Читать книгу Сборник рассказов - Гурам Сванидзе - Страница 16

То, что взгляд у Симона был особенный, – факт. Иногда он смотрел очень пристально. Говорят, что Симон остановил взглядом проходящий мимо трамвай, когда прогуливался с родителями по улице. Вагон резко с лязгом затормозил, из-под колёс посыпались искры, хлопнули двери, и из своей кабинки высунулся взбешённый ватман. «Чего уставился, придурок!» – крикнул тот мальчику.

По-моему, он был зевакой по сути своей и проявлениям. Со мной согласился бы сторож плавательного бассейна, только-только открытого в нашем районе. Сторож бдил у входа в бассейн, занятый ловлей многочисленных и проворных безбилетников, когда в поле его зрения попал подросток. Этот мальчик битый час стоял неподвижно у входа.

– Ты, видать, приличный малый. Заходи, я пропускаю тебя, – обратился к нему сторож. Парнишка отказался:

– Спасибо, отсюда тоже хорошо видно!

Это был Симон.

C того места был виден участок воды, в которой плескалась ребятня.

Догадку, что Симон наделён даром созерцания, сделал учитель по истории. Он придерживался широких взглядов и считался знатоком восточной экзотики. У Симона была привычка – во время уроков глядеть во двор школы. В этот момент с уголков его рта текли слюни, лицо было свободным от всякого выражения. Педагоги были уверены – ученик отвлекается, невнимателен. Возникли подозрения о слабоумии.

– Не исключено, что ребёнок уже познал нирвану, гомеостатическое единение объекта и субъекта созерцания. Не надо его дёргать. В японских садах есть специальные места для созерцания, – говорил историк коллегам.

Всё это он вычитал из книги «Японский сад», за которую заплатил 20 лари (половину месячной зарплаты). Он нараспев выговаривал названия знаменитых парков: «Рёандзи», «Сайходзи».

– Пусть эти сады и созерцает, а не наш загаженный двор! – возразил ему не столь эрудированный учитель химии.

Попытка историка привить Симону ещё и способности к медитации закончилась плачевно. Ученик заснул, когда по заданию учителя медитировал, сосредоточившись на причинах поражения Афин в войне со Спартой.

Знаток восточной экзотики продержался в нашей школе недолго. Причина – нервная болезнь. Такую версию официально распространяли среди детей, чтоб те не подумали, что педагог сошёл с ума.

Симон был моим одноклассником. Не могу вспомнить, как он учился. Обычно, когда его вызывали к доске, в классе падала дисциплина, начинались разговоры, шум, мальчишки задирали девчонок. Учителя носились по классу, наводили порядок, а когда вспоминали о Симоне, оказывалось, что тот уже кончил пересказывать урок. Со сверстниками Симон не водился, не разделял их шумных игрищ.

Мы как-то подружились.

Тогда по всей стране в моде был КВН. Его игры в нашей школе проводились на сцене актового зала. Народу собиралось много. Мой класс тоже подготовил свою программу. Её гвоздём должна была стать дурнушка Мэги. Она корчила рожи, нелепо кривлялась. Мне казалось, что роль добровольного шута ей не удавалась – не хватало вкуса. Но так не считала классная руководительница. Она смеялась её проделкам. Мэги доверили целый номер. Симону режиссёр поручил всего одну фразу. Во время представления команды, изображавшей заблудившихся туристов, он должен был произнести: «Я измазюкался, как поросёнок».

И вот на сцену вышла Мэги. Не в состоянии видеть её ужимки, я вышел за кулисы, забился в тёмный угол, в хлам старых декораций. Мои худшие ожидания оправдались. Пока шёл номер, обычно шумный зал вдруг смолк. Наступила гнетущая тишина, как будто зрителей не было вовсе. Тут неожиданно откуда-то рядом сбоку донеслась фраза:

– Провал артиста – это не то, что под ним разверзается пол, а то, что вдруг проваливается куда-то зритель.

В темноте я рассмотрел худенькую фигуру Симона.

Дружба с Симоном имела вялотекущий характер и продлилась до студенческих лет. Разговоры о книжках не получились с самого начала. По поводу чтения Симон с ухмылкой заметил:

– Легко быть умным за чужой счёт.

Такое отношение меня уязвляло, ибо я всегда считался весьма начитанным молодым человеком. Моментами казалось, что мы играем в молчанку. Досаждала его манера останавливаться на улице и принимать отсутствующий вид. Мои попытки вывести его из забытья пресекались жестом – мол, погоди. Я думал, с ним что-то происходит – спазм или болезненный приступ. Придя в себя, Симон отвечал на мои расспросы односложно:

– Ничего интересного.

Во время очередного его приступа я не выдержал и заметил ему с ехидцей:

– Реле в мозгах отключилось?

Симон кивнул в сторону. Прямо на улице устроила перебранку семейная пара.

– Неужели так любопытно?! – спросил я раздражённо.

Или его мания вычислять людей. Симон, не знавший удовольствий (я так считал), моментами сильно приободрялся.

– Сегодня меня познакомили с М., – заявил он мне.

Субъекта с этим именем мы увидели как-то в кафе – убогого мальчишку-старикашку, вокруг которого увивалась восторженная молодёжь.

– Кто это?! – со вспыхнувшим в глазах интересом спросил он меня.

– Наверное, какой-нибудь гениальный идиот, – ответил я ему.

– Сделай так, чтобы мы познакомились! – попросил он меня умоляюще. Воздев глаза к небу, я дал понять ему, что просьбы такого рода невыносимо выслушивать. Он таращился на компанию изо всех сил. Прошло три года, пока Симон не насытил своё любопытство насчёт того типа.

В конце концов между нами произошла размолвка. Причиной её стал… негр. Мы направлялись в университет, где учились на филологическом факультете, и, проходя мимо одного из скверов, увидели негритянского юношу. Он сидел, понурив голову, глубоко опечаленный. Нелегальный мигрант. В Тбилиси их появилось немало, и к ним привыкли. Верный себе, Симон притормозил и начал смотреть.

– Негра не видел? – спросил я его и потащил за рукав.