Читать книгу In Color. Вначале - Герберт Грёз - Страница 3

Соня ловила пальцами падающие с яблонь белые лепестки и вспоминала, как она в десятом классе взорвала школьный конкурс талантов.

Заявилась она с какой-то попсой, сама уже не помнила, какой. А в день конкурса вышла вся такая в белой пудре и с темно-сиреневой помадой на губах, в черном с искорками платье в пол. И два ее друга с гитарами официально объявили: «Юкка Неваляйнен и Тарья Турунен. Эльфийская тропа. Песня-сказка». Боже, как метались эти толстые тетки и мегеры из родительского комитета, когда заревели страстным стоном гитары, и Соня кристальным голосом запела эту волшебную сказку. А уж когда дело дошло до «The way to the land where as a hero I stand…» ее схватили выпускники и понесли на руках вокруг всего зала. И загорелся этот зал десятками зажигалок, и грохот аплодисментов заглушил отчаянные вопли старомодных училок, и ди-джей с колена отдал Соне кубок за первое место. Да, было дело… И тогда тоже был май, и пахло сиренью и чем-то свежим и теплым, и звезды в синей ночи сверкали ярко и нежно.

Сейчас, спустя много лет, все было словно то же самое: и ночь, и запах, и легкий ветерок. Странное дело: на душе почему-то был тот же необъяснимый восторг, словно душа расправила крылья и с разбега взлетела над зелеными холмами.

Соня шла и улыбалась непонятно чему.

«Волшебник» молчал. Он периодически делал заметки в своей ленте, касающиеся исключительно его научных интересов. Соня нашла в сети все печатные статьи и монографии Матвеева и не обнаружила в них ничего понятного для себя. Но самым главным выводом для нее стало то, что профессор весьма хорошо зарекомендовал себя в ученых кругах, ему верят и не считают его психом.

Но во все остальное она не верила. Для Сони стало почти очевидным, что этот старый охальник возжелал уложить ее к себе в постель, а ничего для этого лучше не придумал, как окружить себя аурой тайны и мистики.

Впрочем, призналась она сама себе, проходя под душистой акацией, скажи он об этом прямо, может, что и получилось бы. В конце концов, она же живая. И уже год как одинокая. А этот Илларион весьма хорош собой, несмотря на возраст.

Соня зашла в маленький магазинчик за автобусной остановкой и купила себе коктейль в баночке. И минут через пять ей начало казаться, будто кто-то привязал крылья к ее щиколоткам. С неба светила луна, посыпая серебром тонкие облака, с реки дул легкий прохладный ветерок, и отчаянно хотелось лететь.

И именно в этот волшебный момент тихонько пискнул телефон.

Надо же: объявился!

«Срочно беги в „Старую Кошку“. Очень важно. Необходимо встретиться».

Соня была готова на всё. Она даже не бежала, а порхала. Будь что будет.

Профессор выглядел озадаченным и хмурым. На его столе стоял ополовиненный графин его любимого «Мартеля», пустой стаканчик из-под мороженого и объеденная кисть винограда.

– Привет, – пропела Соня.

– Как я рад, что ты пришла, – неожиданно низким голосом произнес Матвеев. – Соня, ты же на филологическом училась?

– Едва ли испанскому и английскому можно научиться на физтехе, – улыбнулась она.

– Черт, вот ведь epic fail, а я на физтехе выучил английский, немецкий, шведский и голландский, – вздохнул профессор. – Видимо потому, что никто мне не сказал, что это невозможно.

Соня молча уставилась на Матвеева, и ее рука сама потянулась к графину.

– Да, наливай, – кивнул Илларион. – Но я к тебе все же обращусь как к профессионалу. Вот, смотри, на что это похоже?

Он положил перед Соней листок, на котором серой ксерокопией дрожали буквы.

– Опять розыгрыш?

– Да ничуть, черт меня побери!

– Тогда что это?

– А вот я тебя и хочу спросить.

Соня поморщилась от терпкого вкуса коньяка, разжевала сыр и замерла над листочком.

«Бокуа ойгат-тка пентагук анафини».

– Чертовски информативное сообщение, – наконец сказала она. – Ладно бы, так еще написано русскими буквами.

– Ты скажи: это язык или шифр?

– Скорее всего, это язык. Есть определенная ритмика, кроме того, это можно пропеть. Некоторые отсылки к латыни наблюдаются, вроде «пента» и «ана», это прямо как из учебника, но все остальное не вяжется. Что-то похожее на французский и немецкий, если их поместить в блендер. Но это на самом деле ни то, ни другое, ни третье. Я бы предположила, что это язык каких-нибудь инопланетян. Или же синтетический, вроде эсперанто. Странно, почему написано кириллицей.

– Плохо дело, – вздохнул Матвеев. – Никто уже не думает, что это шифр. Но если это язык, то нам это послание никогда не разгадать. Ведь даже у Шамполиона была какая-то мифология за спиной, а мы стоим как соляной столп в степи.

– Да что же это, черт возьми, такое?

– Дай выпью и расскажу, – профессор плеснул в бокал коньяку и после минутного молчания продолжил. – Помнишь, я рассказывал тебе о Синей Бархатной Комнате?

– Едва ли забудешь.

– Права, как никогда. Но дело не в этом. Ровно в день нашего разговора в ней работали двое ученых из Финляндии. Наши люди. И один из них снял на камеру момент, как на столе вдруг из ниоткуда появляется записка. Вот эта, да. Это ее копия, снятая с видеопотока камеры. В адекватности этих парней сомневаться ну никак нельзя. Один – доцент кафедры психологии университета Хельсинки, второй – врач, практикующий уже двадцать лет в частной клинике и специализирующийся на душевных расстройствах. Эти скорее в нас найдут кучу отклонений, чем заимеют свои. Текст их позабавил и они отправили его сюда, в свою бывшую метрополию, с весьма язвительными комментариями. Мы не преминули ответить, с одной стороны признав бесконечное уважение ко всем, кто ищет призраков Цветных Огней, а с другой изящно пройдясь по теме Чухони. Короче говоря, вот он, текст. Четыре слова. И мы даже не знаем, написал ли его Темный-и-Сухой или же кто-то из тех, кто так или иначе поддерживает нас.

– Темный… Кто? Знаешь, волшебник, чем больше я тебя слушаю, тем больше убеждаюсь в том, что вся эта ваша масонская ложа – сборище не совсем психически здоровых детей, каким-то образом достигших почтенного возраста.

– Возможно, это и так. Но имя Темный-и-Сухой придумало наше Британское отделение после того, как они проанализировали тысячу двести анкет студентов, живших в кампусе неподалеку от Треугольного Коридора. Странное дело, почти половине из них ночью попадалось под подушкой что-то похожее текстурой на кокос, но при этом совершенно неразличимое в темноте. А теперь внимание, правильный вопрос: что находится между мостом и общежитием?

– Цветной прожектор.

– Вот и нет, клумба для выгула собак. – Матвеев звонко рассмеялся и налил себе и Соне еще коньяку. – Но помимо нее и в самом деле софит для освещения большой исторической сосны. Зеленого цвета. Так что ты угадала. Так вот. Темный-и-Сухой – это кодовое название верховного источника этой адовой силы, что заряжает разноцветные фонари злом. И вот мы и гадаем миром и городом: кто автор? Если это Вселенский Гном и его братия, это одно. Если же это Темный-и-Сухой или его прихвостни, это совсем другое.

– По четырем словам определить коннотацию фразы на абсолютно незнакомом языке невозможно, – вздохнула Соня. – Равно как и установить авторство. Да строго говоря, вообще ничего не получится. Таких записок нужно хотя бы штук двести. И то я бы лично не рискнула.

– Спасибо и на этом, – вздохнул Матвеев. – Так что, ты с нами, Лисичка?

– Да куда я от вас денусь? – улыбнулась Соня и подняла бокал. – Куда едем?

– В Румынию. Заодно сгоняем и посмотрим замок Дракулы.

– Идет, – кивнула девушка. – Давно о таком мечтала.

Майская ночь не всегда нежна. Соня ежилась под одеялом до тех пор, пока не сообразила, что на кухне открыто окно. На исправление ситуации ушло меньше минуты, и сразу стало теплее. Кошка вскочила на подушку и замурлыкала в ухо, нежно касаясь лапкой щеки. Соня начала проваливаться в пропасть между мирами, и уже было заснула, как вдруг вздрогнула и открыла глаза. «Дура я дура! На кой черт я согласилась ехать в эту треклятую Румынию? Что мне там надо? Лично мне? Пусть эти психопаты ищут свои ожившие цветные огоньки, мне-то что с этого? Жила себе спокойно, и дальше буду. Подумаешь, записку им надо расшифровать! Да вставьте ее себе… С вашими этими сухими гномами. Завтра же напишу этому Иллариону, что коньяк он покупает хороший, но по жизни придурок конченый. Всё. Финита ля комедиа. У меня еще в этом месяце три статьи и одно эссе к переводу, а я тут буду по Трансильваниям кататься. Дура».

Странное дело. Потолок будто стал темнее.

Кошка напряглась и уставилась на стену.

Холодное чувство безотчетного ужаса пронизало Соню, заставив сжаться в комочек, маленький и беззащитный.

Она не понимала, что происходит вокруг. Воздух стал липким и горько-соленым, словно какая-то омерзительная слизь. Соня подняла руку, желая прижать ее к глазам, но за ней потянулся шлейф абсолютной черноты. Будто ладонь кто-то окунул в тушь. Это была не просто тьма, нет, что-то метафизически совершенно противоположное яркому свету. Сердце забилось часто и неровно.

И во тьме послышался голос.

Дрожали звуки, звенели металлические согласные, пела тревога. Ни слова не разобрала Соня в этом странном монологе. Но страх играл в каждой частоте, нарастая все сильнее и злее.

И словно молот, разбивающий стекло, прозвенел сигнал входящего сообщения на смартфоне. Еще никогда Соня так не радовалась этому звуку. Все стихло, воздух стал вновь прохладным и чистым, пульс перестал играть отрывки из адских металлических неистовых саг.

«Не бойся. И не сомневайся. Все будет хорошо». Это Матвеев, кто же еще в полночь?

О Боже! За что?

Жила она себе тихо и спокойно. Да, не все ладилось с родителями. С любовью вообще хуже некуда. Кошка, испанский и уютная квартира на четвертом этаже. Но она уже привыкла. Зачем что-то менять? Во имя чего искать какие-то мифы, что-то разгадывать, сталкиваться со странностями? Что принесет лично ей эта охота за чем-то таким, у чего даже названия взяты из чьего-то больного сна?

Кошка тихо мяукнула.

И вдруг Соня заплакала. Кому она врёт? Что она видела в жизни хорошего, кроме солнечных берегов ее любимой Испании раз-два в год? А в остальное время – серость, скукота, холодные стены тоскливых домов. Вечно одна. Никому не нужная. Заброшенная, как старый деревенский дом.

Она взяла в руки телефон. На стекло упали две маленькие капли. Там, в этой плоской черной коробочке, таился новый мир, новая жизнь. И как хотелось ей шагнуть в него, и так было страшно сделать это! Соня то снимала блокировку, то снова гасила экран в черное. Сны, образы… Было все это уже, было! Можно ли войти в дверь, не зная, что за ней, но чувствуя необъяснимую притягательность?