Читать книгу Звездная река - Гай Гэвриел Кей - Страница 1

Поздняя осень, раннее утро. Холодно, туман поднимается с лесной подстилки, окутывает зеленые деревья в бамбуковой роще, приглушает звуки, скрывает Двенадцать Пиков на востоке. Красные и желтые листья клена лежат на земле, падают сверху. Колокола храма на краю городка звучат где-то далеко, словно их звон доносится из другого мира.

В лесах водятся тигры, но они охотятся по ночам, и сейчас не голодны, к тому же это небольшая рощица. Крестьяне Шэнду, хоть и боятся их (а пожилые даже приносят пожертвования на алтарь тигриному богу, все-таки ходят в лес днем, по необходимости – за дровами или на охоту, если только нет слухов о появлении в окрестностях тигра-людоеда. В такое время их всех охватывает первобытный страх, и поля остаются невозделанными, а чайный лист не собирают, пока зверя не убьют, что может стоить больших усилий, а иногда даже привести к гибели охотника.

Как-то утром мальчик был один в бамбуковой роще, окутанной туманом; слабые, тусклые лучи солнца едва пробивались сквозь листья: свет пытался заявить о себе, но без особого успеха. Мальчик размахивал самодельным бамбуковым мечом и сердился.

Он уже две недели был недоволен и расстроен по причинам, представляющимся ему самому достаточно вескими, ведь его жизнь лежала в руинах, подобно городу, разграбленному варварами.

Однако в тот момент, поскольку его мысли обычно принимали определенное направление, он пытался определить, помогает или мешает гнев его умению сражаться бамбуковым мечом. И будет ли по-другому со стрельбой из лука?

Те упражнения, которыми он здесь занимался и которые сам изобрел, служили проверкой, тренировкой, способом дисциплинировать себя, а не детским развлечением (он уже не ребенок).

Насколько он мог судить, никто не знал, что он ходит в эту рощу. Его брат точно не знал, иначе он бы пошел за ним, чтобы насмехаться – и, вероятно, сломал бы его бамбуковые мечи.

Упражнения, которые он для себя придумал, состояли из очень быстрых вращений и оборотов, взмахов слишком длинного (и слишком легкого) бамбукового оружия, в которые он вкладывал всю силу, рубящих ударов сверху вниз и выпадов. Однако при этом мальчик старался не касаться деревьев, окружающих его в тумане.

Он занимался этим уже два года и затупил – или сломал – бесчисленное количество деревянных мечей. Они лежали, разбросанные, вокруг него. Он оставил их на неровной почве, чтобы усложнить задачу – на месте любого настоящего сражения будут подобные препятствия.

Мальчик был крупный для своих лет, возможно, слишком уверенный и непоколебимо решивший стать одним из величайших людей своего времени и вернуть своим умением и храбростью былую славу уменьшившемуся миру.

Он был также вторым сыном секретаря супрефектуры из города Шэнду, на западной границе катайской империи эпохи Двенадцатой династии, а это исключало возможность осуществления подобных амбиций в известном ему мире.

К этой истине сейчас прибавился тот неоспоримый факт, что единственный учитель в их супрефектуре закрыл свою частную школу, «Академию горы Интань», и уехал две недели назад. Он отправился на восток (на запад ехать было некуда) в поисках счастья или, по крайней мере, способа прокормить себя.

Он сказал горстке учеников, что, возможно, станет мастером ритуалов, будет совершать колдовские ритуалы Священного Пути, устанавливая связь с призраками и духами. Он сказал, что для этого существуют свои учения, что такую жизнь даже советуют вести тем, кто сдал экзамены, но не получил степень «цзиньши». Когда учитель Туань говорил им об этом, он, казалось, оправдывался, в его голосе звучала обида. В те последние недели он непрерывно пил.

Мальчик не знал, как все это понимать Он знал, что существуют призраки и духи, конечно, но ему не приходило в голову, что его учителю о них что-то известно. Он не был уверен, действительно ли Туань Лун с ними знаком, или он подшутил над ними, или просто злился.

Он знал, однако, что уже не может продолжать свое обучение, а без уроков и хорошего учителя (и без еще многих вещей) невозможно записаться на экзамены на получение должности гражданского служащего при префектуре, не говоря уже о том, чтобы их сдать. Без этих первых экзаменов его тайные мечты о том, чтобы поехать в столицу и сдать экзамены на степень «цзиньши», не стоили и одной бессонной ночи.

Что до этих тренировок в лесу и его страстной яркой мечты приобрести навыки в военном искусстве, возродить честь и славу Катая… ну, когда спишь, обычно видишь сны. Он не видел ни одного пути, который теперь привел бы его к умению сражаться, вести за собой людей, жить или даже умереть во славу Катая.

Времена вообще были плохие. В весеннем небе стояла хвостатая звезда, на севере летом началась засуха. Новости доходили медленно в провинцию Сэчэнь, вверх по течению Великой реки или вниз через горы. Засуха вместе с войной на северо-западе определили трудный год.

Вся зима была сухой. Обычно Сэчэнь славится дождями: в летнее время его влажная земля исходит паром, с листьев без конца капает дождевая вода, постель и одежда никогда не просыхают. Дожди ослабевали осенью и зимой, но никогда не прекращались – в обычный год.

В этом году все было иначе. Весенний урожай чая оказался ничтожно жалким, а поля для риса и овощей слишком сухими. Осенние посевы пугали скудостью. К тому же налоги не снизили. Император нуждался в деньгах, шла война. Учитель Туань мог кое-что сказать по этому поводу, иногда он говорил безрассудные вещи.

Учитель Туань всегда заставлял их изучать работы по истории, но не быть ее рабами. Он говорил, что историю пишут люди, у которых свои мотивы для собственного изложения событий.

Он рассказал им, что в Синане, столице прославленных династий, когда-то жили два миллиона человек, и что всего сто тысяч или около того живет там сейчас, среди развалин и обломков. Он рассказал, что Тагур, на западе, за перевалами, когда-то давно был империей-соперником, яростным и опасным, владел великолепными лошадьми, а теперь стал всего лишь горсткой жалких провинций и укрепленных монастырей.

Иногда после уроков, сидя вместе со старшими учениками, он пил вино, которое они почтительно наливали ему, и пел. Он пел: «Царства приходят, царства уходят, // Катай пребудет вовек…»

Мальчик пару раз спросил отца об этом, но его отец был осторожным, рассудительным человеком и держал язык за зубами.

Этой зимой людям грозил голод, так как урожая чая не хватило, чтобы обменять его в правительственных конторах на соль, рис или зерно с нижнего течения реки. Государству полагалось иметь полные хранилища, выдавать пособие во времена лишений, иногда прощать задолженность по налогам, но этого всегда было мало или это делалось недостаточно быстро в неурожайные годы.

Поэтому этой осенью не оказалось денег, не оказалось припрятанных от правительственной монополии чайных листьев, чтобы продать их на горных перевалах и заплатить за обучение сына, каким бы умным и сообразительным он ни был, как бы его отец ни ценил ученость.

Навыки чтения и каллиграфические мазки кисти, поэзия, заучивание классических текстов Мастера Чо и его последователей… как бы высоко ни ценились такие вещи, о них действительно забывают, когда грозит голод.

А это, в свою очередь, лишало шансов на жизнь ученого-учителя, который когда-то готовился к экзаменам в столице. Туань Лун дважды сдавал экзамены в Ханьцзине, прежде чем сдался, вернулся домой на запад (путешествие длиной в два или три месяца, каким бы путем ты ни ехал) и основал собственную школу для мальчиков, стремящихся стать служащими, надеясь, что среди особо выдающихся учеников появится полноправный кандидат на степень «цзиньши».

При наличии здесь школы появлялась хотя бы возможность, что кто-нибудь сможет попытаться сдать экзамен в провинции и, может быть, если сдаст, попробует сдать те имперские экзамены, которые сдавал Лун. Может быть, ему даже удастся это сделать и «войти в поток», присоединиться к великому миру придворных и чиновников, что не удалось самому учителю, ведь он теперь здесь, в Сэчэне, не так ли?

Или был здесь еще две недели назад.

Этот отъезд был причиной гнева и отчаяния мальчика, с того дня, когда он простился с учителем и смотрел, как он уезжает из Шэнду на черном ослике с белыми копытами по пыльной дороге в большой мир.

Мальчика звали Жэнь Дайянь. Большую часть жизни его называли Малыш Дай, и он старался заставить людей перестать его так называть. Его брат отказался со смехом. Старшие братья всегда такие – так Дайянь понимал положение вещей.

На этой неделе начались дожди, слишком поздно, хотя, если они продолжатся, может появиться слабая надежда на весну, для тех, кто переживет надвигающуюся зиму.

В деревнях новорожденных девочек топили сразу после рождения, об этом говорили шепотом. Это называлось «искупать младенца». Это было запрещено законом (так было не всегда, как рассказал им учитель Туань), но это случалось и служило одним из самых верных признаков того, что их ожидает.

Отец Дайяня говорил ему, что когда новорожденных мальчиков тоже бросают в реку, всем понятно, что дела совсем плохи. И в самом плохом случае, сказал он, во времена, когда нет никакой другой еды… Он развел руками и не договорил.

Дайянь считал, что он понял, о чем говорил отец, но не задавал вопросов. Ему не нравилось думать об этом.

Окутанный туманом и мглой у земли, прохладным и влажным воздухом раннего утра, ветерком с востока, мальчик рубил, выполнял повороты и выпады в бамбуковой роще. Он представлял себе, как его удары обрушиваются на брата, потом на варваров из племени кыслыков, с их бритыми макушками, окаймленными длинными, распущенными волосами, во время войны на севере.

По его мнению, гнев влиял на его мастерство владения мечом, он делал движения более быстрыми, но менее точными.

В большинстве случаев ты в чем-то выигрывал, но что-то терял. Выигрыш в скорости и потеря в контроле – к такой разнице следовало приспособиться. «С луком все иначе», – решил он. Тут точность важнее всего, но быстрота также имеет значение для лучника в столкновении с многочисленными врагами. Он великолепно стрелял из лука, но меч был гораздо более почитаемым оружием в Катае в те времена (уже минувшие), когда искусство воина пользовалось уважением. Такие варвары, как кыслыки и сяолюй, убивали стрелами, сидя на конях, и стремительно уносились прочь, как трусы, каковыми и являлись.

Брат не знал, что у него есть лук, иначе он бы отнял его и забрал себе на правах старшего сына. А потом, почти наверняка, сломал или загубил бы его, потому что за луками нужно ухаживать, а Жэнь Цу был не из тех, кто способен ухаживать.

Лук Дайяню подарил учитель.

Туань Лун сделал ему этот подарок однажды летним вечером, чуть больше года назад, наедине, после уроков, достав из куска некрашеной пеньковой ткани.

Он также вручил Дайяню книгу, в которой объяснялось, как правильно натягивать тетиву, как содержать лук, как делать стрелы и наконечники для стрел. То, что у них были книги, знаменовало перемену в мире во время их Двенадцатой династии. Учитель Туань много раз повторял это: появление ксилографии даже в такой удаленной супрефектуре, как их собственная, позволяло получать информацию, печатные стихи, произведения Мастера, если ты умеешь читать.

Именно оно дало возможность открыть такую школу, какой была его собственная.

Это был секретный подарок: лук, дюжина железных наконечников, книга. Дайянь это понимал и прятал лук, а потом и стрелы, которые начал изготавливать, прочитав книгу. В мире Двенадцатой династии ни одна почтенная семья не позволила бы сыну стать солдатом. Он это знал; он сознавал это каждую секунду, когда делал вдох.

Даже думать об этом было позором. Армия Катая состояла из крестьян с ферм, у которых не было другого выбора. Трое мужчин в хозяйстве фермера? Один идет в армию. Могло быть миллион солдат, даже больше (так как империя снова вела войну), но со времени жестоких уроков, усвоенных более трехсот лет назад (хорошо усвоенных), само собой разумелось, что двор контролирует армию, а семья может повысить свой статус только через экзамены на степень «цзиньши» и поступления на гражданскую службу. Поступить в армию и даже думать (или мечтать) о карьере воина, если у тебя есть хоть малейшая семейная гордость, означало опозорить память своих предков.

Так обстояли дела в Катае уже довольно давно.

Восстание военных, в котором погибло сорок миллионов человек, гибель самой блестящей династии, потеря обширных и богатых территорий империи… Такое может заставить изменить точку зрения.

Синань, некогда блестящий, прославленный город мира, превратился в печальные съежившиеся руины. Учитель Туань рассказывал им о пробитых стенах, разрушенных улицах, заросших зловонных каналах, выгоревших домах, так и не отстроенных поместьях, запущенных садах и рыночных площадях, парках, заросших сорняками, где бродят волки.

Могилы императоров возле города давно разграблены.

Туань Лун там побывал. «Одного визита оказалось достаточно», – сказал он им. В Синане водятся разгневанные призраки, стоят обугленные свидетели былых пожаров, всюду мусор и обломки, дикие звери на улицах. Люди ютятся в уголках города, в котором когда-то был самый роскошный на свете двор правителей.

Многое в природе их собственной династии, как говорил учитель Туань, проистекает из того давнего восстания, подобно реке. Некоторые моменты могут определить не только их собственную эпоху, но и будущее. Шелковый путь через пустыни потерян, отрезан варварами.

Теперь сокровища с запада не стекаются в Катай, в торговые города или ко двору в Ханьцзине. Как и легендарные зеленоглазые светловолосые танцовщицы, привозившие с собой искушающие мелодии. Нет нефрита и слоновой кости, экзотических фруктов, множества серебряных монет, которые доставляли купцы, чтобы покупать пользующийся большим спросом катайский шелк и везти его обратно на запад на верблюдах через пески.

Эта Двенадцатая династия Катая во главе с их блестящим и достославным императором не правит известным миром и не определяет его. Теперь уже нет.

Туань Лун учил этому ту же горстку своих учеников (но никогда на уроке). «В Ханьцзине, при дворе, все еще утверждают, что правят миром, – говорил он, – и на экзаменах полагается отвечать на вопросы именно так». «Как может мудрый министр использовать варваров для контроля над варварами?»

Даже когда они вели войны с кыслыками, они никогда не побеждали. Набранные в армию крестьяне составляли большую армию, но необученную, и всегда не хватало коней.

А если дань, которую дважды в год платили гораздо более опасным сяолюй на севере, называли дарами, то это не меняло их реальной сути – об этом тоже говорил их учитель за вином в конце дня. Этим серебром и шелком покупала мир империя, все еще богатая, но съежившаяся – и духовно, и территориально.

Опасные слова. Его ученики наливали ему вина. «Мы потеряли наши реки и горы», – пел он.

Жэнь Дайянь, пятнадцати лет от роду, по ночам видел сны о славе и размахивал бамбуковым мечом в лесу на рассвете, воображал себя командующим, посланным отвоевать их потерянные земли. Такое может произойти лишь в воображении юноши.

«Никто, – говорил учитель Туань, – не играет в поло, совершенствуя навыки наездника, во дворце и в парках Ханьцзиня, как когда-то за стенами дворцового парка в Синане или на городских лугах». Гражданские чиновники в красных и алых поясах не гордятся своими навыками верховой езды и не упражняются с мечами или луками, стараясь превзойти друг друга. Они отращивают ноготь на мизинце левой руки, чтобы показать миру, как они презирают подобные вещи, и прочно держат военных командиров под каблуком. Они выбирают военачальников из своих собственных искусственно созданных рангов.

Именно впервые услышав обо всем этом, как запомнил мальчик Дайянь, он и начал ходить в эту рощу, когда позволяли ему обязанности и дождь, и вырезать себе мечи. Он дал мальчишескую клятву, что если сдаст экзамены и попадет ко двору императора, то никогда не отрастит ноготь на мизинце.

Он читал стихи, заучивал наизусть классику, обсуждал ее со своим отцом, который был человеком добрым, мудрым и осторожным и никогда не мог даже мечтать об экзаменах.

Мальчик понимал, что учитель Туань – человек обиженный. Он видел это с самого начала занятий в школе, умный младший сын секретаря, которого учили правильно писать и заучивать наизусть работы Мастеров. Умный, усердный, уже хорошо владеющий кистью. Возможно, настоящий кандидат на сдачу экзаменов. Его отец мечтал об этом. И мать тоже. Если сын этого добьется, это будет такой гордостью для семьи. Это может проложить им дорогу к богатству.

Дайянь это понимал. Он был наблюдательным ребенком. Он только что подошел к той границе, когда детство останется позади. Позднее в тот же самый день, собственно говоря, ему и предстояло закончиться.

После трех-четырех чашек рисового вина их почтенный учитель иногда начинал читать стихи или петь грустные песни о захвате четырнадцати префектур племенем сяолюй двести лет назад – «Потерянных четырнадцати». То были земли за развалинами Длинной стены на севере. «Стена теперь потеряла всякий смысл, – сказал он ученикам, – волки бегают сквозь нее, овцы пасутся по обе стороны, то там, то здесь». В песнях, которые он пел, звучала тоска разбитого сердца – там, на тех потерянных землях, осталась побежденная душа Катая.

Так говорилось в песнях, но они были опасными.

* * *

Ван Фуинь, супрефект того же города Шэнду, префектуры Хонлинь, провинции Сэчэнь, на двадцать седьмом году царствования императора Вэньцзуна из Двенадцатой династии, утром того дня был в ужасном настроении.

Он не стеснялся в выражении своих чувств (но только не во время доклада префекту, который был родом из очень хорошей семьи и внушал ему страх). Но сведения, которые ему только что сообщили, так его расстроили и так недвусмысленно требовали от него действий, что он просто потерял дар речи. А рядом не оказалось никого, кого можно было бы выругать, в этом-то и была суть проблемы.

На тот случай, когда кто-нибудь приезжал в любую из управ Катая из деревни и сообщал о предполагаемом убийстве, существовали очень подробные инструкции о порядке действий, которые обязана предпринять гражданская администрация этой управы, что характерно для жесткой бюрократической иерархии.

Начальник полиции супрефектуры должен отправиться в указанную деревню с пятью лучниками для его охраны и поддержания порядка в том месте, где могут возникнуть беспорядки. Он должен провести расследование и доложить. Он обязан выехать в тот же день, если известие пришло в управу до полудня, или на рассвете следующего дня, если после полудня. Трупы быстро разлагаются, подозреваемые сбегают, улики могут исчезнуть.

Если начальник полиции окажется в другом месте, когда принесли это известие (как в этом случае), добросовестный судья должен отправиться туда лично и провести расследование в сопровождении пяти лучников и при тех же временных ограничениях.

Если же судья, по какой-либо причине, также отсутствует или болеет (как в данном случае), тогда супрефект обязан немедленно поехать туда и расследовать это дело, в том числе провести дознание.

Это, увы, означало, что должен ехать Ван Фуинь.

В этих инструкциях все было совершенно ясно. Отказ подчиниться мог повлечь за собой удары тяжелой палкой, понижение в должности, даже увольнение с гражданской службы, если твои начальники тебя недолюбливают и только ищут предлога.

О должности чиновника мечтают после сдачи экзаменов на степень «цзиньши». Получение должности супрефекта, даже в далекой глуши западной провинции, было шагом, важным шагом на пути, который может привести назад в Ханьцзинь, к власти.

Нельзя провалиться в подобном деле, да и в любом другом. Сделать неверный шаг так просто. Можно по ошибке присоединиться не к той фракции или иметь неправильных друзей в разделенном враждой императорском дворе. До сих пор у супрефекта Ван Фуиня, конечно, не было друзей при дворе.

В это утро в управе находилось три секретаря, разбирающих документы, читающих письма, составляющих налоговые ведомости. Все местные жители. И все они видели жалкого, испуганного крестьянина, который приехал на ослике, мокрый и грязный, до полудня, а потом слышали, как он рассказывал об убийстве мужчины в деревне семьи Гуань, находящейся отсюда на расстоянии почти целого дня долгого, трудного, опасного пути верхом на восток, в сторону Двенадцати Пиков.

«Возможно, одного дня не хватит», – подумал Ван Фуинь. Это означало ночевку по дороге в какой-нибудь промокшей лачуге с земляным полом, полной блох и крыс, под одной крышей с домашними животными, горсть плохого риса на ужин, кислое вино или никакого вина, жидкий чай, а вокруг, в холодной ночи, будут рычать тигры и бандиты.

«Ну, бандиты вряд ли будут рычать», – поправил себя Фуинь (дотошный, любящий точность человек), но все равно…

Он посмотрел на бледное восходящее солнце. Ночью шел легкий дождь, уже третью ночь подряд, слава богам, но осенний день обещал быть теплым. Невозможно также отрицать, что все еще стоит утро, а секретари знают правила.

Начальник полиции два дня назад уехал на север, к горным перевалам, разбираться с недоимками по налогам. Иногда это опасно. Он взял с собой восемь лучников. Ему полагалось пять, но он был трусоват (по мнению Ван Фуиня), и хоть он и утверждал, что делает это ради обучения новичков, но всего лишь увеличивал собственную охрану. В дополнение к недовольным налогами фермерам на западе всегда водились бандиты. Бандиты бесчинствовали по всему Катаю, это правда, и их всегда становилось больше в тяжелые времена. Существовали пособия о том, как справиться с разбойниками (Фуинь прочел некоторые из них во время долгого путешествия на запад), но после приезда он решил, что эти пособия бесполезны. Нужны солдаты, кони и достоверные сведения. Всего этого вечно не хватало.

«Как и добросовестного судьи», – иногда думал Ван Фуинь.

В сопровождении собственного эскорта из пяти лучников их почтенный судья отправился в свое ежемесячное трехдневное «паломничество» в ближайший мужской монастырь Священного Пути «Пять Ударов Грома» в поисках духовного просвещения.

Кажется, он договорился об этой привилегии с префектом (Ван Фуинь понятия не имел – как) много лет назад. А вот о чем Фуинь знал, приложив много усилий, чтобы узнать, так это о том, что путь мирового судьи к просвещению состоит, главным образом, из времени, проведенного с женщинами (или с одной конкретной женщиной) в женском монастыре по соседству с мужским.

Фуинь был очень ревнив. Его жена, из семьи более высокого происхождения, чем его собственная, и не стесняющаяся напоминать ему об этом, была очень недовольна его назначением сюда. Она давала ему это понять по дороге сюда и потом ежедневно с тех пор, как они приехали год назад. Ее слова были подобны монотонным каплям дождя, падающим с карнизов их маленького дома.

В Шэнду жила всего одна певица, и это удручало человека, знакомого в лучшими домами квартала развлечений в столице. Ван Фуинь зарабатывал слишком мало, чтобы позволить себе наложницу, и ему еще предстояло придумать, как организовать свои собственные духовные паломничества в женский монастырь у «Пяти Ударов Грома».

Его жизнь была трудной.

Гонец из деревни отвел своего ослика к корыту с водой перед управой и позволил ему напиться. Он и сам пил, припав к воде рядом с осликом. Ван Фуинь сохранил бесстрастное выражение лица, изящно поправил рукава и ворот своей одежды и прошел в управу.

– Сколько лучников еще здесь? – спросил он у старшего секретаря.

Жэнь Юань встал (у него были очень хорошие манеры) и поклонился прежде, чем ответить. Местные секретари не были «в потоке», не были настоящими гражданскими чиновниками. Еще двадцать лет назад, до начала реформ, им ничего не платили, они должны были отработать в управе два года, их набирали из двух высших рангов местных фермеров и жителей деревни.

Это положение изменила «новая политика» первого министра Хан Дэцзиня, встретившая значительное сопротивление. И это была только одна из составляющих конфликта при дворе, из-за которого до сих пор гибли и отправлялись в ссылку люди. «В каком-то смысле, – приходила иногда в голову Ван Фуиню крамольная мысль, – не так уж плохо в такой момент находиться далеко на западе». В эти дни в Ханьцзине можно было утонуть в потоке.

– В данный момент у нас три лучника, уважаемый господин, – сказал его старший секретарь.

– Ну, а мне нужно пять, – холодно произнес супрефект.

– Вам разрешено ехать с четырьмя. Так сказано в правилах. Когда это вызвано необходимостью, и так далее. Вы просто подаете рапорт.

Это сказал его младший секретарь, занимающийся налогами. Он не встал. Фуиню он не нравился.

– Это мне известно, – ответил Ван Фуинь (в действительности он, конечно, об этом забыл). – Но у нас только три лучника, так что это не решает дела, не так ли, Ло Фон?

Три секретаря молча смотрели на него. Бледный свет солнца вливался в управу через открытые окна и двери. Начиналось погожее осеннее утро. Ван Фуиню хотелось побить кого-нибудь палкой.

Ему в голову пришла одна мысль.

Она родилась из раздражения по поводу сложившихся обстоятельств и того факта, что Жэнь Юань стоял прямо перед ним у своего стола, сжав руки и почтительно склонив голову, так что видны были его седые волосы, поношенная черная шляпа и простые шляпные булавки.

– Жэнь Юань, – спросил он, – где ваш сын?

Его секретарь поднял взгляд, потом быстро опустил глаза, но не раньше, чем Ван, к своему удовольствию, заметил в них страх.

– Жэнь Цу сопровождает начальника полиции Ляо, уважаемый господин.

– Это я знаю, – старший сын секретаря проходил обучение на стражника. Нужно иметь при себе сильных молодых людей, когда собираешь налоги. Самому Фуиню предстоит сказать последнее слово, нанимать ли Цу. Молодой человек не отличался особым умом, но это и не нужно для некоторых задач. Секретарям, даже в соответствии с «новой политикой», платили мало. Одним из преимуществ этой должности, однако, была возможность пристроить сыновей в управу. Так теперь делаются дела.

– Нет, – задумчиво произнес Фуинь, – я имею в виду вашего младшего сына. Я могу его использовать. Как его зовут?

– Дайянь? Ему всего пятнадцать лет, уважаемый супрефект. Он еще школьник.

– Уже нет, – кисло ответил Фуинь.

Местного учителя, Туань Луна, ему будет не хватать. Он не стал другом, но его присутствие в Шэнду было… благом. Даже жена Фуиня с одобрением относилась к нему. Лун был образованным, с хорошими манерами (пусть даже иногда слишком ироничным). Он знал историю и поэзию, явно имел опыт жизни в Ханьцзине и обязан был проявлять приятную почтительность к супрефекту, так как дважды провалился на экзаменах, а Фуинь сдал их с первой попытки.

– Господин Ван, – сказал старший секретарь, снова кланяясь, – я надеюсь, мой недостойный младший сын когда-нибудь станет посыльным, возможно, даже секретарем в управе, да. Но я бы не посмел просить вас об этом, пока он не станет старше… года на два или даже три.

Другие секретари жадно слушали. События явно нарушили утреннюю скуку. Убийство в деревне семьи Гуань, а теперь еще и это.

В управе служили четыре, иногда пять посыльных: двое из них сейчас стояли за дверью, готовые бежать с поручениями по городу. Надежды Жэнь Юаня по поводу сына были разумными, как и время, которое он назвал. Он был разумным человеком.

Но супрефекту нужно было совсем другое в это неприятное утро, ведь его ждала перспектива тягостного путешествия и трудной ночи, а в конце пути его ждал труп.

– Да, все это может случиться, – ответил Фуинь самым рассудительным тоном, – но в данный момент мне он нужен для другого. Мальчик умеет держаться в седле?

Жэнь Юань заморгал. У него было морщинистое, длинное, встревоженное лицо.

– В седле? – переспросил он.

Супрефект устало покачал головой.

– Да. Пошлите за мальчиком. Мне он нужен немедленно, со всем, что необходимо для путешествия. И с его луком, – резко прибавил он. – Он должен взять с собой лук.

– Лук? – повторил несчастный отец.

Но его голос открыл две вещи. Во-первых, он хорошо понял, что у супрефекта на уме. А во-вторых, он знал о луке.

Ван Фуинь знал о нем, потому что знать подобные вещи входило в его обязанности. Информация имела большое значение. У отца, наверное, были свои способы узнать то, что мальчик, несомненно, считал своей тайной.

Если бы супрефект обладал более действенной полуулыбкой, которая передает насмешку и превосходство, он бы ею воспользовался. Но жена сказала ему, что когда он пытается изобразить подобное выражение на лице, у него такой вид, будто он страдает расстройством желудка. Он удовольствовался тем, что еще раз слегка покачал головой.

– Он пытается овладеть стрельбой из лука. Я не сомневаюсь, что вы это знаете. – Ему внезапно пришла в голову мысль. – Действительно, я полагаю, что учитель Туань сообщил вам в свое время о своем желании сделать мальчику такой подарок.

Еще одна догадка, подтвержденная выражением лица отца. Огорчение этого дня не исчезло, но из него можно извлечь некоторое маленькое удовольствие. Ну, в самом деле! Если Жэнь Юань считает это путешествие опасным для сына, то каким оно может быть для его начальника? Есть повод возмутиться!

Ван Фуинь решил быть снисходительным.

– Ну, ну, – произнес он. – Это будет для него полезным опытом, а мне действительно нужен четвертый лучник. – Он повернулся к третьему секретарю. – Отправьте посыльного за мальчиком. Еще раз, как его зовут?

– Дайянь, – тихо ответил его отец.

– Найдите Жэнь Дайяня, где бы он ни был. Скажите ему, что он нужен в управе, и чтобы взял с собой тот лук, который подарил ему учитель Туань, – супрефект все-таки позволил себе полуулыбку. – И стрелы, разумеется.

* * *

Его сердце сильно забилось в тот момент, когда посыльный из управы нашел его, он как раз возвращался через поля из бамбуковой рощи.

Это не был страх перед путешествием. В пятнадцать лет не боятся такой редкой возможности: выехать из города в качестве лучника охраны уважаемого супрефекта, выполняя приказ императора. Как можно этого бояться?

Нет, его одолел мальчишеский страх, что родители не одобрят того, чем он занимался, что их рассердит то, что он держал это в тайне – упражнения с луком, стрельбу по целям, изготовление стрел, утренние тренировки с бамбуковыми мечами.

Оказалось, они все время знали об этом.

По-видимому, учитель Туань заранее поговорил с ними насчет подарка. Он сказал родителям, что это средство направить независимость и энергию Дайяня в нужное русло, средство сохранить его душевное равновесие, поддержать в нем уверенность. И что все это может оказаться важным, когда он продолжит подготовку к экзаменам и, может быть, поедет в Ханьцзинь, ко двору.

Мать рассказала ему об этом дома, когда он поспешно вернулся вместе с посыльным, который остался ждать снаружи. Она говорила так быстро, что Дайянь едва успевал все это осознать. Оба его родителя знали о его утренних занятиях в лесу? Да, необходимо уехать и остаться одному, чтобы подумать об этом. Такая информация могла изменить мир, твое ощущение этого мира.

И, по-видимому, супрефект тоже об этом знал. И позвал Дайяня – назвав по имени! – чтобы охранять его во время поездки в одну из деревень. Чтобы расследовать убийство!

Неужели Царица-мать Запада все-таки обратила свой взор в его сторону? Неужели он достоин такой удачи?

Его мать действовала быстро и умело, как всегда. Она скрывала свои чувства за быстрыми движениями. Собрала ему сумку с едой, холодным чаем и сменой одежды (собственно говоря, отцовской, они теперь носили один размер), чтобы он не опозорил их перед незнакомыми людьми и супрефектом. Выражение ее лица не изменилось – в присутствии посыльного, – когда Дайянь вернулся и принес свой лук и колчан из укромного места в сарае. Он взял сумку из ее рук. Дважды поклонился. Сказал до свидания.

– Не урони честь своей семьи, – сказала она, как говорила всегда.

Он колебался, глядя на нее. Тогда она протянула руку и сделала то, что всегда делала, когда он был маленьким: дернула его за волосы, не так сильно, чтобы сделать больно или потревожить шпильки в его волосах, но прикоснулась к нему. Он вышел. Оглянулся назад и посмотрел на нее в дверном проеме, уходя прочь вместе с посыльным.

Его отец, когда они пришли к управе, выглядел испуганным.

Дайянь не совсем понимал, почему он испуган, они не так уж далеко ехали, всего лишь в деревню Гуань. Они почти наверняка будут там до захода солнца. Но отец Дайяня был человеком, который мог выглядеть довольным или озабоченным в тех случаях, когда люди вокруг выказывали признаки совсем другого настроения. Это было для мальчика загадкой, всегда.

Супрефект был недоволен. Он даже явно сердился. Ван Фуинь был толстеньким ленивым человеком (все знали об этом), возможно, он был недоволен тем, что ему приходится пускаться в эту поездку самому, вместо того, чтобы отправить начальника полиции или судью и в комфорте ждать их доклада.

Но это не могло быть причиной того, что его отец выглядел таким расстроенным и старался это скрыть. Жэнь Юань плохо умел скрывать свои чувства и мысли. Его мягкость также не всегда была достоинством, как уже давно решил его младший сын.

Однако он любил его за это качество.

Ранний вечер, ветер стал чуть холоднее. Они ехали ему навстречу, на восток от Шэнду, во внешний мир. Река скрылась из виду справа от них, хотя они чувствовали ее присутствие за лесом по иному пению одних птиц и по полету других. С крутых склонов к северу от дороги постоянно доносились вопли гиббонов.

В этом лесу водились соловьи. Брат Дайяня приезжал сюда охотиться на них. Двор в Ханьцзине требовал соловьев для огромного сада, который создавал император. Чиновники платили за них большие деньги. Это было безумие, конечно. Как может птица в клетке выдержать долгую дорогу из Сэчэня? Их придется спустить вниз по реке, по ущельям, потом с императорскими курьерами на север. Если эти курьеры будут скакать быстро… Сама идея о клетке с птицами, подскакивающей у седла, была одновременно грустной и смешной. Дайянь любил соловьев. Некоторые жалуются, что они не дают спать по ночам, но он ничего не имел против них.

Вдалеке, когда рассеялся туман и день стал ясным, замаячили Двенадцать Пиков. Их было всего одиннадцать, конечно. Дайянь уже давно потерял счет объяснениям, почему это так. Эти пики считались священными и в учении Мастера Чо, и в учении Священного Пути. Дайянь еще никогда не бывал так близко от них. Он никогда не уезжал так далеко от Шэнду, и разве не грустно думать, что пятнадцатилетний подросток никогда не бывал дальше, чем в нескольких часах езды от своего поселка? Он никогда так далеко не ездил верхом. Это само по себе было приключением.

Они ехали быстрее, чем он ожидал. Супрефект явно ненавидел свою лошадь. Вероятно, он ненавидел всех лошадей, и хотя он выбрал кобылу со спокойным шагом и широкой спиной, его недовольство явно росло с тех пор, как они выехали из города. Человек, предпочитающий городские улицы деревенским дорогам, есть такая поговорка.

Ван Фуинь постоянно оглядывался, смотрел налево, направо и назад. Он вздрагивал от криков гиббонов, когда они кричали особенно громко, хотя их крики раздавались почти непрерывно и к ним уже следовало привыкнуть. Это были печальные, как будто потусторонние вопли. Дайянь был вынужден это признать. Но гиббоны могли предупредить о появлении тигра – этим они приносили пользу. И еще они служили источником мяса во время голода, но их было трудно добыть.

Супрефект настаивал на остановках, которые позволяли ему сойти с лошади и размяться. Затем, стоя на дороге, он, кажется, сознавал, что они одни в дикой местности, – он и всего четыре стражника, – а крестьянин из деревни Гуань тащился где-то позади них на своем ослике. Вань Фуинь приказывал одному из стражников помочь ему снова сесть на лошадь (он не отличался ловкостью), и они опять пускались в путь.

Он ясно демонстрировал свои чувства: ему не нравилось находиться здесь, слушать вопли диких зверей, и ему не хотелось оставаться здесь дольше, чем необходимо. Они двигались быстро. Не стоило ждать чего-то особенно хорошего в деревне семьи Гуань, но там все-таки должно быть лучше, чем на пустынной осенней дороге между скалой и лесом, где скоро начнет темнеть.

Фермер намного отстал от них. Неважно. Они сами знают, где находится деревня, и не станет же супрефект ждать крестьянина на ослике. Им предстояло разбираться с покойником, и кто знает, что их ждет на дороге между тем местом, где они сейчас, и трупом.

Затем, после поворота дороги, когда солнце оказалось у них за спиной, они увидели то, что ждало – или тех, кто ждал – их на дороге. Стоял на дороге, если быть точным.

Четыре человека вышли из леса справа от дороги. Никто не видел, как они выходили, они просто внезапно оказались на дороге перед всадниками. И преградили ее.

Трое держали обнаженные мечи, как увидел Дайянь. У одного была дубина толщиной с кулак. Они были одеты в грубые штаны на веревке и туники, один был босой. Двое были людьми огромного роста. Все они на вид могли постоять за себя в бою – или в любой стычке. Они не произнесли ни слова.

И не было никаких сомнений, кто они такие.

Его сердце билось ровно, что любопытно. Дайянь чувствовал странное спокойствие. Над его головой кричали гиббоны. Казалось, их голоса стали громче, словно от возбуждения. Может быть, так и было. Птицы молчали.

Супрефект вскрикнул от гнева и страха, поднял вверх руку, чтобы остановить свой отряд. Они остановились примерно в двадцати шагах от разбойников, преградивших им путь. Это были разбойники, несомненно, разбойники. И отчаянные, если напали на отряд из пяти человек, да еще конных. Подумав об этом, Дайянь обернулся.

Еще трое на дороге позади них. На таком же расстоянии. Эти все вооружены мечами.

«Мы могли бы попытаться прорваться», – подумал он. Эти люди пешие. Они могли бы поскакать галопом прямо на разбойников впереди, и возможно…

Из этого ничего не выйдет. Потому что одним из всадников был супрефект Ван Фуинь. Он именно тот человек, за которым пришли бандиты: за супрефекта можно было взять большой выкуп. Дайянь и другие телохранители не имели никакой ценности.

Это означало, что их не стоит оставлять в живых.

Насколько он смог потом восстановить в памяти следующие мгновения, думая о том дне, именно после этой мысли, он начал действовать. Это не были обдуманные, намеренные действия; он не мог сказать, что в случившемся был какой-то план или расчет. По правде говоря, это немного пугало.

Он не мог бы утверждать, что схватил лук, вложил стрелу и убил первого человека впереди них раньше, чем осознал, что делает. Его первая смерть, первый человек, которого он отправил в ночь через высокий портал. Первый призрак.

Взлетела вторая стрела, второй человек умер раньше, чем кто-либо успел среагировать на первую. В этот момент один из разбойников закричал. Третья стрела Дайяна уже летела, тоже вперед. (Быстрота важна для лучников – он вспомнил, как думал об этом в лесу утром, целую жизнь тому назад.)

Впереди них остался стоять один человек после того, как эта стрела попала в цель. Позже Дайянь сформулировал правила (и учил других), как надо действовать при сражении с разделенными силами противников, будь их горстка или армия, но в то утро он все сделал правильно чисто инстинктивно.

Раздался еще один крик – позади них. Но он убил четвертого человека впереди прежде, чем развернул своего коня коленями, вытаскивая следующую стрелу, и убил ближайшего к ним из тех, кто готовился напасть сзади. «Уложи первым ближайшего врага», – будет учить он позднее.

Этот человек умер примерно в десяти шагах от них, какое-то мгновение он все еще держал в руке меч, затем упал на дорогу. В его грудь вонзилась стрела. У них не было почти никаких доспехов, у этих разбойников. Дайянь не помнил, заметил ли он это тогда, но, наверное, заметил. Иначе он целился бы им в лицо.

Двое других бандитов заколебались, видя, что внезапно попали в беду. Колебание – не лучший способ действовать. Дайянь убил шестого в тот момент, как он замедлил бег и начал поворачивать к лесу. Выстрел оказался не очень точным; стрела попала разбойнику в бедро. Он упал с воплями, высокими, странно пронзительными.

Последний уже бежал обратно в лес. Он умер на опушке.

Все это продолжалось несколько секунд. Туманные пятна и мелькание, и все время кричали гиббоны. Поразительно, как время могло так замедлиться, что он смог видеть (и запомнить) отдельные жесты, выражения лиц и все-таки действовать так невероятно быстро.

Дайянь предполагал, что он все это время дышал – дыхание играет большую роль при стрельбе из лука, – но не мог бы утверждать этого. Он также совсем не помнил, как двигались и что делали супрефект и другие стражники после первого яростного, испуганного крика Ван Фуиня. Он поразил стрелами семь человек, сам. Но сказать так было бы слишком просто. Люди раньше жили, а потом умерли. Он их убил. «Можно разделить свою собственную жизнь подобными действиями», – подумал Жэнь Дайянь.

Ты никогда никого не убивал. Потом ты убил.

Хорошо известно, что неизбежно возникают легенды о молодых годах жизни людей прославившихся и знаменитых. Эти истории могут обрасти фантастическими, сильно преувеличенными подробностями: это свойственно легендам. Сто человек убил в одиночку. Ночью пробрался один во вражеский город через стены высотой в три человеческих роста. Бессмертная поэма, написанная сверхъестественно одаренным ребенком чернилами и кистью отца. Соблазнил принцессу из императорской семьи во дворе дворца у фонтана, а потом она зачахла от любви.

Но история Жэнь Дайяня и его первой встречи с разбойниками на дороге к востоку от Шэнду в осенний день – в тот день, когда он покинул дом и изменил свою жизнь – сохранилась довольно точной.

И причина в том, что супрефект Ван Фуинь, который потом и сам стал заметной фигурой, описал это происшествие в официальном донесении, где доложил также о своем успешном расследовании, аресте и казни убийцы в ближней деревне.

Супрефект Ван довольно подробно описал, как он проводил это расследование. Он проявил изобретательность, и его за это похвалили. Фактически успешно проведенное расследование изменило и его собственную судьбу. Он стал, по его собственным словам, другим человеком после того дня, обрел новые цели и новое направление.

Он пересказал историю о разбойниках и Жэнь Дайяне в своих воспоминаниях на склоне дней, сверяясь с ранними записями (копии которых тщательно сохранил) о тех днях, когда он только начинал свою карьеру в далеком Сэчэне.

В старости он остался таким же обстоятельным и точным, каким был в молодости, и всю жизнь гордился своей сильной прозой (и каллиграфией). Количество разбойников в его воспоминаниях осталось равным семи. Жэнь Дайяню всегда было пятнадцать лет (а не двенадцать, как в некоторых версиях). Ван Фуинь даже написал, что одного из бандитов Дайянь только ранил. Один их других лучников соскочил – театрально – с коня и прикончил седьмого, лежащего на земле, на месте.

Фуинь, уже седой во время написания мемуаров, позволил себе ироничный намек, описывая этот последний «отважный» поступок. К тому времени он уже прославился своим остроумием, ясным изложением событий, своими книгами по вопросам судебных расследований (которые стали учебниками для всех судей в Катае) и тем, что уцелел в хаосе того времени.

Не так много было уцелевших среди тех, кто находился в центре власти или рядом с ним в те дни. Для этого необходимо было умение, такт, искусство выбирать друзей и большая удача.

Удача всегда играла большую роль, так или иначе.

Дайянь сразу же осознал, что его жизнь только что изменилась. Он чувствовал: то, что произошло на той пустынной дороге между лесом и утесами, было предназначено судьбой, а не вопросом выбора. Похоже, выбор сделан за него, а он – всего лишь средство его осуществления.

Он спрыгнул с коня. Подошел и выдернул стрелы из тел убитых. Солнце стояло на западе, заливая светом дорогу и подсвечивая снизу облака. Дул ветер. Он запомнил, что ему было холодно, и он подумал, что это, возможно, реакция на то, что только что случилось.

Ты никогда никого не убивал. А потом убил.

Сначала он взял стрелы из тел тех людей, которые были сзади. Один из них лежал у самых деревьев. Потом пошел и вытащил четыре стрелы из бандитов на дороге впереди, тех, кого они увидели первыми. Особенно не раздумывая, он перевернул тело самого крупного мужчины и снял с его спины два скрещенных меча в кожаных ножнах.

Мечи показались ему очень тяжелыми, ведь он тренировался с бамбуковыми. В начале этого дня. Сегодня утром. Мальчик в роще. Он закинул двойные ножны за спину, сняв для этого колчан, а потом снова надел его и лук, найдя для них место и привыкая к новой тяжести мечей. «Потребуется время, чтобы к ним привыкнуть», – подумал он, стоя на дороге, на ветру. Солнце уже садилось.

Вспоминая об этом, он сознавал, что к тому времени уже понял, что с ним там произошло в те мгновения.

Это было как-то связано с тем, что все оказалось так легко. Без всяких усилий, интуитивно: решение принято, затем одно движение за другим. Он точно знал, кого уложить первым, кого следующим, а кого за ними. Они были живыми, они им угрожали, эти люди. Они мертвы. И как быстро промелькнуло это время. Это казалось странным. Как резко эти несколько секунд прорвали ткань жизни. Вот это – мир лука и мечей – должно стать его стихией, эти мгновения ему доказали, и теперь ему нужно найти место, где он мог бы совершенствовать мастерство. Тебе снятся сны. Мальчишеские сны, а потом…

Птицы снова запели. Гиббоны кричали, не умолкая.

Он помнил, что один раз оглянулся в сторону Шэнду, где жили его родители, а потом оставил позади свою жизнь, вошел в лес, под темные деревья (темнее, чем его бамбуковая роща), именно в том месте, откуда недавно вынырнули разбойники впереди них всего несколько минут назад.