Читать книгу Кожа в психоанализе - Хорхе Ульник - Страница 15

Усиливающая и деформирующая мощь, с которой сновидение «задействует» тактильные раздражители, является доказательством существования того, что бессознательно ощущается на уровне отношений при столкновении с каждым стимулом сближения или разделения, а на физическом уровне – при каждом контактном стимуле, будь то ласка, першение, щипок, укол, сдавливание, боль, тепло или холод. В примерах, приведенных Мори и цитированных Фрейдом при изучении им научной литературы по сновидениям, можно видеть, что на бессознательном психическом уровне небольшой кожный стимул может уравниваться с полным разделением, или наоборот, считаться гомологичным жестокости, сближению, сдерживанию, интрузивному вторжению и т. д. Цитируемые Фрейдом примеры Мори парадигматичны:

Ему щекотали перышком губы и кончик носа. Во сне он видел страшную форму пыток: на его лицо накладывается маска из смолы и затем снимается вместе с кожей.

Ему слегка пощипывали шею. Во сне он видел, как ему ставят горчичники, и думал о враче, который лечил его в детстве.

К его лицу подносили горячий, утюг. Во сне он видел, как водители проникли в дом и принудили обитателей дома отдать деньги, поджаривая им ноги в мангале с горячими углями (Freud, 1900a, p. 25).

Во сне, простое ощущение першения, пощипывания, тепла на коже, чувство сближения с кем-то, отделение или контакт переводится, переписывается и интерпретируется как отчуждение, жестокость, сближение, объятие, агрессия или отделение кожи. Это может быть объяснено связью между прикосновением и побуждением к жестокости, переживанием контакта как утраты защитного барьера от стимулов, а также переживанием сепарации как утраты общей со значимым другим кожи, охватывающей их обоих.

В своей работе «Инфантильный материал как источник сновидений» (Freud, 1900a, p. 189) Фрейд обращается к собственному сновидению, которое побуждает его связать чешуйки эпидермиса со смертью. В этом сновидении, которое он назвал «сновидением о Судьбе», он надевает пальто на меху, после чего встречает трех женщин. Одна из женщин потирает руки, как будто замешивает тесто для пельменей. Анализ сновидения обнаруживает, что эта женщина представляет собой образ матери Фрейда, которая в детстве пыталась поговорить с ним о смерти. Потиранием рук она показала ему отслаивающиеся черноватые чешуйки эпидермиса, символизирующие то, что все мы созданы из праха, и подтверждающие то, что «ты – прах и в прах вернешься», что «ты всем обязан природе смерти» (Freud, 1900a, p. 205)[2].

Связывая элементы этого сновидения, затрагивая таким образом самые фундаментальные вопросы личности, сексуальности и смерти, Фрейд утверждает, что мы чувствуем близость нам нашего собственного имени так же, как мы чувствуем близость собственной кожи, и тем самым неявно подчеркивает неразрывную связь кожи и идентичности. Во сне кожа представлена руками матери, ее черноватыми чешуйками эпидермиса, а также пальто.

Слова матери пробудили во Фрейде сыновний комплекс, поскольку она говорила о рождении человека и о его смерти. На Фрейда повлияли события, связанные с шутками вокруг его имени, которые сработали как дневные остатки. Его сыновние привязанности обсуждались и высмеивались, так что этот вопрос в тот момент был актуален для него.

Несмотря на желание матери на живом примере объяснить сыну теорию происхождения, Фрейд в детстве был явно не готов усвоить это объяснение. Вместо этого образ чешуек эпидермиса сработал как «преждевременный образ» (по Назьо), т. е. как образ, который производит на ребенка впечатление, выходящее за пределы его рецептивных способностей усваивать и осмыслять то, что он видит. Такого рода переживания действуют как «потусторонний зов», побуждая человека отвечать, несмотря на то, что для ответа у него нет абсолютно никаких средств. Когда нам не хватает слов или воображения, чтобы ответить на такого рода «зов», может появиться органическое поражение, как это происходит, например, когда мы получаем неожиданное и несправедливое уведомление о сокращении, когда нас призывают соответствовать роли, с которой мы не в состоянии справиться, или когда мы сталкиваемся с огромным потоком новостей, которых мы не ждали.

В этом сновидении чешуйки эпидермиса (о которых говорит сам Фрейд) образуют связь с психическими представлениями. Они превращаются в символ кастрации и смерти (Freud, 1900a), поскольку всякий объект, отделяющийся от тела, снова и снова обнаруживает факт нашей уязвимости и, следовательно, нашу смертность и одновременную принадлежность к роду.

Хотя это сновидение вполне могло быть названо «сновидением о пельменях» (мать Фрейда лепила пельмени), Фрейд ассоциировал это слово с фамилией университетского профессора Knoedl («пельмень»), которому он был обязан своими познаниями в гистологии кожи, – сам Фрейд называет свой сон «сновидением о Судьбе», поскольку это название больше соответствует сверхъестественному эффекту, произведенному сном. Представители судьбы парки (мойры) – это три мифические сестры, они прядут и пропускают через свои руки жизни смертных. Они держат в своих руках, соответственно, рождение, брак и смерть, и они отмеряют жизнь каждого человеческого существа нитью, которую выпрядает первая сестра, навивает вторая и отрезает, когда придет время, третья сестра. Эти три божества зовутся Клото, Лахесис и Атропа. Дочери ночи, они дают во владение смертным добро и зло и наказывают людей и богов за проступки. Гесиод утверждает в «Теогонии» (Bozal, 2002), что гнев богинь ужасен, когда они обрушивают его на всех грешников, прежде чем исполнить свое жестокое наказание. Три женщины часто появляются в сновидениях, например, в сновидении об инъекции Ирме.

Ввиду сомнения в идентичности и интересу к появлению человека на свет, вероятно, объяснения матери и демонстрация ею рук с черноватыми чешуйками эпидермиса могли вызвать у Фрейда не только тревогу, но и переживание того, что его жизнь в руках матери, предстающей подобно Клото на картине Гойи, держащей в руках маленького человечка, связанного по рукам ею самой. Судьбу, ожидающую этого человека, хранит Атропа, судьба неотвратима, поскольку «ты обязан Природе смертью». Вполне возможно, что если бы Фрейд не создал этот сон, он бы страдал тогда от поражения в каком-нибудь органе.

Это критически важный вопрос в дерматологической клинической практике, так как ответ на него может объяснить тревогу, столь обычную почти для всех людей, связанную с потерей чешуек эпидермиса. Эта тревога может быть связана не столько с «заимствованным» значением некоего уравнивания потерянной кожи с фекалиями или с любым другим догенитальным объектом, сколько с более верным значением, согласно которому качество отслаивания и падения, статус сброшенной кожи как «утраченного объекта» плюс подразумеваемая биологическая реальность (последний слой кожи образован мертвыми клетками) придают чешуйкам значение объекта влечения с тем же символическим и эрогенным уровнем фекалий, груди или мочи.

Вот вопрос, который наполнял тревогой пациентку, страдающую псориазом: она дошла до отчаяния, когда заметила, что колония муравьев обосновалась в ее ванной комнате, муравьи питались чешуйками эпидермиса, она обмерла. Ей представилось, будто она смотрит на то, как насекомые пожирают ее тело, – чешуйки эпидермиса воспринимались ею как своего рода «останки».

Другой пациент испытал приступ тревоги и плача, когда зашел в кабинет (где он три раза в неделю посещал сеансы фототерапии) и увидел чешуйки эпидермиса на полу, – свидетельство того, что до него здесь был другой пациент. Медсестра, которая обычно присматривала за ним, в тот день отсутствовала, поэтому тревога его и жалоба на неряшливость замещавшей медсестры сначала интерпретировались как реакция на отвержение – его расстроило отсутствие медсестры-матери, которая всегда присматривала за ним. Пациент упорно отрицал влияние на него этого факта, приписывая мучительное травматическое воздействие самим чешуйкам эпидермиса. К всеобщему удивлению, на следующую сессию он пришел с сильнейшим конъюнктивитом, появление которого он связывал с созерцанием чешуек эпидермиса. Когда же, наконец, было признано, что, по-видимому, в чешуйках эпидермиса, действительно было что-то волнующее его, он вспомнил, что его мать, которая страдала от псориаза, не позволяла себе принять помощь; она отказалась от консультаций и лечения и по всему дому все время оставляла после себя чешуйки эпидермиса, свидетельствовавшие о ее присутствии и болезни. Созерцание чешуек стало резким свидетельством присутствия больного тела матери, которая не позволяла себя лечить (этот пример упоминается также в главе 11).