Читать книгу Инкские войны. Incas - Игорь Олен - Страница 10

Под осень, в месяце Жатвы, двое в пустыне серого цвета, убранной кочками, наблюдали холмы, предшествовавшие вулкану.

– Вплоть до Поры Созревания тут дожди, – твердил один, местный сотник в выцветшей шапке. – Наш солончак тогда под водой, как озеро, и он больше, чем Тити-Кака. Ну, а как сдует бог ветра тучи – влага уходит, вновь только кочки. Нынче дней сорок полная сушь стоит, Рока-кáнут. Высокогорье!

Слушая, мастер счёта, посланный на строительство тракта в Чили, резко вздохнул. Кольнуло в носу и в лёгких. Сух и студён здесь воздух, хоть небо чисто; хочется спать, в ушах шумит. В отдалении толпы делают насыпь, но звук не слышен. Так постоянно здесь на равнине на высоте пяти километров, меченной кочками, соляными озёрами, называемой «пуна». Здесь бродят смерчи; чаще же пуна спит в ласках холода под лоснящимся тусклым слепеньким Солнцем.

– Трудно?

– Непросто. Край тут суровый. Это задворки царства аймарцев. Инки разбили их, царства нет сто лет. Лам же много. Шерсть стрижём, мясо вялим, ламий навоз сдаём…

– Вы давно здесь?

– Как Ясный День, Сын Солнца, в Чили пошёл впервые, нас и пригнали – склады тут строить да сторожить, чтоб воины запасались перед Такамой35… Сами мы кéчуа. Много померло, пока шли сюда, обживались… Просу тут стыло, и не растёт тут просо. Что тут растёт? Картофель, холод выносит… Также есть мясо нам разрешили. Мы, точно инки, мясом питаемся. А в других странах мясо и тысяцким есть нельзя. Коль помрём – души сытые разлетятся. Так, Рока-кáнут?

– Нет, не поднимутся, – пошутил тот, – с сытости.

– Ну и ладно! – Сотник помедлил. – Выше не надо: пуна – над небом.

Что-то сверкнуло неподалёку. Счётчик и сотник сели на корточки. Люд вдоль насыпи заработал быстрей… Носильщики в голубых одеяньях остановились. Старообразный, мелкий, подвижный нервный мужчина в чёрном наряде, в чёрной же шапке с белыми перьями, с ярко-красною бахромой на лбу, соскочил с паланкина пнуть возводившего подорожную стенку мастера.

– Что за кладка?! Ты черепаха?!

Дланью в браслетах он, самолично черпая глину в длинном корыте и растирая глину по кладке, левою дланью, тоже в браслетах, клал в неё камни. Стенка росла стремглав.

– Рока-кáнут! Исчисли! Если спешить, как мы, сколько сделаем за день?

Счётчик Империи проследил цикл кладки и подытожил: – Тысячу мер, Великий.

– Нам посчитали – тысяча сто мер.

– Нет, не получится. Чернь слабей Сына Солнца.

Тот вытер руки в светлом растворе прямо о мастера и откликнулся: – Льстишь без лести, нравишься этим… – После озлился: – Если к закату стенку не сделаете дотуда – всех вас повесим! – И захромал прочь, бросив: – Ты, Рока-кáнут, следуй за нами. Сотник, ты тоже – быстро вставай, идём… Вы здесь сколько скота поели?

Сотник шёл следом и бормотал: – Сто двадцать… Сто двадцать лам, Сын Солнца! В пуне скота у нас – как воды в Тити-Каке или как гор в твоих Сторонах. Приказывай! Всё умрём – лишь бы ты правил-царствовал. Мы рабы твои…

– Будешь каждые две луны, раб, слать в Чили войску сотню голов. Запомнил? Войско туда идёт.

В отдалении при кострах был лагерь, вяло дымивший в тусклое небо; всюду бродили воины с пиками; а у хижин, где рос картофель, стойкий к морозам, с криком на ламах ездили мальчики в ярких детских рубахах. Бедные сверстники наблюдали.

– Ну? – бросил Светоч. – Спят на уроках? Ленятся? Ты скажи, Рока-кáнут, мы их накажем. Ты их учитель.

– Инка-Владыка Тýпак Йупанки! Старший фехтует; он любит воинские занятия, остальные не любит. Младший – способней; он знает счёт; на память знает легенды андских народов. Знает обряды священнодействий.

Дети направили лам к родителю. Больший – рыжий, зеленоглазый, сильно веснушчатый – неподвижно сидел на ламе с маленькой пикой, точно со скипетром. Меньший, щуплый, чернявый, бил ламу пятками и манил: «Отец!»

– Рока-кáнут учитель нам похвалился, вы сосчитали искры на Солнце! – встретил их смехом инкский властитель.

Больший нахмурился; меньший крикнул:

– Неправда! Я не считал их!

– Плохо, сын, Третий. Что ты умеешь? Можешь ли счесть нам кочки или песчинки в пуне?

Меньший слез с ламы и молча тёр глаз.

– Кто сосчитает клубни у пýрехов? Будет óбщина голодать, а?

Меньший помчался к куче картофеля.

Чем объём измеряли в инкской империи? Единица объёма как называлась? Как сочеталась с бушелем, литром или арробой? Ведомо, что индейцам давали «тупу, дабы возделывать кукурузу; это фанега плюс половина. Этим же словом обозначалась лига дороги, и мера жидкости и иного напитка, также заколки, коими женщины закрепляли одежды, их надевая».

Вымерив кучу, мальчик воскликнул: – Двадцать мер! Двадцать мер здесь!

Простолюдины с помощью чана пересчитали, и оказалось подлинно двадцать мер с небольшим.

– Ох! – вымолвил мальчик. – Будут голодные.

– Будут? – ткнул император сотника кулаком в плечо.

Тот, упав, затвердил трясясь: – Нет, не будем голодные! Будем сытые…

– Хорошо сказал! Мы на год избавляем вас от налогов.

Сотник хрипел: – Заступник!! Отче Лучистый!!

А император спрашивал старшего сына, рыжего и в веснушках, зеленоглазого: – Ты учён чему?

Мальчик искоса глянул и, повернувшись, кинул вдруг пику, коя воткнулась в кучу картофеля, а затем посмотрел победно.

Центр селения украшал царский дом под крышей свежей соломы. Ветер раскачивал на шестах всецветные, в виде радуги, ленты около входа; рядом топталась пара гвардейцев (самоотверженных) в чёрной форме. Тýпак Йупанки в дом прохромал.

В ночь Вáрак, что прибыл с пóкес, вызван был в зальчик с печкой-рефлектором, с золотым грубым троном, где и услышал:

– Сказывай.

Он упал ничком, информируя: – Ты велел, я отправился в Чи́му. Там я сказал, я беглый и надо в Тумпис. Беглый из местных плыл со мной. Он знал страны, что проплывали. За Пакас-мáйу есть страны Сáньа, Кóльке, Мутýпи, – страны долинные, Чи́му раньше служили, нынче же вольные, потому как ведь Чи́му инкская стала. Страны там жаркие, а вот море холодное. А долина Сульáна рядом под Тумписом поклоняется пуме: видят её и просят, чтоб сожрала их. Я, их язык враз выучив, – хмыкнул Вáрак, – вызнал про Тумпис. Эти сульáна вышли на тумписцев воевать. Я – с ними. Шли по пустыне в Тумпис на битву. Тумписцы прытки, остроголовы; женщины – косоглазые. Город Тумпис – у гавани. Нас разбило их войско, что было в перьях, словно туканы… В общем, я в Тумпис с ходу не мог попасть, потому как неострая голова моя выдавала бы, что я пришлый. И я сульáна вновь подбил на войну. Продвинулись до предместий. Все их дворцы – из камня белого цвета… Нас разгромили, пленных убили ихним богам. В том Тумписе правит Хау, он их батаб, курака. Главный царь – Тýмпальа, что на острове Пуна. Я и попал туда как особенный пленник. Жрец нас калечил и надувал в зад, но не меня, а диких. Нас привязали к пальмам до казни. Ночью собачка стала мне икры рвать. Заявилась вдруг девка да и спасла; браслет её… – Вáрак, встав, отдал Светочу золотую дугу со вставленным в ней смарагдом. – После я морем плыл до Каньáри, – это такое ихнее царство тоже восстало и прекратило слать подать Тумпису; а потом – в Айаваку, коя твоя уже, а потом сразу в Куско… Тумпис могуч был, нынче он слабый и разделился. Военачальник был бы умелый с теми сульáна, – Тумпис бы взяли, – кончил речь Вáрак.

– Пей! – Император вручил кувшин даровитому и лихому разведчику, бросив: – Стало быть, Тумпис чучело в перьях?..

– Был я на родине – разузнать дела. Титу Йáвар наместник «верхним» спускает, пустоши раздаёт. Люд мыслит, что он к ним добрый, ты же лишь труд берёшь, губишь в войнах общинников.

– Псы проклятые!! – Главный инка ушёл стремглав.

Пуна – красная от заката. Шествуют, волоча бесконечные и корявые тени, ламы… Бликая, едут чьи-то носилки… Воины в лагере спорят: «Это Великий». – «Нет, не Великий. Мало носильщиков; у Великого восемь их, а порой до шестнадцати».

В паланкине вразвалку нежился инка. Грива волос ниспадала в бархат белой накидки. Светлая кожа, тонкие руки, мягкие губы, томные взоры значили знатность. Ехал наместник инкского Юга (с южным пределом в Чили-Такаме, с северным – в Кóльа). Тысячи тысяч разных племён пас барственный Анта Кéна в качестве отпрыска от отцов-основателей расы инков, то есть «гривастых», «древних» родов то бишь. Но затем пришли варвары, – «косоплёты», «старые» кланы, – правили в Куско в качестве «верхней», преобладающей, главной óбщины, кличась «инками» тоже. «Древних» и «старых» смял Пача Кýтек, родич Хромого, милостью коего он – наместник, ибо негоже брезгать вельможностью, у какой мандат на правление от Великого Солнца, а не в итоге всяческих бунтов и узурпаций, мнил Анта Кéна. Столь дерзок мыслью, в воинский лагерь въехал он чванно и, встретив инков, слез с паланкина. САМ, поманив его, захромал тотчас (свита следом) прямо в лачугу простолюдина.

– Глянь, разлюбезный!

Ламий помёт в печи вяло тлел, дымя в кровлю из обветшалой тёмной соломы; простолюдинка в рвани дрожала подле посуды; рядом возились голые дети. Пýрех на шкуре ветхой постели трясся от страха, видя властителя.

Тот пустился с наместником (свита следом) в хранилище. Сотник с главным старейшиной посветили в сусеки, в них было пусто.

– Глянь, разлюбезный, сколько зерна! Ну, где оно?

Анта Кена молчал, теряясь.

– Враг!! – взвизгнул Светоч. – Дом в Куско строишь, здесь губишь бедных?! – Он взял у свиты пару сандалий, снятых с солдата. – Лам здесь – что волосу в твоей гриве. Значит, и кожи здесь в преизбытке – ты же люд в гниль обул?! Воевать идём, не на пир идём! В Чили обувь разлезется – будем в ней, как в грязи, елозить?! Так ты здесь правишь?! Нам умертвить тебя?!

Анта Кéна бледнел сгибаясь.

– Мы не на танцах! – нёс император. – Нам надо Чили брать!! Дел, забот с Тити-Каку! Или гривастые, твои родичи, в Чили нас заморить хотят?! Мол, они кровью чище?! первые инки?!!

Военачальники обступили их, и наместник почувствовал: знака ждут, чтоб убить его здесь, в хранилище! Подогнулись колени, и благородное тело, пачкаясь, рухнуло.

– Исправляй, враг! Завтра же!.. Всё, идём говорить о прочем.

Инки исчезли.

Сотник и местный главный старейшина помолились.

– Душу не вытряс, и не прибил… Ругался.

– Громко ругался!

– Будь мы под Куско – нас бы казнили.

– Он понимает, наш Благодетель: тут неудобья. Мы невиновны. В наших лачугах крыши гнилые – сам он под толстой. Наш склад пустой давно – а его склад полнёхонек.

– Год не будем трудом платить. Он мне сам сказал, наш Владыка.

– Верно! Он знает, где нужно милостью, а где гневом и карой. Он правосуднейший!

– Он Заступник! Он – Светоч Анд!

Тракт сделали. Рать направилась к югу вместе с гвардейцами в меховых чёрных, в бляхах, мундирах и при щитах с секирами. Синчи-рýка (áпу по чину, или же генерал) рассказывал царским детям, едучи с ними и с императором: «Ох, племянники! Я Такаму сломил мгновенно. Праздны такамцы, как их пустыня. Им бы возиться на огородиках да ловить в море рыбу. Рубятся кучей, как обезьяны, и трусоваты: крикни погромче – вмиг разбегутся». – «Земли Такамы, – вставил Владыка, что ехал сидя меж сыновей, – без пользы, но рядом с Чили; вот и нужны нам». – «Верно, Великий: нища Такама, знойна, пустынна. Чили иная, Чили богатая! Там земля без семян родит, зверь кишмя кишит; реки там золотые. В Чили я, помню, крепко завязнул! – Áпу смеялся, смуглый, весёлый и моложавый. – Люд там свирепый – арауканы. Я так прозвал их36, сами же называются „че“… Че разные! Кто на север от Мáульи от реки – пикунче, а кто в верховьях реки – пуэльче. Я их побил, все наши. Но вот за Мáульи есть мапуче, не покоряются, не желают принять власть инков. Я им, про нас сказав да про Солнце, начал сражаться. Войско угробил, в Куско приплёлся битый-разбитый. Ваш отец мудрый: тракт провёл в Чили и поселил там кéчуа, а на Мáульи крепость соорудил. Мы рать ведём, также темник Мамáни рать ведёт. Смерть врагам! Будут знать и правление, и порядок!»

«В древности был бардак в стране, что зовётся Перу. Тупые были настолько, что в это трудно нынче поверить; все были дикие, кровожадные звери, тати, садисты и людоеды, что матерей своих и своих дочерей притом брали в жёны и допускали прочее скотство».

– Арауканы, дядя, плохие? – спрашивал меньший мальчик из двух, чернявый.

– Очень! – встрял император. – Мы их научим нашим порядкам, станут хорошими… Рока-кáнут, измерь-ка: горы неблизко?

Счётчик, шагавший близ паланкина, глянул в даль пуны. – Пять мер до гор, Великий.

– Хмуришься, счётчик?

– Думаю. Кто живёт так, кто этак. Надо ли изменять порядок?

– Мыслим, не надо. Всё в воле Солнца.

– Верно, Владыка. Кролик не плавает, вьюн не скачет и не летает. Что же ты рушишь правило Солнца – арауканам жить их порядком, а не по-инкски?

Тот, отшвырнув лист коки, что доставал, воскликнул: – Хочешь, раб, смерти?!..

Тракт взвился в горы.

Ветры завыли; тучи, сгустившись, плюнули градом. Всюду лишь камни, мокрядь, туманы… Подле вулкана, густо дымившего, Пако ткнул друга в бок дубинкой. «Глянь, Йýки! Видишь? Ауканкильча37!» – «Пчхи!!» – зачихал тот. – «Не гомони ты, дурень безносый. Ауканкильча чих твой услышит, топнет ногою – вылетишь к чёрту. Там тебе место: дымно, студёно, а по болотам бегают предки, ищут тебя, вор». – «Пако, я в Чили буду сражаться, сделаюсь сотник! Йýки от пум пошли…» – «Врёшь ты, дурень! Йýки до пумы – как Кой до сокола. От кого ты, сказать? – от áньас». Все засмеялись, ибо те лисы так «смрадно пахнут, что, источай они аромат в той мере, в коей смердят, ценились бы выше амбры; если они забегут в селение, ни закрытые окна, ни затворённые двери не защитят от смрада. Их очень мало; было бы много, эти зверюшки вмиг отравили бы мир зловонием». «Пако, шутишь?! – выпалил Йýки. – Этот вулкан и тебя, враль, видит. Я хоть без носа – ты недомерок…»

Вечером лезли на перевал, вслед Солнцу. Неунывающий Синчи-рýка был среди первых. Йýки сорвался вниз, поскользнувшись. Но Пако спас его, заарканив, и сбалагурил: «Он на Кудрявую засмотрелся! Он парень прыткий: с неба звезду подай! Будь Кудрявая ближе – Йýки в кусточках ей показал бы (то есть Венере)!» Йýки, польщённый, из благодарности стал нести щит товарища.

На вершине – пурга и стужа. Маги, гадатели, колдуны, юроды шумно скакали близ пирамиды, сложенной из снежков, что клали духам природы на перевалах. Тýпак Йупанки молча швырнул к снежкам золотой самородок… После спускались западным склоном… Быстро темнело. Вáрак нёс грузное золотое оружие Урку Инки – шефа гвардейцев-«самоотверженных» (принца, сына Владыки), коему фатум прочил погибель… ну, а пока он шагал вперёд, устремляя вдаль взоры, внемля рассказам оруженосца. «Я воевал и в Чи́му, и в Мусу-Мýсу… я там куракой стал, – разглагольствовал Вáрак. – Был в странах Ки́ту, Тумпис, Каньáри… Мыслю я, принц мой, арауканов мы всех побьём. Будет Ясный День рад премного». – «Я воевал, чёрт, лишь в Айаваке! Это вторая война моя, – отвечал ему юноша. – В Чили были Мамáни да Синчи-рýка; днесь и отец пошёл. Смерть изменникам38! Мой отец самый лучший из полководцев! Дед Пача Кýтек был Потрясателем, Куско сделал империей, начал нашу династию, а отец уйму стран поверг. Вот и я хочу!»

Шли два дня с перерывами… Исчезали снегá, льды, тучи – и появлялись травы, викуньи, птицы и кактусы. Начиналась Такама. В бедных долинах были селения, где вожди выводили люд восхвалять императора. Открывались хранилища. Войско ело – и устремлялось в сердце пустыни… Редко встречались пятна оазисов, где в маисовых зарослях кучковались лачуги… Небо синело мертвенным светом… Через пески шёл тракт меж стен, плюс отмеченный вехами. Для чего этот тракт широкий, было понятно: чтобы колонны воинских ратей шли десять в ряд свободно… Раз грянул вихрь с песком, бушевал до рассвета, после унёсся. Йýки поднялся и присмотрелся: всюду пески… все сгинули! Но пески, шевельнувшись, выросли в воинов, что в испуге вопили: «Духи пустыни нас унесли к себе! Нет пути! Мы пропали!!» Йýки со всеми горько стенал. Пройдя к нему, генерал Синчи-рýка дал ему в зубы и тихо рявкнул: «Видишь, пёс, палки? Топай к ним!» Вдоль торчащих тех палок вышли к селению, где такамцы тракт чистили. Йýки вник, для чего здесь вехи… Тракт вывел к берегу, где шумел океан. Судачили: «Тут край Запада; в море не с кем сражаться. Чили возьмём – останется воевать на севере да востоке, в двух Сторонах всего. Слава Солнцу!» Видели рыб с фонтанами ростом с гору Чачани и ужаснулись, так как, раздевшись, Пако поплыл к ним. Войско следило, полное страха, в том числе инки. Пако вернулся, не обогнав китов, и свалился в песок, чуть дышащий. За отвагу его возвели в десяцкие.

В Копайáпу, знойной долине, где тракт прибрежный встретился с горным, их ждал Мамáни – немногословный сдержанный инка древнего рода с гривой волос под шлемом; он был хороший военачальник в звании áпу; с ним было войско.

Дальше, в Куки́мпу, в копях ущелья видели, как из шахт вылезали белые от докучливой пыли пýрехи и невольники, для того чтобы сдать руду – и влезть в шахты опять; а женщины загружали породу в сетки, что опускались в воду бассейнов. Шлаки всплывали. Золото, сортируя, сыпали по мешкам и ёмкостям. Император спросил:

– Вы сколько в день набираете?

– Семьдесят, – отвечал управитель рудной долины, инка из малых, из захудалых. – Много рабов здесь – арауканы; метят сбежать от нас, так как их земли близко.

Мальчик постарше (зеленоглазый, сильно веснушчатый рыжий принц) прошёл к сортировщикам и сказал поджарому: – Все по двадцать корзин ссыпают, ты – только восемь.

Раб, подхватив его, отшатнулся к бассейну посередине глиняной жижи – ткнуть носом в воду изобличителя. Вáрак бросился с пикой – раб утопил нос мальчика и воскликнул на «руна-си́ми», общеимперском говоре:

– Дай макана39!

– Постой! – вскричал Рока-кáнут, бывший при принцах как их учитель. – Лучше меня возьми вместо чада!

– Дай мне макана! – вёл раб своё.

– Мапуче… это мапуче… – нёс растерявшийся управитель.

Все, прекращая труд, подходили. Стражники пятились к группе инков. Схваченный мальчик ник на коленях, в грязных потёках.

– Раб, возврати его – отпущу!

– Макана!!

– Дать ему!

Получив меч, раб стал близ принца и прогорланил на «руна-си́ми»: – Кура уходит! Кура за Мáульи, за рекою-границей, парня отпустит. Кура сказал!

Вдруг женщина его племени укорила его за что-то. Раб отпустил заложника; и немедля Мамáни, доблестный инка древнего рода и генерал, взял пику, чтобы сражаться.

– Нет, благородный! – вышел, оскалившись, Синчи-рýка, тоже из áпу (из генералов). – Я, сын наложницы-мамакуны40 от Пача Кýтека, родич мальчику. Оскорблён мой племянник… Инки не лгут! – воскликнул он. – Кура вправду свободен и пусть уходит. Но родич мальчика вправе мстить ему.

И рабы подтвердили: – Да! Родич вправе!

Женщина поддержала: – Сын за отца, за деда. Брат за сестру. Воистину.

Синчи-рýка шагнул вперёд… Раб разбил его щит… Кружились друг против друга… Ноги тонули в глине по голень… Инка метнул свой дротик, брызнула кровь. Раб, кинувшись, смял мечом вражий шлем и гаркнул:

– Вождь Кура сильный!! – Он тряс оружием, наблюдая, как супротивник стал оседать.

– Победа! Кура уходит! Он идёт родина! – Победитель побрёл по жиже хлюпавшей глины прочь от бассейна.

Принц, рыжий мальчик, бросился и воткнул ему в спину нож. Все смолкли. Раненный Синчи-рýка привстал с трудом… Поздно вечером на рудник пришли усмирители – перебить рабов вкупе с женщинами и малыми.

Вновь войска шли на юг. Томительный зной спадал; пески охлаждались бризами да туманами с океана, также и речками. Подорожные стенки с вехами кончились, но прибавилось зелени: рощ, лугов и болот. Дождило, ели москиты…

Южный форпост державы, крепость Араукания находилась за валом по-над рекою. Рать стала лагерем. Император устраивал то и дело учения и военные смотры, слал гонцов в Куско, где через треть луны получали известия о событиях в Чили…

Как-то в дождливый пасмурный вечер инкские рати с áпу Мамáни крадучись перешли реку, тем нарушив границу. Арауканы протестовали. Инка велел проводить его к вожакам племён.

– Пять вас пустим в наш лов41, не больше. Прочие – здесь ждут. Мы их не пустим, – был ответ.

И посла понесли в носилках с маленькой свитою.

В роще были плетёные глинобитные юрты с конусной крышей, рядом – тотемы; а у жилища с символом Солнца – группа индейцев, женщина и старик с клюкой. Полководец дал им подарки: бусы, браслеты, чаны из бронзы. После он начал, встав на носилках:

– Ваш бог есть Солнце, наш – тоже Солнце. Мы вопрошаем: вы чтите Солнце, Сына отвергнув? Смысла нет. Дайте нам опекать вас, оборонять от бед, обучать новой жизни, здравым законам, истинной вере.

Ибо Сын Солнца, вёл честный инка, прибыл из Куско, кой вдалеке от них (от мапуче), лишь для того, фактически, «дабы делать добро, как делал он в отношении подданных, подчинённых империи, но не ради господства или для выгод»; главное, что «их собственность не убудет – даже умножится от внедрения рыночных, оросительных, земледельческих и других новин; всем оставят их земли, где проживают»; инкам лишь нужно, «дабы служили их богу Солнцу, выйдя из варварских отношений».

Женщина спорила:

– Я мать лова. Я не хочу вас. Вымазав кровью стрелы и копья, скоро пойдём на вас. Год назад приходили – мы вас прогнали. Прочь, прочь за Мáульи! Там рубеж!

И старик ткнул клюкой своей тоже к северу.

– Прочь, прочь! Мать правду знает.

Женщины и мужчины сдвинулись с криком: – Прочь, прочь за Мáульи!!

Генерал сел в носилках и подытожил: – Инки не ищут ссор, тем не менее воле Солнца-Отца послушны. Мы вас научим жить.

И он отбыл. Арауканы, или мапуче, сопровождали, вздевши оружие.

Через месяц всё повторилось, только: «За Мáульи!!» – говорили шесть-семь вождей и посла провожали толпы. Тьмы огней зажигались каждою ночью на порубежье.

В третий раз генерал видел тридцать старейшин арауканов и, возвратясь, рассказывал: – Говорил Кила-кýра – главный мапуче-камнепоклонников. Набралось тысяч сорок. Злятся, война не вовремя, им-де надо поля полоть.

Молодой Урку Инка пылко вскричал: – Вели, отец! Я с мешкотными и тупыми аймарцами42 их сейчас разгоню, клянусь!! Дай прославиться и вернуться с триумфом! Дай победить! Что медлишь?!

– Пусть прибывают, Урку, поганые; пусть стекаются, – возражал император. – Разом их и побьём!

Сын меньший, рыжий и хмурый, что отирался около взрослых, выложил ломаным детским голосом: – Будем ждать – превзойдут числом.

– Обоснованно! – согласился Владыка.

Утром рать вышла, выставив пики… Вот Солнце брызнул, и золотой доспех Тýпак Инки Йупанки, крепко державшего в дланях кубки, вспыхнул в лучах. Он молвил:

– Мы, волей Солнца, нынче пришли сюда. Дай победу, Отец! Испей перед битвой с сыном!

Кубок он выпил, правый – пролил в траву, а затем взошёл в боевые носилки.

Трубы завыли, стукнули бубны и барабаны; взмыли штандарты. Йýки и Пако, бледные и со вставками шерсти белого цвета в мочках ушей, – знак пóкес, – в страхе болтали: «Выдь, Йýки, первый! Ты мордой в язвах их напугаешь». – «Пако, ты тоже… Ты стал десяцким, ты плавал к рыбам! От храбреца злыдни вмиг сбегут!» – «Йýки, верно! Пóкес храбрее арауканов!» – «Пако, десяцкий! Вместе не страшно!»

Армии прянули друг на друга… Стрелы посыпались… Йýки в страхе согнулся и обмочился. Пако водил щитом, жмурясь стрелам, глядя на раненных и убитых, и, вдруг рванув вперёд, сшибся с кем-то неловко; после свалился в яростной давке, встал затем и с копьём налетел на дылду, кой его сбил щитом, а пришед в себя, различил Синчи-рýка, темника, в самой гуще врагов и – толпы, страшные, в шкурах. Он замахал копьём, точно бешеный. Синчи-рýка, оскалясь, выкрикнул издали:

– Бейся, храбрый!

Видя героя, САМ отрядил в бой тысячу. Враг попятился.

Инки шли в наступление.

– Вáрак, Вáрак, сюда его! – повелел император.

Самоотверженный прыгнул в битву.

Весь окровавленный, Пако бился и охнул, ибо почувствовал сзади руку. «Ты, Пако?..» – «Вáрак?.. Инка-по-милости?..» – «Пако, стой. Ясный День зовёт…» Оба, вырвавшись из сражения, поплелись в тылы. Император ткнул скипетром Пако, павшего ниц.

– Смельчак, кто по морю плыл?! Сотник! Айау хайли!!

Все подхватили: – Хайли-ахайли!!

Пако поднялся и опоясан был поясом в знак того, что он сотник.

– Вновь иди и злодеев бей!

Пако брёл следя, как несли с поля раненых и как лекари лили в раны бальзамы, сыпали травы для воскурений, громко камлали.

Солнце упал в холмы. Стяги в ставках сторон качнулись. Раковины взвыли, инки попятились. Отошли и мапуче…

В лагере, у костров на шкурах, воины ели, пили и спали. Ночью начальники пяти тысяч (звали их «мастера, ассы боя», или полковники), с генералами (áпу), ведшими десять тысяч и больше, смыли кровь с лиц своих и пошли к шатру на совет к императору. Тем и тем жёлто-красные нити крыли виски; до плеч у них висли диски из золота на огромных ушах, как следует инкам крови. Только куда там «мастеру боя» Пáваку до Мамáни – вроде бы родича, но от брака их предка с главной женой, не с младшей? Чтó даже доблестный Синчи-рýка – сын от наложницы, не от пальи-супруги, а уж тем более не от койи?

САМ был усталый и вопросил: – Потери?

– Лишь восемь тысяч! – вёл Синчи-рýка, весело скалясь. – Живы все лучшие, вроде Пако из пóкес, кто новый сотник. Мы победим их!

– Пять тысяч двести – убыль в моих войсках, – отчитался Мамáни; зарево от костра, трясясь, осветило помятую, в пятнах крови, броню его. – Срок ввести в бой самоотверженных.

– Да! Воистину! – загорелся шеф гвардии Урку Инка, юноша-принц.

– Сплошаем, – вставил Мамáни, – если не…

Император взорвался: – Ты нам, Мамáни, как косоплёт врёшь, хоть и гривастый!! Ты с Титу Йáваром?! Ты ему хочешь трон отдать?!.. Где, Мамáни, людей взять, думал?! Скольких на севере держим, и в Чачапуйе, и даже в Чи́му, – знаешь, Мамáни? Скольких мы держим в городе Куско против смутьянов? Сколько Ольáнтая стерегут в горах? Ждут, ослабнем?.. Нет! Всех уложим!! Слуг пошлём и сынов наших малых, но гадов кончим!

Утром, взывая к вставшему Солнцу, САМ разместил рать с гвардией в центре. Стяги взметнулись, войско всей массой прянуло с копьями. Орды пёрли навстречу… Сталкивались секиры, камни крушили плоть… Сея смерть, мчал принц Урку; дротик пронзил его, и, воззрившись на Солнце, юноша рухнул. Через мгновение его голову поднял пикой мапуче ростом с утёс.

Бледнея, инкский Владыка что-то велел хрипя. Вáрак бросился в бой, к ристалищу, где гигант, смеясь, тряс добычею – головой сына главного из вождей Америки. Вáрак с лёту ударил злыдня секирой – и поволок в тылы. Инки долго терзали и расчленяли тело убийцы и осквернителя инкской «солнечной плоти» – плоти священной.

Битва велась под вечер. Обороняя бок, Пако выдвинул ногу – обух ударил в кость. Проревели путýту – раковины моллюсков, и оба войска разъединились.

Раненых снесли в крепость Араукания. Пако – тоже снесли.

Дождило. Пахло цветами, если не дуло с поля сражений. В стане кусканцев возле костров шушукались: «Пóкес все легли». – «Правда, правда… И у врагов негусто». – «Слышишь? воняют-то, из кого дух вышибли…» – «Уай!»…

Дождливой зарёй проснулись. Падая и скользя, построились. В боевых блёкло-красных, сильно обшарпанных и побитых носилках, в стёганой чёрной, в бляхах, рубахе встал главный инка с длинной пращой в руке. Бахрома густо-красного налезала ему на глаза под шлемом, и с неё капали, накопляясь, капли ненастья.

– Йау! – возопил он. – Наш незабвенный сын Урку Инка отбыл на Солнце и рассказал о гадах. Солнце хотел их сразу поджарить огненным светом! Нам стало стыдно. Мы попросили грозного бога скрыть гнев за тучей. Сами побьём врагов! – Император махнул пращой в направлении юга.

Там, в дожде, были толпы мапуче, злые, недвижные, в балахонах и шкурах, с копьями, луками, топорами, дубинками, а над ними – тотемы лис, пум, волков, медведей.

Внемля Владыке, рать разъярялась. «Чёрт! Из-за них сдыхай!!» – «Как колы, торчат!» – «Ишь, предатели! Не хотят служить сыну Солнца» – «Шавки! Айýски!»… Это «айýски» было хулою невероятной.

В брызнувшем ливне толпы пустились встречно друг другу, яростно сшиблись. Темник Мамáни бился маканой, то есть особым инкским мечом, и шёл вперёд. Удалой Синчи-рýка дрался без жалости топором, швырял также бóлы (болеадоры, или же бóлас). Бился Владыка; махом сломав стрелу, что пробила нагрудник, он из пращи метал самородки чистого золота.

Волосатый мапуче тряс пикой с криком:

– Я Кила-кýра вождь!

Самородок разбил ему рот. Со стонами варвар выплюнул зубы.

– Хайли!! – взвыл император.

– Хайли-ахайли!! – И с этим рёвом гвардия повалила в бой.

Враг подался в центре и с фланга…

Вырвался из-за тучи солнечный луч – знак добрый!..

Инки приблизились к вражьей ставке…

Гром раскатился в хаосе молний… всё потемнело… Вновь хлынул ливень, и появились сонмища диких…

Бились жестоко: ни наступая, ибо силён враг, ни отступая, ибо таков приказ божества с двумя перьями коре-кенке над тёмно-красной, вымокшей бахромой на лбу.

Потерявши пол-армии, инки скрылись за Мáульи, не сумев победить.