупло забивать станут, ан нет, обошлось. Надавали по мордасам да отпустили восвояси. С тех пор я «не помнящий родства».

– А если уркачом себя объявишь?

– Прирежут, – просто констатировал босяк. – Такие вещи в нашем мире не забывают, – и, не прощаясь, притворил за собой дверь.

* * *

Васька Кот поставил две кружки пива на мокрый стол и торжественно объявил:

– Свежак! Я сюда часок назад забежал, опрокинул одну кружечку, так пиво словно живая вода по жилочкам пробежало.

Хрящ взял стеклянную кружку и посмотрел пиво на свет. Оно выглядело красивым, искрящимся. Сверху пышной горкой колыхалась белая пена. Ее полагалось сдуть. Вообще это был целый ритуал. Желательно пену сдуть с первого раза, на что был способен не каждый любитель. При этом нельзя было расплескать пиво. А клочья пены летели на многие метры, заляпывая столы и стулья.

Хрящ невольно улыбнулся, вспомнив о том, как однажды он с флотскими приятелями устроил соревнование по сдуванию пены. Тогда ему удалось выиграть сто рублей. В царское время это были очень большие деньги.

– Ты чего улыбаешься? – недоверчиво спросил Вася Кот, покосившись на напарника.

– Да так, – неопределенно пожал плечами Хрящ, улыбнувшись еще шире.

Он слегка наклонил кружку и резко, но совсем не сильно дунул. Пена слетела с края кружки и шлепнулась на дощатый пол.

– Ловко, – искренне позавидовал Васька Кот, – я так не могу, обязательно пиво пролью.

– Я тоже не сразу научился, – заметил Макар Хрящ, – прежде море пива выпил.

Как и предполагал Макар, от самых дверей мадам Трегубовой Фомич пустил по их следу дозорных. Обыкновенную пацанву, совершенно не различимую в полутьме и чрезвычайно подвижную – как стая вспугнутых воробьев, – попробуй тут уследи за ними! Московским жиганам ни к чему знать, где остановились питерские, не то время, чтобы доверять. Макар и раньше не любил незапланированных визитов, и уж тем более не хотелось, чтобы его тревожили сейчас.

От пацанов удалось избавиться, когда они вскочили в проезжавшую мимо пролетку. Макар сунул трешку извозчику, и тот, окрыленный неожиданным наваром, заставил бежать лошадку вскачь, методично опуская на ее широкую спину кнут.

У Боброва переулка Хрящ сошел. Через два квартала находилась его квартира. Внимательно осмотрелся – вокруг никого. От пацанов удалось оторваться, но поблизости могли быть люди и посерьезнее. Он покружил по переулкам и, окончательно убедившись в отсутствии «хвоста», затопал к дому.

Хрящ взял воблу, постучал о край стола. Рыба заметно помягчела. Хрящ вытащил из кармана часы, щелкнул крышкой и посмотрел на циферблат. До назначенной встречи оставалось минут тридцать. Спрятав часы, он поймал взгляд двух мужчин, сидящих за соседним столиком.

По виду обыкновенные щипачи, золотую игрушку они срисовали мгновенно. Как бы невзначай Хрящ распахнул жилетку, под которой предупреждающе торчала рукоять нагана. Парни все поняли и больше в его сторону не смотрели. Пивко попивал человек весовой, и его лучше не тревожить.

Хрящу нравилось обладать золотыми вещами. Они как будто были созданы для его пальцев, да и сам он невольно ощущал себя значительнее и намного сильнее. И уже не однажды ловил на себе завистливые взгляды окружающих.

– Я тебя предупредить хочу, лишнего там не вздумай болтать. Это мое дело.

Васька Кот обиделся:

– Да я и так нем как рыба.

Хрящ одним глотком допил пиво и поставил кружку на стол.

– Пошли, нечего рассиживаться. Дела торопят, – и поднялся из-за стола.

Из-за столика у самых дверей несколько торопливее, чем следовало бы, отставив в сторонку недопитые кружки, поднялись четыре человека. По виду стопроцентные жиганы, уж слишком щеголевато одеты.

– Тех людей у двери видишь? – негромко спросил Макар.

– Ну?

– Будь осторожен, у меня такое впечатление, что это по нашу душу...

Хрящ незаметно вытащил наган из-за пояса и, стряхнув рыбью чешую с газеты, прикрыл ею ствол.

У выхода из пивной их уже ждали. Неторопливо взяли в коробочку, отрезая возможные пути отступления. Действия отработанные, правильные. На лицах самодовольные улыбки, эти залетные фраера представлялись блатным легкой добычей. Чувствовалось, что для них это даже не приключение, подобные вещи они проделывали неоднократно, а потому инстинкт самосохранения молчал.

– Дорогу, – стиснув зубы, произнес Хрящ.

– Это мы с почтением, – произнес тот, что стоял напротив, сверкнув золотой фиксой, – только ты свои часики оставь, те самые, которыми в пивнушке сверкал. Парень ты, видать, фартовый, другие себе надыбаешь, а мне они во-от так нужны, – рубанул он себя ладонью по горлу, – уж слишком часто на свидания к барышням опаздываю. А они народ очень ранимый, обижаются.

Жиган сделал небольшой шажок вперед и резко выбросил руку. Холодным предостерегающим лучом блеснуло лезвие финки.

– А ну, пучеглазый, – прошипел жиган, – наковыряй нам капустки.

И одновременно, будто бы по команде, двинулись навстречу остальные, стараясь оттеснить Кота с Хрящом в закуток двора.

Газета выпала из ладони Макара и упала в грязь.

– Стоять, суки позорные! – негромко, но твердо произнес питерский.

В грудь фиксатому смотрел ствол нагана. Макар слегка надавил на курок, и барабан, как бы неохотно, чуток сдвинулся. Фиксатый проглотил подступивший к горлу спазм.

– Ну, ты... это... – пробормотал он.

– А теперь, салаги, просите у дяденьки прощения.

Барабан повернулся еще чуть-чуть.

– Ну, пошалили мы, браток, с кем не бывает... Не признали своего, – виновато зашепелявил фиксатый.

– Крыса тебе браток, – брезгливо выдавил Хрящ, – а для тебя я дяденька. Живо проси прощения! Считаю до трех... Раз!..

Барабан повернулся еще на самую малость. Именно в этом месте на шептало нагана установлен фиксатор, чтобы иметь возможность как следует прицелиться в предполагаемую мишень. А дальше достаточно всего лишь крохотного усилия, чтобы выпустить из ствола пулю.

– Дяденька... прости... не будем, – прошепелявил ошарашенный блатной.

– Салагу забыл, – негромко, но жестко напомнил Макар Хрящ.

– Дяденька... прости салагу, – выдавил из себя фиксатый.

– А теперь пошел отсюда, и чтобы я тебя не видел! – чуть повел стволом Хрящ.

Жиганы, попрятав финки, уважительно разомкнулись. Отступил и фиксатый, увязнув лакированными туфлями в осенней грязи. Обернувшись, Макар поймал его яростный, уничтожающий взгляд. Каким-то шестым чувством он осознал, что это не последняя их встреча.

Завернув за угол, Макар махнул рукой извозчику.

– На Хитровку! – небрежно бросил Хрящ, развалившись на сиденье.

– На Хитровку? – призадумался извозчик, почесав кнутовищем кудлатый затылок. – Неспокойно там нынче, – сдержанно сообщил он, – вы бы, господа, добавили полтину за беспокойство.

– Три рубля сверху! – великодушно пообещал Хрящ.

– Три рубля?! – возликовал извозчик. – Да за такие деньги я вас хоть в ад отвезу!

– А вот это кого-нибудь другого, – со смешком заметил Макар.

Пролетка остановилась на площади, расшугав пацанов, покуривающих махорку на перевернутых ящиках.

Дозор не дремал!

Тотчас от их группы отделился самый расторопный и стремглав пустился по улице.

В окнах заведения мадам Трегубовой ярко полыхал свет. Здание было заметно издалека, как огромный корабль, светящийся в мрачном и неуютном море праздничной иллюминацией. В соседнем доме над крыльцом висел красный фонарь, у которого, попыхивая папироской, стояла молодая женщина.

Макар невольно задержал взгляд на ее открытых ногах. Странно, что он не разглядел это заведение в прошлый раз.

Женщина, вмиг заметив интерес, расценила его по-своему. – Что же ты, морячок, мимо проходишь, я много за удовольствие не возьму.

– Откуда же ты, барышня, знаешь, что я моряк? – невольно удивился Макар, чуть приостановившись.

– А походка у тебя матросская, – улыбнувшись, сказала женщина. – Я когда в Питере жила, то на вашего брата насмотрелась предостаточно.

Ее улыбка сделалась еще шире. Очевидно, на нее ласковым прибоем накатила волна воспоминаний.

– Значит, мы с тобой земляки.

– Если удовольствия не хочешь, тогда, может быть, даму папироской угостишь, – попросила женщина, – я ведь последнюю докуриваю.

– Это можно, – мгновенно откликнулся Макар, сделав в сторону женщины пару шагов, и, открыв портсигар, предложил: – Смелее черпай, не обеднею!

Женщина уверенно вытащила три штуки.

– Это не тебя ли у мадам Трегубовой дожидаются? – негромко спросила проститутка.

– А что? – насторожился Хрящ.

– Уж слишком привечают, будь осторожен.

– Спасибо тебе, землячка, – улыбнулся Хрящ.

И, подмигнув, затопал к дому мадам Трегубовой.

Дверь отворилась в тот самый момент, когда Хрящ взошел на крыльцо.

– А вот и питерский, – раздался голос Фомича. Войдя в комнату, Хрящ увидел шесть человек, сидящих за столом.

В центре стола возвышался штоф с самогонкой. На огромной чугунной сковороде жареная картошка, на большом блюде крупные куски жареной курицы, малосольные огурчики, селедочка...

– Будьте здоровы, – кивнул с порога Хрящ.

– Привет... Здорово... – нестройно поздоровались присутствующие.

Два стула оказались свободными – приготовили для гостей, и Хрящ уверенно сел на один из них. Рядом, уверенно придвинув стул, устроился Васька Кот.

– Так, значит, ты и есть питерский Хрящ? – спросил шатен лет тридцати.

По костюму из великолепной темно-серой шерсти он запросто сошел бы за крупного нэпмана, заявившегося на Хитровку для остроты ощущений. Выдавал его взгляд – острый и одновременно властный. Так мог смотреть только человек, привыкший каждый миг играть в «русскую рулетку», для которого риск обыкновенное дело. На жилете приметная для жигана деталь – толстая золотая цепь. Будь он рангом пониже, приперли бы его бродяги где-нибудь в темном тупичке да содрали бы всю эту красоту. Но за столом сидел хозяин, и едва ли не килограммовая цепь служила неким знаком отличия.

– Он самый, – сдержанно кивнул Макар. – А ты, похоже, Кирьян?

Жиган расплылся в довольной улыбке.

– Верно, вижу, что слава моя до самого Питера докатилась. А вот Степан, – показал он на крепкого парня с глубокими залысинами. – Ну что, давай выпьем за знакомство. – Широкая крепкая ладонь уверенно ухватила штоф за высокое горлышко. Макар увидел на коротких пальцах золотые перстни. Особенно выделялся один – с крупным бриллиантом. – Самогонку-то признаешь?

– Пью все, что горит! – усмехнулся Хрящ.

– А-а, значит, наш человек, – наполнил Кирьян стаканчики.

Хрящ посмотрел на Степана. На жигане был дорогой темно-синий костюм. Рубашка казалась неестественно белой, а вот на манжетах, чуть выглядывавших из рукавов, виднелись пятна.

Дружно чокнулись, разливая водку из переполненных стаканов.

– А хорошо прошла, – выдохнул Макар, проглотив, – словно вода.

– Я тоже о твоих подвигах наслышан, Хрящ, – отплатил монетой вежливости Кирьян. – Слышал, ты камушками приторговываешь. Уступил бы мне какие-нибудь брюлики, уж больно баба моя их обожает.

– Отчего ж не помочь хорошему человеку? Только у меня с собой товара стоящего нет.

– Ладно, тогда в другой раз перетрем. А ты молодец, – разлил еще по одной Кирьян, – сумел отыскать тропинку к сокровищам. Может, заправляли бы на пару, я сбытчиков хороших знаю, которые за камешки хорошие деньги дадут.

Макар сделал вид, что задумался:

– Хорошо, я подумаю над твоим предложением. Только вот мне в Питер дорога пока заказана.

– Что так? Чекисты лютуют? – испытующе глянул Кирьян.

– А где ж они не лютуют? – усмехнулся Хрящ. – Сегодня в «Известиях» написали, чекисты сразу восемь человек к стенке поставили. Докатились... Теперь даже за стыренный кошелек лоб зеленкой мажут! Нет, здесь мне поспокойнее. В Москве меня мало кто знает.

– Значит, с легавыми не поладил? – будто бы посочувствовал Кирьян.

– Скажем, что так, – глухо отозвался Макар.

– Ну давай еще по одной, а то в горле сухота одна. Чтобы все легавые передохли!

– Хороший тост, – хохотнул Костя Фомич.

– Присоединяюсь, – улыбнулся Макар.

– А я ведь некоторых питерских знаю, – неспешно произнес Кирьян, глядя в глаза Макару.

Хрящ улыбнулся. Взяв хрустящий огурчик, сказал:

– Кого, например?

– Егорку Винта. Слыхал о таком?

– Мы с Егоркой когда-то вместе по одному делу работали, – сказал Макар и, убрав улыбку с лица, сообщил: – Только закрыли его, Егорку-то...

– Когда?

– Еще неделю назад закрыли.

– Как же это так?

– Сам виноват, – махнул Макар Хрящ рукой, – слишком самоуверенный стал. А наше дело ротозейства не прощает. Вскрыл он одну хату, а там вместо профессора чекист оказался.

– Ходил слушок, что это подстава была.

Макар задумался.

– Не думаю. Хотя кто знает... Что-то слишком часто стали происходить непонятные вещи.

– А ты «по бездорожью не чешешь»? – вдруг громко спросил Степан.

Он сидел на противоположном конце стола, и Хрящ, слегка нахмурившись, повернулся в его сторону.

– О чем ты?

– Ты сказал, что из Питера от легавых ушел, а мы тут о тебе провода натянули, и знаешь, что нам поведали?

– Ну? – посуровел Макар Хрящ.

– С Виталькой Рыжим ты не поладил. Тесно вам стало в одной банде...

Хрящ посмотрел на жигана и восторженно воскликнул:

– Вам это сорока, что ли, на хвосте принесла? Я едва в Москве объявился, а уже знают! – И, понизив голос, продолжал: – А они вам не сказали, что почти все жиганы со мной пошли? Кто у Рыжего остался?.. Матвей Безрукий, Чума да Василек Фиксатый.

– Ну, чего ты кипятишься? – примирительно произнес Кирьян. – Спросить, что ли, нельзя.

Лицо у Кирьяна было идеально выбрито, сейчас оно лоснилось от обильного пота. Хрящ, стиснув зубы, смотрел прямо в глаза московского жигана.

– Я так понял, что мне здесь не доверяют. Если так, я разворачиваюсь и ухожу. Найду других компаньонов.

Кирьян усмехнулся:

– Таких, как мы, не найдешь. У любых против нас кишка тонка будет.

– Вы все Рыжего вспомнили, а ведь он еще в пацанах ходил, когда я уже жиганом был.

– Ну что ты кипятишься, – слегка приобнял Макара Кирьян, – давай выпьем мировую. Эй, Елизавета! Почему у тебя штоф пустой?! – сурово спросил жиган. – Не видишь, что ли, гости заскучали.

Мадам Трегубова напоминала юлу. Она без конца находилась в движении. То убирала пустую посуду, то подносила новые угощения.

– Угощайтесь, гости дорогие, – выставила она на стол маринованные грибы. – Только для вас. А вот и самогон, как раз такой, какой ты любишь, Кирюша, – плутовато стрельнула глазками мадам Трегубова.

Жиган хлопнул женщину по пышному заду и громко произнес:

– Ну, Костя! Ну, змей! Такую барышню отхватил! Все при ней! Знаешь, я ее у тебя отобью.

Обижаться не полагалось, и Фомич захохотал вместе со всеми. Если таким образом пошутил бы кто-то другой, а не Кирьян, то подобную шутку Костя наверняка не оценил бы. И тихий вечерок за штофом водки мог бы перерасти в нешуточную поножовщину.

– Мне тут Фомич рассказал о твоих замыслах. План интересный, – согласился Кирьян, наколов на вилку сразу несколько грибочков. – Только ты о главном не сказал.

– О чем же?

– Какую долю себе хочешь оставить?

– Поровну.

– Хм... Мы тут с жиганами посоветовались... Ну ты пойми нас правильно, питерский, только чтобы без обид, – прижал ладонь к груди Кирьян. Взгляд его сделался жестковатым. – Где налет будет? В Москве! Кто в нем будет участвовать? Опять же московские жиганы... Кто пролетки доставать будет? Опять наше дело.

– За мной машины, – напомнил Хрящ.

– Автомобили, конечно, хорошо, но это не главное, сам пойми, – миролюбиво протянул Кирьян.

– И что же ты предлагаешь? – посуровел Макар Хрящ.

– Я предлагаю то, что между жиганами всегда заведено было. – Кирьян немного помолчал, а потом со значением добавил: – По-братски разделить.

Васька Кот насупился:

– Это как же?

– Самое трудное дело на меня ляжет... Мне с жиганами переговорить придется, каждого копейкой заинтересовать. Кому охота просто так под пули башку подставлять? А потом, там ведь золотишко, камушки всякие будут... Верно я говорю?

– Да.

– У меня верные люди есть, которые сразу скупят все. Честно говоря, питерский, я вообще не вижу, что ты можешь принять в этом деле участие, – неожиданно расхохотался Кирьян. И, заметив, как напряглось лицо Макара, примирительно сказал: – Ну, ладно, ладно... пошутил я. Твоя наколка, значит, и доля твоя на кону. Но не обессудь, на половину не рассчитывай.

– И сколько же ты мне намерен отвалить? – как можно безразличнее спросил Макар.

– Из уважения к тебе и ко всем питерским жиганам... двадцать процентов.

Макар отрицательно покачал головой:

– Пойми меня правильно, Кирьян, не могу я согласиться. Что я жиганам своим скажу? Не поймут они меня.

– Ну что мы с тобой торгуемся, как на базаре? Не мешочники ведь! Ладно, так и быть, тридцать процентов, добро?

– Хорошо, – не без сомнения отвечал Хрящ.

– Настоящего жигана за версту видно, – буркнул со своего места Степан.

– Мне ведь у вас в Питере приходилось бывать, – произнес негромко Кирьян, – у меня кореш там задушевный живет... Фрол Копыто, не слыхал о таком?

– Какой он из себя? – серьезно спросил Макар.

– Высокий такой парень, с пышной черной шевелюрой, кулачища с арбуз! Треснет по башке – убьет!

На секунду Макар Хрящ призадумался, а потом уверенно ответил:

– Я в Питере почти всех блатных знаю, но о жигане с таким погонялом не слышал!

Кирьян вдруг весело расхохотался, хлопнул по-приятельски Макара по плечу и признался:

– Пошутил я. Нет такого Фрола Копыто в Питере!

Жиганы, сидящие за столом, сдержанно засмеялись.

Неожиданно в дверь постучали замысловатой дробью. Мадам Трегубова приникла к окну и отступила с довольной улыбкой.

– Это Макей!

– Пусть заходит, – распорядился Кирьян, – теперь он тоже жиган.

Елизавета Михайловна отомкнула дверь, и, стуча каблуками, в комнату вошел высокий парень.

– Всем мое здрасьте! Какая почтенная публика, не каждый день такое собрание увидишь! Какое событие отмечаем? Взяли кассу и теперь подсчитываем бабки?

Кирьян показал взглядом в сторону Макара и сказал:

– Здесь у нас гость питерский... Дело предлагает.

– Вот как. А меня в дело возьмете?

Макару показалось, что совсем недавно он уже слышал этот шепелявый басок. Он обернулся и увидел того самого жигана, с которым столкнулся на выходе из пивнушки. Глаза их встретились.

Парень сверкнул золотой фиксой и гнусно прошепелявил насмешливым баском:

– Уж не этот ли хмырь за столом ваш гость?

Хрящ поднялся, его рука невольно скользнула к карману, в котором лежал револьвер.

– Не меня ли ты хмырем назвал... гусь лапчатый!

За столом повисло напряженное молчание. Взгляды всех присутствующих застыли на яростных лицах обоих жиганов. Кирьян отложил в сторону вилку, и она, стукнувшись о край фарфоровой тарелки, издала зловещий звук.

– Что за напряги такие? О чем базар?!

– Все очень просто, Кирьян, – зло улыбнулся Макар. – Просто этот малец со своими приятелями думал нас пощипать около пивной. А мы ему зубы показали.

Кирьян широко улыбнулся:

– Это на него похоже. Хорошая смена растет. Только давайте поставим на этом крест, жиганы, раз и навсегда. Пожмите друг другу руки!

Не без усилия Макар сдержанно улыбнулся. Будто бы отведав добрый пуд кислятины, заулыбался и Макей.

Макар вышел из-за стола и сделал ленивый шажок навстречу. Макей также не торопился, всем своим видом давая понять, что если бы не воля Кирьяна, так видел бы он в гробу всех питерских жиганов.

Рукопожатие у Макея оказалось неприятно вяленьким. Так же несильно тиснул его ладонь и Макар.

– Ну, вот и славно. Давай глотку погорчим, чтобы впредь подобного не случилось. Эй, Елизавета, где ты там? – по-хозяйски подал голос Кирьян. – Совсем ты про гостей забыла. Давай еще один штоф, только неси со своим фирменным! – наказал пахан.

– Сейчас, сейчас, мои дорогие, – засуетилась женщина.

– А вот это тебе за жранину, Лизонька, – Кирьян высыпал на стол горсть серебряных монет.

Похоже, что Кирьян был склонен к широким жестам. Макар обратил внимание, что даже половины этих денег хватило бы на то, чтобы шикарно посидеть в «Астории», даже если бы целый вечер пришлось черпать ложками красную икру.

Выпили горько. Закусили сладко.

Макей сидел рядом и вяло ковырялся в тарелке.

– А ты молодец, не сдрейфил, – сдержанно похвалил он.

– На том стоим, – отвечал Макар.

Грибочки у мадам Трегубовой оказались хороши, и он не заметил, как съел почти всю тарелку.

– А может, стирки раскинем? – предложил Костя Фомич, обращаясь к Макару. – Про тебя легенды ходят, что ты в картах мастак.

Макар Хрящ довольно заулыбался:

– Можешь проверить.

– А вот у меня и картишки имеются, – радостно встрепенулся Макей. – Давай сядем сюда, – показал он на соседний стол, на котором ничего, кроме коробка спичек, не было.

– С превеликим удовольствием, – произнес Макар и сел к столу. – Эх, сколько же я за этим столом башлей надыбал, и не сосчитать! – мечтательно произнес он.

Макей вытащил из кармана колоду карт и небрежно бросил ее на стол, скользнув по гладкой поверхности, она рассыпалась неровным веером.

– Что же ты нашего гостя обижаешь, – укорил его Кирьян, – вот вам колода карт.

И он, положив нераспечатанную колоду на край стола, легким движением подтолкнул ее к Макару.

За столом настороженно затихли, ожидая реакции питерского. Хрящ слегка нахмурился:

– Вы жиганы путевые, спору нет! Только ведь и я не лыком шит.

И Хрящ выложил на стол точно такую же нераспечатанную колоду.

– Думаешь, что моя крапленая? – пожал плечами Кирьян. – А ведь ты нам не доверяешь, питерский, верно я говорю?

– Я вам доверяю, – произнес, как отрубил, Макар Хрящ, – а только я вам не туз колыванский. И потом, что же питерские жиганы обо мне подумают, если я вам в прах продуюсь. Скажут, приехал в Москву, проигрался до штанов! А я своим авторитетом дорожу. Давайте так, жиганы, сделаем, сначала моей колодой сыграем, а потом вашей перекинемся. Лады?

– Договорились, – поймал взгляд Кирьяна Макей. Он уверенно надорвал пачку и вытряхнул из нее новехонькие глянцевые карты. – Значит, Питер против Москвы? Посмотрим, кто кого. Итак, господа, можете делать ставки, – высоким голосом прокричал Макей. – Так, во что играем, питерский, в свару, буру? А может, в преферанс?

Макар невольно улыбнулся. Еще одна проверочка. Без умения играть в карты жиганом никогда не стать. И чем выше мастерство, тем весомее авторитет.

– Мне без разницы, – равнодушно произнес он, наблюдая за ловкими пальцами Макея, без остановки тасующими карты, – можно в свару, можно и в буру. А если желаешь, так давай в фараона перекинемся, в стос, в трынку, в горку, можно в квинтет.

За столом одобрительно загудели.

– А ты и вправду, видно, неплохой игрок, – похвалил Макей. – Я таких игр и не слышал. Ха-ха-ха! Только выбор всегда за гостем остается.

– Тогда давай в свару! – предложил Макей.

– Не возражаю.

Размешивал Макей профессионально. Карты ручейком перебегали из одной руки в другую, стелились на столе в длинную дорожку и вновь собирались воедино.

– Снимай, – положил колоду на стол Макей.

Макар приподнял часть карт и отложил их в сторону.

Макей собрал стирки вновь и сказал небрежно:

– Ну, Хрящ, почем играем?

– А на «хрящ любви», кто кого посадит, – отрезал Макар.

За столом сдержанно захихикали, игра обещала быть интересной.

– А у тебя хрящ любовный-то не переломится? – усмехнулся Макей.

– Не переживай, жиган, – успокоил его Макар, – все будет путем, он у меня железный. А если сомневаешься, так можешь пощупать.

– А ты, однако, остер, – сдержанно оценил Макей.

– Это ты верно сказал, могу так обрить, что вообще без хряща останешься. Девок щекотать нечем будет.

Рассмеялся даже Степан, все это время сурово молчавший. Прыснула и мадам Трегубова, стыдливо махнув ладошками.

Макей насупился. Шутка ему не понравилась.

– Давай зажигалку против зажигалки, – неожиданно предложил Макей, положив на стол изящную зажигалку. Или, может, у питерских духу не хватает?

– А давай, – согласился Хрящ и положил на стол свою золотую зажигалку. – Мы, питерские, народ богатый, даже золотым пометом гадим! – весело произнес Хрящ.

И вновь за столом дружно загоготали. Взгляды всех присутствующих остановились на зажигалке, оценивая тонкую ювелирную работу.

– Ну что, питерский, прощайся со своей игрушкой. Ты рассказывал, что князь Юсупов от нее прикуривал, а теперь московский жиган Макей ею пользоваться будет! – серьезно заметил Костя Фомич.

– Как бы ему без своей не остаться! – усмехнулся Макар Хрящ, зорко наблюдая за быстрыми руками Макея, и, когда карты были разложены, поднял.

Крестовая масть!

Питерский обернулся. За его спиной слащаво улыбался худенький жиган. Это Хрящу не понравилось. Маяки подавал, падла!

– Сколько даешь? – спросил Макей, спрятав в ладонях карты.

– Деньги сегодня не в чести, – заметил веско Макар Хрящ, сощурившись. – Вот тебе еще одна вещица, – он снял с пальца перстень с бриллиантом. – Только если выше давать будешь, золотишко нужно выкладывать.

– А ты, питерский, парень не промах, на золотишко решил меня раскрутить. Только нас этим не возьмешь, – положил Макей на стол десять золотых монет царской чеканки. – Годится?

– Вполне, – удовлетворенно кивнул Макар.

Лицо у Макея оставалось спокойным, а вот пальцы слегка подрагивали. К чему бы это, если карта у него убойная?

– Вскрываешь или дальше идешь? – как можно беззаботнее спросил Макей.

Макар достал из кармана золотой портсигар, полюбовался искрящимися бриллиантами на крышке, потом распахнул его и, вытащив папиросы, рассовал их по карманам.

– Для меня курево дороже золота. Забиваю и дальше под тебя хожу.

Жиганы уважительно загудели. Игра раскручивалась по-крупному.

– Ты, питерский, здесь у нас весь свой цветняк оставишь, – заметил Кирьян.

– Рыжье – дело наживное. Сегодня нет, а завтра целый воз наберем, – философски заключил Макар.

Макей наморщил лоб, задумавшись.

– Видно, придется мне раскошеливаться. Не думал, что дело так повернется. – И, повернувшись к Трегубовой, сказал: – Лиза, сегодня утром я тебе браслетик золотой принес с камушками и серьги, давай их сюда.

– Да ты что, родненький, – запротестовала Елизавета Михайловна, – я их уже в дело пустила!

– Давай, давай, – замахал руками Макей, – неужели хочешь без постоянного клиента остаться? Я ведь могу вещицы и в другое место отнести.

Мадам Трегубова повздыхала и пошла в соседнюю комнату. Вернулась через минуту. В руках она держала золотой браслет тонкой работы в виде нескольких сплетенных змеек и серьги с темно-зелеными изумрудами.

– На сколько же они потянут? – невольно вырвалось у Макара Хряща.

– На сколько потянут, не ведаю, но если их на уши нацепить, так они точно мочки оторвут, – заметил Макей. – Ты что думаешь, питерский, у тебя одного, что ли, красивые вещички водятся? Нам тоже кое-что перепадает!

– Откуда же у тебя такая красота? – не сумел сдержать восхищения Макар Хрящ.

– Откуда, спрашиваешь? У фрейлины одной за буханку хлеба выменял, – с усмешкой отвечал Макей. – Ну, так как, на банк сгодится?

– Самое то, – удовлетворенно отвечал Макар, разглядывая изумруды. – Да что там фрейлина!.. Такие вещи незазорно самой императрице носить! Как сорву банк, будет в чем моей крале на малинах щеголять, – произнес жиган.

В ответ одобрительно захохотали, сполна оценив шутку.

– Чем ответишь, питерский? Только взаймы по ходу игры не даем, у нас правило такое! – серьезно обронил Кирьян.

– Хорошее правило, – согласился Макар. – У нас в Питере такой же закон. Если денег нет, лучше за стол не садись. Ну и раскрутили же вы меня, московские жиганы, – засокрушался Макар. – Хотел я эту вещичку на крайняк оставить, да, видно, не судьба. – Он сунул руку в карман и вытащил золотые часы. – Этот брегет бо-о-ольших денег стоит, одних бриллиантов здесь дюжина!

Жиганы зачарованно смотрели на часы. Некоторые из них впервые видели такую роскошь, и им просто не верилось, что подобные вещи могут находиться в обыкновенном потертом кармане. Такие дивные штуковины принято хранить в семи кованых сундуках, под многими замками. И стеречь их следует днем и ночью с оружием в руках. И опять-таки будь всегда готов к тому, что найдется умелец, который непременно захочет отомкнуть сказочный ларчик.

А питерец – лихой жиган, вот так запросто выложил дорогую игрушку на карточный кон, как если бы это был всего-навсего просверленный гривенник. На форс его поступок не потянет – слишком велик риск! А значит, он нисколько не сомневался в собственном выигрыше. Хотя... так может играть и человек, обожающий риск.

– Банком давишь? – сумел наконец оторвать заблестевшие глаза от золотой вещицы Макей.

– Нет, я вскрываю, – произнес Макар, не отрывая взгляда от пальцев Макея, и небрежно швырнул карты на стол: – Двадцать шесть... масть крестовая!

Будь Макар менее искушенным, то, возможно, не обратил бы внимания на движение пальцев Макея. Но когда половину жизни проводишь за карточным столом, то знаешь, что скрещенные ладони не к добру (в замке можно спрятать карту, а из раскрытого рукава легко вытянуть явку). Да и мизинец у Макея, как у опытного каталы, был с длинным ногтем. На такой в середине прошлого века шулера надевали серебряный колпачок, опасаясь сломать. Отросший ноготь требует особого ухода – его старательно обрабатывают надфилем и тщательно ровняют. А иной хозяин заботится о хитиновом отростке не меньше, чем о собственном состоянии. Длинным ногтем удобно пропихивать в недра рукава лишнюю карту, а из складок одежды легко выковырять бубнового туза.

– Руки на стол! – вскочил со своего места Макар. – Ты меня что, за фраера захарчеванного принимаешь, обушок гнойный?!

– Ты чего возбухаешь! – ощерился разъяренный не на шутку Макей. – Язык прикуси, ты не у себя в Питере.

– Ты мне тут фуфло не толкай! Что у тебя в правом рукаве?! Явка гнилая!

Макей злобно оскалился, показав золотые зубы. Он что-то хотел произнести, но Макар, ухватив его за кисть, вытряхнул из рукава припрятанную карту.

Шестерка крестей, совершив пируэт, скользнула на стол рубашкой вниз.

– А это что, хрен, что ли? – бросил карту в лицо Макею питерский жиган. – У нас за такие дела в Питере на перышко поднимают. Да и не только у нас.

Макей поднялся. Их разделял всего лишь какой-то метр.

– А мы, московские жиганы, неблагодарным гостям бабье исподнее натягиваем. Ну что встали, жиганы, – прикрикнул Макей, – расстегай ширинки!

– Урою, – побледнев, отступил на шаг Макар, – вернусь с питерцами, всех урою!

Рядом за столом сидел Васька Кот. В обеих руках по ножу. Вот кто просто так не помрет. Застыв изваянием, он дожидался только хрипастого окрика Хряща, чтобы бесенком прыгнуть на Макея. Фиксатый умрет первым. Но прежде чем тот свалится на пол, Васька успеет поковыряться перышком в его ливере.

Макар увидел Елизавету Михайловну, застывшую у комода. Рот ее был потешно приоткрыт, в руке дрожал графин с коньяком.

Баба понесет убытки!

В комнате повисла тишина. Гнетущая. Предгрозовая. Макар заметил, как двое жиганов, стоящие во главе стола, значительно переглянулись, двое других, молодые, едва вылупившиеся из шкетов, злорадно залыбились. Для них Хрящ был всего лишь залетный фраер, упакованный по самую макушку, такого и пощипать-то не грех!

Жиганы дожидались лишь удалого посвиста Кирьяна, чтобы гуртом навалиться на гостя и, подмяв его под себя, обобрать до исподнего, а потом вытереть об него ноги.

Вот тогда ему уже вовек не подняться!

– Марш по углам! – неожиданно раздался суровый голос Кирьяна. – Вы что меня перед гостем позорите?! Что обо мне питерские подумают! Нам еще работать с ними не раз придется. А ты, Макей, на что пошел? Сам знаешь, что за такое бывает...

– Кирьян, ну тут такое дело, – виновато произнес Макей, – как-то все закрутилось. Проверить надо было...

Теперь он напоминал обыкновенного дворового щенка, на которого тявкнул матерый пес. И если бы у Макея был хвост, то от страха он непременно поджал бы его.

– Если руки кривые, то нечего за карты садиться, – произнес, как отрезал, Кирьян. – Базар закончен, высыпали все на улицу! – приказал жиган. – У нас с питерским серьезный разговор будет. – И, строго посмотрев на замешкавшегося Фомича, добавил: – А ты чего, Константин, трешься? Я же сказал, что у нас дело серьезное. Пойди к Клавке, развейся, она баба старательная, успокоит так, как надо. А Лизонька в обиде не будет, так ведь? – приобнял Кирьян Елизавету Михайловну за талию.

– Вот охальник, – шутейно попыталась вырваться мадам Трегубова, но по горящим глазам было заметно, что ласка была ей приятна.

Фомич враз потускнел, но перечить Кирьяну не посмел. Калибр мелковат. Натянул кепку на глаза и, ссутулившись, вышел. Вряд ли он посмел бы возразить, даже если бы Кирьян всерьез положил глаз на Елизавету Михайловну.

– А ты вот что, – попридержал Кирьян у самых дверей Макея, – деньги питерскому оставь.

Макей нахмурился, но послушно выгреб из кармана золотые монеты и положил их на край стола.

– Здесь все? – строго спросил Кирьян.

– Да, – глухо произнес Макей, стараясь не смотреть на атамана.

– А теперь иди.

Дверь захлопнулась громче, чем следовало бы.

– Ты уж извини, – примирительно сказал Кирьян. – За такое дело надо на ножи ставить. Но мы тебя все-таки решили проверить. Вот Макей и перегнул слегка.

– Ладно уж, – неохотно буркнул Хрящ.

– Зато теперь будет знать свое место, – заметил Кирьян, подливая коньячок питерскому. – А то в последнее время хвост начал поднимать не по делу. А потом, как мне в Питер заявляться, если мы нашего гостя обидим, – хитро улыбнулся Кирьян.

Брать деньги Макар не торопился, выпил коньяку, поморщившись, и закусил ветчиной. А потом лениво, как и следовало поступать в таком случае, сгреб деньги в карман, оставив на столе три золотых кругляша.

– Вот что, Лизонька, давай нам на стол чего-нибудь эдакого. Пожирней да повкусней! Угощаю!

– А ты, питерский, не скупой, – уважительно протянул Кирьян, – люблю таких!

– Только ведь деньгами я тоже не люблю бросаться, они счет любят, – напомнил Макар Хрящ. – Расчет после будет, когда банк возьмем.

– Молодец, – вновь похвалил Кирьян, – умеешь копейки считать.

– Деньги-то не мои, – произнес Хрящ, – а общаковские, жиганы питерские отстегнули. Я их вернуть должен после дела.

Макар в присутствии Кирьяна и Степана чувствовал себя свободно. Серьезные и предсказуемые люди, чего никак нельзя ожидать от молодых жиганов. Еще не обтесанные, мало битые... Но ничего, жизнь расставит все на свои места.

– Ты кого из питерских возьмешь? – спросил Степан.

Невысокий, необыкновенно крепкий, Степан напоминал циркового атлета, находящегося на отдыхе. Движения его были плавными и ленивыми, словно парень берег силу для предстоящего выступления.

– Решил никого не брать, – отрицательно покачал Макар головой и, посмотрев на Ваську Кота, безмолвно поглощавшего заливную рыбу, добавил: – Вот разве что Кота! Но мы с ним всегда в паре. Лучше его во всем Питере никто замки не откроет. А потом, чего делиться? Самим хавать охота, – заметил морячок, широко улыбнувшись.

– Это ты верно заметил, – согласился Кирьян. – А что с деньгами будешь делать, придумал?

Макар Хрящ тщательно прожевал соленый огурчик, а потом, ненадолго задумавшись, ответил:

– Есть кое-какие мысли... Не держать же мне вечно мешок с деньгами под кроватью. У меня кое-какие тропинки за границу отлажены. Вот туда я золотишко и переправлю. Сейчас там царские червонцы в ходу. На них вот так жить можно, – чиркнул он себя по горлу большим пальцем. И уже тише, придавая тем самым собственным словам еще большую значимость, проговорил: – Если хочешь, могу и тебе помочь. Много не возьму.

Кирьян понимающе закивал:

– Нужда будет, обращусь.

Появилась Елизавета, разрумянивавшаяся и оживленная. Макар заметил, что она даже поменяла прежнее платье на более откровенное. К чему бы это? Платье было коротким, с глубоким вырезом на груди. Теперь уже совершенно не обязательно было вытягивать голову, чтобы оценить ее прелести. А грудь оставалась по-девичьи великолепной и грозилась выпорхнуть из тесной материи на желанную свободу.

– Вот, это для особо почетных гостей, – сияла хозяюшка, как начищенный пятак, торжественно водружая на стол блюдо с паюсной икрой.

– А раньше чего не выставила? – лукаво улыбнулся Кирьян.

– А зачем? – удивилась Елизавета Михайловна. – Сожрут ведь и не оценят. Сами они все худющие, а жрут в три горла. И все ненасытные!

Она отошла в сторонку и, проходя, будто невзначай коснулась ладонью плеча Макара. Хрящ почувствовал, как по его телу пробежал ток. Невольно он посмотрел ей вслед – платье колыхалось из стороны в сторону, выгодно выделяя при каждом шаге крутые бедра.

Будь у него побольше времени, можно было бы заняться этой спелой птахой и где-нибудь в темном уголке пощипать ее перышки.

– А с вами сколько человек будет? – небрежно поинтересовался Макар.

Кирьян внимательно посмотрел на жигана, намазавшего на ломтик белого хлеба икры.

– А чего ты вдруг забеспокоился? Боишься, что без доли останешься? – усмехнулся Кирьян.

– Тут другое, – важно заявил Макар, – люди должны быть проверенные. Я свою шкуру не хочу подставлять понапрасну.

– А у меня непроверенных нет, – негромко заметил Кирьян.

– Я предлагаю встретиться еще раз. В ближайшее время я должен получить план здания, и при следующей встрече я вам передам его. Обсудим все в деталях.

– Дельное предложение, – согласился Кирьян, посмотрев на Степана, – тогда и определимся, когда начать. Может, ты и место присмотрел?

– На Ходынке блатхата имеется крепкая, – веско произнес Макар. – Мы с питерскими все время в ней останавливаемся, когда в Москве бываем.

– Место хорошее, – согласился Степан, – уголовка там редко шарит. У меня у самого там малина. А какие там девочки! – поцеловал он сложенные в щепоть пальцы. – Есть там одна – под два метра ростом. Говорит, что канкан в «Мулен Руж» танцевала. А на какой улице? – вдруг неожиданно спросил Степан.

Пальцы Макара чуть дрогнули, на белую скатерть упал небольшой зернистый комок. Хрящ невольно чертыхнулся. Подцепил кончиком ножа упавшую икру и, презрев брезгливость, размазал ее по куску масла.

– А хрен его знает! – поднял он ясные глаза на Степана. – Улиц-то я не запоминаю. А потом, я никогда там один не появляюсь. Куда меня везут, туда и ладно. Но где-то ближе к реке. Это верняк!

– Адрес когда сможешь сказать?

– Завтра и скажу.

– Перед делом посидим, еще раз обмозгуем, что к чему. Только давай, питерский, так с тобой договоримся, – сунул ложку в икру Кирьян, – жранина с тебя. Видно, что ты парень везучий, всегда при деньгах. А у нас в последнее время фарта нет. Чтобы закусочка была хорошая, выпивка, ну и все такое.

Макар усмехнулся:

– Боюсь, на такую ораву у меня деньжищ не хватит.

– Это ты брось! С головы до ног в золоте ходишь, а медяков на выпивку не имеешь? Ты вот что сделай, Хрящ, заложи свои безделушки Елизавете Михайловне, а она тебе за них хорошие деньги отвалит.

– И сколько же ты мне дашь за них, Елизавета? – по-деловому поинтересовался Макар Хрящ.

В глазах мадам Трегубовой вспыхнул алчный огонек.

Макар вытащил портсигар, повертел его в руках. Крохотные бриллианты засверкали многими огнями. Жиган достал папироску, постучал ею о стол и, смяв, сунул в уголок рта.

– Десять тысяч золотом!

– О! Хорошие деньги, – кивнул Кирьян, – не думал, что ты такая щедрая.

Макар Хрящ упрятал портсигар глубоко в карман и, усмехнувшись, произнес, скривив губы:

– Маловато будет! Здесь одних только камешков на пятьдесят тысяч золотом наберется. Вот если есть такие деньги, без базара отдам.

– А может, поторгуемся?

– Мадам, при всей моей симпатии к вам хочу заметить, что мы не на толкучке. Я вам не фунт дыма предлагаю.

– Ладно, жиганы, – поднялся из-за стола Кирьян. – Все решили. Завтра ждем. А ты, Лиза, посмотри, есть ли кто за дверьми.

– Как же это вы так сразу, – почти обиделась мадам Трегубова, – и не посидели-то толком.

– На киче сидеть будем, – весело отозвался Кирьян. – А сейчас дела у меня кое-какие есть.

Лиза, шаркнув задвижкой, открыла дверь. С улицы в тепло комнаты дохнула прохлада, и лампадка, тускло горевшая в углу, плеснула красным сиянием, осветив потемневшее от времени чело божницы.

– Нет там никого, все тихо. На углу стоят трое, но это твои... тебя дожидаются.

Кирьян кивнул и вышел.

– Куда это он? – постарался Макар спрятать неудовольствие. – Только о деле начали говорить.

Степан неожиданно улыбнулся, показав крепкие ровные зубы:

– Не удивляйся. Барышня у него завелась, не отказывать же себе в удовольствии. Я тоже пойду, – обронил, поднимаясь, Степан. – А ты молодец, питерский, ловко ты Макея выставил. Он ведь у нас мастер на карточные фокусы. А ты его, как гнилой орех, раскусил. Аж треск по комнате пошел, – восторженно произнес он и, хохотнув, вышел из дома.

Не то от выпитого самогона, не то действительно в Елизавете Михайловне произошли какие-то существенные изменения, но Макар почувствовал необыкновенное влечение к ней.

– Ты это... На улице побудь пока, – негромко посоветовал Хрящ Коту, – у меня к мадам разговор имеется.

Васька Кот лишь усмехнулся уголком рта и, не сказав ни слова, вышел. Жиган уверенно подошел к Елизавете Михайловне и, ухватив ее за плечи, проговорил:

– А правда, что мамки в борделях – самые жаркие женщины на свете?

– А ты проверь, – негромко, но с некоторым вызовом отвечала Трегубова, прижавшись в ответ к морячку.

Руки Макара сползли ниже. Ладони обхватили узкую гибкую спину, а пальцы, отыскав застежки, стали уверенно расстегивать пуговицы на платье. Жиган почувствовал, как Елизавета Михайловна слегка обмякла в его руках и издала негромкий тягучий стон.

– А ты охальник!

– А мы, моряки, все такие, – улыбнулся Макар, ощущая, что женщина слабеет.

– Ты бы свет потушил, не ровен час, еще кто-нибудь в окно посмотрит, – взмолилась Елизавета.

Макар Хрящ слегка отстранился и повернул выключатель. Комната погрузилась в полумрак, только в самом углу продолжала тлеть лампадка, а Богородица с каким-то затаенным укором наблюдала за действиями жигана.

Макар посмотрел в окно. На улице мелькнула длинная сгорбленная тень. Неприятно, однако. Еще минуту он всматривался в темноту, пытаясь разгадать видение. Никого. Только у противоположного дома, прислонившись плечом к стене, стоял одинокий бродяга. Потоптавшись малость, он закинул на плечо тощую котомку и побрел в глубину Хитровки.