Читать книгу Послушная незнакомка. Триллер - Глеб Карпинский - Страница 3

Сержант Егоров много повидал на своем пути. Видел он и отрубленные пальцы, и размозженные черепа, и сектантские выжженные на груди звезды. И если в самом начале пути, так сказать, по молодости он чуть ли не до дрожи во всем теле смаковал каждую деталь в преступлении, въедливо, словно клещ какой-то, разбираясь в истинных причинах и следствиях, то сейчас все это уже давно поднадоело ему. Он словно зачерствел на службе, как стодневная корка хлеба, и незаметно для себя стал циником, часто позволяя себе неуместные шуточки в «нормальном» обществе. Отчего это «нормальное» общество в лице проституток и мелких воришек вжималось в холодные прутья решетки, справедливо опасаясь, что он давно поехал с катушек. Для него же, как для истинного патриота своего Отечества, картина мира к его двадцати восьми годам выстроилась определенная. Во всем виновата Америка и, конечно, красивые бабы. И все притягивалось за уши к этой теории и гладко ложилось в нее, точно кости домино в жестяную коробку, не вызывая никаких вопросов у закрывающего на все глаза начальства.

На сержанта Егорова, конечно, жаловались, и жаловались обычно замордовавшие и лоснящиеся от переизбытка материальных ценностей адвокаты, но с ними у него разговор был короткий, точнее он вообще не говорил с ними, считая, что все эти либеральные замашки, завуалированный семитизм и заигрывания власти с демократией ведут к разрушению самой российской государственности.

«Власть должна быть жесткой и бескомпромиссной», – бил по столу сержант Егоров у себя в кабинете обычно под вечер, махнув лишнего.

Подпрыгивающие и валящиеся друг на друга бесчисленные папки с висячими делами подтверждали правоту его слов. Сержант хмурился, заваленный ими, и хитро усмехался старенькому портрету Дзержинского, чудом сохранившемуся с «тех славных времен» даже после единственного капитального ремонта в 2011 году. Время, когда милицию переименовали в полицию.

«Америку со всеми Макдональсами и Голливудом нужно давно сравнять к ядреной матери! – продолжал он убежденно и верно, точно на партийном собрании. – Нечего нашего человека совращать всякими там чизбургами, неграми и гомосятиной… А бабам нашим, всем красивым бабам, страшные пусть дают, кому «хочут», надо запретить при людях жопой вилять, ну, как в Иране, и баста! – и снова раздавался беспощадный ко всем врагам Отечества удар по столу, который слышно было даже в отдаленных решетчатых коридорах, где томились задержанные. – Все преступления на этом кончатся. Вот тогда и вспомните сержанта Егорова, Вашу мать, да поздно будет! – Тут он ронял слезу, голос его дрожал. Сержант Егоров почему-то был убежден, что он плохо кончит на службе и на пенсию не рассчитывал.

– Вот ты, конечно, будешь смеяться, Феликс, но у них там в Иране тишь и гладь еще с семьдесят девятого года… Только террористов и наркоманов казнят, ну тут естественный отбор, так сказать, определенная погрешность в расчетах. Плюс опять козни нашей любимой Америшки, которая этих всех нехристей воспитывает…».

«Железный» Феликс под сантиметровым слоем пыли тоже, казалось, ухмыльнулся.

– Америка и бабы…. И баста! – вывел вслух решительную мысль Егоров и двинул со всего размаха так, что если бы не бетонный пол, ножки стола загнулись бы, как гвозди в масло под самую шляпку.

Где-то в глубине коридора завыла в истерике задержанная им накануне женщина, требуя адвоката, но ее жалобные завывания совсем не тронули душу сержанта. Служба в полиции давно для него стало рутиной. Государство за эту рутину платило ему неплохое жалование, а также давало соцпакет, куда входила и медстраховка. По ней сержант Егоров раз в год обязан был проходить специалистов, включая психиатра. И каждый раз после полагающихся для порядка колебаний консилиума он получал заветную справку «годен» и снова приступал к службе. Но этот криминальный случай поверг в шок даже бывалого сотрудника.

Немного пошатываясь, выдувая перед собой облако дыма, он вышел из кабинета и пошел по коридору. Все задержанные давно спали или делали вид, что спят, кроме «этой одной протестующей», как он ее сразу охарактеризовал.

– Успокойтесь, барышня! Успокойтесь… Не полнолуние чай… – сдвинул он брови, подойдя к решетке. – Подождите до утра немножко, а там у меня дежурство кончится, придет Фигеев. Вот он Вас и выпустит. Он у нас добрый, а я злой. Поняли?

Вполне приличная и хорошо одетая женщина с заплаканными глазами, тушь текла по ее щекам, как у переигрывающего сцену Пьеро на детском спектакле, вдруг вцепилась в прутья и гневно закричала:

– Ты не имеешь никакого права меня здесь задерживать!

– Имею, не имею, это, барышня, не ко мне вопросы! Начальство требует отчетов, наделяя определенными меня правами и обязанностями. Я могу задерживать любого на двадцать четыре часа, показавшегося мне подозрительным и даже пристрелить при задержании. А кто виноват? Америка виновата! Насмотрелась Ваша либерасня Голливуда со всеми его стрелялками и полицейским произволом. Вот результат. Пожинайте, что поселяли.

– Ну, я то тут причем? В чем меня обвиняют? – и женщина сама огляделась удивленно, поправив парусинную юбку. – Если ты принял меня за проститутку, так это твоя больная фантазия. Какая же я подозрительная?

– Ну, Вы мне сразу показались подозрительной. Согласитесь, в общественном месте поздно вечером в короткой юбочке да еще с острыми ножницами из кустов выбегаете да сразу на меня целоваться. А, между прочим, я хоть и охочий до женского пола, но не до такой же степени, приличия кое-какие имею.

– Я немедленно требую адвоката!

– Ага, сейчас в час ночи их толстые ж.. сюда приползут… Барышня, не будьте наивны.

– Я протестую! Тут вонь ужасная! И кровать с клопами!

– Бессмысленно все это, барышня, Вы ж не Золушкой на бал приехали? Уж дождитесь лучше Фигеева. Он у нас бывший танцор. С ним и польку сбацаете, если будет желание. Слава богу, возможности камеры позволяют, а я только кости могу переламывать.

И полицейский взял в замок свои пальцы и неприятно ими хрустнул.

– Умоляю тебя, Егоров, один звонок мужу… – не сдавалась задержанная и изобразила из себя пай-девочку.

Она даже улыбнулась сквозь слезы и с надеждой шмыгнула носом. Егоров тяжело вздохнул и развел руками, отгоняя от себя человечность. «Ничего поделать не могу. Мол, знаю все ваши фокусы».

– Кто виноват, барышня, что телефоны теряете? Конечно, сержант Егоров виноват. Кто же еще? Свой дать не могу, извините, служебный. Вот когда перезвонят, тогда и соединю. Но только боюсь, это будет при Фигееве. У него зарядка есть. Ведь телефончик-то мой тю-тю, кажись, и двух часов не протянет.

– Блин, у меня ребенок – школьник некормленый дома. А ему к ЕГЭ готовиться надо. Ты это понимаешь?

– Я, барышня, понимаю только, что задержал Вас поздно вечером, когда все послушные детишки должны баю-бай. И Вам рекомендую тоже баю-бай. Как говорят, утро вечера мудренее. Вот утром придет Фигеев, и поговорите с ним на счет организации питания всем нуждающимся.

Женщина стиснула от досады зубы и опять завыла, пытаясь разжалобить полицейского. Сержант лишь ухмыльнулся.

– Ну, хотя бы стакан горячего чая дай, – смирилась вдруг женщина, обнимая себя за голые плечи.

– Не положено!

– Я замерзла. У вас тут не топят.

Егоров спокойно затянулся сигаретой, что-то соображая.

– Да, не топят, и никогда не топили. Так сказать, на лицо старые привычки 1937 года. Но это не ко мне обращаться нужно, а к акционерам Газпрома, которые опоясали трубами всю Землю, от Порт-Артура аж до Лиссабона, забывая при этом о простом русском народе, томящемся где-то в районе Лубянки. Могу угостить разве что сигареткой, барышня, так сказать, из чисто гуманных соображений. Конвенцию образца 1931 года об обращении с военнопленными пока никто не отменял.

– Ну, ты и сволочь, Егоров.

– Знаю.

– Ладно, давай сигаретку!

Он протянул через прутья решетки заплаканной женщине «Петр Первый» с большими предупреждающими буквами «Курение убивает!», и та выцарапала нервными пальцами одну из сигарет. В полумраке вспыхнула зажигалка Егорова, и послышалось его довольное:

– То-то…

Теперь он мог спокойно идти в свой кабинет и наслаждаться полными ностальгии философскими диспутами наедине с початой бутылкой водки и «железным» Феликсом. Не прощаясь, сержант развернулся, показав женщине свою равнодушную широкую спину.

– Бычок притушите потом, барышня, каблучком.

Но задержанная остановила его вдруг.

– Егоров, а Егоров?! У тебя жена есть? Знаю, что нет.