Читать книгу Второй кубанский поход и освобождение Северного Кавказа. Том 6 - С. В. Волков, Группа авторов - Страница 10

Майским вечером за околицей степной станицы Мечетинской у ветряка стоит невысокий генерал с седыми бровями. Позади него расположены строем марковцы, Партизанский полк и кубанские сотни пластунов. Все внимательно смотрят на север, откуда уже издалека виднеются и выходят штыки пехоты и флюгера пик кавалерии. Играет музыка, и впереди колышется бело-голубое андреевское знамя. Старик с седыми бровями – генерал Алексеев – снимает фуражку и кланяется знамени.

«Я думал, – говорит он, – что мы остались одни, но оказывается, что и за тысячу верст отсюда, в далекой Румынии, русские сердца бились любовью к родине…»

* * *

Короткий, но сильный ливень совершенно испортил дорогу, и я с трудом добрался до станицы Мечетинской. В штабе армии я получил приказание выдвинуться на центральную улицу – генерал Алексеев желает посмотреть броневик. Из небольшой казачьей хаты, в сопровождении генералов Деникина и Романовского, вышел верховный руководитель Добровольческой армии. Он приветливо поздоровался со мной, подошел к броневику и постучал пальцем по броне.

– Ну, Антон Иванович, – обратился он к генералу Деникину, – теперь вы можете гордиться, и у вас технические войска завелись. Какая у вас команда? – обратился генерал Алексеев ко мне.

– Офицерская, ваше высокопревосходительство, только шофер солдат.

– Да, латыш. Я уже слышал о нем от полковника Дроздовского. А вы откуда, капитан?

– Из Смоленска, ваше высокопревосходительство.

– О, мы, значит, земляки. Давно ли вы из дому?

– Полтора года.

– Я тоже оттуда уехал, прежнего там теперь ничего не осталось… Поезжайте с Богом. Надеюсь, что ваш броневик покроет себя славой и вы доведете его до Смоленска, как довели до Дона.

Верховный удалился. Броневик «Верный» запыхтел и, разбрасывая грязь, пополз в Егорлыкскую.

* * *

10 июня 1918 года солнце только начинает всходить, когда 3-я дивизия Добровольческой армии подходит к станице Торговой. Из небольшого хутора на левом берегу Егорлыка поднимается стрельба. Полковник Дроздовский бросает в атаку часть пехоты и наш броневик «Верный». Короткая схватка, и красные поспешно отходят на правый берег, на хутор Кузнецов, сжигая за собой мост. По берегу Егорлыка залегают цепи 2-го Офицерского стрелкового полка. До хутора Кузнецова всего двести шагов; там мелькают белые голландки матросов, они в домах поставили пулеметы и не дают стрелкам поднять головы.

Подполковник Протасович128 вкатил орудие в сарай, проломал стену и бьет прямой наводкой по пулеметам. Большевики, сосредоточив огонь по орудию, переранили его прислугу. Стрелки лежат и несут потери. Вдоль цепи, во весь рост, в сопровождении полковника Дроздовского идет генерал Деникин. Пули поднимают пыль возле его ног, но он не обращает на них внимания. Обращаясь к стрелкам, он говорит:

– А ну, посмотрим, каковы молодые в бою. Нечего зря лежать, пора брать Торговую.

Капитан Туркул с крутого берега бросается в реку. Как один, спешит за ним вся рота. Не все хорошо справляются с глубиною реки… Короткий пулеметный огонь, стремительная атака – и хутор взят. Преследуя красных, стрелки подходят к железной дороге. Далеко вправо видна пыль – там движется какая-то колонна. Полковник Дроздовский мне говорит:

– Поезжайте и узнайте – чьи войска? Должны быть корниловцы. Возможно, это вторая бригада…

За бугром я встречаю цепь, которая при виде моего броневика залегает. Я вылезаю на крышу «Верного» и начинаю махать белым платком. Из цепи поднимаются несколько человек и подходят ко мне. Корниловцы! В пыли приближается вся колонна.

– А мы уже хотели открыть по броневику огонь, – смеется командир Корниловского полка полковник Кутепов. – Передайте полковнику Дроздовскому, что я разворачиваю свой полк правее его.

Солнце палит невыносимо. Моя команда сняла рубахи и полуголая сидит в тени забора. На брошенном хуторе достали хлеб, молоко, каймак…

На автомобиле подъезжает генерал Деникин. Командую «смирно» и подхожу к нему с рапортом.

– Ишь, как вы разоделись, – говорит он, указывая на мою полуголую команду.

– Ваше превосходительство, молока не хотите?

– Угощаете?

– Так точно.

Генерал Деникин выходит из автомобиля и тут же у забора пьет молоко из одной чашки с шофером.

– Ну что, с корниловцами не удалось подраться? – спрашивает меня Главнокомандующий.

– Да я только ездил в разведку…

– Знаю я эти разведки – пострелять хотелось, – смеется генерал Деникин.

* * *

23 июня 1918 года. Разбитая под Торговой красная армия Веревкина (около 15 тысяч) занимала район Песчанокопская – Белая Глина, преграждая добровольцам дорогу на Тихорецкий железнодорожный узел. В районе Сосыка—Каял находилась армия Сорокина (40 тысяч), которая решила перейти в наступление на север и этим отрезать Добровольческую армию от Новочеркасска. Кроме того, значительные силы красных (Думенко) группировались в верховьях Маныча, а против Великокняжеской была собрана сильная Царицынская группа. Всего красных было около 80 тысяч, в то время как добровольцы насчитывали не более 9 тысяч человек.

Узнав, что Сорокин наступает, генерал Деникин решил сам перейти в наступление. В ночь на 19 июня Добровольческая армия выступила на юг тремя колоннами. Правая – 2-я пехотная дивизия генерала Боровского (без Корниловского полка) с бронеавтомобилем «Корниловец», имея задачей занять село Богородицкое и наступать на Белую Глину. Средняя – 3-я пехотная дивизия полковника Дроздовского и бронепоезд с задачей разбить красных в районе Песчанокопская—Развильное и наступать на Белую Глину. Левая колонна генерала Эрдели – 1-я пехотная дивизия полковника Кутепова (без Марковского полка), 1-я конная дивизия и броневик «Верный». Задача – разбить красных в районе Сандата—Ивановка, отбросить на восток и сосредоточиться в Ново-Павловке для содействия в захвате Белой Глины.

Приданный 1-й пехотной дивизии 3-й Кубанский полк лихой атакой захватил село Ивановку, взяв пленных и пулеметы. Мы на броневике «Верный» поддержали эту атаку. На следующий день, преследуя большевиков в направлении на село Красная Поляна, наш броневик, за которым следовало человек десять казаков на хороших лошадях, выдвинулся далеко вперед. Вдруг мы заметили, как на галопе уходит одно орудие красных и с ним зарядный ящик. Увидав наш броневик, орудие снялось с передка и открыло огонь по «Верному». Мы остановились, развернулись и стали отходить. К нам подскакали казаки, и мы снова стали преследовать орудие. Опять орудие снялось с передка и открыло по нам огонь – мы стали отходить. Так повторялось несколько раз. Верст через десять мы увидели, что красные упряжки окончательно выбились из сил. Большевики бросили орудие и зарядный ящик и скрылись в кукурузе.

Войска генерала Эрдели, отбросив группу красных к востоку, 22 июня около 11 часов утра прибыли в Ново-Павловку. Жители ее нас приняли очень хорошо, и хозяин квартиры, где остановилась команда броневика, сейчас же затопил баню, предложив нам ею воспользоваться. Вымылись мы на славу и только легли спать, как явился казак и доложил, что генерал Эрдели требует меня к себе.

– Вы очень нуждаетесь в отдыхе? – спросил меня генерал.

– Если необходимо вести броневик, я готов.

– Прокатитесь тогда на Ново-Покровскую и если встретите красных, то разгоните их.

Проехав по дороге верст 15, я никого не встретил и уже возвращался обратно, когда увидел на полевой дороге, ведущей в Белую Глину, разъезд черкесов, затеявших перестрелку с конницей красных. Черкесы подскочили к броневику и стали просить помочь им. Хотя это и не вызывалось срочной необходимостью, я все же свернул на Белую Глину и огнем прогнал конницу красных за их пехоту. По «Верному» стала стрелять артиллерия, и я отошел назад. Уже стемнело, когда я возвратился в Ново-Павловку.

Здесь генерал Эрдели сказал мне, что я перехожу в подчинение начальнику 1-й пехотной дивизии полковнику Кутепову, который сейчас выступает к Белой Глине, а конница идет на Ново-Покровскую с целью отрезать группу большевиков от Тихорецкой.

На рассвете 23 июня 1-й Кубанский стрелковый полк, одна батарея и мой бронеавтомобиль «Верный» сосредоточились в лощине в трех верстах южнее Белой Глины. Цепь кубанских стрелков вышла на бугор и залегла в высокой пшенице. Красные сразу зашевелились и из окопов южнее села открыли огонь. Открыла огонь их батарея. К «Верному», стоявшему укрыто в лощине, прискакал офицер – полковник Кутепов просит выдвинуть броневик вперед. На бугре, указывая мне на наши цепи, поднимавшиеся на холм, откуда летели пули, полковник Кутепов мне сказал: «С Богом, поезжайте, но только не увлекайтесь… Дальше полуверсты не удаляйтесь от цепи…»

«Верный» пролетел лощину, обогнул наших стрелков и остановился около большевистских окопов. Застучали пулеметы. Через минуту все побежали. Позади поднимались наши цепи, стреляя на ходу по отступавшим. Я вылез на крышу броневика и осмотрелся. Красные бежали к Ново-Покровской, и преследовать их не было смысла – все равно их перехватит конница генерала Эрдели.

Впереди же, в одной версте, виднелась освещенная восходящим солнцем Белая Глина. Она невольно манила меня к себе, как мне казалось в этот утренний час, своим мирным видом и тишиной.

«Не увлекайтесь и не удаляйтесь», – вспомнил я совет полковника Кутепова, но, наклонившись внутрь броневика, я дотронулся до плеча шофера, произнеся: «Вперед!»

Широкая, заросшая травой улица станицы переходила в площадь; от церкви к земской больнице перебегали отдельные красноармейцы; они удивленно смотрели на броневик и не стреляли, не стрелял и я. За площадью начинались дома городского типа, и из их окон там и сям выглядывали испуганные лица.

Броневик остановился. Вокруг тишина… Внезапно на широкой улице, уходящей в сторону, откуда должен был наступать полковник Дроздовский, появился автомобиль. Он мчался с большой скоростью прямо на мой броневик.

– Легковой автомобиль! – крикнул мне поручик Бочковский и стал наводить свой пулемет.

– Подождите… Не открывайте огонь, – остановил я его. – Еще неизвестно, чей автомобиль, с той стороны должны подойти наши…

Но в это время легковая машина поравнялась с нами. В ней сидели четыре человека в кожаных куртках. Стало ясно – большевики.

– Огонь! – закричал я пулеметчикам.

Большевики обернулись и с недоумением смотрели на меня. Еще мгновение – и автомобиль исчез бы за поворотом. Заработал пулемет. Пули подняли пыль вокруг автомобиля. Большевики пригнулись… Уйдут, уйдут – стучало в голове… Но автомобиль вдруг потерял управление, налетел на телеграфный столб, сломал его как спичку, врезался в забор, проломал его и влетел в сад…

– Ну, наверное, все убиты, – радостно сказал мой шофер Генрих, открывая настежь свое окно.

Я схватил карабин, спрыгнул с броневика и бросился в сад. Автомобиль с разбитым радиатором стоял упершись в дерево. На сиденье лежало свернутое красное знамя. В кустах смородины кто-то тихо стонал. Я раздвинул кусты. На траве лежал человек в кожаной куртке, у него была перебита нога.

– Кто ты?

– О, не убивайте меня, – взмолился раненый. – Я ни при чем! Я только шофер…

– Кого ты вез?

– Товарища Жлобу…

Товарищ Жлоба, ну, черт с ним! Я повернулся и вышел из сада. Эта фамилия мне ничего не говорила. О, если бы я знал, кто такой товарищ Жлоба и какую роль он будет играть впоследствии, я перевернул бы весь сад и нашел бы его.

У крыльца дома билась в истерике девушка – она испугалась пулеметной стрельбы. Я пробовал ее успокоить, но она смотрела на меня испуганными глазами и продолжала громко рыдать. От станции железной дороги бежали красноармейцы, неслись тачанки с пулеметами и походные кухни. Все это устремилось на Ново-Покровскую.

«Верный» помчался за ними. На узкой улице броневик врезался в гущу людей и повозок, и сразу же застучали его четыре пулемета. Все смешалось. Валились убитые и раненые, а обезумевшие живые бросались во дворы, прыгали через заборы и прятались в садах.

Через несколько минут улица была очищена. Стонали лишь раненые. Валялись брошенные повозки и пулеметы. На одной тачанке продолжал сидеть рослый парень, видимо ничего не соображавший от испуга.

– Иди сюда! – крикнул я ему, – да тащи свой «кольт».

Парень покорно принес пулемет и робко спросил, что я ему еще прикажу. По временам из-за домов выскакивали красноармейцы, но сейчас же прятались при виде броневика. Мои пулеметчики выпускали короткие очереди и замолкали.

За насыпью железной дороги лежала цепь, которая открыла по «Верному» редкий огонь. Мы ответили и пошли к станции. Из-за построек выскочили конные и сейчас же скрылись, но я успел заметить синие погоны. Свои!.. Партизаны!..

Я вышел из машины и пошел на станцию. Навстречу мне шли три офицера.

– А мы приняли вас за большевиков, – сказали они смеясь. – Видим, со стороны большевиков броневик катит…

– А флаг?

– Да разве его разберешь… Впрочем, вы тоже по нас пальнули!

«Верный» с трудом перебрался через мостик и выскочил на площадь в юго-западном углу Белой Глины. На площади стояла и пыхтела такая же железная коробка, как «Верный», немного только пониже. Из бойниц выглядывали пулеметы. Красный броневик!

– Зарядить бронебойными! Вперед!

У меня вспыхнула мысль – сблизиться с красным броневиком вплотную и, пользуясь преимуществом в высоте, прыгнуть в него; если же это не удастся, то просто бросить в красную коробку ручную гранату.

К нашему удивлению, команда красного автомобиля не приняла боя. Видя приближение «Верного», большевики выпустили очередь, выскочили из машины, перепрыгнули через плетень и скрылись в кукурузе.

«Черный Ворон» – прочли мы гордую надпись под красной звездой. Машина была в исправности, мотор еще работал, в пулеметах были продернуты ленты.

Пулеметчик Кобенин забрал «добычу» – сахар и ботинки, поручик Бочковский – запасные пулеметные части, а шофер Генрих – ключи и цепи, каждый по своей специальности… Зачеркнув мелом «Черный ворон», я надписал – «Партизан».

Вдруг из переулка неожиданно вылетел башенный бронеавтомобиль и полным ходом устремился на нас. Мы бросились к «Верному», но наша тревога была напрасна – это был «Корниловец», работавший со 2-й дивизией. Из машины вышел в замасленной и порванной гимнастерке капитан Гунько129. Вольноопределяющийся Кобенин торжественно преподнес ему ботинки…

Оставив «Корниловца» на площади, я вернулся к земской больнице, где нашел полковника Кутепова.

– Я вам приказывал не увлекаться, – набросился он на меня, – а вас только и видали! Полтора часа пропадали! Я беспокоился о вас, – добавил он уже мягче и, показывая на валявшиеся трупы красноармейцев, спросил: – Это работа «Верного»?

– Так точно. Куда прикажете сдать?

– А, и пулемет есть! Отдайте стрелкам. А за лихую работу спасибо всей команде…

Солнце поднималось все выше. На северо-восточной окраине трещали пулеметы и над нашими головами рвались шрапнели. Там наступала наша родная 3-я дивизия, и большевики, не знавшие, что Белая Глина уже занята, оказывали упорное сопротивление.

– Поезжайте на северо-восточную окраину и поддержите 2-й Офицерский полк, – приказал мне полковник Кутепов. – Только опять не увлекайтесь особенно…

У мельницы я встретил 3-й эскадрон 2-го конного полка под командой штабс-ротмистра Цыкалова.

– Как дела? – спросил он меня.

– Прекрасно. Вторая и первая дивизии давно вошли в село…

– Ну а наши понесли большие потери. Хорошо бы атаковать красных с тыла…

– Так за чем же дело стало? Валяйте за «Верным».

Наш броневик помчался по улице; сзади, наклонивши пики с черно-белыми флюгерами, галопом скакал эскадрон. Но скоро лошади вымотались и отстали; лишь штабс-ротмистр Цыкалов да еще два всадника продолжали скакать за нами. Впереди через улицу перебегало много красноармейцев, стараясь скрыться в садах. Не останавливаясь, я обстрелял их из пулемета и полным ходом свернул в улицу направо. Здесь я неожиданно врезался в густую массу большевиков, которые, свернувшись в колонну, спокойно отходили к центру села.

Растерявшийся шофер без моей команды остановил машину… Остановились и пораженные видом броневика большевики. Несколько мгновений продолжалось это взаимное изумление, а затем разом заговорили мои четыре пулемета. Услыша стрельбу и расстреливаемые в упор красноармейцы валились на землю, убитые и вместе с ними живые, не стараясь бежать. Затем, перепуганные, они надевали на штыки свои фуражки в знак того, что сдаются. Я приказал им сложить в одно место винтовки и построиться. В это время прискакал штабс-ротмистр Цыкалов с двумя всадниками и занялся пленными.

На окраине села у мельницы «Верный» снова встретил около батальона большевиков, прижал их к забору и заставил положить оружие и сдаться.

В это же время по улице вдоль ручья понеслись пулеметные тачанки, кухни и разные повозки. Я на «Верном» обогнал их и передними повозками загромоздил дорогу. Обогнув квартал, мы снова устремились к мельнице, где захватили пять пулеметов.

Когда, выйдя из броневика, я смотрел, как большевики бежали и скрывались в огородах, какой-то красноармеец в белой рубашке остановился шагах в ста от меня, поднял винтовку и выстрелил. Я в свою очередь схватил карабин и приложился. Мы стояли друг против друга и выпускали пулю за пулей. Команда броневика с любопытством следила за исходом дуэли, не вмешиваясь в нее. На третьем выстреле я сбил большевика; он взмахнул руками и остался лежать белым пятном на зеленой траве. Мы связали захваченные пулеметы веревкой и зацепили сзади броневика, но способ этот оказался не из удачных, так как колеса пулеметов вскоре поломались. Пришлось их передать 3-му эскадрону, который уже собрался в полном порядке.

К мельнице подходили последние цепи большевиков. Вдали виднелись цепи 2-го Офицерского полка. Увидя броневик, красные залегли в пшенице. Я вылез на крышу «Верного» и, размахивая карабином, обратился к ним с речью. Эту речь я пересыпал ругательствами и угрозами перебить всех до одного, если они не сдадутся. Трудно было объяснить психологию большевиков – почему никто из них не выстрелил в меня, очевидно, их тронула моя речь, так как один за другим они выходили на дорогу и складывали оружие. Лишь один с наглым лицом в красной рубашке не бросил винтовки. Я соскочил с броневика и карабином ударил его по голове…

В это самое время от железнодорожной будки подошел наш бронепоезд и открыл огонь гранатами и по красным, и по «Верному»… Цепь 2-го Офицерского полка, продвинувшись незаметно в высокой пшенице, тоже открыла огонь.

Я выкинул белый флаг и помчался к ним навстречу. Стрельба прекратилась, и офицеры подбежали к «Верному».

– А мы по вас бронебойными пустили, – смеялись они. – Смотрим, как будто наш «Верный», но почему же он в тылу у большевиков?..

Среди цепей верхом на белой лошади ехал полковник Дроздовский.

– А, «Верный», – сказал он с грустной улыбкой. – Жаль, что вас не было с нами.

Полковник Дроздовский, нагнувшись с лошади, пожал мне руку.

– Вы знаете, что полковник Жебрак убит? – спросил он меня.

– Жебрак? – невольно воскликнул я. – Не может быть!..

– Да… Печальный бой для нашей дивизии, полковник Жебрак и восемьдесят офицеров убито, до трехсот раненых… А как ваши дела?..

– Сейчас вместе с третьим эскадроном на окраине села захватил много пулеметов и свыше двух тысяч пленных…

В это время к «Верному» подлетел мотоциклист.

– Вас требует к себе главнокомандующий, – сказал он мне.

Возле будки у переезда стоял автомобиль с георгиевским флажком и несколько кубанских казаков со значками Главнокомандующего. Генерал Деникин поздоровался с командой броневика и, улыбаясь, сказал мне:

– Как вам не стыдно заставлять вашего главнокомандующего прятаться в канаве?

Видя на моем лице искреннее мое недоумение, он, смеясь, объяснил, что, видя броневик, выскочивший в тылу красных из Белой Глины и направляющийся к железной дороге, все его приняли за большевистский и принуждены были укрыться в канаве.

– Спасибо вам за лихую работу, – поблагодарил мою команду генерал Деникин. – А теперь – еще задача: часть красных прорвалась правее железной дороги; они отходят к станице Незамаевской. Я послал их преследовать Польский эскадрон и свой конвой – все, что было у меня под рукой. Поезжайте и поддержите их…

Медленно пополз по вспаханному полю «Верный». Выбравшись потом на полевую дорогу, он покатил быстрее. Вскоре встретился конвой главнокомандующего, ехавший назад; по его словам – красные были уже далеко. Однако, пройдя еще верст пять, я увидел густую цепь большевиков, отходивших на Незамаевскую. Позади них двигалась редкая цепь Польского эскадрона.

Я понесся в атаку, сбил и смешал правый фланг большевиков. Однако они учли, что броневик может свободно ходить по дорогам, и, повернув в поле, стали уходить по пахоте. «Верный» свернул было за ними, но вскоре увяз в черноземе и остановился. Красные открыли жестокий огонь. Польский эскадрон, выскочивший на линию броневика, сразу же потерял двадцать человек, то есть около половины своего состава. В свою очередь я открыл огонь из трех пулеметов и заставил красных вновь спешно отходить. Подобрав несколько тяжелораненых, я погрузил их в машину. Выбравшись наконец на дорогу, я повел «Верный» в Белую Глину, провожаемый гранатами красной артиллерии. Польский эскадрон тоже последовал за мною.

На площади у деревянной церкви хоронили командира 2-го Офицерского полка полковника Жебрака и его офицеров. Печально звучали трубы оркестра, и им вторили погребальные перезвоны колоколов. Держа винтовку на караул, мрачно стояли поредевшие ряды 2-го Офицерского стрелкового полка. Еще сегодня, когда они проходили мимо окопов, они видели там своих убитых товарищей, изуродованных и исколотых штыками, видели и своего любимого командира, храбрейшего и благороднейшего полковника Жебрака, умученного красными.

И в то время, когда печально слышался погребальный перезвон колоколов на другом конце площади, близ паровой мельницы, у каменной стены гремели залпы… Прежде чем вмешался штаб главнокомандующего, полковник Дроздовский, решив отомстить за смерть своих зверски умученных офицеров, успел, охваченный чувством негодования, расстрелять несколько партий взятых в плен красноармейцев… Остальных пленных накормили, свели в роты, назначили им офицеров и влили в Солдатский полк, сформированный из пленных, взятых в Песчанокопской. Позже этот полк был переименован в Самурский.

Этот район, вдоль железной дороги, с его большими и богатыми селами, был наиболее распропагандирован и считался одним из очагов коммунизма. Испуганные крестьяне Белой Глины нашили на фуражки белые повязки и говорили: «Мы – белые!»

В своих «Очерках русской смуты» генерал Деникин пишет: «Нужно было время, нужна была большая внутренняя работа и психологический сдвиг, чтобы побороть звериное начало, овладевшее всеми: и красными, и белыми, и мирными русскими людьми. В первом походе мы вовсе не брали пленных; во втором брали тысячами; позже мы станем брать их десятками тысяч. Это явление будет результатом не только изменения масштаба, но и эволюцией духа».

* * *

В Гражданскую войну, когда обе стороны носили приблизительно одну и ту же форму, говорили на одном языке, происходили иногда забавные, а порою трагические случаи, когда своих принимали за противника, а противника за своих. Особенно часто эти случаи происходили с бронеавтомобилями, часто действовавшими самостоятельно и в отрыве от своих частей.

Во время Второго Кубанского похода, заняв Белую Глину, Добровольческая армия, прежде чем продолжать наступление на Тихорецкую, должна была ликвидировать Южную группу красных, численностью в 6500 человек при 8 орудиях, занимавших район: село Медвежье – станицы Успенская и Ильинская. Для этого была назначена 2-я дивизия генерала Боровского, которой был придан мой броневик «Верный».

Утром 28 июня Корниловский полк под проливным дождем атаковал хутор Богомолов в полутора верстах от села Медвежье, разбил красных и захватил много пленных. Около 11 часов выглянуло солнце и корниловцы перешли в наступление на село Медвежье.

Броневик «Верный» с надетыми на колеса цепями с трудом двигался по вязкой черноземной, размытой дождем дороге. Пройдя цепи красных, он попал под обстрел большевистской батареи, стоявшей впереди села. Обстрелянная дальним пулеметным огнем батарея вскоре подала передки и скрылась в селе. Громадное уездное село Медвежье после дождя превратилось в болото.

Выехав с большим трудом из-за ужасной грязи на площадь и пытаясь перейти через огромную лужу, броневик в ней окончательно завяз. Кругом проходили отдельные красноармейцы. Приходилось терпеливо ждать подхода корниловских цепей. Вдруг на площадь вышла отходящая рота красных – человек 150.

– Эй, товарищ, – закричал кто-то из отступавших, – что ждете? Кадеты к селу подходят! Смывайтесь скорее!

Я сидел на крыше броневика в кожаной куртке, правда, без погон, но в фуражке с кокардой. На крыше броневика развевался большой трехцветный флаг, на стенках были нарисованы трехцветные круги.

– Смывайтесь, – сказал я с досадой в голосе. – Что вы, не видите, что машина завязла в грязи?

– А мы поможем вытащить. Есть канат?

– Вот за это спасибо!

Я выкинул из броневика канат. Красные зацепили его за передние крюки машины и дружно вытащили ее на дорогу. Я еще раз поблагодарил большевиков.

– А теперь, товарищи, бросайте ружья и сдавайтесь.

– Да ты что? Да почему?

– Да потому, что мы самые кадеты и есть.

Красные никак не хотели верить. Тогда я сбросил кожаную куртку и показал им свои золотые погоны. Это, а еще больше пулеметная очередь над их головами убедили красных, что я не говорю неправду. Они положили оружие. Вскоре подошла корниловская цепь.

* * *

Генерал Боровский ночью продолжал движение, и на рассвете 29 июня авангард 3-й дивизии – улагаевский пластунский батальон и броневик «Верный» – уже по высохшей дороге подошел к станице Успенской.

Большевики окопались на буграх в версте от станицы. Пластуны развернулись и залегли. Броневик остался стоять на дороге. Невидимая за горой красная батарея стала назойливо обстреливать нас шрапнелью. Разрывы ложились близко, а в открытой степи укрыться было негде.

– Долго ли мы будем изображать собою неподвижную мишень? – сказал я командиру пластунского батальона. – Давайте пойдем в атаку.

– Приказано ждать подхода Партизанского полка, а впрочем, если вы пойдете вперед, то и я – за вами.

Броневик был встречен сильным ружейным огнем, но дорога была свободна и не перекопана; едва броневик «Верный» поравнялся с окопами, часть красных подняла руки и закричала:

– Мы – мобилизованные кубанцы…

– Идите навстречу вашим станичникам, – ответил я, указывая им на быстро приближающиеся цепи пластунов.

Влево, в полутора верстах от станицы, на выгоне стояли два орудия – красная батарея. «Верный» повернул на нее. Батарея переменила шрапнель на гранату, и снаряды стали ложиться все ближе и ближе. Атаковать батарею в лоб было бессмысленно, и я уже думал повернуть в станицу, чтобы обойти батарею с другой стороны.

Однако снаряды красных начали вдруг делать все больший и больший перелет. Очевидно, большевики от волнения забыли уменьшить прицел. «Верный» пошел прямо на батарею. Когда он был шагах в трехстах, красные артиллеристы подали передки. Было жаль, но пришлось открыть огонь по передним уносам. Запряжки тотчас остановились, а номера и ездовые бросились бежать.

Мы – я и со мною два пулеметчика – выскочили из броневика, повернули орудие на 180 градусов и быстро заложили снаряд. Я стал за наводчика и дернул за шнур. Граната разорвалась в версте от орудия. Я посмотрел на прицел – 27. Предположение оказалось верным: у большевиков не хватило пороху – вместо того чтобы поставить прицел 10 и спокойно подпустить броневик на 400—500 шагов и наверняка его подбить, они открыли беглый огонь больше чем за версту.

Я переменил прицел и открыл огонь по убегающим большевикам шрапнелью. Но в это самое время над нами разорвалась батарейная очередь, за ней вторая и третья. Как потом оказалось, стреляла корниловская батарея, и надо отдать справедливость, стреляла очень умело. Пришлось спешно прятаться кому под зарядный ящик, кому под машину. Шофер схватил трехцветный флаг и стал им махать с крыши броневика. Стрельба прекратилась.

Через несколько минут на легковом автомобиле, невзирая на отходящие цепи красных, примчался генерал Боровский. Он поблагодарил за взятые пушки, упрекнул за подбитых артиллерийских лошадей и сказал:

– Раз в тылу красных стоит и стреляет батарея, значит, это батарея противника и ее нужно привести к молчанию. Вам обижаться не приходится…

Я и не обижался.

* * *

Рассвет 1 июля. На степном кургане стоит начальник 2-й пехотной дивизии генерал Боровский и указывает мне на юг, где в утреннем тумане смутно вырисовываются высокие тополя.

– Видите там – станица Терновская?

– Вижу, ваше превосходительство.

– Займите ее.

Через час мой броневик, разогнав два эскадрона красных, проходит станицу и несется к станции Порошинская. Самодельный бронепоезд красных, который стоит на этой станции, старается повернуть свои пушки против «Верного» и не может. Он пыхтит и начинает отходить к Тихорецкой. Броневик и бронепоезд, постепенно сближаясь, мчатся рядом на юг, осыпая друг друга пулеметным огнем.

В это время к станции Порошинская с севера подходит другой, новейшей конструкции, бронепоезд большевиков, вооруженный трехбашенной установкой 120-мм пушек Канэ. Внезапное его появление отрезывает «Верному» путь к отступлению. Бронеавтомобиль поворачивается и полным ходом мчится назад навстречу бронепоезду, стараясь пробиться. Башни бронепоезда поворачиваются, и три пушки открывают частый огонь по «Верному». По мере сближения пушки поворачиваются и, когда бронеавтомобиль встречается с бронепоездом, становятся перпендикулярно ему.

Окутанный дымом разрывов, мчится «Верный», и кажется – не миновать ему гибели… Чувствую это я, чувствует это и команда машины. Нам кажется, что длинные стволы морских пушек тянутся почти до броневика, выстрелы сотрясают броню. Но еще несколько мгновений – и «Верному» удается проскочить.

Чем объяснить эту удачу? Броневик шел навстречу бронепоезду со скоростью около 50 километров в час, то есть приблизительно 15 метров в секунду. Орудия стреляли по «Верному» прямой наводкой. Если считать, что нужна была одна секунда, чтобы дернуть за шнур и снаряд долетел до «Верного», то за это время он будет уже в 15 метрах впереди. А на эту дистанцию – меньше полкилометра – одно деление угломера, будет полметра. Значит, нужно было скомандовать – левее 0,30. Но красные артиллеристы этого не сделали, так как их снаряды ложились приблизительно на 15 метров позади «Верного». Другими словами, они не взяли поправку на ход цели.

* * *

У крайней хаты станицы стоит в автомобиле генерал Деникин с генералом Романовским и следит внимательно в бинокль за неравной борьбой «Верного» с бронепоездом. Главнокомандующий неодобрительно качает головой.

«Верный» подходит к станице и останавливается около штабного автомобиля.

– Когда это кончится? – гневно набрасывается на меня генерал Деникин.

– Что кончится, ваше превосходительство?

– Когда вы перестанете сумасшествовать? Вчера вы атаковали в лоб батарею, сегодня лезете на бронепоезд. У меня слишком мало броневиков в армии, чтобы ими так рисковать. Для нас будет большой потерей, если такая прекрасная машина, как «Верный», окажется разбитой.

– Не особенно прекрасная, ваше превосходительство. Броня пробивается, и в окна залетают пули…

– Да я не про автомобиль говорю, а про команду. Таких людей вы больше не найдете, берегите их. Спасибо вам за вашу работу, за вашу лихость! – обращается Главнокомандующий к команде броневика. – Я слежу за вами и горжусь вашим «Верным».

Генерал Деникин подает мне руку и уже без прежней строгости в голосе говорит:

– Так послушайте моего совета – берегите себя и вашу команду!

* * *

Прорвав фронт красных, 1-я пехотная дивизия атакует с северо-востока железнодорожную станцию и хутор Тихорецкий. Большевики скопили значительные силы и оказывают упорное сопротивление. Их пулеметный огонь – ужасен. Два раза кидаются броневики «Верный» и «Корниловец» на окопы красных и два раза отходят, неся потери. Я ранен в лицо, ранены и мои пулеметчики. Команда «Корниловца» тоже переранена. Слева от леса бросается в атаку первый эскадрон 2-го конного полка и почти целиком гибнет.

Наступают сумерки. Полковник Кутепов поднимает в атаку кубанских стрелков.

– Прорвитесь на хутор Тихорецкий, – говорит он мне.

«Верный» проносится сквозь цепи большевиков и подходит к хутору. Оттуда летят пули. Посреди улицы лежит цепь, и пулеметы броневика осыпают ее. Я соскакиваю, чтобы подобрать оставленный пулемет. Возле пулемета лежат три фигуры…

У меня подымаются дыбом волосы. Боже мой! Черно-красные погоны! Я кричу:

– «Верный»! Свои! Свои! Корниловцы!

Оказывается, Тихорецкая уже больше часу была занята 2-й дивизией… В то время как 1-я дивизия вела упорный бой, 2-я дивизия с тыла заняла хутор и станцию Тихорецкая. Мы об этом не знали, и вот причина – почему я столкнулся с корниловцами.

Вечером я вхожу в зал 1-го класса станции Тихорецкая. За столом сидят генералы Деникин, Романовский и полковник Дроздовский. Мне не хочется попадаться на глаза Главнокомандующему, и я быстро поворачиваюсь назад.

– Капитан Нилов! – кричит мне генерал Деникин. – Нечего прятаться, идите сюда!

Я подхожу и отдаю честь.

– Вы подрались с корниловцами?

– Так точно, ваше превосходительство!

– Я же только что сегодня предупреждал вас не безумствовать. Вам только бы мчаться сломя голову и драться, а с кем – вам безразлично… У корниловцев есть потери?

– Раз мои пулеметчики стреляли – потери должны быть…

Генерал Деникин, сердито смотря на меня, спрашивает:

– Сколько человек?

– Трое, ваше превосходительство…

– А почему у вас лицо в кpoви? Вы ранены?

– Немного оцарапало…

– Есть еще раненые на броневике?

– Так точно – трое, кроме меня.

– Ступайте, немедленно перевяжитесь. Нечего бравировать. Ну не сумасшедший ли? – говорит мне вслед генерал Деникин, но в голосе его слышится удовлетворение.

Ныне мне невольно приходят на память те слова французского историка Сореля, которые генерал Деникин приводит в своих воспоминаниях. Эти слова как бы воспроизводят боевой облик Добровольческой армии того времени. Наша стратегия вполне согласовалась с качеством молодой армии, более способной на увлечение, чем на требующие терпения и выдержки медленные движения, могущей заниматься только победами, побеждающей только при нападении и одерживающей верх только в силу порыва.